Текст книги "Овсянки (сборник)"

Автор книги: Денис Осокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

сало моего мужа

за столом нас было человек сорок. была середина марта – и мы наконец-то уселись чтобы женщины поздравили наших мужчин – а мужчины наших женщин – с соответствующими прошедшими праздниками. на столах среди прочей еды где-то было разложено сало – на вечеринке оно считалось особенно вкусным. лично нам казалось что только вокруг этого сала и точился праздничный разговор. праздничный народ рыскал по столам глазами и вилками. сосед подкладывал соседке – чтобы смазать будущий взаимный интерес. а сала не передадите? – кричали то там то здесь. вкусное сало принесла лилия анатольевна – наш библиотекарь. она сидела напротив нас. лилия анатольевна! вы прелесть! – кричали ей. – расскажите как вы его делали! делала не я – а муж. это сало моего мужа. – отвечала лилия анатольевна – меланхоличная дама – с огромной стрекозой на коричневом пиджачке – с высокой прической – в газовом шарфике – полжизни прожившая с мужем-пограничником на курилах. вскоре после того как реплика упала – мы подняли на лилию анатольевну глаза и увидели что она сидит красная и что-то шепчет самой себе. мы прислушались. это сало моего мужа. – бормотала она задумчиво – и старательно зажевывала какую-то гримасу. что-то явно поднималось к ее губам из глубины груди. лилия анатольевна вдруг захохотала – так что все подпрыгнули. мы ни разу не видели как она смеется. лилия анатольевна говорила редко – ко всем обращалась на вы. теперь же она смеялась примерно так – как может смеяться в цирке какая-нибудь пятилетняя девочка – до дурноты. сала давно не осталось. большинство наших женщин и мужчин танцевали или курили по коридорам. в полную силу сплетался и вился взаимный вечерний интерес. многие уже прихватив куртки не прощаясь убегали на улицу. а лилия анатольевна все сидела за столом и смеялась – все твердила и твердила: это сало моего мужа… сало моего мужа…

пропади пропадом

прогнать преследующего вас демона – например на недоброй ночной дороге – можно через треугольник ног и земли. нужно наклониться вперед – и посмотрев назад через этот треугольник – сказать пропади пропадом. или модапорп идапорп. то есть перевести эту самую разящую фразу на один из языков антимира. если же демон окажется чересчур сильным и продолжит свое преследование – нужно повторить этот же треугольник – но со спущенными штанами. половые органы ваши и зад должны смотреться как можно бесстыднее. через треугольник следует как можно ужаснее заматериться – время от времени вкрапливая в ругань ‘пропади пропадом’ и ‘модапорп идапорп’. постыдные звуки приветствуются. акты выделения тоже. и так – пока демон не уйдет. хоть час хоть два если даже придется держать оборону. не прогнав демона – дальше ведь вы все равно не сможете идти. мы рассказали об этом юле – дачной соседке. в городе кирове в одном из банков юля возглавляла юридический отдел. какой же восторг был у нее на лице написан! какое желание-любопытство! а мы-то как обмирали пытаясь представить себе отважную ангелицу юлiю прогоняющую сильного демона. (господи боже – прости – мы пожалуй рискнем нарядиться твоей вражиной и напасть на соседку. если не трудно – то сделай так чтобы юлечка не палила в нас из пистолета, не брызгала из газового баллончика.)

зима

да здравствует! – да здравствует жанна! и ее почтенные родители – смелость и здоровье. наша дружба была можжевелово-клюквенным землянично-бузинным чаем – с густым бальзамом конечно. юбки сами падали с жанны стоило лишь мне на них взглянуть. мы просыпались с жанной в пустых электричках – и вспоминали что куда-то едем. ах да – немного на юг – надышаться осенью – попрощаться с октябрем. на осенних реках кутались в чехол от лодки – ледяными носами добывали тепло из щек. в зимних пустых аллеях под железнодорожной линией из накрашенного рта жанны шел пар. снег ложился жанне на рыжеватые волосы. она в искусственном полушубке. то и дело смотрит на меня издалека, снизу – блестящими умными глазами. я стою – а жанна присела. я тяну ее за воротник – наверх, к своему взгляду. жанна спрашивала: красиво? я отвечал: ты зима. она улыбалась – и не узнавала почему я ее так называю. упругая хрусткая сказка – полная бесстрашия – длинная-длинная – в которой короткие драгоценные дни – в которой рано наступает ночь – пронизанная горячим светом: это зима: и не нужно ни весны ни лета. она понимала, она говорила: ты промочил зиме колготки… давай уж до дома дойдем… телеграммы к жанне я заканчивал словами: разбиваю о твою голову керосиновую лампу. океан моей нежности в таком прощании слышала лишь она.

санквылтап

санквылтап – прибор для рождения мансийской музыки. он похож на длинную крытую деревянную лодку – на которую натянули пять струн. все струны одинаковы – но натянуты с разной силой. санквылтап давно мой. вот он – у меня на коленях. я не умею на нем играть. одной рукой защипываю струны – другой приглушаю – так делают мастера. подкручиваю колки. они сердятся – и скрипят туго. фломастерами под струнами санквылтапа неумело нарисованы сцены медвежьего праздника: огромный стол – на нем медвежья голова, рыба-чир и водка. справа от стола – танцующий мужчина. слева – танцующая женщина. женщина стоит спиной. мы видим лишь треугольник стекающего по спине платка. расписанной получается вся ‘лодочная палуба’. этот санквылтап подарил моему другу – тюменскому фотографу – слепой манси по имени николай. николаю было за сорок – он говорил что скоро умрет. это он изготовил санквылтап – и играл на нем половину жизни. николай рассказал между прочим что этот санквылтап хороший – который знает о многом. люди из поселка николая – разрушающегося капкана жизни на реке пелым – рассказали моему товарищу о том – что молодой николай с братом любили одну и ту же женщину. вместе с ней жили – из-за нее дрались. в пьяной ссоре во время медвежьих дней брат ударил николая по голове кедровым чурбаном – и николай ослеп. вернувшись из районной больницы из того чурбана он сделал мой санквылтап. с братом они помирились. их жена рожала им детей – и умерла при восьмых родах. я виноват перед санквылтапом: редко в руки его беру – он лежит в шубе пыли на четвертой полке под потолком. при этом если мой дом загорится с четырех концов – санквылтап будет первым предметом который я вынесу на улицу.

раскладушка

я долго мечтал о раскладушке – и вот однажды ее купил. она была сделана в кишиневе. была упругая – и разрисована желтыми листьями. боже – какая красота. из хозяйственного магазина я нарочно шел домой не дворами – а прямыми улицами – чтобы горожане видели раскладушку, а раскладушка – наших горожан. я вручил раскладушку жене и трехлетней дочери – а сам побежал на рынок за свежей форелью и за водкой в фирменный магазин – надо ведь было раскладушку поприветствовать и ввести в круг семьи. днем раньше я приобрел графин – в виде треугольной колбы. без рисунков – без всяких рельефных глупостей: только стекло – и пробкашар. я думал по пути о том что дома почищу форель и порежу, тщательно уберу все кости – улягусь на раскладушке у окна комнаты – на табурете справа от себя поставлю рыбу и наполненный водкой графин – жена усядется за столом рядом – дочь будет играть с юлой у двери на полу и не мешать нам. я очень долго возился на кухне с рыбиной. отмывал руки потом полчаса – стиральным порошком, жидкостью для мытья посуды и тремя мыльными видами. расправил раскладушку – улегся. она мне любовно скрипнула. придвинул табурет. жена уселась на стуле у моих ног. наполнил две рюмки. на две вилки насадил по ломтику форели. сказал про раскладушку короткую речь. мы выпили и закусили. я зажмурился от счастья. справа от меня раздался оглушительный звон. все что было на табурете я увидел на полу. мои форелины в стеклах графина. пятна водки на раскладушке – и под раскладушкой лужа. яркая юла посреди всего этого. притихшая дочь у двери – ожидающая сигнала захохотать или громко расплакаться – голову в плечи вжать. это был высокохудожественный поступок – развалить юлой мой прекрасный стол. я пошептался с раскладушкой. мы решили что был дан салют. я сел и показал дочери кулак – который был знаком к тому что можно начинать смеяться.

евгения евгеньевна

евгения евгеньевна родилась в старой майне. это на волге – чуть выше ульяновска. уехала оттуда сразу после школы. выучилась в консерватории в саратове – на музыковеда и виолончелистку. прошла аспирантуру. концертирует. преподает. сейчас евгении евгеньевне около тридцати пяти. русые волосы – коротко пострижена. прыгает с виолончелью из маршрутки в трамвай – где к ней обращаются ‘молодой человек – передайте…’ иногда подлетает на такси к железнодорожному вокзалу – бежит по переходному мосту – и прыгает в отъезжающий поезд под крик проводницы. в поезде этом уже сидят ее коллеги и виолончель. иногда с белым от ужаса лицом поднимается в самолет – и улетает за границу. иногда сидит в саратовских барах с неизвестными никому девицами – и громко смеется. евгения евгеньевна неудачно побывала замужем – за старпомом с теплохода ‘михаил фрунзе’. недавно евгения евгеньевна купила комнату. когда евгения евгеньевна приезжает в старую майну к маме – та с крыльца не здороваясь грозится застрелить ее из поганого ружья. ну что же ты – мама! – сокрушается евгения евгеньевна. – так ведь даже фашисты не говорят! а ты и есть фашист – с такой прической. – отвечает мама и поднимается в дом.

в поезде

из четверых соседей в купе двое уселись пьяные. каждый ехал сам по себе. эти двое быстро сдружились и налили еще по рюмке. оба были башкирские татары. выпив – и не закусив – один посмотрел на другого и объявил: ты не настоящий татарин – потому что у тебя левый ус короче правого. тот страшно разволновался. сказал: ну спасибо тебе… в ботинках забрался на верхнюю полку и заплакал. потом захрапел. утром был пыть-ях. днем сургут. к ночи – ноябрьск – где они вышли.

кино

в 6600-м / 1092-м году на город полоцк напали мертвецы. невидимые но издававшие стуки и стоны – они целую ночь скакали по улицам на невидимых лошадях – копыта которых оставляли следы – и уязвляли всякого. эпизод относится ко времени княжения в полоцке всеслава чародея. о том как навьи побили полочан упоминается в повести временных лет – в лаврентьевской и в ипатьевской летописях. предивно бысть чудо в полоцке. ночью бывше: стук стон полунощи – яко человеци рыщут беси по улицам… неизвестно со стороны речки полоты они прискакали – или против течения западной двины? ускакали на псковщину или в латвию? вот такое кино минут на десять – самое большее на двенадцать. возможно – анимация.

дым

если грубо идти у обстоятельств на поводу – командировки в район за живой этнографией – это непрерывное глотание спиртного и жесткое покрывание самых ласковых и страстных в мире специалистов районных отделов культуры. естественно мы почти не идем на поводу у обстоятельств. но так или иначе: грусть и отчаянье – нежность и страх – острое ощущение смерти – всегда рядом. всегда трясешься в служебной машине на дороге домой наполненный жестоким укором к себе. и к жизни – дымящейся радостью. с темным лицом. слушать из радио веселую муть. в одном кулаке сжимать в красных нитках холодную пуговицу-ладанку – в другом корвалол не имеющий никакого смысла. перекатывать внутри себя женский голос: спасибо за вечер. он скоро растворится – как и всегда. не верить что боги позволят побыть здесь еще – среди этого дыма. не ставить преграды проплывающим сквозь тебя блестящим крестам из крашеной арматуры. картинам собственных похорон и похорон своих близких.

пыхтелка

бабушка из деревни карадули – что на речке мёше – рассказала мне про пыхтелку. он пыхтит-пыхтит по ночам – и съедает друг за другом всех обитателей дома – которые просыпаются и идут взглянуть на источник пыхтения. а как он выглядит – тетя лида? – спрашиваю я. надо будет – сам увидишь. – отвечает бабушка. а можно как-то от него защититься? – продолжаю спрашивать. – конечно нельзя. – а можно не ходить – не смотреть – остаться лежать в постели? – можно. только тогда сам пыхтелкой сделаешься: к полудню уже окочуришься – и будешь по углам пыхтеть.

panthera tigris altaica

рассказ володи конькова – изолировщика ‘архангельскспецстроя’. вариант для компании с дамами. нужно представить мужской вариант.

мы стояли восточнее сихотэ-алиня – рядом уже татарский пролив. нам не разрешалось неорганизованно выходить за ворота части – говорили что сожрут тигры – но я был сержантом – и выходил иногда. какие тигры у нас в россии? ну хорошо – пусть рядом китай, японское море. но рожи-то вокруг те же самые. умом понималось – а так не верилось. только я вышел – на клапан как надавило!.. я побежал на горку к ближайшему дереву. сижу под ним. комары кусаются в голую задницу. я их как могу гоняю. думаю – вот природа. хотя – и у нас на севере комары. и вдруг – такой рррев! если представить – ничего получится. где-то совсем рядом. я оглох. подумал что прилетели из космоса или взорвали что-то секретное. оглянулся из-за дерева – и вижу как в метрах тридцати от меня огромный как в цирке тигр ревет и сосну дерет лапой. от поваленной сосны во все стороны летит щепа. я ползком из-под дерева с грязной задницей выкатился – и побежал к части. а тигр все это время орал. так я первый раз в жизни увидел уссурийского тигра.

теплоходы

летние движения большущими теплоходами – синими мускулами широченных рек – неделями – а то и почти месяцами: самое значимое зерно детства. эй вы в корыте! х вам в ж! – весело кричали местные купающиеся – если мы шли к берегам слишком близко. не утоните там в луже! – добродушно отвечали им теплоходные мужички с биноклями на пузах. я стоял на палубе рядом с ними – смеялся и дрожал от счастья. громко клялся бакенам и берегам что поступлю в институт водного транспорта в город горький. сочинял июньские поэмы про себя и теплоходную девочку. на краю танцующей кормы подпевал феям лета из группы ‘комбинация’ – и песне ‘вояж’. лучшее что может произойти – с нами в нашей жизни – это если нас посадят на пассажирский или на грузовой теплоход и пустят по рекам на как можно дольше.

вазоны

в вазонах венчающих фасады старинных зданий – смерть и готовность к смерти. плюс любовь к россии. особенно много вазонов в уржуме. и в целом в кировской области. многие здешние вазоны стоят разбиты. и смерть с готовностью и с любовью густо-густо сочатся в головы.

трусы и трусики

женщина бывает без трусиков. мужчина бывает без трусов. есть ведь разница?

танго судьбы

одна половина диска здоровья – желтая. другая синяя. валентин стелит газету на неровный деревянный пол – укладывает на нее диск. желтой стороной кверху – так радостнее. комната узкая как пенал. диск лежит между диваном и шкафом. впереди – окно. оно раскрыто. у окна – стол с проигрывателем. валентин опускает иглу на пластинку – и встает на диск. песня называется kohtalon tango – танго судьбы. музыка унто мононена. слова сауво пухтилы. поет эйно грöн. когда-то король финского танго. в песне два куплета и два припева. валентин – молодой мужчина с несколько тревожным лицом. под небыстрые правильные ритмы танго судьбы он поворачивается на диске то в одну то в другую сторону. отталкивается от шкафа под длинный красивый проигрыш между куплетом и припевом. и врывается в припев – долго долго крутясь на диске – поднимая вверх руки – чтобы не удариться об углы комнаты.

в шашлычной

красные пластиковые столики – над столиками красные зонты – вокруг них красные кресла – в шашлычной города нн – на верхневолжской набережной – были огорожены металлическим фигурным заборчиком. эта ограда в высоту меньше метра. в сумерках июля стелился дым. горели огни повсюду. и по верхневолжской – и по нижневолжской набережным – и с террас между ними – и с дальних дебаркадеров-кафе – и с чкаловской лестницы брызгали довольные пестрые крики. гудели танцами теплоходы. мигали бакены. в шашлычной не было места – и мы туда не пошли – остались сидеть на поребрике – под липами – полуобернувшись к волге. нам было хорошо видно как по внешнему периметру ограды шашлычной двигалась пожилая тетенька. медленно-медленно. она внимательно заглядывала в лицо каждому сидящему мужчине и твердила с короткими паузами: гад гад гад… всем без исключения. к ужасу мужчин – и их ослепительно белых спутниц. каждому раз по тридцать. почему-то тетеньку никто не гнал – ни хозяева ни посетители – и она продолжала свое движение от столика к столику. минут за пятнадцать обошла всю шашлычную и исчезла.

художник и его ботинки

что-то сильно мешало виктору в левом ботинке – уже третью или четвертую зиму. но как всякий умный и деликатный мужчина – к тому же чудесный фотограф и художник – он с большим отчуждением относился к собственной обуви – и старался не обращать внимания на легкое неудобство при ходьбе. он прав: мало того что обувь всегда нас запугивает – она еще чудовищно дорого стоит. разваливается внезапно – и вот пожалуйста: трать теперь непредусмотренные деньги на эту дрянь. в обуви гнездится страх смерти. он зацеловывает наши живые ноги. покусывает и жжет их. однако в начале этого необычно теплого января – во время луж – ботинки стали сильно пропускать воду – и виктору все же пришлось набравшись мужества туда заглянуть. он позвал ларису – свою жену – чтобы было не так тревожно. оба вышли в коридор и склонились над ботинками виктора. лариса сказала мужу: их давно пора выбросить. виктор ответил: да – они меня замучили – они в один выход рвут хорошие крепкие носки. лариса сказала: а где одна стелька? виктор ответил: не знаю. а она была? это был как раз левый ботинок – в котором мешало. там и впрямь чего-то не хватало – и проступала решетка. виктор засунул в ботинок руку – и сказал испуганно: лара – там что-то есть. потянул – и вытащил отвратительную черную стельку – сказать правильнее отвратительное черное нечто – неизвестное время назад сбившееся в гармошку и сползшее в носок. стелька была гаже некуда. в трещинах вся – в дырах – лысая и в песке. виктор поднес ее к глазам. лариса сказала: ну ты даешь – витя. у тебя что нет денег? выкини этот ужас. как ты ходил-то вообще? виктор вдруг посветлел и начал смеяться. лариса тоже улыбнулась – действительно ведь смешно. виктор сказал сквозь смех: я не могу ее выкинуть – дорогая лара. ты знаешь что это? это моя душа. удивительно похоже… лариса фыркнула: ты что серьезно? ты оставишь ее себе? тогда сделай так – чтобы я никогда не видела твою эту мерзкую душу. подальше ее куда-нибудь убери. смеялись они уже вместе. они были давно знакомы. и быстро досмеялись до того что сидящий на полу виктор засунул руку своей ларе под подол – а она протяжно отозвалась. они не скоро вернулись в комнату – так и шуршали в тесноте коридора – попирая ногами ботиночный страх. что же касается души виктора – она висит в его мастерской прямо на люстре. виктор утверждает что она помогает ему работать и жить.

морские окуни, камбалы, тунцы, горбуши, терпуги, кефали, семги

рыба – королева в химии любви. волшебница-королева. это отлично известно. уже один ее вид в магазине или на рынках – замороженный и несчастный – будоражит фантазию тела. искристые эротические абзацы о том что творится с хмурыми бабами – енисейскими или вычегодскими – поевшими к примеру окуневой ухи писали в серьезных трактатах еще дореволюционные этнографы. различный беспозвоночный морской народ – из тех что умнее чем люди – навроде головоногих – еще более сильные королевы и короли: однако им сложнее вскарабкаться на наши вятские столы – поэтому здесь о них мы говорить не будем. некоторая хищная речная и любая морская рыба съеденная желательно в сыром виде обратится в фонтаны и фейерверки – которые ворвутся в нашу спальную комнату – или настигнут нас на пути за обоями в хозяйственный магазин. обои тогда мы бросаем в урну – и бежим в ближайшую сирень, в ближайший подъезд если очень холодно. ихтиотерапия – большая наука – которая должна быть создана. ведь рыба лечит любую болезнь. купить вот хотя бы замученного морского окуня на кировском рынке – такого красного с большими глазищами. рыбины сразу четыре. почистить – и с кем-нибудь съесть: вот и до самого утра праздник! вот и победа над усталостью, над сомнением! или принести в гости к подруге в пакете пару замороженных тунцов. пока они оттаивают – можно поговорить если есть о чем – или посмотреть телевизор. постоянно забегать в кухню – пальцами тыкать в стальные тунцовые спины. и наконец-то вскочить на них полуоттаявших верхом и начать кружиться по комнатам – со скоростью этих самых красивых и самых удачливых пловцов – целуясь до крови – разбивая плафоны – разбрасывая одежду. можно пропарить жирного терпуга в импровизированной пароварке – и провалиться в душистый густой разврат – опустив жалюзи, задернув занавески – не успев как следует отмыть терпужиные руки – заскрипеть в терпуговом клею! можно в самом начале зимы наесться оранжево-матовой семги – разбавляя ее пожар квашеной капустой смешанной с журавиной-клюквой. и после всю первую половину зимы лепиться друг с другом в хорошо проветриваемой комнате. другую же половину – спать: склеившись до весны.

за столом

я сижу за письменным столом. справа от меня стоит стакан пива – слева стакан кваса. ноги в фотографической ванне наполненной шишками. не закрывая глаза я вижу прошедший год: в правом от меня стакане массандровский сурож. в левом – отвар шиповника. шишки под ногами те же. до чего же я – радостная картина: ухватился за жизнь четырьмя конечностями – и сижу. улыбаюсь – даже подмигиваю. продавщице из ‘культтоваров’ при повороте на вятские поляны – ангелу-силуэту на кресте с маковки уржумской пожарной церкви.

jeho prapor nade mnou je láska

и знамя его надо мной – любовь.

мои изумрудные муллы

мне так радостен месяц рамазан! так мне дорог! в нашей волго-вятской полосе он – я думаю – самый светлый. в масштабах изумрудного мира. вполне может такое быть. ведь в аравии и в иране в рамазан солнечно и сочно. а у нас на притоках вятки – пустые улицы и мокрый снег. там сандалии и спасающие от жары одежды – здесь резиновые сапоги и утиная тревога небес. листья – сломанные зонты. рамазан подвижен по-лунному – и в последние годы приходится на прохладу: то в ноябрь вдавлен сильнее – то захватывает больше октября. самые северные мусульманские селения – татарские деревни – со всех сторон окружали меня с детства. правоверные ходили – ходят: в месяц рамазан шелестят взгляды – походки пружинят неторопливо: разбиты тротуары – грунтовки разжижены. в глубине спокойных лиц – улыбки-полумесяцы. и на моем лице тоже немножко похожая улыбка. или мне так кажется. благодаря тому что многие живущие рядом люди встречают свой чистый месяц который лучше тысячи остальных, думают о закованном в цепь шайтане отказываясь от питья и пищи – и наши жизни в это время года становятся значительнее и теплее. в деревянных мечетях горит свет. мы знаем что если туда заглянем – увидим вереницы сапог и калош – расставленных на сплющенных картонных коробках. деревенские хазраты – вот это личности! они учились на учителей географии в кирове в казани в ижевске. потом – духовному ремеслу в ливане в ираке в сирии. некоторые – в небесном городе хартум – там где река нил распадается на голубой и белый. или соединяется. как кому нравится. учились на отлично – и охотно расскажут вам о запахах судана – если спросите. о библиотеках йемена – о ветре в портах джидды и бушира – о первой своей любви. коран и хадисы мухаммеда – самая сладкая поэзия. хазраты зажмурятся и прочитают вам арабские стихи – халифа аль-валида, аль-мутанабби, аль-удри… что-нибудь про женские шеи и родинки. глаза у них увлажнятся. скажут: это ведь как коран почти что. они принесут вам гусиного супа пожирнее – и кашу с бараниной – и губадью как солнце. будут сами подливать вам чай и придвигать финики. кушайте кушайте! вы ведь не на посту! рамазан – щедрый месяц! после прыгнут с крыльца в резиновые сапоги – отодвинут ногой индюка от калитки – поспешат в мечеть – меся грязь черки-бибкеевских, чубья-чуричинских или урта-атяшевских улиц – балансируя руками. я за ними – и тоже балансирую. мы гуси – я и хазраты. то и дело нам попадаются курящие подростки. хазраты ахают и хватаются за сердца. окликают по именам курильщиков и грозят кулаками долго и выразительно. ветер. галочьи крики. вот ведь!.. вот!.. а еще в мечеть ко мне на занятия ходили!.. я их не успокаиваю – а огорчаюсь вместе с ними. как на том горящем зеленым костром востоке мне хочется взять расстроенных хазратов ладонь на ладонь – и так идти. в мечети прохладно. все уже собрались. мы с хазратами разуваемся и проходим в маленькую комнату – где сбрасываем куртки. хазраты нахлобучивают тюрбаны и бегут к ожидающим намаз мужчинам – берут микрофоны в руки – набирают в легкие воздуха – нажимают на кнопки отправляющие голоса в хрусткий воздух через высокий балкон. я стою у дверей. надо бы сесть – но мне не сидится. хазраты поют азан. в узких окнах мечети – ноябрьский вечер. вне азана – и месяца рамазан горящего последними рябинами мне трудно представить собственный личный мир. рамазан еще несколько дней продлится. а потом закончится год. в году одиннадцать месяцев. идущий за рамазаном декабрь – уже не год – а чудесная всем награда – подарок от года прожитого – ушедшего в ноябре. я стою у тусклой стены и смотрю людям в спины. и очень жалею о том что среди возможного прочего никогда не стану таким деревенским хазратом – поющим в мечети азан в микрофон – азан плывет с минарета над пожухлой улицей – грозящим пальцами и кулаками курящим в рамазан негодникам.

в поле

мы ехали полем из деревни старый убей в убей малый. все это были чувашские деревни – в самой середине дрожжановского района на юго-западе татарии. где-то за перелесками прятались еще убей средний и убей новый. нижний убей когда-то еще был – да его почему-то бросили. этот дрожжановский район – вы знаете – я его называю босния и герцеговина. что-то с ним не так как везде. на вид район как район – татарское и чувашское население. но я его до смерти боюсь – и люблю до смерти. мы ехали на ‘газели’ – дорога была грунтовая и страшно перекореженная. был поздний октябрь – с обеих сторон тускнела земля покрытая многолетними растениями. мы стали нагонять идущий впереди трактор с прицепом. в прицепе по периметру сидели люди – и смотрели как скоро мы приблизимся. люди были сильно закутанными: женщины в двух платках – мужчины с поднятыми воротниками и в зимних шапках – дети в каких-то шубах. все были застывшие как прутья изгороди. сыпал мелкий снег. трактор прыгал на ломаном грунте – люди тряслись но не гнулись – что-то посередине поддерживали. я сразу подумал что в тракторе везут покойника. так и было. скоро мы разглядели край гроба и украшенное мертвое лицо. рядом с трактором бежала собака – и выла. бросалась под колеса. я закрывал глаза чтобы не видеть как лопнет ее дурная башка. мы стали обгонять трактор. в его кабине кроме водителя еще уместились две девушки. трактор внезапно заглох. и наша ‘газель’ заглохла. собака выла и каталась по земле. я открыл окно и сказал: каçар (прости). протянул сидящим бутылку водки из наших дорожных запасов. молодая женщина наклонилась и ее у меня взяла. кто-то с прицепа протянул мне домашнего пива в пластиковой бутылке и несколько конфет. я спросил: каймалла юрать-и? (можно ехать?) мертвый мужчина уселся в гробу и сказал: ыранччен! (до завтра.) мы завелись и обогнали трактор. нам было сильно не по себе весь этот день и последующий. хотя мы конечно понимали что едва ли покойник говорил буквально.

směs na svařené víno

смесь для глинтвейна – привезенная из чехии – в пакетике с ладошку. пакетик прозрачный. на наклейке написан состав. мы и так видим что там. апельсиновые корки корица бадьян гвоздика.

ве-ло-си-пед-ны-е клю-чи

о велосипедных ключах можно сказать стихами. сочинить поэму с таким названием. все без исключения радости и тайны лета – радости и тайны молодости – радости и тайны жизни – любви – можно извлечь и приблизить к себе при помощи этих инструментов. самая красивая фраза нашего мира – это: велосипедный ключ. потому что нет в жизни сложнее объемнее лучше этой плоской наивной с виду фигуры – лежащей поперек ладони. ключами для велосипеда обвешан живот солнца. в вас влюбится каждая женщина – помаши вы перед ее глазами велосипедным ключом. а если чуть-чуть подтянуть ее голую этими ключами – любовь превратится в сказку. велосипедный ключ – в кармане у каждой божественной сущности. и хочется верить что самый старый пан бог велосипедными ключами делал мир. при помощи велосипедных ключей можно найти воду – выманить из земли – да хоть притянуть индийский океан в нолинскую свою квартиру. здесь на земле велосипедные ключи попадаются нам на глаза так редко – вы заметили? и в магазинах-то их обычно нет. и теряются очень часто. все потому что божественные сущности за ними внимательно охотятся и даже из-за них дерутся. а какой нас охватывает трепет – если мы среди хлама веранды или чердака вдруг отроем велосипедный бардачок: приоткроем его: они там? я всегда ношу с собой два велосипедных ключа. (и манок на утку.) не отдам их даже если целая орава огненных колес закатится в мою комнату и примется рыдать.

михаил медуница

михаил фиалка. михаил подснежник. перевод фамилии сеспель варьируется. пружинит вышагивает средневолжскими сердцами. круглый от радости год. и в нашем сердце ширятся тоже – холмы покрытые сеспелем.

çеçпěл мишши. михаил сеспель. 1899—1922. чувашский поэт. вместе с константином ивановым (1890—1915) для чувашской литературы – самая первая пара крыльев – золотого цвета. наследие сеспеля – шестьдесят стихотворений – многие из них в набросках, пометки к роману ‘беглец’ и драме ‘убик’, дневниковые записи, около ста писем. в активном литературном обороте – стихотворений двадцать-тридцать. ‘чувашский язык’ – ‘как умру’ – ‘чувашскому сыну’ – ‘чувашке’ – ‘стальная вера’ – ‘к морю’ – ‘пашня нового дня’ – ‘проложите мост’… медуница писал в основном про то что новый день отлил из рассвета плуг – между оглоблями которого танцует солнце – и выехал так на поля чувашии. родился в деревне шугурово цивильского уезда казанской губернии (теперь деревня сеспель – канашский район). окончил второклассную школу села шихазаны (неподалеку). с 1917 – слушатель тетюшской учительской семинарии (теперь – татарстан). печатался с 1917. с 1918 – в ркп(б). 1919 – по командировке тетюшского уездкома едет в москву – на курсы агитаторов-пропагандистов. в 1919—1920 – следователь тетюшской судебно-следственной комиссии. в ноябре 1920 в газете ‘канаш’ – статья михаила сеспеля ‘стихосложение и правила ударения’ – точка отсчета чувашской силлабо-тоники. 1920—1921 – работа в чебоксарах: первый председатель ревтрибунала чувашской автономной области – начальник отдела юстиции. в 1921 обвинен в поджоге отдела юстиции – смещен с должности и арестован. вина не доказана – оправдан и освобожден. невидимая работа в издательско-переводческой комиссии чувашского облоно. большая любовь михаила подснежника – замужняя туся червякова. после отмены запрета покидать чувашскую столицу – в мае 1921 – выехал в госпиталь в нижний новгород – оттуда в крым. с 1922 – на украине на черниговщине – сотрудник остерского уездного земельного отдела. пытался спасать голодающих поволжья. в июне 1922 – покончил с собой – повесился в саду на липе. медунице 23. похоронен в черниговском селе старогородка. с эпитафией на украинском. ‘он был убежден что поступает правильно. я помню даже как аккуратно стояли рядом у дерева на траве его ботинки’. – писала потом одна его знакомая.