Текст книги "Овсянки (сборник)"

Автор книги: Денис Осокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

парикмахеры вне любви

парикмахеры – очень желанные девчонки – а сами они желают в несколько раз больше того что желаем мы. их мысли – только о сочных грубостях любви. это понятно: ведь они имеют дело с волосами. а что такое волосы как не грубая эротика заставляющая пунцоветь? и это не профессия делает их такими – как бы не так! – наоборот наиболее терпковато-свинские пирожные-девчонки уверенно оказываются внутри такой непристойной профессии. как вы считаете о чем они думают целыми днями пока стригут – пока перебирают волосы? эх – да что там: они не думают – а текут как патока. они трутся о кисти завернутых в креслах мужчин – и мелодично ойкают. мы вежливо улыбаемся их голосам. но приходят летние дни – и парикмахерам надо бы разбежаться в отпуск. ведь летом все мужчины разгуливают бритые – и в парикмахерские не идут. их жены в халатах на голое тело дома скоблят им головы – мужчины их благодушно гладят – горячими ладонями по прохладным ногам – а парикмахеры сидят в пустых креслах, прислушиваются к радио и кондиционеру – и грустят. в отпуск – конечно в отпуск. но кто их отпустит – на целое лето и сразу всех? и они выходят на крыльцо – сидят на поребриках – много курят. весело смотрят сначала в лица – а потом в спины проезжающих бритых велосипедистов. в их веселости – грустный вызов. иногда чего-нибудь крикнут – например: у вас волосатые ноги, мужчина – не желаете ли постричь? иная из них поправит подол – чтобы открыть трусики. бритые мужчины проезжают мимо – и ноги увозят с собой – в разные стороны – улицами города. а парикмахеры возвращаются в душистые залы чтобы стричь недовольную тетеньку или плачущего ребенка и мысленно пишут заявления об уходе.

панамы

не стоит жалеть о времени – о ненаполненных пользой днях. а надо вот как мы сегодня: поехали в лему на мотоцикле – прокатиться туда так просто – нагрузив питья и еды. ехали ехали – проехали километров двадцать. с утра было пасмурно – вдруг вышло солнце – и уверенно закрепилось над нашими головами. можно щуриться – а зачем? панамы свои мы оставили дома. думали секунду – или пару секунд – и развернулись – чтоб взять панамы. они у нас красивые – новые – из чистого хлопка – темные как у болот трава. до лемы мы засветло десять раз успеем. а обратно можно и в темноте. еще лучше даже. бензиновый полонез над фиолетовыми холмами. валторна фары сквозь сиреневый луговой воздух.

медовая лепешка

у мужа вылезла дрянь на шее – сразу за ухом – ниже к челюсти. блестящая красная – вот гадость. не хочется и называть такое. жена обещала посмотреть ему какое-нибудь средство – в домашних своих тетрадках набитых вклеенной пользой – в дурацких вырезках про здоровье – в старых невыброшенных отрывных календарях.

это было утром – перед выходом на работу – когда муж злился натягивая штаны – а голая жена не надев очки сидела на столе и огорченно смотрела в форточку – ей тоже выбегать на сизый мороз – тоже ехать – в другую сторону – толкаться в автобусе – не пришлось бы ловить такси. приходи пораньше. – сказала она мужу. – я тебя вечером полечу. день выдался обычный зимний. на коричневой деревянной станции жена колдовала в синей форме железнодорожницы – под свист поездов на казань и ижевск. муж в неясного цвета комнате где-то неподалеку от сквера шпагина стучал на компьютере и что-то чертил. в вятских полянах поставили елку – даже три. муж видел одну из них из своего окна.

этот декабрь такой тревожный. радиостанции бубнят про скорый новый год. повсюду елочные базары. в детских садах идут утренники. а тут то и дело неизвестно зачем сжимается горло – и рвется сон. неуютно шевелится сердце. возмущается кожа. и хочется насквозь пропахнуть успокоительным и купить велосипед. лучше даже три-четыре. суру – салют – и каму. две камы. надо меньше пить и меньше работать. – думает муж. и то и другое трудно.

после работы муж зашел в рюмочную. порция уржумской водки и треугольный татарский пирожок. сумку поставил на стол – вернее на столик. стало веселей. очень глупо. – подумал. – сейчас захочется кому-нибудь названивать.

вышел на воздух. ну вот разумеется – захотелось. лена с ним раньше работала. они иногда встречались. изредка – но до исхода сил. не от неверности-некрасивости душ – от глубокой симпатии друг к другу – от вятскополянской нежности. лена всегда кричала – прогибала спину – тяжелыми ногами била в диван и в потолок – не стесняясь невидимых соседей вокруг своей незамужней квартиры – мужу это очень нравилось. лена была хорошая – настоящая искренняя подруга – такую только на плечах по улицам носить. на столе фаршированные перцы – напротив лена. ленины пальцы расстегивают ленины пуговицы – появляются самые грустные в мире ленины соски.

муж пришел домой часам к одиннадцати. с запахом – но не пьяный. жена спала. под настольной лампой – блюдечко и записка. в блюдечке плоская бурая странность не то из теста не то из глины – размером с рюмочное дно. лейкопластырь и ватный диск. в записке написано: ‘медовую лепешку прикрепить на ночь. можно еще обмотать шарфом’. поднес к глазам – надкусил эту штуку – вкус меда, муки и горчицы – яснее ясного – больше ничего.

лампа гаснет. через минуту вспыхивает – а может быть через полчаса. жена спит как спала – не притворяется – что-то видит во сне и по-сонному дышит. муж сидит на столе. в свете лампы режет ножницами пластырь – медовую лепешку укладывает на ватный диск – наклоняется над круглым зеркалом. неудобно – темно – весело – очень глупо – куда-то за ухо на небритую шею – клеить липкую каракатицу. полоски пластыря скручиваются и не держат. пальцы их комкают – режут новые. лампу можно выключить – потому что все равно от нее нет толку – потому что муж с закрытыми глазами осторожно плачет навзрыд – и делает все на ощупь.

(наш личный смертельный враг – тот кто подумал что сидящий на столе с медовой лепешкой на шее муж плачет лишь потому что ему стыдно перед женой.) (может быть боги за нас заступятся. или за медовую лепешку. вытрут наши слезы – как свои собственные. ну пожалуйста.)

пустырник

в горечи пустырника – крахмальность мира. вкусом этой шершавой травы соединяется все что живо. стебель пустырника – нить с которой мы все сплетены – неважно куда каждый из нас бы вился – в какую сторону. запах пустырника – запах жизни. пустырником пахнут глаза живых. мои – моих близких. когда мы умрем – может быть станем пахнуть как луговая герань. это так. только так. у сухих дорог или на мусорных кучах мы видим его фигурные листья-ладони – и наклоняемся чтобы их поцеловать. мы выкапываем кустики пустырника и рассаживаем по всем нашим комнатам. на кухне и на балконе.

счастливые

когда август сердился на агнешку – свою жену – грозился прострелить ей из пневматической винтовки обе коленки и оба локтя. (будешь ползать по дому на животе – и говорить: бу… бу…) когда агнешка сердилась на августа – хваталась за ножницы и направлялась в ванную чтобы остричь у себя огромную рыжую красоту – которую август заставил вырастить – которая лезла через любое белье и поражала женских врачей и подруг в сауне. (хватит мне ходить как краковской ведьме!)

elsa olet kohtalon lapsi

эльса – дитя судьбы

музыка – эрик линдстрём.

оригинальный текст на финском – мартти иннанен.

оригинальный текст на русском – денис осокин.

эльса – ты дитя судьбы. на станции яянекоски близ ювяскюля в озерном краю ты машешь поездам идущим на тампере и котку. эльса – ты дитя судьбы. твоя судьба в ветреной оулу ловит рыбу в фуражке помощника капитана. его траулер как раз сейчас заходит в порт. почему у тебя такое счастливое лицо? почему ты смеешься? твое сердце больше чем поезда. оно больше чем море. эльса – ты дитя судьбы. ты купила желтые босоножки. и машинисты знают об этом.

п. с.

я рылся в старых очень блокнотах в поисках каких-то адресов и встретил карандашную надпись ‘п. с. пахла арбузом’ – с восклицательным знаком в скобках. я сразу вспомнил что п. с. означает – пизда светланы. зачем я тогда записал? наверное чтобы однажды вспомнить – и сунуть в литературу. мы коротко дружили в осенней перми на каком-то фольклорном съезде. вечерами я таскал ее на плечах. на набережной камы говорил: я не мытый. – и целовал руками ее светлую теплую голову. мы устраивались на октябрьских тротуарах – как будто мы где-нибудь в италии – в безымянных заросших оливами почти что морских городах. я все время удивленно думал о том что ворошить свету ртом – как вдыхать арбуз – до чего же это здорово. даже невозможно – а все-таки! арбузная свежесть протекала в ней – я и сам таким становился. она приезжала в пермь из судогды если не из юрьева-польского. говорила что видимо скоро будет жить в кинешме замужем.

дядя вова

мне приснился мамин младший брат – дядя вова – и сказал: денис – тебе сколько лет? в августе будет двадцать восемь. – я ответил. а мне будет сорок один. – продолжал он. – и я до сих пор занимаюсь физкультурой – и летом собираюсь с друзьями в грузию. – дядя вова улыбнулся. – может быть даже поедем на мотоциклах. странный какой-то разговор. тем более я упорно знал что он очень важен. утром я сразу подумал о том что дядя вова полгода как умер – умер от странности сердца в сорок лет. с мертвыми я говорить привык – но эта беседа меня взволновала необычно сильно. она и сейчас не выходит у меня из груди – качается там бесконечной грустью – как желтая лодка-качели в парке приморского города.

котенок и щенок

анна хочет котенка и щенка – но в доме для них нет места. анне пять лет – и котенок с щенком как две половины солнца. анна сидит под столом и задирает к голове свои ступни. соединяет их – гладит – подносит к губам: играет с щенком и котенком.

в уржуме осенью

футляр от аккордеона – стол за которым сидят друзья. сам аккордеон лежит неподалеку. друзей трое. на футляре-столе – личные вещи августа – который ушел вчера: яблоки – съедобные растения – (корни и трава) – грушевое здешнее вино в португальской шаровидной бутылке. в соседней комнате зазвенел телефон. хозяин дома улыбнулся и вышел. пока он разговаривал – кто-то из друзей взял в руки аккордеон и наиграл гимн латвии. хозяин вернулся – уселся на пол рядом с остальными – наполнил стаканы. сказал: он сейчас в цепочкино – переплывает вятку. жанна звонила – видела его. – на спине плывет? – спросил игравший гимн. – на спине – как обычно. – за плывущего в волнах. – третий друг встал на ноги и сделал золотистым стаканом приглашающий жест. они пили за август.

курник с вином

в лесных заболоченных деревнях коми – где близок холодный океан – где небо все время движется – где мы обретали в течение жизни самые лучшие ее куски – куда добираться по нескольку суток – поездами вездеходами лодками – где жизнь проста и нежна как топор – как пешня прекрасна и подлинна – где женщины живут вечно а мужчины не умирают естественной смертью – курником почему-то называют большой пирог с рыбой – обычно с хариусом или с сигом – а вином разведенный сырой водой спирт неизвестного происхождения. наевшись курником напившись вином – в октябре или в напоминающем ноябрь августе – мы бросались в обжигающие серые реки – в мокрое небо с изгородей и крыш – чтобы утонуть или не утонуть от полноты жизни – разбиться или не разбиться.

писатель № 2

вспоминаю диалог со старым приятелем в большой весенней казани. весь вечер мы цедили ‘рябину на коньяке’ у него в кухне. все окна были настежь – раскачивался балкон – скрипел свои оттаявшие песни. мой дорогой. – ласково говорил приятель – наполняя гигантские фужеры. – я вывел для себя алмазную формулу – и готов спалить за нее свою голову на газовой горелке: в нашем городе много писателей. но писатель № 1 – это ты. писатель № 2 – женя дудкин. и наверное я – писатель № 3. и мы заслужили называться лучшими. мой милый. – отвечал я – обнимая друга, наливая ‘рябины’, закуривая, поднимая палец к выбеленным небесам. – ну что же ты говоришь такое! ты ошибаешься – и я сам спалю свою башку за исправление твоей ошибки. писатель № 2 в нашем городе не дудкин – писатель № 2 в нашем городе ты.

земля

что мы знаем о земле? довольно многое. мы произносим это слово с наибольшим напряжением души. вода и ветер земли не слабее – но нас не пугают. небо мы плохо чувствуем – улыбаемся и ему, и над ним. ветер для нас – имя самого любимого и равнодушного бога. земля – бога самого любимого и страшного. именно запах сырой земли способен свести с ума в долю секунды – раздавить с одинаковым успехом и радостью и ужасом. цепенеть от ветра – самое большое что мы в жизни любим. прогулка по пашне – самый сильный для нас поступок – на большее мы вообще не способны. главные знания о земле можно свести к девяти пунктам. 1) земля всегда женщина. неважно какого рода имя ее в языке. и есть ли вообще в языке категория рода. 2) женщины больше всего на свете любят на нее ложиться. им не больно – ни на гравии ни на щебне ни на мокрых разбитых мостовых. они боятся испачкать одежду – поэтому обычно раздеваются догола. им не так страшно оказаться застигнутыми и не успеть одеться – если ложатся на утренних пирсах или на ночных тротуарах во всех местностях. (этого боится мужчина.) обычно бывает такая картина: с расстегнутыми брюками мужчина лежит на совершенно голой женщине – сливочной спиной трущейся о любую землю. он сильно удивлен. 3) каждому человеку для удачной сексуальной жизни совершенно необходимопрактиковать контакты на земле: на холмах – в лугах – на песке – на осенних листьях – где угодно. чем чаще – тем лучше. но хотя бы один раз в год. иначе внутри все просохнет – и год будет прожит вне земли. 4) мужчинам полезно мастурбировать на землю. продляется жизнь – и мужское здоровье. для мужчин это вообще почти универсальное средство от многих житейских бед. у женщин вот нет такого простого способа. 5) земля бывает празднична – (беременна или же именинница – у кого как) – в разные дни в июне. поэтому совсем не шутки страшные запреты на нечуткость к земле допустим русских зеленых святок – особенно в духов день – и всех нерусских эквивалентов этого периода. сегодня вот между прочим семик. с самого утра мы только о земле и думаем. 6) звук [э] – позывной земли. 7) бывает в течение часа или двух – или половины или целого дня – ходишь с тяжелейшим чувством будто лопата или кусок земли лежит на твоей груди – и ощутимо давит – затрудняя жизнь. в такие моменты обычно занимаешься текущими делами – не бросаешься взбудораженный в кровать или к мерзавцу-доктору. землю эту с груди убрать трудно. иногда помогают продолжительные горячие телесности: физические исступления любви. чем старше мы – тем чаще с нами случаются эти неприятные земляные приступы. так проявляется страх смерти. это он пришел – и лег без примесей – без неба без воды. надо по возможности не обращать на него внимания – чтобы не сделать себе еще хуже. приступ пройдет. 8) горсть земли в инвентаре колдуна – предмет номер два. под номером один – поясок с узелками-ветрами. самый сильный колдун – тот кто больше ничем не пользуется. у человека ведь две руки. 9) больше всего о земле знают чуваши. и называют ее словом щер (çĕр).

весна в лузе

в марте – даже не в апреле – правда в марте на редкость горячем – почти без снега уже – на рынке города лузы – севернее которого кировская область переходит в архангельскую – девушка покупала купальник. стояла за раскладушкой-прилавком внутри палатки – в синих джинсах – с голой ко всем спиной – к продавцу грудью. пасмурное но теплое солнце и весь лузский рынок на нее осторожно смотрели. спина в родинках. куртка на раскладушке. лифчик и кофточка в руках у продавца – раскрашенной грустной дамы. руки девушки шарили по спине – пытались справиться с блестящей застежкой. нет – не то. руки освобождают от оранжевых бретелек плечи. продавец неодобрительно протягивает ей привычную белизну. девушка ее – на себя и щелк. надевает кофточку и куртку. движется по рынку к выходу.

федерико гарсиа лорка

в мазовецком городе здуньска-воля – во время большого веселья – к нам подошел сильно выпивший войчеховский и спросил кто у нас самый любимый автор? войчеховскому было лет тридцать семь – он успел изучить философию в варшаве и теперь изучал математику в познани – в школах преподавал что-то. гарсиа лорка. – ответили мы. войчеховский медленно поднял глаза. ни слова не говоря подошел к шкафу – и застучал о него головой. да так сильно – что шкаф гудел и качался. очки у войчеховского слетели на пол. а все вокруг перестали тискаться и курить – и на него уставились. мы впервые столкнулись с такой адекватной реакцией на имя лорки. поэтому сами немедленно кинулись к шкафу – и застучали головой в другую его дверцу. о! о! – кричал войчеховский. о! о! – кричали мы. в наших действиях не было и капли фальши. фиолетовый лунный лорка может быть это видел. нашу зависть от хрящей души. нашу костяную ногтевую радость.

невеста

самое большое любовное удовольствие – а может быть это и самая большая земная радость – крепко засовывать в свою невесту. стоит жениться чтоб испытать такое. и многое вынести в будущей жизни ради воспоминаний о предсвадебных днях: неделях или месяцах. невеста – слово-то какое прекрасное! вот она улыбается и дышит – легко утягивается на старый диван. по вашей просьбе стаскивает с себя колготки – раздвигает ноги и говорит: вот. вы говорите: поиграй с собой милая. и невеста вас немедленно слушается. ее пальцы – умелые длинные – аккуратно шевелят любовный огонь. ваша невеста – керосиновая лампа – прибавляющая пламя своего фитиля. вы любуетесь – вырываетесь от брюк и на это пламя ложитесь – и невеста издает стон. в комнате криво задернуты занавески: в их щели глядит зима. это длится и длится – длится и длится: диван потихоньку стучит. я сейчас закричу. – говорит невеста. вы отвечаете ей: кричи сколько хочешь. но она не будет кричать – а только вас прикусит: по дому шуршат родители, телевизор и младшая сестра. что мне сделать? ну что мне сделать? – зацелованным голосом шепчет. – хочешь я буду тебя целовать? хочешь я всё поцелую? вы качаете головой. вы не в силах остановиться. успеется с поцелуями – вы ведь даже еще не женились – вы ведь друг друга не разлюбите. исчерпаны все отсрочки – не получится больше ждать. лампа-невеста лежит забрызгана. ваша голова на ее животе. ваша невеста вытекает вам на ладошку. голос вашей невесты кругами расходится – в полумраке как по воде: я тебя очень люблю. потная раздавленная щепотка вашей опрятной невесты – это она: которая обещает океаны. руки вашей невесты тянут вас за плечи. диван опять застучал. в поцелуях дышать трудно – но вы не можете расцепиться ртами как нельзя соединить невестиных длинных ног. из-под щели под дверью потянулся табачный дым. это отец уселся на унитазе с сигаретой – и открыл туалетную дверь: чтобы было вернее думать про то как его сын ебет свою невесту – будущую жену – в комнате именуемой в доме детской.

чайник чая в летней золотице

цедить чай с бальзамами в сорок пять градусов – с утра до вечера – изо дня в день – вот что здорово. сорок пять градусов – это крепость бальзамов – а не погода за окном. хотя одно с другим здесь может совпасть – в зимние самые месяцы. скрипеть одному – полами большого дома и двуспальной кленовой кроватью – здорово и роскошно. задвижками черных комодов гукать. свистеть тусклым чайником. в него мы добавили уже бальзам. ведь сам по себе чай – большое свинство. сколько раз в своей жизни мы еле сдерживались чтоб не плеснуть чаем в рожи – хорошим людям любезно предлагавшим его нам. пейте сами. мы – нет. ведь первая половина нашего сердца – финская. вторая – балканская целиком. в сербии и македонии на чай просто мочатся. если используют – лишь как самое дешевое рвотное. здесь напитки – вино и вода. разбавляй как можно. как позволяют твои обстоятельства. финны дуют прозрачные соки, мутные морсы и кисели. и разные травы. чаем же начиняют патроны и убивают фригидных жен. финские женщины покупают чай чтобы сыпать мужчинам в волосы – тем кто сильно их чем-нибудь обидел. например посмеялся – отказался взять замуж. у мужчин от этого вся сила рушится. под финнами мы имеем в виду всех финнов – и коми и вепсов и мордву… мы в доме одни. не считая белого моря – прохладой дышащего нам в окна. с текущим над ним небом. не считая золотой пустоты – с дребезжащим внутри нее чайником.

я думаю о тебе

так говорят французские женщины мужчинам которые им симпатичны. так письма свои подписывают. очень приятно и легко – нежно и равнодушно – по-настоящему и без страха потерь. странные они какие-то: отрываются от тротуаров когда бегут навстречу и худеют от любовных огорчений. в самом очевидном смысле – никаких метафор здесь нет. мы же видели. мы тоже их не забыли. похудеть от любви и нам бы сейчас хотелось.

ангел

антон начисто выбрил своего антона – того самого – и решил что он у него теперь похож на ангела. об этом мне смеясь рассказала ира – его жена – незадолго до того как перестала на мне прыгать. мне было совсем не смешно. оказывается и ангела я обидел. с тем что антон ко мне хорошо относится я как-то давно смирился. а теперь – я так думаю – нежная светлая дорогая мне с детства ира соскользнула с меня в последний раз – и попросила подать полотенце.

ласты

человек придумавший ласты – наичудесный. с ним мы обязательно подружимся на том свете – будем много разговаривать о ластах когда умрем – издавать журнал ‘ласты’ – и снимать про ласты продолжительное кино. а пока мы еще на этом – не устанем любить эти тяжелые перепончатые резины – смеяться над ними и всячески пропагандировать. покупать и дарить: знакомым детям к настороженности родителей – знакомым взрослым к улыбкам их жен и мужей. в ластах можно и плыть – и прыгать по берегу. и утопить одну ласту – чтобы потом до одурения за ней нырять – все озеро взбаламутить. можно в ластах лечь на голую анастасию. хохочущая анастасия тоже в ластах – задирает ноги как можно смешней. хоть на берегу в сырых лютиках – хоть дома на большой кровати. зачинать веселых детей – которые больше всего на свете полюбят воду. а когда они родятся – дарить им ласты. вместе печатать песок и ил. надевать ласты на руки – топить их. не ранить ноги в незнакомой воде – можно даже бежать бегом. в один прекрасный момент эти самые дети обязательно раздурачатся и сделают нам какое-нибудь паскудство – и тогда мы сможем роскошно отдубасить их ластой – сорванной хоть с нашей хоть с их ноги.

ладонь

стол – протянутая к людям ладонь богородицы. – говорили на беломорье. мы бежим без шапки навстречу этим словам. мы бы хотели коллекционировать столы – и заставить ими всю свою землю – за домом и перед ним. не выращивать же на ней огурцы. земли у нас не так много. когда она вся покроется столами – мы будем ставить их в этажи. пакостить за столом и его пачкать – значит плевать в протянутую ладонь. столы – на целую книгу. мы уверены в двух вещах: правильно на столе зачинать детей – и ставить на стол гроб. хотя гроба вообще не должно существовать в предметном мире. значит урну. каждый предмет – который однажды побывал столом – оторванная дверь, сплющенная коробка, упомянутый футляр от аккордеона, капот ‘нивы’ – наполняется чистотой и святостью. хорошо бы пойти в столовые инспекторы – и обходя с суровыми лицами дома людей – отбирать столы у тех хозяев – которые их обидели.

на русалкиной неделе

сколько раз я пытался уехать из города – встретить ночь на понедельник на русалкиной неделе где-нибудь в прибрежных полях – у озер или тихих рек. наблюдать – фотографировать – или просто не спать – сидеть на земле с керосиновым фонарем. в эту ночь водяницы качаются на пленке воды – в гибких кустах играют их безрукие дети. в оврагах и на дорожных развилках – танцует смутная жизнь – смутная смерть смеется и копошится. в эту ночь земля открывает свои тайны всем кто готов их увидеть. сколько раз хотел – да все зря. вот и в этот раз ничего не вышло. съемочную группу собирался с собой везти – на светлую реку пижму. на пижме всю ночь не спать – караулить рассвет – ходить босиком – слушать ушами землю. но в троицкую субботу стало холодно как в тундре – небо зависло над столбами серым утюгом – полил бесконечный ливень. мы бы никуда не проехали – а проехав ничего бы не сняли. что и следовало доказать. ну ладно. украшенная праздничная земля не хочет городского любопытства – и я в который раз с трепетом встречаю ее решение – обзваниваю всех – отменяю съемки. на ночных холмах пижмы не свернуть бы любопытные шеи. земля уберегает нас. в бормочущем темном ливне без нас прошла духовская ночь. на размытой границе реки и неба русалки плескались одни – а съемочная группа напившись пива в уютных домах обнимала жен и видела странные яркие сны.

разговор

мы ехали с незнакомой коллегой людой поздно ночью в такси домой с дня рождения нашего большого коллектива. ехали долго и молча. может быть минут сорок – несмотря на то что все улицы и перекрестки с мигающими желтым светофорами были пусты. может быть поедем к вам – люда? – спросил я за пять минут до своего поворота. – ко мне невозможно: жена и дочь – и все со мной в одной комнате. люда ответила: у меня родители – неудобно. а что родители? – продолжал я. – есть у вас своя комната? – есть. – пройдем и запремся. – неудобно – не стоит. я пожелал ей спокойной ночи. она пожелала того же мне. я вышел – а люда поехала. она еще отдаленней живет. я был ей так благодарен за этот разговор. ступал по улице как олень хрустальный. слышал внутри себя такую сладость, такой телесный гул – как будто мы неделю пили друг друга с людой в двухместном купе майского поезда идущего из москвы во владивосток, из москвы в улан-батор.

дымящееся зеркало

тескатлипока – американский бог – никогда не жил на реке свияге. когда-то там жили мы – восхищенные его удивительно жуткой сущностью. дымящееся зеркало – тескатлипока – был скорее суров – и способен на очень многое. он учил колдунов. возбуждал льды. прибывал на ночные банкеты – отпечатывая на муке рассыпанной у порога след единственной своей ноги. все видел – все знал – всем мстил. в самом страшном своем обличии тескатлипока являлся без головы – имея в груди две хлопающие дверцы. каждый кто слышал их стук – падал лицом вниз от ужаса. когда-то мы изгоняли родителей со свияжских дач. привозили туда филологических и ветеринарных студенток. игра с названием ‘дымящееся зеркало’ заключалась в том – что кто-то из нас привязывал к груди две лакированные дощечки. (несложную конструкцию спроектировал я). если резко шагнуть или подпрыгнуть – они глухо брякали. можно было постукивать ими с помощью рук – или красться неслышно. на лбу тескатлипока укреплял кукольное зеркальце. мы выходили на луг – полный летними звонами. на полукруг луга – между полосой шиповника и дугой оврага. все завязывали глаза – и бегали от тескатлипоки. тескатлипока тоже имел на глазах повязку. но изредка подглядывал – ведь бог – противоречивый, непредсказуемый. впрочем это было его официальное право. неофициально подглядывал каждый. если тескатлипока ловил кого-то – хорошенько стучал ему досками около уха. и пойманный оставался неподвижно лежать на земле. только лицом к небу. подавать голос чтобы не наступили. как-то тескатлипокой был юрий. поймал веронику. я подглядел – а вероника юру целует – а юра хватает ее за титьки. потом вероника упала – а юрий за мной побежал. я подумал про него: разве ты бог? – ты гнида. первым именем тескатлипоки было сердце гор. хозяин пещер – виновник землетрясений. вторая нога была у него кем-то оторвана. свое испускающее желтый дым зеркало тескатлипока любил носить на обрубке ноги. в свияге никогда не водились пираньи и барракуды. но закинув в свиягу удочки и резинки мы когда-то терпеливо поджидали их – усевшись на сыроватый берег на дощечки тескатлипоки. роднее тескатлипоки и ближе разве может нам кто-то быть? разве есть нам кому молиться из числа других покровителей? разве что уткам и желтой пуговице.

жестяная песенка для альбины шишкиной

где-то она вычитала как сделать себе сюрприз – маленький подарок – ко дню рождения. в течение года записывать все приятные слова услышанные в свой адрес – на отдельных маленьких карточках. эти карточки опускать в жестянку из-под кофе. в день рождения – открыть. такая вот идея. я хмыкнул – когда услышал об этом. и я видел альбину спустя год – в ее праздник. мы даже вместе в тот день проснулись. пока она напевала в ванной – я бегал на трамвайную остановку за хризантемами. вернувшись – усадил чистую именинницу на край стола – приоткрыл ноги – поцеловал в намытую середину. подожди. – сказала альбина и метнулась в комнату. вернулась с кофейной банкой. хитро потрясла ей. крышку поддела вилкой. высыпала на ладонь аккуратно нарезанные карточки – исписанные красивым. их было штук восемнадцать. альбине исполнилось примерно столько же лет. комплименты ко дню рождения. – пояснила альбина. она их читала читала – сидя в расстегнутом пижамном верхе на краю стола – а я согнувшись на табуретке сажал и сажал ее себе на язык – всю целиком всю сразу. альбина вздрагивала – и гладила меня по затылку. какая ерунда. – время от времени говорила она. – я и так все помню. я бубнил снизу: ты дура… глаза я тоже тихонько макал в альбинину клейкоту – чтобы не выплеснуть на пол отчаянье о кукурузной юности – которая пока что с нами. о жизни – которая еще не кончилась. распоряжение глав администраций нолинского уржумского котельничского белохолуницкого лебяжского лузского малмыжского яранского вятскополянского пижанского подосиновского омутнинского мурашинского юрьянского унинского районов кировской области о числе два

мужчине нужны две женщины – ведь у него два бока. и две бутылки вина – ведь у него две руки. время от времени мужчина может отдыхать от женщин – играя на тромбоне. женщины в это время могут пополнить на рынке запасы вина и морской рыбы.

изморена съм

весела ангелова грустила оттого что никто не хотел танцевать: все расселись по комнате и болтали разные глупости. мы подошли – спросили: веси – ты что устала? да устала. – ответили черные глаза – черные волосы – винные губы. а как по-болгарски сказать ‘я устала’? – нам не хотелось от нее отходить. изморена съм. – дохнула весела как родопский ветер. замигало кометами – шьющими праздничный жилет неба возле пирин-горы. потянуло бесконечностью – выстланной по овечьим спинам. танцами бесснежной зимы. исчезли потолок и стены. мы взяли ее за руку и вывели из комнаты.

столицы

мы видим единственный повод проживать в больших городах, в столицах: наличие в них крематория. в уржуме и в летней золотице крематориев нет. точно так же традиция хоронить в гробах – единственный повод для эмиграции из россии.