Текст книги "Овсянки (сборник)"

Автор книги: Денис Осокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

палатка

я купил палатку – двухместную – за тысячу рублей. с надписью ‘норвегия’. наверное из китая. это еще лучше. принес домой. сел на стол. стал звонить знакомым девушкам – предлагать с палаткой где-нибудь погулять. катя павлова согласилась. мы ушли за хлебозаводский парк – за железную дорогу – к тэцовским почти что трубам. там болотца и камыши – сладкие лютиковые и аир. палатку несли как большую булку – такая компактная – потому что на телескопическом каркасе. поставили в пять минут – и туда залезли. уселись друг против друга. ну что – катя? – что скажешь? – я улыбаюсь. замечательная палатка. – отвечает катя. у палатки отстегивается потолок – остается сеточка. сетчатые окошки. майское утро.

прицеп

лальск когда-то был вологодским городом – и имел на гербе две куничьи шкурки. а теперь он – наш вятский поселок – очень северный – возле лузы. но города не перестают быть городами. бывшие города – важные папаши. и можно всегда от них ожидать неожиданной роскоши в учреждениях и квартирах, щедрости и сюрпризов, по-городскому свободных душ, элементарной городской любви, прохладной городской нежности. неожиданных товаров на прилавках магазинов – попробуй такое где-нибудь еще найди. только например в лальске – в магазине ‘центральный’ – который вместе со вторым жилым этажом и заколоченными чердаками можно легко перенести на коробок спичек – и унести в вельветовом кармане. мы наткнулись в лальске на велосипедный прицеп. синяя тачка на одном колесе – с отражателями – большая, сияющая – такая чудесная. он стоил чуть больше тысячи рублей. очень многие замечательные вещи стоят тысячу или сто (или дважды сто – двести) – потому что это очень правильные очень позитивные цифры. мы немедленно его купили – вытащили на улицу и стали думать как из лальска будем домой тащить? – до кирова триста почти километров – а мы сейчас даже не на колесах. с ним не полезешь в рейсовый автобус. железной дороги здесь нет. железная дорога в лузе – от лальска в тридцати километрах. эти километры мы тряслись в кузове неизвестного автомобиля. на краю лузы прощаясь мы спросили у водителя – что у него за машина? а он не ответил – и денег от нас с прицепом не взял. мы шагали сквозь лузу – до вокзала – прицеп волокли за собой. полночи сидели в зале ожидания – караулили с котласа электричку. потом ползли в киров в этой электричке – самой медленной на земле. на котласской ветке она почему-то ходит как конный трамвай. в кирове с вокзала позвонили жене. она нас ждала гораздо раньше – из лальской командировки. мы живем недалеко от вокзала. велоприцеп и мы пересекли привокзальную площадь – мимо бессовестных таксистов – полезли в гору по улице горького. все это время старый вологодский город лальск качался и брякал в нашем велоприцепе – размахивал уличными столбами, синими занавесками, фантастическими антеннами (в контурах которых – чья-то земная судьба), коррозирующими флюгерами, оградами и балконами, разбитыми беседками, верандами без стекол, окнами вытянутыми в ромбы и овалы, щегольскими водосточными трубами – пел вместе с нами и радовался пути.

копченый гусь к рождеству баранья нога к пятнице

в холодильнике лежали копченый гусь и сырая нога барана. хозяева квартиры на неделю уехали – а нам сказали: вы уж пожалуйста следите чтобы холодильник не отключался – он все время должен гудеть – там у нас новогодние продукты. если заглохнет – тресните вот так посильнее. из бараньей ноги можете сварить суп. мы сами всегда такой варим – обычно в пятницу – перед выходными – вкусный-вкусный.

мы были рады оставленной нам трехкомнатной пустой квартире. а супы мы не особенно едим. мы лежали на широкой кровати. жгли вереск и сандал. открывали настежь все окна. слушали музыку. смотрели телевизор. уединенно существовали в комнатах. долго спали. за окном с утра было темным-темно – старым джемпером нависало поздненоябрьское небо. а потом наступала ночь. нас было трое – мы с женой и дочка. это был буферный какой-то район – смутный: посреди неживых фрагментов частного сектора – девятиэтажные постройки. буквой г – буквой п… котлованы со сваями. строительный мусор. открытые помойки. арматура из земли поперек троп. в общем незачем было выходить наружу. даже на балкон.

на четвертую ночь гусь и баранья нога вылезли из холодильника. жена первая услышала как скрипнула в кухне дверь. что-то тупо завозилось о линолеум. ударилось о плинтус. кто-то икнул: гунь гунь. жена села на кровати – и разбудила меня. дочка спала между нами. место было в квартире – но мы спали так: пространство все-таки здесь чужое – к тому же мне нравится обнимать их обеих.

мы вышли в коридор – включили свет – и сразу же их увидели. шатко и вяло они двигались вдоль стены от кухни в нашу сторону. наша дверь была в центре коридора и открывалась в комнату. мы стояли в раскрытой двери. оба мы были голые. я держал себя в кулаке – насколько вмещался. жена никак не прикрылась. я взглянул на ее груди – они были голубыми и совершенно гусиными. окоченело сморщились соски. я видел что жену охватил ртутный ужас. гусь и нога шли. гунь гунь. – опять проикал кто-то. наверное гусь – хоть у него и не было головы. я шевельнулся – и ледяные жуки густо и медленно поползли мне в ноги откуда-то снизу затылка. я подумал: как они там живут? как вмещаются?

резкие запахи сырого и копченого. яркий свет двух коридорных таблеток-плафонов. когда гусь и нога к нам приблизились – мы отступили в комнату и прикрыли дверь. мы слышали как они касались ее и об нее торкались пока проходили мимо. они слепые. – сказал я жене. жена всхлипнула. потом еще. потом чаще. я дернул ее за волосы – довольно сильно.

мы снова выглянули. они шли – оставляя на полу маленькие лужи и льдинки – начинали оттаивать. первая и вторая (наша) комнаты дверями выходили в коридор. а третья – самая большая – начиналась за устьем коридора. в той комнате был балкон – не застекленный и чуть приоткрытый. я спросил жену: как ты себя чувствуешь? жена спросила сухо-сухо: мы можем не сойти?.. с ума. – она имела на мысли – ей было тяжело говорить. – не знаю… но кажется раз они вылезли – мы должны поймать их.

мы подошли и наклонились над ними. я осторожно взял гуся на руки. он был шершаво-мокрым. я сказал: гунь гунь. гусь довольно похоже скрипнул. возьми ногу. – сказал жене. – у нее нет ни глаз ни зубов. они безвредные.

не прижимая животных к себе мы отнесли их на кухню. холодильник молчал. мы открыли его – и дверцу морозильной камеры. уложили ногу и гуся. основанием ладони изо всех сил я треснул по холодильнику в верхний правый его угол. он загудел. мы вымыли руки. разлили по чашкам холодный чай. мы надеялись что теперь они не вылезут. надежда оказалась верной. уходя – мы туго закрыли кухонную дверь на тряпку. если вылезут – пусть слоняются здесь. bon nuit.

легли. обнялись. дочь вздрагивала и насвистывала. с женой окунулись друг в друга осторожно и быстро – чтобы лучше уснуть. раскатились по краям кровати – пыхтящую жаркую дочь опять закатили на середину. долго гладили ее под пижамой по животу. ну и история. чем только не случится заниматься родителям пока дети дрыхнут.

в течение следующих трех дней – которые до приезда хозяев мы прожили в той квартире в доме № 2 по улице блюхера – холодильник останавливался дважды – и оба раза днем. беспокойных копченого гуся и баранью ногу мы ловили довольно ловко. первый раз – у обувной полки. второй – тут же у холодильника. тогда они только и успели что приоткрыть грязновато-белую дверь.

полина

я влюбился у полину. сердце бьется о штанину. эти стихи сложили не мы – а русский народ. мы же только шепнули их однажды нетрезвой слегка полине – такой кругленькой! среди каштанов и качельных скрипов. полина сначала опасно фыркнула и вздернула брови. а потом – как схватит нас за сердце!

пара сухих макрелей

милый наш коллега – старинный господин сайкаку в новелле о монахинях-певицах – гуляющих на лодках в гавани осаки сетовал что ныне они ничем не отличаются от уличных дешевых потаскушек – и что цена им охапка дров или пара сухих макрелей. когда-то они зарабатывали пением молитв – теперь распевают любовные модные песенки. на юных монахинях тростниковые шляпы – желтые халаты из бумазеи – нарядные носки. они снуют среди кораблей – стоящих в гавани – и на глазах у всех переходят на заезжие корабли со своих лодок – ‘без всякого стыда’ – к тем кто вдали от жен в одиночестве спит головой на волнах как на подушке – и возвращаются очень быстро. помимо пения и короткой любви осакские девицы приторговывают амулетами и раковинами сугай помогающими роженицам. уразумели? – спрашивает господин сайкаку в конце. мы уразумели – конечно же. авторская грусть безбрежно нам дорога. но рассматривая в лупу фигуры собственной судьбы – обшаривая в телескоп закоулки собственной поэтической вселенной мы не можем не думать о том что обменивать любовь на сухих макрелей – или на бутылку керосина из хозяйственного ларька – или на фонарное стекло – или на апельсин и яблоко – или на кулинарный помазок из гусиных перьев – небесно хороший поступок. такими затевались предметы – и отношения между ними – то есть предметный мир. не можем не грустить по таким поступкам. всем сердцем ожидать их. стремиться к ним.

музыка

мне до смерти нравится как деревенские дядьки держат в руках гармонь: как женщину за задницу. немножко от себя вперед – немножко книзу. немножко свирепо – и очень крепко. с таким удовольствием! вы мне простите разговор о гармони – но если б не городская вульгарность – гармонь не казалась бы таким нехудожественным инструментом. а женщины-гармонисты! – клубные худруки, учительницы музыки, просто умницы! они играют с лицами как если бы принимали сзади мужчину. глаза прижмурены – стыдливая сладкая чуть улыбка. обязательно легко насмешливые глаза. они смеются и над этим невидимым мужчиной – которому захотелось – где-нибудь в лабиринтах зимнего двора – среди петухов и овечек. и над нами – стоящими напротив – потому что сзади это не мы. женщины-гармонисты всегда стараются играть сидя. ведь тела их очень быстро зальются усталостью. от такой музыки.

лодочные станции

лодочные станции так хороши так дороги – что думая о них хочется взлететь одновременно на всех здешних лодках. задымить моторами. уключинами загреметь, заныть. немыслимыми траекториями ввинтиться в белый след реактивного самолета – и спикировать в мокрый поцелуй земли и воды – и разбиться. только конечно не до смерти. потом – ожить. лодки разогнать по местам – по мосткам и эллингам. лодочные станции – территория восторга: юности – надежды – бесконечной любви. лодочные станции – молитвенные поляны. самые главные в жизни. и неважно совсем что половина хозяев эллингов – лодок в них не имеет. или круглый год держит под потолками на ремнях как побежденных чудищ. половина людей приходит сюда для того чтобы доставать из земляных погребов мерзкие мутные соленья – и покрытую двухвостками свеклу. садиться вместо стульев на ненужные блеклые спасательные круги – пить и плакать. пусть! лодочные станции – храмы которые ничем нельзя осквернить. и можете себе представить? – у меня и первой любовью была дочь председателя кооператива лодочной станции нашего города.

четки

у меня есть можжевеловые четки. их звенья – веселые круглые шары. я купил их чтобы нюхать. комкаю в кулак – и подношу к носу. чудесный способ общения с богами. попробуйте!

председатель

председателю меминского сельсовета сорок четыре года. председатель живет без семьи – с мамой – которой восемьдесят. по-странному не сложилась у председателя личная жизнь. трудно представить себе человека красивей умнее и веселее. и в ранней молодости – и теперь. и здесь – в окрестностях серда-мемей в глубинах балтасинского района – и когда-то в казани в химико-технологическом. с председателем радостно дети здороваются – и взрослые как один. у председателя большой дом. с синими воротами. на воротах нарисованы гусь в тюбетейке и цапля в бусах – друг дружки касаются крыльями. это когда-то рисовал председателя отец. председатель знает много красивых песен – много хороших слов – и часто произносит их на людях: на праздниках в школе; на новогодних утренниках в детском саду – когда наряжается кыш бабаем; на вечерах в клубе. председатель владеет родным татарским и удмуртским языками. собственно русским председатель и не пользуется в мемях. русский почти ни при чем. председатель режет ноябрьских гусей за домом. потом потрошит их – раскладывает в тазы со снегом хлюпающие желтые горсти жира, гусиные горла, печени. любимая песня председателя – ‘за домом растет черемуха’. если ты соскучишься – открою окно – ты влетишь ко мне легким ветром. если я соскучусь – открою окно – ты влетишь ко мне легким ветром. такие там слова во втором куплете. я обнимал председателя на прощанье и благодарил за помощь. а председатель сказал мне: останься. или в гости потом приедь. я остался. и еще приехал. мы сдружились в минуты в секунды! мылись в бане. плечом к плечу. до ночи там просидели. перед сном председатель проверил маму. мне сказал: отвернись пожалуйста. щелкнул светом. мы улеглись с председателем на одну кровать. хоть в доме кроватей много. пизда председателя – самая сладкая. набухшая горем. упругий из песен язык. белые лодки – ноги. сверкающее на весь дом тело. я то и дело вскакивал и включал свет. уговаривал председателя не стесняться. сцеловывал председательские слезы. председателя зовут рамиля. я всегда в деревнях никого не трогал. но с председателем серда-мемей мы гладились и плакали несколько раз в ноябрьские декабрьские ночи – в пропахшей шерстью, калиной и гусиными крыльями комнате.

полено

инна колет грецкие орехи березовым поленом у меня за спиной. я сижу на стуле и пишу – она сидит на полу и колет. за окном пятый день мороз – поэтому инна не в садике. у инны орехов – целый таз. у меня тоже – целый таз замечательных срочных мыслей. это полено я когда-то привез из волшебного коми леса. оно – из числа моих домашних покровителей. полено живет под шкафом. наблюдает за нашими ступнями. внимательно их охраняет. мне очень трудно не расколоть волшебным поленом иннину глупую голову. инне угрожает серьезная опасность. после каждого удачного удара она кричит: я сильная! звонко хохочет. я закрываю глаза и шепчу: доброе полено! ты березовое! из белой ноги господа на земле! заступись за инну!

оригами

необыкновенная печаль серыми ладонями сжимает сердце когда я думаю об оригами. это очень-очень правильное искусство. очень точен его язык. но я не могу им заниматься: к вечеру первого дня занятий я лягу и умру от старости. почему так? вероятно потому что оригами белое. потому что под машину попала соседская девочка лена – любившая оригами больше всего на свете. потому что его фигуры – умные и смешные. коэффициент хрупкости в них – самый тот. потому что оригами – как литература. более мудрая ее сестра. когда по бумаге не нужно водить ручкой. можно сложить из нее белую рыбу белую лягушку – подвесить над изголовьем и лечь спать.

горбунова анна семеновна

покойная моя прабабушка анна семеновна горбунова страшно веселилась когда наблюдала как я что-нибудь брал ногами. ее не стало когда мне было лет восемнадцать. когда-то я каждое лето приезжал в камский город оса где она прожила свою жизнь – в деревянном доме у пристаней. очень суровая – совершенно одна. каждому абсолютно говорила угрюмо ты. и на рынке и в райсобесе. не общалась ни с кем из своих здешних родственников: ни с родными детьми ни с внуками ни с детьми внуков. только криво улыбалась нам – кировской родне: моему отцу – вятскому внуку, моей маме – вятского внука жене, и вятским правнукам – нам с сестрицей (хоть и не сразу припоминала наши с ней имена). я случайно как-то заметил. брал носок с пола пальцами ноги. прабабушка увидела – и так захохотала!.. подавилась даже рыбным пирогом. я спрашивал: что смешного? она только еще больше смеялась. пришел отец и на меня наорал. было из-за чего в общем-то: прабабушка уже сипела. надо же! надо же придумал! – кричала сквозь слезы и показывала на меня крюченным пальцем. честно вам скажем: все последующие разы предметы ногами мы брали уже нарочно – с сестренкой на пару – у анны семеновны перед коричневым лицом. реакция прабабушки всегда была неизменна. она начинала хохотать – и мы вместе с ней тоже. падали даже на пол у прабабушкиных ног. никто кроме нас не знал как выглядит ее смех. она видела много горя. муж погиб на фашистской войне – оставил анне семеновне четырех деток. родителей белые потопили на барже смерти где-то между сарапулом и сайгаткой. прабабушка прабабушки была веслянская колдунья – известная всему верхнекамью. пермяки звали ее сюсь лизуш – смышленая лиза. в одно лето анна семеновна хотела подарить нам ткацкий стан. а куда мы его? хоть я и плакал и порывался взять. на другое лето – ангелицу на темном полотне-иконе. я когда ее увидел – от радости чуть не сошел с ума. божку себе возьмите. – мрачно сказала тогда прабабушка. родители поленились тащить. а на следующее лето она куда-то исчезла. я до сих пор временами думаю что ради обладания этой ангелицей упорно и веселил прабабушку хватанием ногами подстаканников и носков. но что-то вот не завершилось в наших с ней отношениях – не достиглось что-то. видимо нужно было смешить прабабушку еще больше. пожить рядом с ней в ее холодном прикамском доме целую зиму или целый год – и брать носки с пола в день раз по сорок. может так? хотя возможно это веселье ног было затеяно для того чтобы мне лишь увидеть темную ангелицу. из рук анны семеновны.

синие глаза

мы странствовали на велосипедах с сестренкой – через мало знакомые горы и поля – за которыми через трое суток велосипедного пути должна была появиться наша дача. мы старались держаться диких берегов рек – ведь так интересней. но на второй день мы до того измучились крутиться прибрежными болотами – что решили откатить от реки на асфальт на трассу – и немножко на ней отдохнуть – наверстать километры. карта у нас была какая-то слабая. судя по ней нам следовало доехать полями до села кокузы – а оттуда уже можно разглядеть вдалеке трассу – если высоко подпрыгнуть. мы снова крутились – обходили змеиные овраги – подступи к которым заросли пыреем. деревня кокузы должна была уже появиться – но ее все не было. жгло солнце. мы бросились на траву. мы были мучительно красные. сестренка вдобавок с разрезанной ногой со вчерашнего ночного купания. мы услышали шуршание шагов и подняли головы. среди пырейной дымчатой синевы стояла женщина. мы поздоровались и спросили как нам попасть в кокузы. а какой вам надо кокуз? – заговорила она с татарским сильным акцентом. мы сказали: а что их два? женщина кивнула и махнула рукой: там вот большой кокуз. а там маленький. понятно – наша карта еще хуже чем мы о ней думали. выяснилось что трасса проходила примерно в одинаковом расстоянии от обеих деревень. мы пошагали полем опять – и наконец увидели изгороди и крыши. и крошечные спины коров. на въезде в деревню – старая табличка – белой краской по рассохшейся доске: олы кγк кγз. большой синий глаз – значит. мы немножко оторопели – защелкали языками от удовольствия и въехали в деревню. я сказал сестре: наверно имеется в виду озеро. здесь побольше – в малых кокузах поменьше. в глубине улицы мелькнула спичечная голубая мечеть. мы шли и здоровались с медленными прохожими. они подолгу на нас смотрели. некоторые спрашивали откуда мы идем. некоторые улыбались и кланялись. в колонке мы набрали в бутылки воду. в общем все как всегда – если случается транзит сквозь деревню. выходящая из улицы дорога впадает в трассу – это нам подтвердили. главная и почти единственная улица больших кокузов по которой мы шли – сломалась в угол. и продолжилась за углом. самый центр деревни. вот и мечеть. мы ее приветствуем. по другую от нее руку – небольшой пустырь – небольшая площадь или поляна – там что-то вздрагивает и синеет. мы свернули на это синее. заросший как маленькое болотце – рогозом осоками бордовыми зонтиками-цветами – перед нами лежал огромный синий глаз. в длину метров пять. или если точнее – его можно было сравнить с комнатой в одиннадцать-двенадцать квадратных метров. глаз был желевидным – и синим-синим. зрачок тоже синий – только еще синей. в глазе бликовало солнце. мы никогда не видели такого красивого. дунул ветер – поднял пыль. и глаз моргнул. веком нежно-синего цвета. вокруг было мало движения. только лежали неподалеку козы – смотрели сонно. мальчишки с брызгалками-флаконами из-под шампуня краем глаза поливали друг дружку. да в молитвенной позе на корточках с глазом разговаривал старый дед в синей тюбетейке. и мы вот еще – стояли смотрели – ухватив велосипедные рули. вместо трассы мы поехали искать малые кокузы – кече кγк кγз – и быстро их нашли. его – то есть. мы увидели там примерно то же самое. только глаз был значительно меньше – как большой обеденный стол. только и остается что на татарский манер хлопнуть руками по бедрам и вскрикнуть: а ба-а!..

в донышко

мы виделись очень давно – мельком. но по служебной переписке в течение прошлого года друг в друга почти влюбились. ждали встречи на ‘февральских чтениях’. так называется университетская конференция в сыктывкаре. она мне до слез интересна и дорога. она – не конференция. теперь февраль. сыктывкар. мы сидим за столом – друг напротив друга. стол длинный. это банкет. да – так я ее задумал. в таком же свитере. только губы чуть не такие. мы молчим. иногда наклоняем головы к левым и правым соседям. выслушать что-то или шепнуть. смотрим друг на друга через донышки высоких стаканов. целуем друг друга сигаретным дымом. хоть и стараемся по диагонали в потолок. в стаканах – вино. оно белое. через белое лучше видно. ее поезд через два часа. мой автобус – утром.

фурункул и поролон

смешнее слов я не слышал. это – два самых смешных анекдота. два пароля – два стука в двери – которые распахнет перед вами смех. по-ро-лон. фу-рун-кул. можно помереть от хохота. я и сейчас обливаюсь весельем пока пишу – думаю и вижу. поролон нужно произносить как пишется. всех своих возлюбленных я просил говорить эти слова как можно чаще. они говорили – а я целовал и стаскивал с них юбки. смешнее всех говорила рита. поэтому и стала моей женой. конечно она не одна такая во всем остальном мире. что если китайскую девушку попросить сказать – француженку – или финку!.. девчонок говорящих высокими вологодскими голосами или южным таганрогским басом!.. рита лишь превзошла в то простое и решительное время своих немногочисленных предшественниц. но сокрушаться не будем. а скажем-ка лучше все вместе: по-ро-лон! сказали? а теперь: фу-рун-кул!

тюм-тюм

тюм-тюм – марийская полупустая деревня в уржумском районе – в одну улицу – в три километра в длину – перпендикуляром выходит на реку вятку. в вятке осенью стерлядь. в тюм-тюме нет твердых дорог. грунтовкой пять километров до русского села шурма. в шурме – рынок и разнообразные магазины. тюм-тюмские всегда по полю туда бегают. в сырые времена в тюм-тюм не приехать. разве что с санавиацией. но можно дойти пешком. тюм-тюмские мужчины гуляют по улице на ходулях. по-марийски они – журавлиные ноги – турня-йол. тюм-тюмские женщины носят однорогие головные уборы. с алой изнанкой. блестками и раковинами каури. они называют их колпаками. колпаки эти словно чомужьи клювы нависают над лицами. все заборы тюм-тюма – в стерляжьих сетях. за вяткой чернеет лес которому не видно края. тюм-тюмский народ – родник песен. так говорит директор тюм-тюмской школы. он вывозил своих в киров и в петрозаводск – на фестивали. тюмтюмские стеснительные родники-певицы жаловались нам на то что в кирове ученые и журналисты норовили с них снять колпаки – и штаны даже: хотели рассмотреть подробно таких удивительных. мы приехали в тюм-тюм на два часа. поставили камеру посреди улицы. тюмтюмские пели – плясали. громогласный крошечного роста дед сказал нам что слово тюм означает дуб. дубдуб. дубы здесь были. некоторые шутники в уржуме называют тюм-тюм – баден-баден. мы торопились. уехали – прокричав спасибо. отъехав метров пятьсот от последнего тюм-тюмского двора глотнули водку и вдохнули поздней октябрьской пашни. она уходила за горизонт. из солнца посыпался снег. мы вовремя в тюм-тюм приехали. в вятскополянском районе есть деревня дым-дым. там живут удмурты.

пучеж

мы приехали в город пучеж. встречать новый год. знаете ли вы такой город? ивановская область. горьковское водохранилище. старый пучеж как раз под ним. видимый пучеж – шершаво желтый. дома-корабли приплыли из пятидесятых – и сильно истрепались в пути. в этом городе мы хотим жить. в желтой квартире на улице 30-летия победы – 50-летия комсомола – на главной улице ленина. или в деревянном доме на безымянных улицах – заламывающихся к волге – по которым скатываются пучежские дети. ‘край голубого льна’ – книга о пучежском районе – украшает вечность в единственном книжном магазине. мы ее сразу купили. очень холодно было в гостинице. ну ничего. мы грелись дорожным земляничным ройбушем – и коньяком. мы купили много льняных одежд. и льняных сумок с огромными пуговицами. когда мы впервые вышли на здешнюю волгу – покрытую рыбаками – чтобы усесться на одинокой заснеженной скамье чтобы глотнуть коньяку и официально поздороваться с пучежем – расчистили варежками высокий снег – прочитали красиво нацарапанную надпись: я люблю настю горохову.

семь колыбельных для моего школьного друга – бегущего в африку коростеля

(только в малаге или в хересе-де-ла-фронтера он ненадолго взлетит чтоб пересечь гибралтар. если не сядет там же – в портах андалусии – на трансконтинентальный паром. если не сделает этого раньше – в генуе или в марселе. пока что – бежит в одиночку по осенним сырым полям – от пригородов уржума. ночами бежит – днем в канаве дрыхнет. попробуй-ка так побегай – полтора месяца через всю ночную европу. колыбельные эти – очень старые. мы придумывали их вместе):

№ 1: примитивизм (чехия)

рябину клюют не птицы. ее

срывает горстями святой

поликарп – пришедший

сплясать перед гостями – в честь

престольного праздника. однако

забыв в чем дело – он знай

загребает руками – ей богу забыв

зачем он сюда притащился – еще

и с велосипедом. подождите —

он еще спляшет. даже сломает

забор соседу. напугает

соседову дочку своей вполне

доброй рожей. еще подарит

ей зайчика – собственными

руками выструганного. а девочка

увидев деревянное чудовище

до невестиных лет останется

косноязычная. (любовь

разумеется все потом выпрямит.)

и к нам поликарпа позовут и на

свадьбу к соседу. одно святой

поликарп очень хорошо знает —

он никогда не ездит по небу.

если летит самолет – поликарп

не осеняет себя знамением —

а крутит пальцем у виска

и хихикает до побагровения:

вот еще ездить по небу! – что

ли я злющий илия-пророк или

безмозглый ангел? – хохочет

аж наверху в самолете слышно.

добрые люди сидящие с ним за

столом всякий раз отвлекают

его музыкой и просят закатить

глаза будто это им до смерти

интересно когда услышат —

летит машина. а то непременно

подавится и помрет наш

святой поликарп – пришедший

сплясать перед гостями. но

хихикают лишь девицы – на

что хозяин ставил пугало?

ведь в чехии рябину клюют не

птицы. а вон кто – поликарп.

поликарп ее срывает горстями.

№ 2: что такое деревья

что такое деревья?

это путеводители

в ноябре деревья

это путеводители

твой отец кондитер

хорошо живут кондитеры

в ноябре деревья

это путеводители

он позовет булочников

они сюда явятся

а мы не встанем

мы не встанем

пружины продавлены

не расправятся

пусть твой отец

ведет домой булочников

пусть он аптекарей

пригласит на обед

пусть он хоть с каланчи

кривой и невеселый

таращится на казань

тоже мне страж городской

п о ж а р н о й с л у ж б ы.

№ 3: фэт-фрумос

едет едет фэт-фрумос

на мертвой кобыле

опять молдову

драконы навестили

распускались маки

поднимались овцы

лаяли собаки

едет едет фэт-фрумос

слава богу что живой

по которой из дорог

убежал зайчонок

цыганский цыпленок

ушла миорица

летела аурика?

едет едет фэт-фрумос

сыночек базилика.

№ 4: за четыре кроны

за четыре кроны

акробатам не наскучишь

за четыре кроны

многого себе не купишь

за четыре кроны

я гуляю по скамейкам —

ничего не видно

поднимите руки —

покажите сколько пальцев

поднимите листья —

почему они упали?

постучите в трубку

и подуйте и повесьте —

будет вам болтать-то

вон они милашки —

все расставлены в линейку

за четыре кроны

я гуляю по скамейкам

за четыре кроны —

вот пожалуйста без сдачи:

заплатите в кассу.

№ 5: старая русса

посетите не пожалеете.

в автобусе на двадцать мест

я заметил двух венгров —

подсел к ним – разговорился —

извинившись спросил – что

там у них в старой руссе?

а они оказывается каждый год

в конце марта сюда ездят —

живут в гостинице – комнату

прокуривают – запирают затем

прокуренную комнату – портьерке

сухо кивают и прямиком

в дебрецен – с вокзала идут

молча – дома запираются

изнутри – усаживаются возле

кофейника – голова кружится

кружится – вспоминают старую руссу.

№ 6 гэлэуцаш

– простите это бухарест? —

да бухарест. на следующий

вопрос я уже не смог

ответить – а развел руками

и улыбнулся как всякий

вежливый иностранец. так мы

познакомились. с какой же

завистью потом глядели на

нас обыватели тырговиште —

торговцы сигаретами в панчу —

телеграфистки олтении

работающие в праздники. она

была родом из гэлэуцаша – куда

мы вскоре и отправились —

по пути заезжая в фокшаны.

№ 7 мама

мама ко мне пришла

садись мама закуривай

сделай себе кофе

вон торта отрежь

открой форточку

сосчитай будь добра

от одного до ста

и возвращайся

к себе в пермь

не приезжай больше.

исаакий-змеевик

исаакий-змеевик – 12-го июня. змеи в этот день играют свои главные свадьбы. сплетаются в шары размером с холодильник. и лучше вообще не выходить из дома. даже в городской парк. но мы все-таки выходим. каждый год. обуваем сапоги – садимся на велосипеды. отъезжаем метров двести от последнего дома на последней городской улице – прямо в поле. мы привозим с собой нашу любимую змею – которую купили когда-то в московском метро. деревянную – нарезанную кольцами – с желтым капроновым язычком – со спинкой покрытой красноватым узором. привозим – и оставляем. она волнуется еще с ночи. вздыхает – падает с полки. ей тоже необходимы свадьба и размножение. вечером возвращаемся за ней. пластмассовые глаза ее светятся радостью. хвост тихонько дрожит. неземной красоты не особенно гибкие змеята расползаются в разные стороны. деревянные змеи из метро размножаются очень быстро.

мандарины

друг из вологды научил меня есть мандарины – зимой на улице. он сказал: в зимнем воздухе они живы и бодры. а дома – спят. как рыбы в морозильнике. дома мы съедаем их уснувшими – поэтому всем так скучно. друг из вологды восхитительно прав. поедание мандаринов в помещении и на улице – земля и небо. мы идем вологодскими улицами – набережными и мостами. на локте у одного из нас – холщовая сумка с мандаринами. мы разговариваем – мы давно друг друга не видели. мы чистим мандарины не снимая перчаток. на оранжевых табло вологды – минус тринадцать. мандариновые кожурки мы кладем в ту же сумку. и время от времени выбрасываем их горстями – проходя мимо урн. мандарины тают очень быстро. мы останавливаемся у фруктовых киосков и пополняем запасы. мандарины живы – и пахнут на весь мир. подчиняя себе все остальные запахи. девушки смотрят на нас очень нежно – с большим интересом. иногда мы прыгаем в троллейбус или в маршрутное такси – едим мандарины – и девушки сидящие напротив улыбаются нам настоящими светлыми улыбками. они просто не могут не улыбнуться – наблюдая нашу мандариновую беседу. мы это видим. и иногда угощаем их. вологда всегда научит хорошему. не случайно в ее имени – ясность и свет.