Текст книги "Ночь Седьмой тьмы"

Автор книги: Дэниел Истерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

64

Порт-о-Пренс лежал истерзанный и побитый в неверном солнечном свете, охраняемый с тыла нависшими над ним опустошенными холмами. Море тыкалось в берег, как соленый кончик языка, пробующий дупло в гнилом зубе. Спокойные воды после сердитых волн, свет после тьмы, тишина после неистового рева, гниение после смерти. Только море было живым, оно набухло, покрытое нефтью и обрывками водорослей, бесчисленными обломками и всевозможным мусором, – оборванное, грязное существо.

«Фаншетта»ковыляла к гавани, сидя низко в воде. С чистого голубого неба упала птица, белокрылая, с хриплым пронзительным криком, и, пролетая, задела крылом рулевую рубку. Маленькое судно приняло много воды на борт, и его насосы уже начали заедать. Рубен, Анжелина и Август стояли на палубе, бессловесные и переставшие что-либо чувствовать, и смотрели, как море расступается перед ними. Они пережидали ураган всю первую ночь и большую часть следующего дня, то погружаясь в сон, то приходя в себя на какое-то время; их сны были белыми и нагими, одержимыми ураганом.

Три раза Анжелина просыпалась в жутком крике, и не было никого, кто мог бы ее утешить. Август долго сидел, устремив неподвижный взгляд в море, потом и он погрузился в тревожный, дерганый сон. Рубен плавал в горькой темноте, в него входили боги, которых он и не знал, и не любил. Его родители не навещали его там, не приходили ни Девора, ни Линдстрем, ни Дэнни, никто из мертвых. Но он видел живых, он видел Салли, Форбса, Макса Беллегарда, они исполняли какой-то странный танец, а Дуг Хупер, кровавый, бесстрашный, с посеревшей кожей, вращался среди них с ожерельем из горящих брошюр на шее.

– Куда ты пойдешь. Август? – Анжелина не хотела задавать этот вопрос, пока они не окажутся в гавани. – Что будешь делать?

Мальчик пожал плечами. Без Линдстрема ему было некуда идти, нечем зарабатывать на жизнь, без Линдстрема не было будущего. Анжелина посмотрела на его порванную одежду и грязные босые ноги. Кто он? В свои двенадцать-тринадцать? Обломок кораблекрушения, вроде резиновых шин и пустых бутылок, которыми была забита гавань Порт-о-Пренса. Юнга без капитана и без корабля. «Фаншетта»,она почти не сомневалась в этом, будет продана, чтобы оплатить долги Линдстрема. Не останется ни гурда.

– Я думаю, тебе лучше пойти с нами, – предложила она.

Мальчик снова пожал плечами. Он держал старого кота на руках, механически поглаживая его полосатую шкуру, покрытую белесыми пятнами соли.

– Сэм тоже может остаться, – сказала она. Но надолго ли? Это место перестало быть ее домом, им никогда не разрешат взять Августа с собой в Соединенные Штаты. Возможно, Мама Вижина сможет помочь.

Август кивнул. Он не был таким дураком, чтобы отказываться от щедрости богачей. В его глазах Анжелина и Рубен были сказочно богаты. Он научился брать от жизни те крохи, которые ему перепадали, с притворным смирением. Но в душе он по-прежнему ненавидел эти подачки, по-прежнему жаждал свободы, которая позволит ему швырнуть все это назад в чье-то лицо.

Они бросили якорь недалеко от небольшого пирса севернее Форта Святой Клары и добрались до берега в шлюпке, оставив все оборудование на борту. Гавань по какой-то странной причине обезлюдела, словно шторм лишил всех воли и никто не смог устоять перед искушением не пойти сегодня на работу. В утреннем воздухе чувствовалось напряжение, которого не было, когда они выходили в море, некая атмосфера смутной встревоженности, которая не была делом рук одного лишь урагана.

«Пежо» ждал их там, где они его оставили. Буря повсюду наделала огромных луж. На пути к дому Мамы Вижины они видели новые следы разрушения по обе стороны дороги. Ветер пронесся по острову, вырывая с корнем деревья, опрокидывая заборы, выхватывая курил из курятников и птиц из гнезд, перетирая, перемалывая, колотя и круша без стыда и жалости. Улицы были завалены всякой всячиной, которая пролетела по воздуху не одну милю, прежде чем приземлиться здесь: покореженные горшки и кастрюли, разбитые бутылки из тыкв-горлянок, кокосовые орехи, лопаты, свечи, сломанное распятие. Окна во многих домах не выдержали чудовищного напора ветра и лопнули, разбросав осколки стекла во все стороны. Рубен подумал о Хуперах, об их разгромленном магазине. Они свой ураган пережили заранее. «Интересно, что с ними сталось?», – спросил он себя.

Мама Вижина ждала их. Кто-то видел, как «Фаншетта»возвращалась в гавань, и сообщил ей об этом. Электричество было отключено, телефоны не работали, но Порт-о-Пренс продолжал функционировать на свой манер, по другим правилам. Для того чтобы люди здесь узнавали о последних известиях, им не были нужны ни телефоны, ни газеты. Если вы хотели знать, что действительно происходит в городе, вы не настраивали радио, вы слушали лесной телеграф.

Они поели немного, изображая аппетит, которого не испытывали. Кто-то заговорил о любви в гладких, уклончивых выражениях: любви к mysteres,любви к океану, любви к смерти. Сидя на своих стульях, они вдыхали запах китайской розы и олеандра, миндаля и бугенвилии, темные запахи, неустойчивые и неповторимые, воскресшие после шторма. Поговорили ни о чем. Мама Вижина посматривала на мальчика, понимая, что ему почти не на что надеяться. Кто-то другой заговорил об одиночестве. Слышался стук ложек о тарелки, ярко посверкивали ножи, пахло возрождением. На улице снаружи мужчины и женщины аккуратно складывали вместе разбросанные кубики своих жизней, как делали это много раз в прошлом. Поговаривали о покаянии и воздаянии за грехи.

Расследование убийства Макандала не продвинулось ни на шаг. Полиция установила его личность, это был мужчина тридцати четырех лет по имени Отар Ле Савёр, недавно перебравшийся в Порт-о-Пренс их Ле-Ке, служащий министерства культуры, без криминального прошлого. Он оставил после себя женщину – femme caille -в Порт-о-Пренсе, от которой имел трех детей, и еще одну – femme placee -в Каррефуре. Его убийцу разыскивали. Улик не было.

Когда ее подруги ушли, – те самые женщины, которые говорили о любви и одиночестве, – Мама Вижина села с Рубеном и Анжелиной в тесный кружок и рассказала им тревожную новость. Политическая ситуация была напряженной и ухудшалась день ото дня, ходили слухи о разгоне политической оппозиции, о комендантском часе, о потоках крови на улицах. Давно обещанные выборы откладывались, людей призывали объединиться в своей преданности к их вождю и защитнику, президенту Цицерону, подстрекатели к неповиновению будут расстреливаться на месте. Слухи переполняли город, прошлой ночью на стенах появились граффити, страх накрыл столицу, словно рука в перчатке. Любовь и одиночество. Единственный выход.

Вскоре после завтрака Август исчез. Сэм остался в доме, встревожено мяуча, отказываясь от пищи. Вошла Локади в ярком платье с цветочным узором и забрала его, царапающегося, не понимающего, что происходит. Анжелина дала ей шляпу Линдстрема, которую она захватила с собой с «Фаншетты»,чтобы девушка положила ее рядом с котом, но Локади отказалась ее брать, заявив, что шляпа не принесет ему утешения, что коты, в конце концов, не собаки.

После этого они поднялись наверх и легли спать. Анжелина долго лежала с открытыми глазами, глядя на свет, просачивавшийся через голубые ставни. Свет чертил на полу фигуры, которые лениво передвигались. Стоило ей закрыть глаза, как комната тут же начинала раскачиваться взад-вперед и с боку на бок, принуждая ее снова открывать их, чтобы найти взглядом что-нибудь твердое и неподвижное. Когда сон наконец овладел ею, ее сны были наполнены запахом тертой ванили и горько-сладким вкусом французского шоколада.

Было далеко за полдень, когда она проснулась. Комната была погружена в полумрак, но вся испещрена крошечными точками света. Солнце оставляло размытые золотистые пятна на голых досках пола, мягкие и вместе с тем ослепительно яркие, как масло, тающее в горячей кастрюльке. Ее разбудил какой-то звук, и долгое мгновение она чувствовала удушающий страх, сдавивший ей сердце и горло.

В ногах кровати стояла тень, замершая, неподвижная. Вздрогнув, она узнала в ней Рубена. Он стоял и молча смотрел на нее. Длинная стрела солнечного света косо падала ему на грудь. Он был совершенно неподвижен. И с каждым мгновением, по мере того как ее глаза обретали свою привычную зоркость, он становился меньше тенью и больше человеком из плоти и крови.

– Я не мог уснуть, – произнес он наконец. – Кровать все время ездила подо мной, все вокруг качалось.

– Я знаю, – ответила она томным со сна голосом.

– Ты спала, – сказал он ей. – Я смотрел на тебя.

– Как долго?

– Не знаю. – Он помолчал. – Долго.

На улице снаружи дома женский голос затянул песню о любви, тягучую и мучительную. До наступления ночи будет объявлен комендантский час, танки прогрохочут мимо, песня умолкнет.

– Мне снился отец, – сказала она.

– Это была правда? – спросил он. – То, что ты рассказала мне раньше про... – Он не смог закончить предложение. Сама мысль вызывала в нем ужас и отвращение.

Она не ответила. Правда или неправда, но ей снились руки, пахнувшие ванилью, снилась стариковская борода, тершаяся о ее щеку.

Рубен подошел ближе и сел на край кровати. Она сняла с себя всю одежду, она лежала нагая под тонкой простыней, ее наполняли остатки беспокойного сна. Все смущение и неловкость упали с них, ураган разметал барьеры, отделявшие их друг от друга, они уже умерли однажды, сейчас они проходили через воскрешение. Или еще одну смерть.

Она села в постели, простыня упала, обнажив плечи и грудь – такая ужасная беззащитность. Он подался вперед и коснулся ее щеки и шеи, поглаживая усталую кожу длинными, голыми пальцами. Она вздохнула и повернулась к нему, чувствуя, как сон уступает место желанию, смерть – возрождению. Рубен наклонился и поцеловал ее в плечо, пробежав губами и языком по тонкой косточке под кожей. Она не помылась, ее тело все еще несло на себе вкус и запах моря. Ее кожа была соленой, и это была не соль тела, а глубокая океанская соль.

Он скользнул в постель рядом с ней, почувствовав, как ее руки обвились вокруг его шеи, привлекая его к ней.

– Это тоже танец, такой же, что и тогда, – сказала она.

– Я не понимаю.

– Давай я покажу тебе, – прошептала она.

Простыня сползла совсем, теперь она была полностью нагой под ним. Где-то начал мерно бить барабан. На улице песня любви поднималась и падала, как море.

65

Прошло много времени, прежде чем дым окончательно рассеялся. Вся улица была усыпана пеплом и головешками, вода в сточных канавах бежала густая и черная. Возникли трудности с пожарной машиной, ее никак не удавалось подогнать на достаточно близкое расстояние, но даже и потом напор воды оказался слишком слабым. Соседи помогали подносить ведра, но спасти удалось очень мало – слишком уж яростно полыхало пламя. Пострадали дома по обе стороны. Возможно, их придется сносить.

Легкий бриз поднял немного пепла в утренний воздух. Он был легким, прозрачным, как газ, и взлетал в воздух при малейшем дуновении ветра. Вблизи на нем можно было различить тонкие белые призраки – тени напечатанных слов. На земле безразличные ноги людей давили его, обращая в прах.

Они узнали о катастрофе, случившейся с Хуперами, вскоре после своего пробуждения. Локади вошла, расстроенная, и сообщила, что на Рю-де-Касерн был пожар, американский книжный магазин сгорел дотла.

Не дожидаясь завтрака, они поспешили туда, чтобы помочь, чем могли. С первого дня на Гаити Рубен чувствовал в себе необъяснимую ответственность за эту чету миссионеров. И его не оставляла тревога за Дуга; это был не страх как таковой, что американец может причинить ему вред, скорее, некое тяжелое предчувствие, неясное ощущение, что копившаяся внутри Хупера душевная боль, его стремление к ясности цели могут завести его слишком далеко.

Сами Хуперы физически не пострадали, но были потрясены огромностью произошедшего, безжалостным пробуждением от грез, которым явилась для них эта потеря. Все сгинуло в огне, даже мелочи, одежда, зубная паста, шоколадки «Херши». Когда появился Рубен, они стояли посреди черной от золы улицы, прижавшись друг к другу, и отрешенно смотрели на обугленные останки их предприятия, словно погруженные в безмолвную молитву, которая имела силу вернуть все, что уничтожил злобный огонь.

Джин сбивчиво объяснила, что они вернулись вчера в магазин после небольшой вечеринки, «застолья», как она ее называла, хотя, судя по ее словам, празднество проходило достаточно трезво: кофе, печенье, бесконечные молитвы. Они уснули – Дуг, как всегда, с помощью болеутолителей – и проспали почти до трех часов утра, когда от райских сновидений их пробудили громкие крики и треск пламени. Выбежав наружу. Дуг почуял характерный запах керосина. Им был щедро облит весь магазин.

Дуг придвинулся вплотную к Рубену. Его волосы были всклокочены, он не брился с того самого дня, как его ударили, взгляд был потрясенным и отсутствующим.

– Это все работа Валриса, как и тогда, – прошипел он. – Вчера он сделал еще одну попытку, предъявил мне ультиматум. Мне пришлось отклонить его. Теперь происходит вот это. Но он поплатится за все, уж я об этом позабочусь.

Джин Хупер крепко схватила мужа за руку:

– Довольно подобных разговоров, Дуглас Хупер. Если это и была чья-то работа, то только Бога. Он хочет испытать нас, доказать, что мы достойны. Собрание поможет. Мы обратимся к Собранию.

Но Дуг отстранился от нее. Нет, он не даст себя успокоить, даже мысль о благородной жертвенности не поколеблет его решимости.

– Мы остались, без гроша. Джин. Ты что, не понимаешь этого? Бог подверг бы нас испытанию, но он не стал бы разорять нас дотла. Какой в этом был бы смысл? Валрис во всем виноват, Валрис и его шайка бандитов. Но я преподам ему урок, добрый старый американский урок, который он не скоро забудет.

Рубен отвел Хупера в сторону.

– Послушайте моего совета, мистер Хупер, – сказал он. – Не позволяйте Валрису втянуть вас во что-то, о чем вы потом пожалеете. Здесь не Индиана. Человек, который отдал этот приказ, может посадить вас в тюрьму, расстрелять, бросить в море, и никто не станет задавать никаких вопросов. Тут что-то назревает, разве вы не заметили? Ходят разговоры о введении с сегодняшнего дня комендантского часа. Прошли аресты. Избиения. Два человека скончались в тюрьме. Вы здесь беззащитны, здесь нет никого, кто пекся бы о ваших интересах. Забудьте о Валрисе, забудьте о Гаити. Положите конец своим потерям сейчас, пока еще не слишком поздно. У вас может не быть еще одной такой возможности.

Хупер не ответил. Он был целиком погружен в себя.

Рубен вздохнул и повернулся к Джин Хупер:

– Где вы остановитесь?

Она показала на группу из шести-семи мужчин и женщин, стоявших рядом с магазином.

– Друзья позаботятся о нас, – прошептала она. – Они теперь наша семья.

– Отправляйтесь с ними немедленно, – посоветовал Рубен. – И возьмите билеты на первый же рейс, вылетающий из Порт-о-Пренса.

Она уперлась в него своим настойчивым взглядом:

– Спасибо вам за вашу заботу, профессор, но мы прибыли сюда не просто так и останемся здесь, пока Бог не скажет нам иначе. Не беспокойтесь о нас – побеспокойтесь о себе.

* * *

Когда они вернулись к Маме Вижине, их там ждал Август. Локади приготовила обед из жареного цыпленка под креольским соусом, красной фасоли, баклажанов и риса. Он ел так, будто постился целый месяц. Анжелине он показался усталым. Нет, даже больше чем просто усталым. Раздавленным. Ему можно было дать все пятьдесят, а не двенадцать. Или, может быть, она просто раньше этого не замечала?

Они присоединились к нему, наваливая горы риса и овощей на свои тарелки, осознав, что и они тоже по-настоящему проголодались. Предыдущий вечер они провели с Мамой Вижиной, беседуя, переключая телевизор то на государственный канал Теле-Насьональ, то на два номинально независимых канала Теле-Гаити, слушая Радио-Касик, разбираясь в противоречащих друг другу сообщениях, которые поступали из столицы и из провинции. Рубен ходил на почту, чтобы еще раз позвонить Салли, но его просто отправили обратно. Всякая связь с внешним миром была прервана.

В Батальоне Дессалин, самой крупной воинской части в стране, были отменены все увольнительные и объявлена круглосуточная боевая готовность. Президентская гвардия была удвоена. Все офицеры были вызваны из отпусков. Генерала Норда Лягерра, главнокомандующего армией, вызвали в Национальный Дворец для продолжительной консультации с президентом и генералом Валрисом. Были проведены аресты в Порт-о-Пренсе, Кап-Аитьене, Порт-де-Пэ, Жереми, Ле-Ке и Жакмеле. Макс выступил по радио, призывая сохранять выдержку, мрачно намекая на более жесткие меры в будущем.

Они рано легли, снова занялись любовью, а потом разговаривали до поздней ночи. Через открытое окно в комнате Анжелины луна разрисовывала все волшебной кистью. Они понемногу, не торопясь, открывали себя друг другу, извлекая на свет и протягивая друг другу разбитые осколки своих жизней, чтобы их можно было внимательно рассмотреть. В это утро все казалось нереальным и далеким: ласки, близость, долгие, совершенные отрезки молчания. Их рты наполнял вкус пепла.

Август поначалу говорил мало. Никто не спрашивал его, куда он уходил и чем занимался. Анжелина смотрела, как он ел – торопливые, жадные движения человека, привыкшего копаться в отбросах, сызмальства приученного самостоятельно заботиться о своем пропитании. Линдстрем не слишком старался цивилизовать его. Насытившись наконец, он стал есть медленнее. Еще некоторое время спустя положил ложку на стол.

– Я нашел их, – сказал он. – Тех, которые сделали это. – Его рот был перепачкан соусом. Анжелина вытянула руку и вытерла его своим платком. Он не отстранился.

– Тех, которые сделали что? – спросила она.

– Тех, которые убили Капитана.

Она оглянулась на Рубена и перевела ему то, что только что услышала от мальчика.

– Спроси его, откуда он знает.

Она задала вопрос. Он помялся немного, потом начал свой рассказ.

– Это было нелегко, – сказал он. – Мне пришлось спрашивать у многих. Там, на берегу. Я обошел все пирсы, причал для «ро-ро», контейнерный док – все прочесал до самой стоянки военных кораблей. Там сейчас черте что творится. Чертовый шторм все перевернул вверх дном. В общем, я спрашивал, кто еще пришел в порт после урагана, кроме нас то есть. Понимаете, тот, кто убил Капитана, не мог вернуться, раз шторм начался. Они прошли, может, половину пути сюда, когда их накрыло, может, еще меньше. Либо они легли в дрейф и положились на судьбу, либо поставили штормовой якорь, как и мы. Как только все успокоилось, они должны были прийти сюда раньше нас.

– Откуда ты знаешь, что они вернулись сюда, в Порт-о-Пренс?

– Они последовали за нами отсюда, так? После такого урагана они не стали бы торчать там без толку, они бы сразу вернулись. И было три лодки, которые вернулись до нас. У меня есть их названия. Был один каботажник, его накрыло на пути из Сантьяго. Его можно не считать. Потом была рыбацкая лодка под названием «Ти Койо».Мотор заглох. Их в доках знают. Я сам видел, как они выходили в море. Они в порядке.

Но вот третья, это она и есть. Называется «Кинкин».Сорокафутовка, как и «Фаншетта».Вернулись позавчера. Никаких проблем с двигателем, вообще ничего, просто застряли в море, как они сказали. Шкипером там один такой, которого зовут Толстый Мосо. С ним было три пассажира. Их на берегу никто не знает.

– Как они выглядели, эти пассажиры?

– Двое черных и blanc.Белого найти будет нетрудно. У него шрам. Длинный шрам на правой щеке.

66

Стук в дверь разбудил их сразу после полуночи. Реакция Рубена была автоматической, он скатился с кровати, еще не успев окончательно проснуться. В дом постучали снова, на этот раз настойчивее, Он надел брюки, открыл ящик прикроватного столика и достал оттуда свой новый пистолет. Август раздобыл его у человека, который владел скобяной лавкой на Железном рынке. Это был старый автоматический пистолет чешского производства CZ75, двойного действия, которому понадобилась обширная чистка и смазка, прежде чем в него удалось хотя бы вставить обойму. Пистолет не внушал особого доверия, особенно если от него зависела ваша жизнь, но в тот день это был единственный пистолет в Порт-о-Пренсе. Удары в дверь раздались снова, еще более тяжелые и настойчивые. Послышался звук шагов – кто-то пошел открывать.

Анжелина села на постели и выпрямилась.

– Это не полиция, – прошептала она.

– Откуда ты знаешь?

– Они не взяли бы на себя труд стучать. Просто вышибли бы дверь. А если бы сделали это по ошибке, что ж, всякое бывает.

– Кто же тогда?

Она пожала плечами.

– Смит?

– То же самое. Зачем предупреждать нас?

Помимо покупки оружия, они провели весь день в поисках Смита, беседуя со знакомыми Августа по всему побережью. Ничего конкретного они не добились, всюду их встречали только косые взгляды и нервное покашливание.

Кто-то стукнул в дверь спальни.

– Кто там? – спросила Анжелина.

– Вижина. Спускайтесь скорее.

Рубен подошел к двери и открыл ее. Мама Вижина стояла на пороге в старом хлопчатобумажном платье. Она выглядела опустошенной, больше расстроенной, чем уставшей.

– Это жена американца, – сообщила она. – С ней человек, которого я не знаю. Похоже, у нее большие неприятности. Я не понимаю, что она говорит.

Анжелина перевела Рубену слова Мамы Вижины. Она завернулась в простыню и выскользнула из постели.

–Ступай вниз, – сказала она. – Я скоро.

* * *

Джин Хупер сидела в крошечной передней, нервно наблюдая, как тени сгущаются вокруг коллекции олеографий и статуэток – Мама Вижина иногда использовала эту комнату в качестве baguiи как место, где она встречалась с соседями, когда те приходили к ней за советом. Она сидела на стуле, который обычно отводился для самой Мамы Вижины, большом, украшенном резьбой стуле, обтянутом дешевым красным бархатом. Рядом с ней стоял Амирзаде. Он был бледен. В дверях тихо стояла Локади, приглядывая за посетителями сонными глазами.

Миссионерка выглядела ужасно, еще хуже, чем в утро после пожара. Она плакала, и та скромная косметика, которой она пользовалась, потекла, испачкав ей лицо. Все в ней было напряжено: руки, линия скулы, шея, глаза. Когда Рубен вошел в комнату, она тут же встала, потом села, словно ее толкнули.

– Вам не следует быть здесь, – заговорил Рубен. – Вы пошли на чудовищный риск, выйдя сегодня ночью из дома. В людей на улице стреляют, как только увидят. Разве вы не слышали о комендантском часе?

Он не знал, почему он так резок с ней. Что-то в ее манере вызывало в нем желание быть грубым. Он хотел взять ее за плечи и потрясти изо всех сил, втряхнуть в нее немного здравого смысла. Или это была просто реакция на его собственный страх несколько минут назад?

Она ответила не сразу, если не считать двух глотательных движений, которые прозвучали как ответ, задушенный при самом рождении. На мгновение она закрыла глаза. Ее губы задвигались, обращаясь к старому верному спасительному средству. Рубен почувствовал, что готов ударить ее: она всех подставила под удар, придя сюда, словно ее молитвы делали ее невидимой. И иранец, уж кто-кто, а он должен бы знать, он прожил здесь достаточно долго.

Она подняла глаза на Рубена. В них не была ничего, в этих глазах. Ни мольбы, ни извинений, ни злости, ни упрека.

– Дуга арестовали, – сказала она. – Его держат в тюрьме; один Бог знает, что они там с ним делают.

Рубен перевел взгляд с женщины на Амирзаде. Иранец держал в одной руке короткие янтарные четки, нарочито медленно перебирая шарик за шариком своими длинными, напряженными пальцами. Шарики тихо постукивали. Рубен снова посмотрел на Джин Хупер.

– Откуда вы знаете? – спросил он. – В городе комендантский час. Ваш муж даже не должен выходить из дома.

– Мне позвонили по телефону, – объяснил Амирзаде. – Один человек сообщил мне, что Дуга арестовала служба безопасности. Его содержат в Петонвиле.

– Вам сказали, в чем его обвиняют?

Амирзаде посмотрел на Джин Хупер:

– Можно мне ему сказать?

– Ладно, не надо, – произнесла она. – Я сама ему скажу. – Тем не менее она колебалась еще некоторое время. Ее слова не коснулись ее глаз. Ее глаза были пусты. Куда бы она ни ушла, то было глубоко внутри нее. – Профессор Фелпс, Дуг убил... он убил... того человека...

Сердце Рубена стукнуло и остановилось. В этот момент в комнату вошла Анжелина. Локади вышла чтобы приготовить кофе.

– Какого человека?

– Того генерала, того самого, который должен был помогать нам. Предателя в наших рядах, этого Иуду – Валриса. Они говорят, что Дуг убил Валриса.

Ею овладевало отчаяние, глаза наполнились слезами. Что она имела в виду, когда называла Валриса «предателем в наших рядах»? Было ли у этой фразы другое значение, кроме очевидного? Сегодня речь ее была сбивчива, язык заплетался, расплескивая слова. Анжелина подошла к ней, чтобы утешить, но она дернула плечами, стряхнув ее руки.

– Вы должны найти его, должны вытащить его оттуда, должны... должны... – Ее голос поднимался на пронзительную ноту. Слова срывались с губ, словно их сдергивали оттуда коротким движением, – осколки, выплюнутые без значения или цели. Ее поведение внушало тревогу. Она оставалась глубоко внутри себя, где ей было тепло и уютно, изолированная от всего на свете, в некоем единении со своим Богом, в то время как ее голос становился все громче, а тело сотрясалось, будто они были полностью независимы от нее. – Должны... должны... дол...

Рубен повернулся к Амирзаде. Иранец казался относительно невозмутимым, словно вещи такого сорта происходили с этим каждый день, словно горе и мука были таким же бизнесом, как и все остальное. Янтарные шарики с безукоризненной четкостью двигались между его пальцами.

– Это правда? – спросил Рубен. – Дуг убил Валриса?

Амирзаде пожал плечами, восточный жест, уклончивый, полный нюансов жест купца-bazari, изображающего отсутствие интереса перед потенциальным покупателем.

– Hic namddanam. Яне знаю, – ответил он. Он говорил на осторожном английском, с мелодичным акцентом северной части Тегерана. – Так мне сказали. Я думаю, они говорят правду. Зачем им лгать? У них нет никаких причин лгать.

– Вы были там? Вы видели Дуга, когда он уходил?

Амирзаде покачал головой. Его лицо имело правильные формы, оно обладало утонченной красотой, отточенной торжественностью, как лицо победоносного Дария.

– Я приехал туда всего полчаса назад. После звонка.

– А этот дом? Зачем вы привели ее сюда?

Иранец заколебался. Рядом с ним Джин Хупер улыбалась и хмурилась попеременно, без всякой причины, словно ее совесть одновременно упрекала и утешала ее.

– Я сказал ей, что ваш друг миссис Хаммел приходится сестрой Беллегарду. Я подумал, что она, возможно, сумеет помочь. Или вы, вы американец. Может быть, он послушает вас.

– Вы могли бы прийти и один. Не было никакой необходимости рисковать ее жизнью, выводя ее из дома в комендантский час.

Амирзаде снова пожал плечами, отстранение, безразлично.

– Сейчас она в безопасности. Но я думаю, нам нужно что-то предпринять.

Рубен повернулся, чтобы опять заговорить с Джин. Она неподвижно смотрела на него, словно пыталась сообразить, кто он такой и что она здесь делает. Но она, похоже, уже лучше владела собой, как будто первый кризис миновал, а следующий еще не наступил.

– Миссис Хупер, как вы считаете, в этой истории есть хоть доля правды? – спросил Рубен. – Я знаю, что ваш муж вспыльчив, но, конечно же...

Задавая вопрос, Рубен вдруг понял, почему ему было так трудно поверить в эту историю. Он не относился к Дугу Хуперу как к взрослому человеку. Хупер не пил, не курил, не употреблял бранных слов, может быть, не занимался сексом. Некоторые религиозные люди являются детьми во взрослой одежде. Но все выглядело так, словно Дуг Хупер только что повзрослел.

– Он все грозился с прошлой ночи. Вы слышали его сегодня утром. Угрозы, ужасные угрозы. В нем нет прощения. В нем больше нет любви: ни ко мне, ни к Богу. Этот пожар стал последней каплей. Я думаю, это могло бы быть правдой.

– Они утверждают, что у него был пистолет, – сказал Амирзаде.

– Что за пистолет?

Иранец пожал плечами:

– Они не сказали. Какой-нибудь автоматический пистолет, наверное.

Рубен посмотрел на Джин Хупер:

– Вы знаете что-нибудь о пистолете?

Она покачала головой:

– Нет. Дома Дуг никогда не имел пистолета. И он не знал бы, где ему раздобыть пистолет здесь. – Она повернулась к Анжелине. – Пожалуйста, миссис Хаммел, вы должны что-то сделать. Вы должны поговорить со своим братом. Вере придет здесь конец, конец навсегда. Мы должны вытащить его из тюрьмы, заставить их забыть о том, что это вообще когда-либо происходило.

Это было все, что ее заботило, – репутация ее веры. Ей было наплевать на Дуга, как и на его предполагаемую жертву. Рубен нимало не расстроился бы, если бы всю миссию Баха'и пинком вышвырнули с Гаити; но выходка Хупера могла иметь очень неприятный конец.

– Миссис Хупер, – заговорил Рубен, – сейчас никто из нас ничего не сможет сделать. Действует комендантский час. На улицах полным-полно солдат с пальцами на спусковых крючках, которым не терпится отыскать себе мишень. Ситуация не облегчится, если меня или Анжелину подстрелят.

– Я могу помочь вам, – сказал Амирзаде. – Я могу провести вас через патрульные заставы.

Рубен покачал головой:

– Слишком рискованно. Они стреляют без предупреждения.

Амирзаде сделал жест, не знакомый Рубену, иранский эквивалент короткого покачивания головой – быстрый подъем головы вверх, сопровождаемый цоканьем языка.

– Они сделают исключение, вот увидите. Я фармацевт. Даже в комендантский час людям нужны лекарства. Кто-то может заболеть, кто-то еще может оказаться при смерти. У меня есть специальный пропуск. На моей машине нарисован красный крест. На крыше установлена голубая мигалка. Поверьте мне, вы будете в безопасности. Я уже много раз это проделывал. Комендантский час – вещь на Гаити не новая.

– Пожалуйста, – взмолилась Джин Хупер. – Пожалуйста, поезжайте с ним, профессор. Вы и миссис Хаммел – наша единственная надежда. Если вы отложите все до утра. Дуг может погибнуть. Они говорят, что он пытался убить министра правительства во время комендантского часа.

Рубен повернулся к Анжелине. Джин Хупер в кои-то веки продемонстрировала немного реализма в оценке ситуации.

– Что скажешь? Макс послушает тебя?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Но я могу поговорить с ним. Если мистер Амирзаде может доставить нас в Петонвиль целыми и невредимыми, я готова поговорить с Максом. Если Макс захочет говорить со мной.

– Что ж, прекрасно, – сказал Рубен. – Давай рискнем.