Текст книги "Война среди осени"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Позволь и мне узнать его поближе, прошу тебя. Мы же не прыгнем друг на друга, словно бойцовые псы, если ты оставишь нас в одной комнате. А если бы у нас и были взаимные обиды, это ведь наше дело. Значит, нам и решать.

Лиат хотела что-то сказать, но не стала. Она покачала головой и вздохнула.

– Конечно. Я виновата, спора нет. Вела себя, как старая наседка. Ты уж прости меня. Но послушай… Нет, я, конечно, не ставлю условия. И не торгуюсь. Просто, Найит-кя, ты и ночи не провел без любовницы с тех пор, как мы сюда приехали. Ты отказался поехать домой, даже когда я тебя попросила. Тебе что, плохо там жилось?

– Плохо? – медленно повторил он, как будто пробуя слово на вкус. – Не знаю. Нет, не плохо. Но и не хорошо, вот и все. Конечно, я сплю не один. А, думаешь, моя женушка блюдет честь?

Лиат не нашла, что ответить. Она спешила понять, почему он об этом заговорил и что имел в виду. Действительно, Тай появился на свет немного не в срок, но он – первый ребенок, а материнскому чреву не прикажешь. Лиат попыталась вспомнить, что упустила, как умудрилась проглядеть, что в доме не все ладно. Мало-помалу она если не поняла, в чем дело, то по крайней мере начала догадываться.

– Думаешь, Тай – не от тебя?

– Ничего подобного я не думаю. Просто ребенка можно родить по любви, а можно – из мести. Или по ошибке. Или от нечего делать. Ребенок ничего не доказывает, кроме того, что матери и отцу захотелось поваляться в постели.

– Но ребенок в этом не виноват.

– Нет, конечно.

– И поэтому ты поехал со мной? В Нантани, потом сюда. Подальше от семьи?

– Поехал, потому что хотел. Когда еще мне довелось бы на мир посмотреть? И тебе нужен был кто-то, чтобы тащить сумки и отгонять бродячих собак. Тут много причин. К тому же ты ведь ехала к нему, к Маати-тя. Как бы я смог остаться дома и не повидать отца? Я ведь его помню, хоть и был еще маленький. Помню, как мы однажды сидели все вместе в маленькой хижине. Там была железная печка, шел дождь, отец меня купал, а ты пела. Не знаю, когда именно это было, зато я помню его лицо.

– Ты бы его узнал, если бы случайно встретил.

Найит изобразил позу согласия, потом сжал губы и горько усмехнулся.

– Я не знаю, что такое быть отцом. Только и делаю, что…

– Найит-кя? – послышался нежный голос. – Что случилось?

Из тени вышла молодая женщина зим двадцати или двадцати двух. На ней не было ничего, кроме простыни, которую она завязала на талии. Грудь у нее была обнажена, волосы распущены.

– Дзяая-тя, это моя мать. Мама, познакомься, это Дзяая Биаву.

Девушка побледнела, потом покраснела. Даже не прикрывшись, она изобразила позу приветствия, но смотрела при этом на Найита. Во взгляде смешались презрение и стыд. Найит на нее даже не глянул. Девушка повернулась и ушла.

– Жестоко с твоей стороны, – сказала Лиат.

– Но ведь она не за добротой ко мне ходит. Вряд ли мы встретимся еще раз. То есть она сама меня видеть не захочет.

– Кто она такая? Если из утхаейма…

– Не думаю. – Найит спрятал лицо в ладонях. В свете очага трудно было судить, но ей показалось, что уши у него покраснели. – Наверное, мне стоило спросить.

Он хотел еще что-то сказать, но слова не шли с языка. Он наморщил лоб, и Лиат с трудом удержалась, чтобы не погладить его, как в детстве.

– Прости, – шепнул он. – Прости меня.

– За что? – спросила она тихо и строго, как будто причин было множество.

– За то, что я не лучше, чем я есть.

В очаге раздался хлопок, как будто огонь соглашался с Найитом. Лиат взяла сына за руку. Они долго молчали.

– Что касается жены, мне все равно, как ты решишь поступить, Найит-кя, – наконец сказала Лиат. – Если ты ее не любишь или не доверяешь, разойдитесь. Как сочтешь нужным. Люди встречаются и расстаются. Такова жизнь. Но мальчика бросать нельзя. Это несправедливо.

– Маати-тя именно так и поступил.

– Нет, – сказала Лиат, чуть заметно пожала ему руку и отпустила ее. – Это мы его бросили.

Найит медленно повернулся к ней и сложил руки в немом жесте вопроса, будто слова прозвучали слишком резко.

– Я ушла от него, – повторила Лиат. – Забрала тебя и ушла.

В глазах Найита промелькнул ужас. Он помрачнел. Замер, неподвижный, как изваяние. Как человек, собравший всю волю в кулак, чтобы остаться спокойным.

– Почему? – спросил он в тихом отчаянии.

– Малыш, это все так давно случилось. Я тогда была другой, – ответила она, зная, что такого объяснения недостаточно. – Маати принадлежал нам только наполовину. Я заботилась и о нем, и о тебе, а обо мне позаботиться было некому.

– Без него лучше стало?

– Сначала я думала, что будет лучше. Решила, что буду меньше страдать. А потом, когда гнева поубавилось, убедила себя, что все сделала правильно, только чтобы не признавать ошибку.

Открытие потрясло Найита, хоть он и старался это скрыть. Лиат все заметила. Она слишком хорошо его знала.

– Мы жили без него, милый. Но он тебя никогда не бросал.

«А часть меня всегда была с ним, – подумала она. – Как бы все вышло, если бы я осталась? Где бы мы все оказались теперь? В предместьях селения дая-кво? Или здесь, в комнатах за библиотекой?»

Милая картина, мечта. Но если бы все так и вышло, кто раскрыл бы замыслы гальтов и пропажу поэта? Кто отправился бы в Нантани? Тогда не родился бы маленький Тай, и Лиат никогда не вернулась бы к Амат Кяан. Кто-то другой сидел бы у смертного ложа старой женщины. Кто-то другой – или никто. Лиат никогда не возглавила бы Дом Кяан. Никогда не доказала бы себе и всем остальным, что умна и на многое способна.

Различия были слишком велики, чтобы судить, хороши они или плохи. Жизнь сложилась так, а не иначе. Доброе и худое переплелись, теперь делить их не имело смысла. И все же Лиат не могла сказать, что ни о чем не жалеет.

– Маати любит тебя, – ласково сказала она. – Тебе надо с ним встретиться. Я больше не буду мешать. Но для начала пойди, утешь свою гостью.

Найит кивнул, а мгновение спустя улыбнулся. У него была та же чудесная улыбка, которую она видела еще девочкой, на других губах. Найиту не составит труда очаровать девушку, сказать ей что-то милое и смешное, и все обиды мигом забудутся. Он сын своего отца, хая Мати. Старший сын, обреченный на братоубийственную войну, которая заливала города кровью вот уже много поколений. Лиат не знала, как далеко зайдет Ота, чтобы этого избежать. Чтобы спасти своего ребенка от ее умыслов. Разговор неотвратимо приближался. Наверное, лучше было не ждать, пока хай с ней встретится, а самой придти к нему. Выбрать правильное время.

Найит изобразил позу вопроса. Лиат встрепенулась и махнула рукой, успокаивая его.

– Я просто устала. Думала, отосплюсь одна в своей постели, а все никак не попаду в нее. Я уже стара, чтобы засыпать в объятиях любовников. Они ворочаются, храпят и не дают всю ночь глаз сомкнуть.

– Да, это точно, – согласился Найит. – Но потом привыкаешь, правда? Если долго жить вместе, привыкаешь и даже не просыпаешься.

– Не знаю, не пробовала.

– Что ж, какая мать, такой и сын. – Найит встал, чмокнул ее в макушку и ушел в темные покои.

Какая мать, такой и сын.

Лиат поплотнее запахнулась в халат и придвинулась к огню, будто ей вдруг стало холодно.

7

Ювелир оказался низеньким и толстым. Похоже, он и в самом деле чувствовал себя неловко. Это делало ему честь. Ота подумал, какой смелостью нужно было обладать, чтобы явиться с таким делом к самому хаю. Сколько других торговцев на месте этого человека предпочли бы отвернуться и сделать вид, что ничего не заметили! Ведь каждый знал, что без потерь в их ремесле не обойтись. К тому же воришкой оказалась хайская дочь…

Разговор отнял всего пол-ладони, но Оте показалось, что он тянулся целый день. Наконец хай поблагодарил ювелира, приказал выплатить ему деньги, и стал терпеливо ждать, пока не удалятся придворные и слуги. В зале остались лишь служители тела, шестеро утхайемцев, посвятивших жизни тому, чтобы подносить хаю сухарики или чашу воды с лимонным соком.

– Разыщите Эю и приведите ее в синий зал. Делайте что угодно, хоть под стражу берите, но она должна придти.

– Под стражу? – изумился старший слуга.

– Нет, нет, не надо стражи. Просто приведите ее. Проследите, чтобы она пришла.

– Хорошо, высочайший. – Слуга изобразил позу повиновения.

Не удостоив того ответом, хай быстрым шагом вышел из покоев. Он, как ветер, пронесся по залам дворца. Зря шуршал бумагами Господин вестей, зря придворные и слуги кланялись, изображая почтение. Ота не обратил на них никакого внимания. Ему была нужна Киян.

Он нашел жену на больших кухнях. Она стояла рядом с главной поварихой, держа в руках ощипанную курицу. Поварихе было никак не менее шестидесяти зим. Увидев хая, старуха, которая служила его отцу и деду, изменилась в лице. Ота запоздало спохватился, вспомнив, что раньше хаи Мати едва ли снисходили до посещения кухонь, неважно, больших или малых.

– Что стряслось? – поинтересовалась Киян вместо приветствия.

– Не здесь.

Она кивнула, отдала птичью тушку старухе и последовала за мужем в их комнаты. Ота, как мог спокойно, пересказал ей, что произошло. Эя и две ее подружки – Талит Радаани и Сёйен Пак – побывали в лавке ювелира, что в квартале мастеров золотых дел. Эя стащила брошку с изумрудами и жемчугом. Ювелир и его сын это видели и явились ко двору просить плату.

– Он вел себя очень вежливо, – сказал Ота. – Назвал все недоразумением. Эя-тя, дескать, по своей девичьей рассеянности забыла заплатить. Он извинился, что отвлекает меня от дел, объяснил, что просто не знает, к кому обратиться и прочее, и прочее. Боги!

– Сколько стоила брошь? – спросила Киян.

– Три полоски золота. Да не в этом дело. Я собираю налоги с целого города. У меня в сундуках полтысячи драгоценных украшений, которые никто веками не надевал. А она… она – воровка! Она ходит по городу и берет, что ей понравится.

Ота зарычал в бессильном гневе, плюхнулся на кушетку и покачал головой.

– Это моя вина. Я слишком много времени уделяю двору. Я плохой отец. Она все время проводит с дочерьми утхайемцев, играет в дурацкие игры – у кого красивее платье, у кого больше слуг…

– Или знатнее жених.

Ота закрыл глаза рукой. Все это не умещалось у него в голове. Как объяснить дочери, что она не права, как стать хорошим отцом, об этом он еще мог подумать. Но что он опоздал, а Эя уже выросла и ее пора выдавать замуж – нет, это уже слишком.

– Она поступила плохо, милый, – согласилась Киян. – Но, любовь моя, ей всего четырнадцать. Она стащила красивую безделушку, чтобы понять, хватит у нее смелости или нет. В этом нет ничего такого. Я была на год старше, когда отец меня поймал за воровством яблок из телеги крестьянина.

– И в наказание он выдал тебя за него замуж?

– Прости. Не стоило затевать разговор о свадьбе. Я только хотела напомнить, что Эе живется ничуть не проще, чем нам с тобой. Это лишь кажется, что у нее нет забот. На самом деле для нее мир такой же сложный, как для тебя. Она уже не совсем девочка, но еще и не женщина.

Киян нахмурилась. Взгляд у нее стал грустным, далеким. Руки напряглись так, что хрустнули в локтях суставы.

– Отец заставил меня попросить прощения у того человека и помогать ему, пока не заработаю вдвое больше, чем стоили краденые яблоки. Хотя не думаю, что нам с тобой это поможет. Эти девочки ничего не умеют делать. Куда уж им заработать целых три золотых полоски.

– И как же нам быть?

– Дело не в том, как быть, любовь моя. Главное, она должна понять, что натворила. Я бы запретила ей встречаться с Талит Радаани дней на семь. Хотя это слишком легкое наказание за такой проступок.

– Можно послать ее к лекарям. Пусть моет ночные горшки, стирает повязки. Пока не вернет все деньги, которые город заплатил за брошь.

Киян усмехнулась.

– Главное, чтобы она не слишком обрадовалась. Она только для виду морщит нос при виде крови. Потому что роль того требует. На самом деле, подозреваю, она только и мечтает разрезать на кусочки тело и посмотреть, что внутри. Из нее вышла бы неплохая лекарка, не будь у нашей семьи такого высокого положения.

Чем дольше они говорили, тем больше Ота чувствовал, как слабеет гнев, как уходят сомнения. Ничто не успокаивало его лучше, чем тихий, рассудительный голос Киян. Она сказала правду. В этом воровстве не было ничего страшного. Поступок Эи не значил, что она вырастет такой же, как ее тетя Идаан, которая плела интриги, лгала, убивала и все – ради удовольствия. Просто четырнадцатилетняя девочка захотела проверить, хватит ли ей дерзости. Или что-то вроде того. Ота поцеловал Киян в щеку. Она улыбнулась, и в уголках глаз появились лучики морщин. Седые пряди были у нее в волосах с детства. Теперь их стало больше, но ее глаза блестели все так же, как и в ту пору, когда она еще была хозяйкой постоялого двора в Удуне, а он – простым посыльным. Киян погладила его по щеке, будто угадала эти мысли.

– Ну что? – спросила она. – Побудем злыми, черствыми, тупыми, несправедливыми чудовищами?

Просторный круглый зал с полом, выложенным синими плитами, был похож на северное море. В середине глыбой льда возвышался стол из белого мрамора. Окна, вырезанные в толстой стене, выходили в сад. Воробьи и граклы садились на широкие карнизы и клевали резную вязь внутренних ставен. Эя мерила шагами покой. Когда родители вошли, она остановилась, переводя взгляд с отца на мать. Попыталась напустить на себя невинный вид, но получилось не очень убедительно.

– Сядь, – сказала Киян.

Эя нехотя села на резной деревянный стул. Ее взгляд метался от одного лица к другому, подбородок начал упрямо выдвигаться вперед.

– Мне сказали, ты украла у ювелира брошку. Это правда? – спросил Ота.

– Кто вам сказал?

– Это правда? – Ота повторил вопрос, и его дочь опустила глаза.

Когда Эя хмурилась, между бровей у нее появлялась такая же вертикальная складочка, как у Киян в минуты расстройства. Оте захотелось утешить ее, но сейчас для этого было неподходящее время. Он продолжал сурово глядеть на дочь. Та подняла взгляд, снова уткнула его в пол и кивнула. В тишине послышался вздох Киян.

– Кто вам рассказал? – снова спросила Эя. – Сёйен? Это она, да? Позавидовала, что мы с Талит были…

– Ты сама нам призналась, вот что главное, – произнес Ота.

Эя сжала губы. В разговор вступила Киян. Она напомнила Эе, что та поступила неправильно и сама это понимает. Даже дочери хая нужно знать, что брать чужие вещи нельзя. Они заплатили долг, а теперь осталось исправить ошибку. Они решили, что она будет неделю работать у лекарей, а если откажется, то…

– Нет, не буду, – замотала головой Эя. – Это нечестно. Талит Радаани все время таскает вещи со складов отца, и ей никто слова не сказал.

– А жаль. Я поговорю с ее родными, – сказал Ота.

– Не смей! – взвизгнула Эя. С карнизов шумно вспорхнули испуганные птицы. – Не смей! Талит меня всю жизнь будет ненавидеть, если узнает. Папа-кя, не делай этого!

– Хорошая мысль, – заметила Киян. – Если все трое участвовали в проделке.

– Нет! Вы так не сделаете! – глаза девочки горели бешенством. Она вскочила, с грохотом оттолкнув стул. – Только попробуйте! Я всем расскажу, что Найит – твой сын!

Оте показалось, что из комнаты ушел воздух. Эя широко раскрыла глаза. Она уже поняла, что натворила кое-что похуже, чем кража безделушки, но еще не знала, чем это обернется. Одна Киян по-прежнему сохраняла спокойствие. Она улыбнулась, но эта улыбка не предвещала ничего хорошего.

– Сядь, милая, – попросила она.

Эя села. Ота сжал кулаки до боли в костяшках. Для гнева, вины, печали, стыда ему не хватало слов. Слишком много переживаний теснилось в сердце. Киян даже не посмотрела на него, ее взгляд был прикован к Эе.

– Ты больше никогда не повторишь то, что сказала. Найит-тя – сын Лиат и Маати. Если это не так, если он – сын твоего отца, ему придется убить Даната. Или Данату нужно будет убить его. А если это случится, кровь останется на твоих руках. Получится, что ты могла их спасти, но не стала. Молчи. Я еще не закончила. Если хоть один из домов утхайема узнает, что Данат – не единственный наследник, кто-то может решить, что лучше самому убить его, чтобы заслужить благодарность нового хая. Мне не под силу защитить Даната от всего Мати, как не под силу защитить от воздуха или недугов. Ты поступила скверно, украла вещь. И если ты собираешься рисковать жизнью брата, чтобы избежать наказания, лучше скажи сейчас.

Эя тихо плакала, потрясенная холодной яростью в голосе Киян. Ота и сам чувствовал себя так, словно ему дали пощечину. Как будто много лет назад, в далеком городе он должен был как-то предугадать последствия своей любви, предвидеть, что они настигнут его и поставят под угрозу самое дорогое. Эя замерла в позе горестного раскаяния.

– Я не скажу. Ничего не скажу, мама-кя. Никогда.

– Извинись перед человеком, у которого ты украла брошь. А утром отправляйся в палаты лекарей и делай все, что тебе прикажут. Я решу, как поступить с Талит и Сёйен.

– Хорошо, мама-кя.

– Иди. – Киян отвернулась.

Эя поднялась и бесшумно, если не считать шмыгающего носа, покинула зал. Дверь за ней закрылась.

– Прости…

– Не надо, – попросила Киян. – Не сейчас. Я пока не могу… не хочу ничего слушать.

Ота встал и подошел к окну. Солнце стояло высоко, но башни по-прежнему отбрасывали длинные тени, возвышаясь над остальными постройками, словно деревья – над маленькими детьми. Далеко на западе над горными хребтами собирались облака, похожие на головы кипенно-белых исполинов с брюхами, отливающими синевой. Надвигалась гроза, и ее было не избежать. Одинокий воробей вернулся на подоконник. Повертел головой, глянул на Оту одним глазом, потом другим и сорвался прочь.

– Что мне делать? – тихо спросил Ота. Никто не догадался бы, какая боль таится за простыми словами. Никто, кроме Киян. – Он есть, его нельзя отменить. Мне что, убить его?

– Откуда Эя узнала?

– Заметила. Догадалась. Как и ты.

– Ей никто не говорил? Маати, Лиат или сам Найит?

– Нет.

– Уверен?

– Уверен.

– Если это они пустили по городу слух, что у тебя…

– Это неправда. Я видел, когда она все поняла. Я был с ней рядом. Только я один.

Киян глубоко и судорожно вздохнула. Если бы все оказалось наоборот – если бы кто-то другой рассказал Эе обо всем и решил сделать девочку соучастницей, – Киян попросила бы его убить старшего сына. Ота попытался представить, что сделал бы. Как смог бы отказать жене.

– Они уедут из города, как только получат ответ дая-кво, – сказал он. – Вернутся в Сарайкет или поедут в селение поэтов. Здесь они не останутся.

– А если вернутся?

– Не вернутся. Я позабочусь об этом. Они не причинят зла Данату. Ему ничто не угрожает.

– Он болен. По-прежнему кашляет, – сказала Киян.

Вот и еще одна угроза. Месяц за месяцем недуг все не отпускал их сына. Неудивительно, что они всеми правдами и неправдами старались его защитить, когда могли. Ведь большей частью мальчику грозили беды, перед которыми родители были бессильны.

Во многом поэтому Ота и не решался поговорить с Лиат Чокави, хотя понимал, что разговор неизбежен. Но это была всего лишь одна из причин. Киян встала. Ножки стула царапнули по полу. Ота протянул ей руку, и она взяла ее, подошла ближе, обвила его руками. Он поцеловал ее в висок.

– Обещай, что все будет хорошо, – попросила она. – Просто скажи мне.

– Все будет хорошо. Никто не обидит нашего мальчика.

Они немного помолчали, глядя друг другу в глаза, а потом стали вместе смотреть на город, на струйки дыма над крышами кузниц, на черные мостовые и серые скаты крыш. Солнце зашло за облака, а может, облака наплыли на солнце. Тишину оборвал резкий, настойчивый стук в дверь.

– Высочайший? – позвал мужской голос. – Высочайший, простите, но вас хотят видеть поэты. Маати-тя говорит, что дело срочное.

Рука об руку они с Киян прошли в зал Совета, где ждал Маати. Лицо у него раскраснелось, рот угрюмо кривился. В руке дрожали сложенные листы бумаги с разорванными краями: у Маати не хватило терпения вытягивать нить из стежков. Кроме него в комнате были Семай и Размягченный Камень. Поэт беспокойно ходил из стороны в сторону. Андат по очереди улыбнулся вошедшим своей безмятежной нечеловеческой улыбкой.

– Новости от дая-кво? – спросил Ота.

– Нет, вернулись люди, которых мы посылали на запад, – ответил Семай.

Маати швырнул бумаги на стол.

– В Западных землях стоит гальтская армия.

Третий легион прибыл ясным утром. Солнце блистало на полированном металле и промасленной коже доспехов, будто воинам предстояло триумфальное шествие, а не жестокие бои. Баласар стоял на крепостной стене и любовался, как они подходят, как разбивают лагерь. Зрелище так его радовало, что даже висевшая над полем вонь от полутора сотен выгребных ям не могла испортить удовольствие.

Легион сильно задержался, и тому были свои причины. Склонившись над столом с картами, Баласар спокойно выслушал доклады командиров о состоянии прибывшего войска: людей, припасов, лошадей, самоходных повозок, доспехов, оружия. Мысленно он наносил все эти сведения на карту, достраивал картину грядущего похода – и не мог сдержать хищную улыбку. Наконец-то все войско было в сборе. Час почти пробил. Начиналась война.

Баласар терпеливо дослушал все до конца, отдал приказы о расположении войск и боевых машин и напомнил командирам, чтобы не расслаблялись и держали людей в полной готовности. Наконец все ушли. Явился Юстин. Баласар заметил на его лице такое же нетерпеливое воодушевление, которое чувствовал сам.

– Что дальше, генерал? Поэт?

– Поэт, – кивнул Баласар, направляясь к дверям.

Они нашли Риаана во внутреннем дворике неподалеку от покоев самого стража. Поэт сидел под раскидистой катальпой, чья крона пенилась пышными белыми цветами, а широкие листья были так же зелены, как его одежды. Риаан вальяжно развалился на тахте перед низеньким столиком с игральной доской, а напротив, на табуретке, примостился вожак хайятских наемников. Оба хмуро изучали неровный строй фишек. Увидев Баласара и Юстина, наемник встал, а поэт лишь бросил на них раздраженный взгляд. Баласар принял позу приветствия. В ответ поэт изобразил что-то витиеватое. По блеску в глазах наемника генерал догадался, что Риаан усложнил все нарочно и далеко не из приязни, однако предпочел не замечать оскорбления. У него и так хватит поводов расправиться с хайемцем.

– Синдзя-тя, – сказал Баласар. – Мне нужно поговорить с великим поэтом наедине.

– Конечно. – Наемник повернулся к Риаану, изобразив позу вежливого прощания. – Продолжим после, если захотите.

Поэт кивнул и сделал небрежный жест: то ли разрешил Синдзе удалиться, то ли отмахнулся от него, как от надоедливой мошки. В глазах командира наемников по-прежнему прыгала искорка смеха. Юстин увел его со двора. Баласар сел на освободившуюся табуретку.

– Мои люди на месте, – сказал он. – Пора.

Он следил за лицом поэта, ожидая увидеть робость, беспокойство. Однако Риаан только сложил руки на животе и медленно улыбнулся, как будто услышал о смерти злейшего врага. Баласар был почти уверен, что в последний момент хайемец раскается и передумает, однако ничего подобного не произошло.

– Завтра утром, – сказал поэт. – Пришлите ко мне слугу, сегодня днем и ночью мне понадобится его помощь. Завтра с первым светом я докажу, как ошибся дай-кво, когда прогнал меня. А затем я пойду к дому своего отца, и за мной, как лавина, потечет гальтское воинство.

Баласар осклабился. Он еще никогда не встречал такого недалекого, тщеславного, мелочного человечишку. И вот из-за него он проторчал в Актоне три сезона, споря с отцом и сановниками Верховного Совета! Что же до самого Риаана, того не волновало ровным счетом ничего, кроме грядущего триумфа.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросил Баласар.

– Ничего не нужно. Все готово. Осталось только начать ритуал.

Слова прозвучали, как приказ уйти. Баласар встал и поклонился поэту.

– Я пришлю к вам самого надежного из моих слуг. Если вам понадобится что-то еще, только дайте знать, и я сразу же исполню просьбу.

Риаан ответил кивком и снисходительной улыбкой, но когда Баласар уже развернулся и направился прочь, поэт внезапно его окликнул. Риаан хмурился. Его что-то беспокоило. Не предстоящее пленение. Что-то другое.

– Ты ведь приказал своим людям не трогать мою семью?

– Конечно, – ответил Баласар.

– А еще они не должны приближаться к библиотеке. Город ваш, спору нет. Делайте с ним что хотите. Но без библиотек Хайема пленить второго андата будет гораздо труднее. Туда не должен входить никто, кроме меня.

– Конечно, – снова согласился Баласар, и поэт жестом показал, что принимает его заверения.

И все-таки его лицо по-прежнему оставалось встревоженным. Возможно, парень не так уж и глуп. Направляясь в свои покои, Баласар подумал, что в будущем стоит обходиться с поэтом поосторожнее. Впрочем, будущего у бедняги осталось немного. Победят они или проиграют, Риаан обречен.

День выдался ясным и каким-то особенно настоящим: солнце светило ярче обычного, сильнее благоухали цветы и трава, сильнее воняли сточные канавы. Даже камни стен, которые раньше сливались в однообразную серость, приобрели свой особенный, неповторимый оттенок. Баласара переполняла сила. Он чувствовал себя как в детстве, когда прыгал в озеро с высокого утеса, откуда боялись прыгать другие мальчишки. В сердце сливались радость, страх и сознание того, что шаг уже сделан, что ничего нельзя изменить. Ради таких моментов Баласар и жил. Он знал, что сегодня не уснет.

Юстин ждал его в прихожей.

– С вами кое-кто хочет переговорить, генерал.

Баласар остановился.

– Хайятский наемник. Хочет обсудить планы отступления для своих людей.

Юстин кивнул в сторону боковой комнаты. В глазах у него было недоверие, и Баласар подождал, не добавит ли он еще что-нибудь. Юстин промолчал. Баласар остановился у широкой дубовой двери, постучал и вошел. Это было помещение, где слуги чистили одежду. На полу возле скамеек валялись грязные сапоги, на крюках вдоль стен висели плащи всех цветов и размеров.

Пахло мокрой псиной, хотя никаких собак внутри не было. Командир наемников покачивался на табуретке, привалившись к стене спиной, и чистил ногти острием кинжала.

– Почтенный Аютани, – произнес Баласар.

Ножки табурета ударили о пол. Наемник встал и поклонился, вкладывая кинжал в ножны.

– Спасибо, что нашли для меня время, генерал. У вас полно забот, я понимаю.

– Я всегда готов уделить вам внимание. Правда, обстановка тут…

– Да. Ваш человек, Юстин, кажется, решил, что здесь мне самое место. По-моему, он меня недолюбливает.

Наемника это скорее забавляло. Обижаться он и не думал, поэтому Баласар тоже улыбнулся и пожал плечами.

– Разделили своих?

– Да, да. По трое или четверо. Каждую группу отправил к одному из ваших командиров. Я ни в одну не вошел, разумеется.

– Само собой.

– У меня к вам небольшая просьба, генерал.

Баласар скрестил руки на груди и кивнул.

– Если затея не выгорит, если наш друг, поэт, не сумеет проделать свой магический трюк, не убивайте моих ребят. Пощадите их.

– Зачем мне их убивать?

– Потому что это правильный ход, – ответил Синдзя. В глазах у него больше не было насмешки. Он говорил вполне серьезно. – Я не глуп, генерал. Если пленение не выгорит, вы застрянете здесь, в Арене, с войском, которого хватит, чтобы заселить немаленький город. Слухи гуляют уже давно, а ведь вам совсем не нужно, чтобы Хайем обратил сюда внимание. У него по-прежнему будут андаты, а у вас – одни слова. Вы пойдете на север, захватите все Западные земли до самого Эдденси, только бы все это… – наемник махнул рукой на дверь за спиной Баласара, – выглядело правдоподобно. Разрешите нам отправиться с вами. Мне больше ничего не надо. Если получится так, что вы не пойдете на Хайем, я поведу своих ребят за вами, куда прикажете.

– Я и не собирался их убивать.

– Отпускать их домой опасно. Что, если они начнут болтать, как гальты хотели сделать из них проводников и толмачей? С чего бы это, если ни один из них не знает Запада, не считая тех мест, через которые мы проходили по пути в Арен. Если Хайему захочется узнать, не было ли у вас иного плана…

Синдзя поднял руки ладонями вверх, как будто протягивал ему правду. Баласар шагнул вперед, взял руки наемника в свои и заставил его сжать пальцы.

– Я не убью их. Теперь они мои люди, а я своих не трогаю. Передайте им, если хотите. А кроме того, у Риаана все получится.

Синдзя опустил голову, как будто что-то обдумывал.

– Я уверен, – продолжил Баласар, отметая незаданный вопрос.

– Никогда не видел ничего подобного, – сказал Синдзя. – А вы? Есть ведь какая-то церемония, особые действия. Вот если бы в конце рядом с ним появился андат, у вас было бы доказательство, а так… вы же ничего не увидите. Как же понять, что все удалось?

– Что верно, то верно. Явиться в Нантани и напороться на андата было бы неприятно, – согласился Баласар. – Но пусть вас это не беспокоит. Наш поэт не собирается побормотать для виду и отправить нас на смерть. Я узнаю все наверняка.

– У вас есть лазутчик в Нантани? Кто-то пошлет весточку, если андат исчезнет?

– Не забивайте себе голову, Синдзя, – посоветовал Баласар. – Просто готовьтесь выступить в поход по моей команде и пойти туда, куда я прикажу.

– Слушаюсь, генерал.

Баласар направился к выходу. Увидев, что Юстин стоит у самых дверей и держит руку на рукояти меча, он приободрился.

– Уважаемый Аютани, – спросил Баласар, не оборачиваясь к наемнику. – О чем вы говорили с поэтом, когда я пришел?

– По большей части о его драгоценной персоне. Разве его интересует что-то еще?

– Мне показалось, он беспокоится. Раньше такого с ним не случалось. Это ведь не из-за разговора с вами, верно?

– Нет, генерал. Мне от этого нет никакой пользы.

Баласар кивнул и вышел из комнаты. Вскоре его догнал Юстин.

– Не нравится он мне, – шепнул воин. – Я ему не верю.

– А я верю, – покачал головой Баласар. – Он везде и всюду останется моим вернейшим сторонником, пока будет уверен, что идет за победителем. Он наемник, но не шпион. А его люди мне пригодятся.

– Все равно.

– Не думай об этом.

Баласар не давал воли сомнениям и страхам до тех пор, пока снова не уединился в библиотеке. Но там они его одолели. Что, если Синдзя окажется прав? Если у поэта ничего не выйдет. Если Хайем догадается об истинных планах гальтов, и просчет Баласара приведет именно к тем страшным бедствиям, которых он так стремился избежать. Его замыслы вполне могли провалиться. Угрозы и подозрения окружили его со всех сторон.

Баласар в тысячный раз достал карты. На тонком пергаменте была отмечена каждая дорога, каждый мостик и брод. Каждый город. Четырнадцать городов за три месяца. Они возьмут Нантани, затем разделятся. Остальные силы подойдут с моря. Близилось лето, и он снова и снова уверял себя, что после завтрашнего рассвета все будет зависеть лишь от скорости.