Текст книги "Война среди осени"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

16

– Да, – подтвердил Найит. – Это он.

Конь Оты беспокойно заржал, косясь на тело, привязанное к длинному шесту прямо у входа в большие чертоги. Дая-кво убили много дней назад. У его ног, точно груда бревен, лежали мертвецы в коричневых мантиях.

Хайем всегда принимал как должное андатов, поэтов и вечную смену поколений. Да, год от года пленения давались все тяжелее. Да, андат мог освободиться, и тогда, в городе, которому он принадлежал, наступали трудные времена. Но никто не рассчитывал, что когда-нибудь все закончится. Ота смотрел на мертвых и видел кончину своего мира.

Утро после сражения вышло тяжелое. Он встал до рассвета и обошел весь лагерь. Несколько дозорных исчезли. Сначала Ота не мог понять, что с ними стало – попали они в лапы гальтам и погибли или просто взяли лошадей и направились куда глаза глядят. Ответ он получил, только когда они стали возвращаться и докладывать, что удалось разведать.

Гальты снова направились на восток. Их кони и паровые телеги повернули к селению дая-кво. Никто не гнался за Отой и не спешил добить уцелевших на поле кровавой бойни. Войско Мати не стоило внимания, и гальты ясно дали понять, насколько его презирают.

Несмотря на горечь унижения, Оте стало легче. Пусть многим из его воинов не суждено было дожить до утра, зато им дали умереть спокойно. А у него появилось время передохнуть, собраться с мыслями и оценить потери.

Четыре сотни воинов остались лежать на поле, только вот гальтов рядом с ними было в три раза меньше. Еще пять сотен были ранены или пропали. За считанные часы Ота потерял третью часть войска, а те, кто выжил, сильно изменились. Это были уже не те люди, с которыми он беседовал у костров накануне битвы. Поражение оглушило их, сломило дух, опустошило душу. Когда-то их самодельное оружие и доспехи вселяли веру в находчивость и силу, но теперь выглядели жалкими, наивными. Эти люди явились на поле боя, вооруженные, как дети, и попали под мечи суровых мужчин. Ота благодарил всех богов на свете за тех, кто сумел выжить.

Два дня спустя он собрал отряд из двадцати всадников и двадцати пеших и отправился в селение. Найит попросился с ними, и Ота не смог ему отказать. Возможно, он нарушил данное Маати обещание и не поберег мальчика, но пока Найит считал себя виновным за пролитую кровь и поражение, ему лучше было уехать подальше от раненых. Остальные остались в лагере ухаживать за теми, кому еще можно было помочь, облегчать страдания умирающих и, как догадывался Ота, потихоньку расходиться по домам. Он уже не надеялся, что они пойдут за ним в бой.

Небольшой отряд ехал быстрее, а проследить, где шли гальты, оказалось так легко, будто они проложили новехонькую дорогу. Тысячи дисциплинированных ног оставили за собой втоптанную в грязь траву и сломанные деревца. На полосе израненной земли, которая тянулась вслед за войском, смогли бы встать в ряд ровно десять человек – не больше и не меньше. От этой точности становилось жутковато. Через два дня отряд заметил впереди дым.

Они добрались до селения к вечеру. Там царила разруха. На месте сверкающих окон щерились осколками черные дыры. Высеченные в скале башни покрылись копотью, купола обрушились. Пахло горелой плотью, дымом и медным запахом пролитой крови. Ота ехал медленно, перестук копыт по мостовой вторил идиотским колокольчикам, которые звенели на ветру, в беспорядке смешав голоса. Оте казалось, что воздух стал гуще, трудно было дышать. На месте сердца образовалась пустота. Он не плакал, и руки у него не дрожали. Ум просто отмечал подробности – труп в коричневых, почерневших от крови одеждах, гальтскую самоходную повозку с котлом, искореженным и разорванным какой-то страшной силой, печь огнедержца, перевернутую вверх дном, и серый пепел вокруг, стрелу, которая треснула от удара о камень. Ота видел их и тут же забывал. Во все это невозможно было поверить.

За ним в молчании следовали остальные. Они добрались до большого чертога, который возвышался над селением. Приемные покои, обращенные окнами и дверями на запад, охватило пламя заката. Солнце играло на стенах. Белые камни горели золотом – ярче там, где остались чистыми, темнее в местах, где их запятнала копоть.

И прямо у входа они наткнулись на мертвого дая-кво, привязанного к шесту. У его ног лежали погибшие надежды Хайема.

«Я мог бы это предотвратить, – подумал Ота. – Гальты живы, потому что я их спас тогда, в Сарайкете. Все это – моя вина».

Он повернулся к Найиту.

– Разрежьте веревки. Мы их похороним или устроим погребальный костер. Что угодно, только не это.

За страшной грудой тел их взглядам открылось огромное пепелище. Бревна, из которых гальты устроили костер, были высотой с человека и прогорели почти полностью. Искореженные жаром переплеты древних книг валялись в пепле страниц. Разорванные ленты, которые раньше скрепляли рукописи, шевелились на ветру. Ота положил руку на шею коня, как будто хотел успокоить его, а не себя, затем спешился.

Пепелище до сих пор дымилось. В воздухе висела серая зловонная пелена. Ота прошел его вдоль и поперек. Кое-где еще тлели угли. В золе виднелись обгоревшие черные кости. Здесь тоже погибли люди. Поэты. Книги. Знания, которые уже никогда не восполнить. Ота прислонился к опаленному стволу дерева. Боя тут не было. Только резня.

– Высочайший?

Ашуа Радаани подошел к нему. А может, стоял рядом уже давно. Его лицо осунулось, в глазах была отрешенная пустота.

– Мы сняли дая-кво, высочайший.

– Разделитесь по четверо, – приказал Ота. – Если найдете уцелевшие светильники, берите их. Если нет, сделайте из чего-нибудь факелы. Не знаю, как глубоко ведут коридоры, но мы должны обойти каждый уголок.

Радаани глянул через его плечо на багровое распухшее солнце, которое уже коснулось горизонта. На его фоне темнели силуэты людей, собравшихся у входа в чертоги. Радаани снова повернулся к Оте и сложил руки в жесте предложения.

– Мы могли бы подождать рассвета…

– А если кто-то остался в живых и ранен? Продержится он до утра? Если нам выпало работать ночью, так тому и быть. Мне нужны все, кто выжил. И книги. Любые книги. Несите мне все, на чем есть буквы.

Радаани помедлил, затем изобразил позу повиновения. Ота положил руку ему на плечо.

«Мы проиграли, – подумал он. – Конечно, проиграли. У нас даже не было надежды».

Они не стали разбивать лагерь, готовить еду. Вокруг пахло смертью. Лошади слишком волновались, поэтому их пришлось увести подальше. Найит и его друг, кузнец по имени Сая, соорудили из обломков светильники и факелы. Началась долгая жуткая ночь. Тени и пламя плясали на стенах поруганных величавых чертогов, словно чудовища из детских сказок про адскую бездну. Ота, Найит, Радаани и худощавый паренек, чьего имени Ота не помнил, переходили из покоя в покой и звали живых, вглядываясь в темноту. Они кричали, что пришли друзья, что они хотят помочь. Кричали до хрипоты, но им отвечало только эхо.

Они повсюду находили мертвые тела. Трупы лежали в постелях и в разгромленных библиотеках, на кухнях и в коридорах, плавали вниз лицами в широких деревянных купелях. Не выжил никто. Гальты никого не пощадили. Дважды Ота заметил, как вспыхивает взгляд Найита. Юноша узнавал белые, обескровленные лица своих знакомых. Они лежали, закрыв глаза, как будто спали. В зале собраний, рядом с покоями, принадлежавшими, как подозревал Ота, самому даю-кво, они нашли тело Атая, посланника. Того самого, который приезжал в Мати далекой весной, чтобы поговорить о вреде военных учений. Ему выкололи глаза. Ота обнаружил, что ничего не чувствует, сердце словно онемело. Это была всего лишь очередная картина, одна из многих. Становилось холодно. У него заныли пальцы. Спина и плечи налились болью так, будто она могла заменить тепло.

Они, как заведенные, все ходили, все кричали, не получая ответа, пока не потеряли счет времени. Ота уже не знал, сколько плутает во тьме – пол-ладони или целую неделю. Рассвет его удивил.

Один из отрядов вышел наружу раньше них. Кто-то нашел печь огнедержца и развел в ней огонь. Аромат размолотой пшеницы, льняного семени, меда вплетался в запах дыма и смерти, как нежная песня в гвалт уличной драки. Ота сел на борт поваленной тележки, бережно держа в руках миску со сладкой кашей. Теплые стенки согревали ему ладони и заледеневшие пальцы. Он не помнил, когда ел в последний раз, и хотя устал так, что едва держался на ногах, не мог даже подумать о сне. Он боялся того, что явится ему в кошмарах.

Найит подошел к нему с такой же миской и сел рядом. Казалось, он стал старше. Ужас последних дней прочертил морщины в уголках его рта. Изнеможение обвело темными кругами глаза. Изнеможение и чувство вины.

– Значит, никого не осталось? – произнес юноша.

– Никого.

Найит кивнул и уставился на аккуратные, уложенные один к одному камни мостовой. Между ними не росло ни травинки. Такая чистота посреди разрухи и мертвых тел вдруг показалась Оте бесстыдной. Лучше бы корни деревьев приподняли несколько камней! Месту, которое предали такому поруганию, положено лежать в руинах. Но ничего. Осталось подождать лишь несколько лет. Всего несколько лет, и селение превратится в заброшенный сад, посвященный мертвым. Тут поселятся призраки, но, по крайней мере, зелень скроет его раны.

– Ни дети, ни женщины тут не жили, – сказал Найит. – И то хорошо.

– Зато они жили в Ялакете, – отозвался Ота.

– Жили. И в Сарайкете тоже.

Ота не сразу понял, о чем говорил Найит. В таком хаосе ничего не стоило забыть, что у юноши есть жена и сын. Или когда-то были. Никто не знал, какая участь постигла южные города. Ота почувствовал, что краснеет.

– Прости. Я не хотел.

– Вы сказали правду. Она не изменится, если мы будем прикрывать ее вежливостью.

– Ты прав. Не изменится.

Они помолчали. Слева трое из отряда расстилали на земле одеяла, не желая искать убежища в залах мертвых. Чуть поодаль кузнец Сая с интересом рассматривал самоходную телегу. Высоко в голубой эмали неба вытянулся двойной журавлиный клин. Протяжно курлыкая, птицы летели на юг. Ота положил в рот комочек пшеничной каши. Она показалась необыкновенно вкусной, сладкой и горячей, и все-таки он больше сознавал удовольствие от еды, чем его чувствовал. Руки и ноги налились тяжестью, стали неуклюжими, будто одеревенели.

– Никогда себе не прощу. Если бы я не скомандовал отступать… – Найит говорил тихо, голос у него дрожал.

– Виноват не ты, а дай-кво.

Найит отстранился, растерянно приоткрыв рот. Попробовал сложить руки в жесте вопроса, но ему помешала фарфоровая миска. Так или иначе, Ота его понял.

– Не только последний дай-кво. Его предшественник. Тахи. И тот, кто был до него. Каждый. Мы все доверили андатам – власть, богатство, безопасность наших детей. Мы строили дома на песке. Дураки.

– Но андаты помогали нам так долго!

– Пока не перестали помогать. – Ответ сам пришел из глубины сознания, как будто всегда там и был, только ждал, когда придет время говорить. – Это должно было когда-то случиться. Сейчас или десять поколений спустя – какая разница? Разве лучше, если бы это пережили мои внуки или твои правнуки? На андатов нельзя было полагаться. А поэты во все времена были такими же тщеславными, изнеженными и слабыми, как все люди. Империя пала. Мы построили свое государство по ее образу, и теперь нам тоже угрожает гибель. Урок, усвоенный наполовину, бесполезен.

– Жаль, что вы не сказали этого даю-кво.

– Я говорил. Всем троим, так или иначе. Они меня не поняли. А я… Я не стал ничего доказывать.

– Тогда нужно усвоить урок сейчас. – Найит пытался говорить твердо, может, даже храбрился, но слова вышли пустыми и легковесными.

– Кто-то усвоит. Наш пример послужит ему наукой. А если гальты уничтожили книги, по которым смогли бы учить своих поэтов, тогда они уже не повторят наших ошибок.

– Что за насмешка! Пройти такой путь и сжечь то, за чем пришел.

– Может, в этом и есть мудрость. – Ота вздохнул, пережевывая кашу. – Гальты, наверное, приближаются к Тан-Садару. Пока они идут на юг, мы, возможно, успеем вернуться в Мати раньше них. В бою их не одолеть, и мы тому доказательство. Но у нас есть возможность бежать. Переправить людей в Эдденси и Западные земли, пока еще дороги свободны. А вот на Бакту даже на самых резвых конях уже не успеть.

Найит покачал головой.

– Они не пойдут на юг.

Ота взял еще каши. Еда питала его кровь, теперь он больше не чувствовал той мертвой усталости. Через вдох или два слова Найита достигли его сознания. Ота нахмурился, поставил миску и сложил руки в жесте вопроса. Найит кивнул вниз, на предместья у подножия горы.

– Я говорил с одним из беженцев. Он сказал, что гальты пришли по реке из Ялакета и ушли на север по дороге в Амнат-Тан. Они опередили нас примерно на день. Кажется, Тан-Садар их не очень интересует.

– Почему? – спросил Ота, скорее у самого себя, чем у юноши. – Это ближайший город.

– Из-за болот, – сказал кто-то у них за спиной. Это был Сая. – Отсюда на Амнат-Тан хорошая дорога. Из Амнат-Тана северный тракт идет в зимние города. Тан-Садар и правда ближе, высочайший. Но в топях между ним и селением берут начало две реки, а если их повозки – такие, какую они тут оставили, тогда им нужна дорога. – Могучие руки сложились в позе, которая подошла бы ученику, стоящему перед наставником. – Да вы сами посмотрите, если желаете.

Паровая телега оказалась шире обычной повозки. Дно ее в передней части было сделано из твердого, промасленного дерева, а в задней обито медными листами. Угольная печь – вдвое больше печи огнедержца – окружала стальной котел, а точнее, его останки. Сая показал, как сила пара приводит в движение колеса, как можно ускорить и замедлить ход. Ота вспомнил, что в юности видел такую же повозку, только поменьше. Это случилось в Сарайкете. Армия чайников, как сказал тогда хай. Мир давно уже подсказывал им об опасности, только все они были глухи.

– Тяжелая, – заметил Сая. – Спереди есть петли, чтобы запрячь волов или лошадей. Но все равно, не хотел бы я тащить ее по мягкой земле.

– А они их разве таскают? – удивился Найит. – Стоило тогда стараться, чтобы она ездила на угле! Все для того, чтобы потом скот запрягать?

– У них может кончиться уголь, – подсказал Ота.

– Да, может, – кивнул Сая. – Но скорей всего, они боятся тряски. Вот эти развороченные клочья и есть котел. До взрыва он был округлый, навроде яйца. Котел держит давление. Посмотрите, как они сделали швы. И это яичко почему-то треснуло. Те, кто был поблизости… Ну, что про них скажешь. Представьте себе, какая сила двигает такую махину, потом нагрузите ее припасами, набейте людьми, да разгоните как следует… словом, хорошенькая каша получилась.

– Как? – спросил Ота. – Как они ее разбили?

Сая пожал плечами.

– Меткий выстрел из тяжелого арбалета. Или вода перегрелась. Не знаю даже, насколько эти штуки нежные. Судя по вот этой, ходят они по ровному лужку или хорошей дороге. Чтобы без ухабов.

– Не могу поверить, что они сажают сюда людей, – сказал Найит. – Одна кочка, и все погибнут. Зачем так рисковать?

– Потому что выигрыш того стоит, – сказал Ота. – Гальты жертвуют людьми ради силы.

Ота провел рукой по искореженному металлу. Яйцевидный котел теперь стал похож на распустившийся бутон. Острые лепестки блестели на солнце. Он попытался согнуть один, но ничего не вышло: они были слишком толстыми. Ота обнаружил, что его сонливость как рукой сняло. На смену ей пришла сосредоточенность. Он будто уже обдумывал что-то, еще не зная, о чем думает. Ота присел на корточки и посмотрел на закопченную широкую дверь печи.

– Она железная.

– Да, высочайший, – ответил Сая.

– Но стенки не плавятся. Значит, как бы она ни нагревалась, жар все равно будет меньше, чем в кузнечном горниле. Как же они его измеряют?

Сая снова пожал плечами.

– Скорей всего, топят мягким углем, высочайший. У них в Гальте он весь такой – бросай в печь, сколько хочешь, жарче не станет. А для ковки железа нужен другой, твердый. Вот почему они закупают сталь в Эдденси.

– Сколько времени им нужно, чтобы добраться до Амнат-Тана на этих повозках?

– Откуда же мне знать, высочайший? – Сая изобразил позу раскаяния. – Я их в деле никогда не видел.

Ота кивнул сам себе. Голова гудела, но он чувствовал, как мысли догоняют одна другую, как будто смотрел на рыб сквозь прозрачный лед.

– Ота-тя? – позвал Найит. – Что с вами?

Ота поглядел на него и с удивлением обнаружил, что широко улыбается.

– Скажи людям, чтобы отдохнули до полудня, а потом отправляемся в обратный путь.

Найит изобразил повиновение. Но когда они пошли назад, к остальным, Ота заметил, что юноша и кузнец обменялись озадаченными взглядами.

В их маленьком лагере Ашуа Радаани складывал в стопку книги. Он изобразил позу приветствия, но лицо так и осталось хмурым.

– Это все, – сообщил он. – От величайшей в мире библиотеки осталось четырнадцать томов.

Ота посмотрел на двери большого чертога. Попытался представить, сколько знаний хранилось в нем, сколько безвозвратно исчезло. Найит с благоговейным трепетом прикоснулся к стопке грязной ладонью.

– Я только половину смог бы прочитать, – сказал Радаани. – Остальные слишком древние. Одна-две – времен Первой Империи.

– Отвезем их Маати и Семаю, – сказал Ота. – Им они, возможно, пригодятся.

– Мы возвращаемся? – спросил Радаани.

– Те, кто пожелает – да. Остальные поедут со мной в Сетани. Я должен встретиться с хаем. И нам нужно поторопиться. Гальты сделают крюк и сначала разграбят Амнат-Тан. Надеюсь, этого времени нам хватит.

– У вас есть план, высочайший? – недоверчиво спросил Радаани.

– Еще нет. Но когда появится, он будет лучше моего предыдущего. Мне не нужно много сопровождающих. Двух-трех вполне хватит. Если это будут верные люди.

– Мы могли бы отправиться в Тан-Садар, – предложил Радаани. – Он ближе, если нам нужны союзники.

– Не нужны. По крайней мере, не так сильно, как разбитые дороги и ранняя зима.

На лице Радаани не промелькнуло и намека на понимание. Он просто изобразил позу повиновения.

– Тогда Сетани подходит больше, высочайший. Я соберу людей к полудню.

Ота принял позу, показывая, что слова услышаны, и вернулся к тележке, на которой сидел до этого. Пшеничная каша остыла и липла к пальцам, зато осталась такой же сладкой. В мыслях Ота уже ехал в Сетани. Он плохо знал дорогу между этим городом и Мати. Работая посыльным, он держался ближе к югу, а хаи неохотно наносили друг другу визиты, предпочитая отправлять ко двору соседей, послов и дочерей на выданье. И все-таки один раз ему довелось побывать в Сетани. Ота пытался вспомнить малейшие подробности этого путешествия, когда его размышления прервал Найит.

– Что мы собираемся делать в Сетани, высочайший?

Взгляд юноши был нетерпеливый, сосредоточенный. В нем горела жажда действия. Ота вспомнил себя в этом возрасте.

Он знал, что ответит на вопрос Найита, но все же не сразу решился это сказать.

– Ты не поедешь со мной, Найит-тя. Я поручаю тебе доставить книги Маати.

– Это может сделать кто угодно. Я вам пригожусь. Я был в Сетани. Совсем недавно, когда мы ехали в Мати. Я могу…

– Нет, – сказал Ота и взял юношу за руку. Взял за руку сына. – Ты подал команду отступать, самовольно прекратил бой. Во времена Империи мне пришлось бы казнить тебя за это. Я не могу взять тебя с собой.

Ошеломленный вид Найита разрывал ему сердце.

– Но вы говорили, что в этом нет моей вины.

– Ее и нет. Если бы не ты, я сам приказал бы отступать. То, что стало с нашими воинами, с поэтами, даем-кво… Во всем этом ты не повинен. Даже если бы ты поступил по-другому, ничего не изменилось бы. Но в следующий раз я не хочу, чтобы рядом со мной был кто-то, кто позволяет себе отдавать приказы вперед меня.

Найит отнял свою руку и сделал шаг назад. «Ах, Маати, Маати, – подумал Ота. – Каким вырос твой и мой сын!»

– Это не повторится, – сказал Найит. – Никогда больше не повторится.

– Я знаю, что не повторится, – ответил Ота, стараясь говорить ласково, чтобы смягчить жестокие слова. – Потому что ты возвращаешься назад, в Мати.

Удун стоял на берегах реки. Это был город мостов, город птиц. Однажды Синдзя ненадолго задержался в нем, пока заживала кинжальная рана на бедре. Он помнил крики соек и трели зябликов, журчание речной воды. Помнил истории Киян о том, как она росла в отцовском трактире. Вспоминал нищих, которые рисовали мелом картины на серой мостовой или играли на тростниковых дудочках, какие, кажется, только в Удуне и любили слушать. Речные каналы здесь были не менее оживленными, чем улицы. Дворцы хая Удуна, будто широчайший в мире мост, возвышались над рекой, уходя под воду гигантскими опорами из серого камня. В детстве Киян верила, будто в темноте под великими дворцами водятся упыри. Однажды ночью они с друзьями отправилась туда на лодках – точно так же он сам в глухую полночь бродил с братьями возле могильников. В сумерках под северным мостом она поцеловала свою первую любовь. Синдзя провел в Удуне совсем мало времени, и все же ему казалось, будто он здесь вырос.

Постоялый двор, на котором остановились Синдзя и его люди, находился к югу от дворцов. Его стены, такие толстые, что поперек поместилась бы мужская рука, были сложены из камней, скрепленных грязью. Ставни, выкрашенные темно-зеленой краской, казались почти что черными. Места для всего отряда оказалось маловато, но запросы воина были гораздо скромнее, чем требования путешественника. Особенно воина, которого с одинаковой вероятностью могли убить и союзники, и враги. На полу просторного общего зала от стены до стены рядами лежали скатки с постелями. В комнатах второго этажа, рассчитанных от силы на четверых, теперь спали вдесятером. Некоторые отважились переночевать в конюшнях, но Синдзя приказал им вернуться в дом. Воины Джайса впали в настоящее бешенство, и Синдзя не хотел, чтобы его люди попались им под горячую руку.

Он сидел на походном стуле в обнесенном стеной садике позади дома и пил чай со свежей мятой. Вокруг росли тимьян и базилик, небольшой черный клен отбрасывал прохладную тень. В небо над городом поднимались колонны черного дыма, огромные, точно башни Мати. Птицы умолкли и разлетелись. Дозорные, которых Синдзя переодел в гальтские цвета и послал разведать обстановку, рассказали, что в реку и каналы пролилось столько крови, что от нее дохнет рыба. Синдзя им не очень-то поверил, однако ложь хорошо описала события этого дня. Идти куда-то и проверять ее он не собирался.

Из широких дубовых дверей в конце сада высунулся древний согбенный старик, чьи беззубые десны были гладкими, словно у младенца. В глазах, обведенных красной воспаленной каймой, читалась растерянность. Дряхлые руки тряслись так, что Синдзя заметил это даже издалека. Он подумал, что на войне старикам не место. Война – занятие для молодых, для тех, кто еще не научился различать волнение и страх. Для тех, кто еще не отличает добро от зла.

– Мани-тя, – позвал Синдзя хозяина. – Чем тебе помочь?

– Там пришел человек, Синдзя-тя. К тебе. Говорит, он… кто-то… военачальник он. Вот.

– Веди его сюда.

Старик жестом показал, что понял просьбу, неуверенно улыбнулся, но никуда не ушел.

– Не волнуйся, Мани-тя. Ты под моей защитой. Он не станет тебя вешать, обещаю. А ты взамен угости его чаем.

Старый Мани заморгал, кивнул, прося прощения, и нырнул в дом. Синдзя не мог его защитить. Он дал обещание, не получив согласия Джайса. И все же он был почти уверен, что старика никто не тронет.

Баласар вошел в сад, как хозяин, однако без тени высокомерия. Это и отличало его от всех остальных. Лицо у гальта было усталое, задумчивое. Синдзя подумал, что это хороший знак. Он поставил пиалу на пыльную дорожку из красного кирпича, встал и почтительно приветствовал генерала. Баласар ответил, хотя смотрел больше на ветви клена, которые покачивались на ветру.

– Надеюсь, все прошло, как надо? – спросил Синдзя.

– Неплохо, – отозвался Баласар. – Неплохо для дурного дня. А здесь как? Ваши люди… Вы потеряли кого-нибудь?

– Нет, целы все до единого. Если нужно, через пол-ладони будут в полной готовности.

Баласар посмотрел на Синдзю, прямо в глаза, как будто увидел его только что.

– Нет. Они мне не нужны. Если кто-то еще сопротивляется, с ними скоро будет покончено.

Синдзя кивнул. Конечно, скоро. Людей в Удуне жило немало, о приближении врага их предупредили, но разве могли они тягаться с гальтами? На всем пути вдоль реки врага старались задержать, как умели. Портили охоту, отравляли колодцы. В предместьях, через которые они проходили, не оставалось ни крупинки, ни клочка, который мог бы пригодиться. И всякий раз, когда погибал кто-то из гальтских воинов, их тела засыпали пеплом, заворачивали в покрывала и забирали с собой. Все боги свидетели – Баласар Джайс вышел из Нантани с десятью тысячами человек и пришел в Удун с теми же десятью тысячами. Не важно, что сотню-другую из них пришлось нести. Синдзя постарался скрыть немой укор во взгляде, но Баласар уже его разглядел, нахмурился и отвел глаза.

– Что с деревом? – спросил генерал.

Синдзя посмотрел на клен. Он был невысок, всего в два человеческих роста, искусно подстрижен, чтобы давать тень и не заслонять небо.

– А что с ним? По-моему, выглядит неплохо.

– Листья почернели.

– Так и надо. Если присмотреться, они на самом деле темно-зеленые. Но все равно такие клены здесь зовут черными. Осенью он станет ярко-красным. Вид будет сказочный, особенно если листва не облетит до первого снега.

– Жаль, меня тут не будет в эту пору.

– Да, снегов не увидите, зато можете посмотреть прямо сейчас. Нижние листья уже покраснели с краев.

Баласар взял ветку, нагнул ее пониже и стал рассматривать листья. Не оборвал их, как сделало бы на его месте большинство гальтов. Мысленно Синдзя поблагодарил его за это. Баласар вздохнул и отпустил ветку.

– Чай готов, – прошамкал Старый Мани, появляясь в дверях. Баласар глянул на старика через плечо и кивнул. Синдзя жестом подозвал старика поближе, взял чашу и пригубил напиток, прежде чем подать его генералу. Мани изобразил позу благодарности и зашаркал прочь.

– Пробуете мое питье? – удивленно спросил Баласар на хайятском. – По-моему, мне рано опасаться, что вы меня отравите.

– Не я этот чай заваривал, – ответил Синдзя. – А Старый Мани знал многих из тех, кого вы сегодня убили.

Баласар взял пиалу у него из рук и хмуро уставился в нее. Он молчал так долго, что Синдзе стало не по себе. Когда генерал наконец заговорил, его слова прозвучали почти как исповедь.

– Я пришел сказать вам, что ошибался. Вы оказались правы. Нужно было прислушаться к вашему совету.

– Рад это слышать. В чем же я прав?

– В том, что не следовало брать с собой погибших. Мне стоило сразу их похоронить. Оставить там. А теперь мои люди мстят, и это…

Баласар покачал головой и присел на походный стул. Синдзя прислонился спиной к каменной стене.

– Война хороша, когда враг не дает сдачи, – заметил он. – Что могло быть легче, чем разграбить Нантани? Вам бы следовало знать, что дальше придется тяжелей. Хаи начнут сопротивляться.

– Я знал, – сказал Баласар. – Но я… несу мертвецов. Я их чувствую за спиной. Они погибли из-за моей гордыни.

Баласар хлебнул чаю. Где-то далеко, на другом конце боя, завопил человек, но Синдзя не понял, хайемец это был или гальт и о чем он кричал.

– Простите, Баласар-тя, но они погибли, потому что отправились воевать. На войне такое случается.

– Эту войну начал я. Погибли мои люди.

– Теперь понимаю, что вы зовете гордыней.

Баласар вскинул на него глаза, губы у него были плотно сжаты, лицо пылало. Синдзя ждал. Наконец генерал выдавил из себя улыбку. Подул ветерок, и листья клена тихонько захлопали друг о друга.

– Нужно было лучше следить за дисциплиной, – сказал Баласар. – Они пришли в Удун убивать. Не пощадили никого. Значит, больше времени уйдет, чтобы собрать городское добро. Значит, я потеряю больше воинов. Утани и Тан-Садар узнают, что случилось, и будут сражаться до последнего.

– Кажется, вы пришли уничтожить Хайем, а не покорить его, – напомнил Синдзя.

Баласар кивнул, принимая упрек. Синдзе даже показалось, что руки генерала вот-вот сложатся в жесте раскаяния, но вместо этого Баласар посмотрел ему в глаза. Раскаяния во взгляде не было, только твердость. Решимость человека, который признал свои ошибки и вознамерился их исправить.

– Я знаю, как уничтожить Хайем без того, чтобы убивать последнего торговца фруктами или булочника. И в этом мне понадобится ваша помощь.

– Вы что-то задумали?

– Я хочу, чтобы ваши люди отвезли послания в Утани и Тан-Садар. Адресованы они не хаям, а утхайемцам и главам торговых домов. Тем, у кого есть власть. Передайте им, что если они не станут вмешиваться, я их не трону. Нам нужны лишь поэты, книги и хаи.

Синдзя покачал головой.

– Лучше сразу нас убейте. Мы же для них предатели. Да, я понимаю, что мы наемники, мы заключили соглашение и так далее. Но все мои ребята родились и выросли в этих самых городах, которые мы грабим. Если я помашу договором у жителей перед носом, иначе думать они не станут. Пошлите лучше пленных. Найдите десяток мужчин, которых еще не забили до смерти. Дайте им письма. Они справятся с задачей лучше, чем мы.

– А если они просто-напросто сбегут?

– Захватите их жен. Детей. В городе наверняка еще остались чьи-то семьи. Я могу позаботиться о заложниках. А когда отцы и мужья вернутся, вы дадите им немножко серебра и денек-другой, чтобы убраться подальше. Того, что мы здесь натворили, уже не исправить, и все-таки, если несколько выживших расскажут о вашем милосердии, это лучше, чем ничего.

Баласар сделал глоток из пиалы. Нахмурился.

– Мудрое решение, – наконец сказал он. – Так и поступим. К ночи вам приведут заложников.

– Женщин лучше не насиловать. Если с ними обойдутся плохо, милосердие получится с душком.

– Они будут под вашей охраной.

– Как только их приведут, я обо всем позабочусь. Но ведь беда может случиться и раньше.

– Если я отдаю приказ, его не нарушают. Это мои люди. – Он сказал это так, будто напоминал себе о чем-то еще.

На бледном лице генерала отпечаталась нечеловеческая усталость. Синдзя только сейчас и заметил, какого маленького роста этот человек. Ведь он всегда держался так, словно был на голову выше всех. Виски гальта тронула первая седина, но Синдзя не мог определить, появилась она слишком рано или слишком поздно. Ветерок шевельнулся, пахнуло дымом.

– Никак не пойму, нравится вам война или вы ее ненавидите, – сказал Синдзя.

Баласар посмотрел на собеседника так, будто успел про него забыть. Горько улыбнулся.

– Я вижу в ней необходимость. Просто иногда забываю, что цель войны – мир, который приходит ей на смену.

– Правда? А я-то думал, что девки и золото.