Текст книги "Война среди осени"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Гул не смолкал. Солнце медленно ползло по небосводу, а воины по-прежнему сшибались друг с другом, отступали, снова бросались в бой. И с каждым вдохом Ота видел, как падают люди. Его люди, а не гальты. Он пришпорил коня и подъехал ближе. Трудно было судить, сколько воинов он потерял. Распростертые в грязи тела могли принадлежать кому угодно.

Внезапно грохот битвы заглушил новый клич. Ота увидел, как середина вражеского войска подалась назад. Его пехотинцы ринулись вперед, крича и сминая гальтов.

– Стойте! – заревел Ота. Хриплый, сорванный голос его не слушался. – Остановите их!

Но даже если воины слышали его команду, они ее не послушали. Они бежали вперед, прямо в брешь, возникшую во вражеских рядах. Труба пропела три раза, и по ее сигналу гальтская конница, которая до этого держалась в тылу, слева и справа, развернулась к середине и врезалась в людей Оты с обеих сторон. Это была простая ловушка, и они в нее попались. «Бегите же! – подумал Ота в смятении. – Я должен сказать им». И вдруг услышал, что где-то справа кто-то дал приказ отступать.

Кто-то запаниковал, подал команду раньше него. Конники повернули назад, неохотно, не желая оставлять позади пехоту. Несколько пеших воинов развернулись и побежали, затем еще немного, а потом, как будто кто-то спустил их с привязи, войско Оты бросилось от гальтов наутек. Некоторые всадники пытались задержать преследователей, но большинство спасалось бегством вместе с остальными. Ота обернулся и увидел, что лучники тоже бегут.

– Нет! – крикнул он. – Только не вы! Остановитесь!

Никто его не слушал. Он превратился в листок, подхваченный ураганом, потерял власть, потерял надежду, а его людей пускали под нож, как свиней в зимние холода. Ота вонзил каблуки в бока лошади, прижался к ее гриве и молнией пустился вдогонку стрелкам. Гнать коня по скользкой грязи было безумием, но это его не остановило. Убегающие лучники обернулись, услышав позади топот копыт. Им даже хватило наивности обрадоваться ему. Ота врезался в ближайший клин, сбил с ног нескольких людей, остановился и показал на бегущее войско.

– Стреляйте! – прохрипел он. – Это их единственное спасение. Стреляйте же!

Стрелки оторопело уставились на Оту, напомнив ему овец на краю обрыва. Он привел на поле битвы кузнецов и крестьян. Привел сражаться с воинами людей, которые в жизни не видели ничего, кроме пьяных драк. Ота соскочил на землю, выхватил лук и колчан из рук ближайшего человека и прицелился ввысь. Он так и не узнал, куда попала его стрела, но лучники, по крайней мере, начали понимать, что нужно делать. Один за другим они начали посылать стрелы над головами бегущих прямо в толпу гальтов.

– Они нас прикончат! – взвизгнул какой-то мальчишка. – Их тьма!

– Убей первых двадцать, и пусть остальные спорят, кому идти вперед.

У него за спиной собрались и другие лучники. Когда с ними поравнялся первый из верховых, Ота узнал Ашуа Радаани и поднял руки, приказывая ему остановиться. На лице и руках Радаани запеклась кровь, а в широко раскрытых глазах застыл ужас. Ота шагнул ему навстречу.

– Поезжайте к другому клину. Скажите им, пусть начинают стрелять, когда отступающие поравняются с нами. Мы их прикроем.

– Вам нужно ехать прямо сейчас, высочайший. Я могу повезти вас.

– У меня есть свой конь, – отказался Ота и вдруг понял, что даже не знает, что стало с его скакуном. – Поезжайте. Немедленно!

Гальты приблизились на расстояние выстрела и сбавили скорость. Двое упали. А потом, каким-то чудом, преследование прекратилось, враги повернули назад. Мимо Оты бежали его пехотинцы, грязные, истекающие кровью, плачущие и бледные от ужаса. Некоторые волокли раненых. Иногда – не подозревая, что те уже мертвы. С Отой поравнялись последние воины. Он повернулся, подавая знак стрелкам, и те выступили вперед. Несколько гальтов, увлеченных погоней, рухнули на землю. Ашуа добрался до второго клина. Ота возблагодарил богов хотя бы за это.

Когда заходящее солнце вытянуло на земле тени, жалкие остатки армии Мати, которая на рассвете составляла три тысячи человек, брели по дороге беспорядочной, унылой толпой. Покинув лагерь, где провели ночь накануне битвы, они бежали на север и теперь остановились в лугах, истоптанных ими же по дороге в селение. Они сумели спасти несколько повозок с едой, какие-то шатры и запасы воды, хотя гораздо больше опрокинули во время панического бегства. Лекари делали все возможное, чтобы облегчить страдания раненых, которых уложили на склоны холмов. У многих раны оказались неглубокими, но стольким же не суждено было дожить до утра.

Первыми вернулись к делу те, кто ходил в дозор. Посыльные торговых домов выезжали следить за передвижениями гальтов. После битвы те прошли по полю, забрали своих и добили тех, кто отстал от войска Оты. Затем споро, как бывалые люди, разбили лагерь и приготовили ужин. Гальты явно считали, что дело решено и спор окончен. Они победили.

Стемнело. Ота обходил лагерь, останавливаясь у костров. Никто не посмел дерзить ему открыто. В одних глазах он встречал злобу, в других – тоску, но почти в каждом застыли пустота и недоверие. Когда Ота наконец присел на край своей койки, которую за неимением шатра поставили под раскидистым деревом, он понял, что многих потерял на поле битвы, но вдвое больше покинет его этой ночью. Ота прикрыл глаза ладонью. Тело налилось тяжестью, но уснуть он не мог.

Ни один не покинул его за весь этот долгий изнурительный путь на поле битвы. Раньше мысль согревала Оте сердце. Сейчас он пожалел, что люди от него не сбежали. Они могли бы вернуться к своим женам, детям и родителям. Уехать туда, где безопасней, и забыть о безумной попытке удержать мир на краю пропасти. Если только безопасные места еще остались на свете. Дай-кво был обречен. Гибель ожидала все города Хайема. И Мати тоже. Много лет у него была возможность погубить весь Гальт. Размягченный Камень обратил бы их города в развалины, а земли – в океан расплавленной тверди. Когда-то эту войну можно было предотвратить. Если бы он знал, если бы у него хватило решимости. А теперь было слишком поздно.

– Высочайший?

Ота поднял руку, сел. Перед ним стоял Найит. Ота узнал его по силуэту.

– Найит-кя? – Ота осознал, что видит сына Лиат впервые после окончания битвы. За все это время он даже не вспомнил про юношу. Ему стало стыдно. – Как ты?

– Вроде бы цел. На руках синяки. А так – все на месте.

В темноте Ота разглядел, что сын ему что-то протягивает. Ноздрей коснулся жирный запах жареного ягненка.

– Я не хочу, – сказал Ота, когда юноша подошел ближе. – Спасибо, но отдай это другим. Отдай раненым.

– Ваш слуга сказал, что вы и утром не поели. Если вы свалитесь с ног, это никому не поможет. Это не вернет их к жизни.

Ота почувствовал, как в груди взвилась волна холодной ярости, но сдержался и ничего не ответил. Кивнул на край постели.

– Оставь тут.

Найит поколебался, затем поставил миску. Шагнул назад, но уходить не спешил. Глаза Оты понемногу привыкли к темноте, и он смутно различил черты юноши. Увидев, что сын плачет, он не удивился. Найит уже повзрослел. Ота был моложе, когда зачал его с Лиат. Когда решился убить человека своими руками.

– Простите, высочайший, – сказал Найит.

– И ты прости.

Пряный аромат жареного мяса дразнил и одновременно вызывал легкую тошноту.

– Это я виноват, – сказал Найит сдавленным от слез голосом. – Все это моя вина.

– Нет. Ты не…

– Я увидел, как они убивают друг друга. Видел, как их много. Я не выдержал. – Он сложил руки в жесте глубокого раскаяния. – Это я скомандовал отступать.

– Я знаю, – сказал Ота.

15

Головная боль мучила Лиат с самого утра. Днем ей начало казаться, что где-то внутри, между глазами и висками натянулись тугие струны, которые дрожат от любого резкого движения. Она старалась не качать головой, просто прижала к столешнице ладони и представила, как раздражение уходит в тонкие линии древесного рисунка. Киян, сидевшая напротив, спокойно рассуждала о чем-то, совсем не понимая сути дела. Лиат жестом попросила разрешения вставить слово и заговорила, не дождавшись ответа.

– Дело не в людях, – сказала Лиат. – Он мог забрать и вдвое больше, но мы все равно управились бы. Дело в лошадях.

Узкое, как у лисички, лицо Киян помрачнело. Черные глаза пробежали по картам и схемам, разложенным на столе; задержались на списке полей и предместий с комментариями о весе зерна, мяса и овощей, собранных в каждом за последние пять лет. Почерк у Лиат был убористый. Чернильно-черные строчки лист за листом исчертили желтую, как масло, бумагу, перечисляя, с каких земель собирать урожай, а какие – вспахивать, сколько рук и копыт нужно для каждого поля.

Ветерок летел в раскрытые окна и приподнимал уголки страниц, будто невидимые пальцы осторожно листали записи в поисках какой-то пометки.

– Объясните мне снова, – попросила Киян и усталость в ее голосе почти обезоружила Лиат.

Почти, но не совсем. Женщина вздохнула и поднялась. Струна все пульсировала.

– Это – количество лошадей, которые нужны, чтобы вспахать восточные поля здесь и здесь. – Лиат стукнула ногтем по карте. – У нас есть только половина, но можно взять мулов с мельниц.

Киян внимательно изучила цифры, провела пальцем по столбцу с итогами, нахмурила брови.

– Насколько мы опаздываем со второй посадкой?

– На западе и на юге почти закончили, но они начали поздно. А восточные поля засадили только на четверть.

Киян откинулась на спинку стула. Судя по всему, она устала не меньше Лиат. В волосах заметнее стали седые пряди, лицо осунулось и побелело. Лиат невольно подумала, быть может, Киян раньше красила лицо и волосы, а теперь перестала? Или это работа, которую они взвалили себе на плечи, высосала последние силы?

– Слишком поздно, – сказала Киян. – Пока запряжем мулов, пока вспашем поля, вместо урожая останется только снег собирать.

– Можно засеять что-то другое? – спросила Лиат. – Что успеет вырасти до зимы. Картошку или репу?

– Не знаю. Сколько времени репа растет на севере?

Лиат прикрыла глаза. Двум образованным, серьезным, опытным женщинам должно было хватить сил, чтобы помочь городу в трудные времена. Чтобы справиться с бедой и не думать о том, что одна может потерять мужа, а другая – сына. Чтобы не обращать внимания на постоянный страх перед гальтскими полчищами, которые вот-вот появятся на горизонте и уничтожат город. Со всем этим нужно было справиться, а они не могли решить дурацкий вопрос: что растет быстрее, репа или картофель. Она глубоко вдохнула, медленно выдохнула и постаралась расслабиться. Лишь бы струна в голове перестала дрожать.

– Я все выясню. Только прикажите мельникам насчет мулов сами. Они ведь не обрадуются, если придется остановить работу.

– Я их поставлю перед выбором. Не дадут городу мулов, пусть сами таскают плуги. Если нам придется зимой самим молоть зерно на хлеб, это еще не самое страшное по сравнению с голодом.

– Весной все равно придется затянуть пояса, – заметила Лиат.

Киян взяла со стола бумаги и ничего не ответила. По горькой складке в уголке губ видно было, что она тоже об этом думала.

– Сделаем все, что в наших силах.

Дневной пир удался на славу. Женщины утхайема – жены, матери, дочки и тетушки – внимали Киян, точно верующие – мудрому жрецу. Лиат видела, как в глазах у них затеплился огонек надежды. Ее многое от них отличало, но несмотря на роскошные одежды и увлечение придворными сплетнями, все эти женщины, так же, как и она, обрадовались возможности хоть чем-то помочь.

Съестные припасы и топливо Киян взяла на себя. Другим поручили собирать шерсть, проследить, чтобы летние вещи перенесли в хранилища на башнях, подготовить к зиме подземный город. Лиат стала посланницей и посредницей Киян во всем, что касалось полей, урожая и сбора припасов на зиму. То, что она была подругой поэта, пусть даже такого, который ни разу не пленил андата, сделало ее особой фигурой при дворе. Все хотели ее повидать, особенно после того, как пошел слух, что Семай и Маати часами просиживают в библиотеке и в доме поэта, готовясь к новому пленению. Это даже начало мешать ее работе.

Она проводила целые часы в пышном изобилии садов или под высокими сводами обеденных залов, рассказывая о работе Маати все, что он разрешил открыть. Жены утхайема были рады любой доброй вести, и Лиат не могла им отказать. Повторяя свои рассказы по нескольку раз, она и сама начала черпать в них надежду. Однако беседы за чаем и сладким хлебом отнимали время и силы. Лиат поняла, что слишком увлеклась.

Второго урожая пшеницы едва ли хватит на всех, а светская болтовня не прокормит горожан в голодные зимние месяцы. Если они вообще останутся живы. Не будет никакой разницы, что она успела сделать, а что – нет, если завтра в Мати явятся гальты.

– Как-нибудь обойдемся, – успокаивала Киян. – Забьем часть скота и сами съедим кормовое зерно. Но даже если мы половины прежнего урожая не соберем, все равно продержимся до весны.

– Все-таки лучше бы запасти побольше, – сказала Лиат.

Киян сложила руки в жесте согласия, заканчивая разговор. Лиат изобразила формальную позу прощания, как подобало при расставании с высокородной особой. Киян это обеспокоило. Она подалась вперед и взяла Лиат за руку.

– Вам плохо?

– Ничего страшного. Просто голова разболелась. Такое у меня бывает, когда хаю Сарайкета вздумается ввести новые налоги или когда хлопок не уродится. Все пройдет вместе с неприятностями.

Жена Оты кивнула, но руку не убрала.

– Могу я вам чем-то помочь?

– Скажите, что хай приехал обратно вместе с Найитом, что гальтов разбили, а мир вернулся на круги своя.

– Да, – сказала Киян. Ее взгляд обратился куда-то вдаль, рука опустилась на стол.

Лиат пожалела, что не удержала язык за зубами и упустила драгоценный миг сочувствия.

– Хорошо бы, если бы так все и вышло, – закончила Киян.

Они простились, и Лиат ушла. По коридорам дворцов сновали рабы и слуги, посыльные торговых домов, утхайемцы. Она проходила через просторные залы, чьи мозаичные потолки терялись в вышине, спускалась по мраморным лестницам, таким широким, что на них могло встать двадцать человек в ряд. В воздухе плавал запах благовонных курений, но он совсем ее не успокаивал. Лиат догадывалась, что мир по-прежнему ярок и светел, как тогда, когда она приехала в Мати. Что поющие голоса звенят все так же сладко. Всему виной было только ее уныние: оно выпивало жизнь из красок и разбивало мелодии. Только страх, что ее мальчик лежит сейчас где-то в полях, и боль от натянутой в голове струны.

Когда Лиат пришла в палаты целителей за средством от головной боли, она застала там Эю. Девочка и лекарь о чем-то беседовали. Рядом на черном столе из сланца лежал обнаженный молодой человек. Его лицо побелело и покрылось испариной, глаза были закрыты. Нога посинела от кровоподтеков, а сбоку зияла глубокая рана. Лекарь был не старше Лиат, но уже обзавелся лысиной, блестевшей в окружении бахромы седых прядей. Он объяснял что-то Эе, указывая на израненную ногу юноши. Девочка слушала его с жадным вниманием, будто слова были водой, а она изнывала от жажды. Лиат потихоньку приблизилась к ним, стараясь расслышать, о чем идет речь, прежде чем ее заметят.

– Видишь, его лихорадит, – говорил лекарь. – Этого стоило ждать. А что ты скажешь про мышцы?

Эя внимательно посмотрела на ногу. Лиат заметила, что девочку больше интересует рана, чем неприкрытая нагота мужчины.

– Они растянуты, значит, связки еще целы. Он сможет ходить.

Врач укрыл парня покрывалом и потрепал по плечу.

– Слышишь, Тамия? Дочь хая говорит, ходить будешь.

Тот открыл глаза и слабо улыбнулся.

– Ты права, Эя-тя. Сухожилие повреждено, но не порвано. Через несколько недель он встанет на ноги. Сейчас главная опасность в том, что рана может воспалиться. Мы промоем ее и наложим повязку. К тому же у нас, кажется, появился еще один больной?

Лиат неожиданно превратилась из наблюдателя в наблюдаемого и от этого растерялась. Лекарь улыбнулся ей сдержанно, с привычной для его ремесла вежливостью, словно мясник, продающий ягненка. Эя просияла. Лиат жестом изобразила просьбу о снисхождении.

– Не хотела вас прерывать. Но меня совсем измучила головная боль. Я подумала, может…

– Садитесь, Лиат-кя! – воскликнула Эя, схватила ее за руку и потянула к низкой деревянной табуретке. – Лоя-тя справится с чем угодно.

– Ну, не то чтобы с чем угодно, – возразил тот и улыбнулся чуть-чуть добрее.

Теперь он обращался не просто к пациентке, а к своей ровеснице и подруге его старательной ученицы.

– Попробую облегчить ваши страдания. Скажете, где почувствовали боль.

Нежными, как перышки, пальцами лекарь ощупал ее голову, коснулся висков. Когда Лиат отвечала, он удовлетворенно кивал. Затем измерил ей пульс на обоих запястьях, осмотрел язык и глаза.

– Я знаю, чем помочь вам, Лиат-тя. Эя, ты видела, что я делал?

Та изобразила позу согласия. Странно было видеть, как знатная и богатая девочка с таким вниманием относится к советам человека, который был всего лишь уважаемым слугой. На сердце у Лиат потеплело.

– Теперь осмотри больную, – сказал лекарь. – Я пока смешаю порошок, а потом обсудим твои наблюдения, пока будем выбирать гравий из нашего друга Тамии.

Прикосновения Эи были жестче и неуверенней. Там, где лекарь едва касался головы, девочка сжимала пальцы так, словно хотела за нее ухватиться. Лиат все понимала. Когда-то давно она и сама так же тщательно выполняла поручения.

– У тебя хорошо получается, – ласково заметила женщина.

– Я знаю. Лоя-тя очень умный. Он говорит, что я могу приходить сюда, пока родители не запретят. Покажите язык, пожалуйста.

Лиат подождала, пока не кончится повторный осмотр, а затем спросила:

– Ты, наверное, рада, что нашла дело по душе?

– Мне нравится, – ответила Эя. – Конечно, я лучше вышла бы замуж, но это тоже неплохо. Может быть, папа-кя найдет мне такого мужа, который позволит мне работать у лекарей. А может, я даже выйду за хая и тогда смогу делать, что хочу. Ведь мама-кя теперь сама управляет целым городом. Все так говорят.

– Поживем – увидим, – сказала Лиат, пытаясь представить хая, который разрешает жене заниматься лекарским ремеслом.

– Вы думаете, что потом хайема уже не будет? – спросила Эя. – Что всех перебьют гальты?

– Конечно, нет, – попробовала возразить Лиат, но умолкла, встретив глаза девочки.

Та смотрела на нее спокойно, серьезно, точь-в-точь как Ота. Странно было видеть хладнокровие на таком юном личике. Эя, как и отец, готова была судить хоть самих богов, если бы это потребовалось. Удобная ложь не могла ее успокоить. Лиат опустила глаза.

– Не знаю. Может, и так.

– Вот, – сказал лекарь. – Держите, Лиат-тя. Растворите в чашке воды и сразу пейте. Будет горько, поэтому глотайте побыстрее. Потом лучше прилягте на ладонь-другую. Зато боль как рукой снимет.

Лиат положила бумажный пакетик в рукав и приняла позу благодарности.

– Нам надо снова устроить пир в саду, – предложила Эя. – С вами и с дядей Маати. Лоя-тя тоже мог бы придти, но ведь он – слуга.

У Лиат вспыхнули щеки, но кривая усмешка лекаря подсказала ей, что его ставят в такое положение уже не в первый раз.

– Пожалуй, с пирами стоит подождать хотя бы денек, – заметил он. – Ты не забыла, что у Лиат-тя болит голова?

– Знаю, – нетерпеливо отмахнулась Эя. – Я и говорила про завтра.

– Предложение заманчивое, – сказала Лиат. – Я поговорю с Маати.

– Эя-тя, принеси, пожалуйста, жесткие щетки и помой их, – попросил лекарь. – Тамия нас уже заждался.

Взмах – Эя сложила руки в жесте послушания и была такова. Лиат заметила в глазах врача ласковую улыбку. Он покачал головой.

– Она как вихрь! Да, насчет порошка. Я забыл сказать, он может вызвать привыкание. Не принимайте его чаще, чем раз в неделю. Если боль вернется, приходите, попробуем что-нибудь еще.

– Уверена, что и это поможет, – сказала Лиат, вставая. – Спасибо вам. За Эю.

– Наука ей пригодится, – пожал плечами лекарь. – Ее отец уехал смерти навстречу, мать и друг, поэт, слишком заняты заботами о целом городе, а за ней и присмотреть некому. Так у нее хотя бы есть, чем отвлечься. Пусть она иногда меня отвлекает, разве можно ее прогнать?

Сердце Лиат застыло куском свинца. Улыбка соскользнула с губ лекаря, и за маской спокойствия на миг проступил ужас. Он заговорил снова, медленно роняя серые, точно камень, слова.

– В конце концов, кто знает… Может, нам пора научить детей, как ухаживать за умирающими.

Маати потер глаза тыльной стороной ладони, сощурился и поморгал. Мир стал похож на собрание размытых пятен: лужайка с высокой травой, на которой они отдыхали, превратилась в сплошной лист зеленой рисовой бумаги, дальше длинными штрихами темнели великие башни, а между ними проглядывало голубое небо. Глаза будто застил туман, только он был цветной, а не серый. Маати поморгал еще, и картина стала отчетливей.

– Долго я спал? – спросил он.

– Порядочно, милый, – ответила Лиат. – А я бы и еще поспала. Боги свидетели, сегодня ночью нам с тобой отдохнуть не удалось.

Солнце почти достигло зенита. В траве прятались лакированные коробочки с остатками завтрака. Половина дня прошла. Лиат сказала правду. Ночью он почти не сомкнул глаз – поздно лег, рано встал, спал плохо. Теперь ночное бдение мстило болью в спине и шее и тяжелыми веками.

– А куда Эя ушла?

– Назад во дворцы. Думаю, вернулась к своим лекарям. Я хотела тебя разбудить, чтобы вы попрощались, но она решила, тебе лучше отдохнуть. – Лиат улыбнулась. – Сказала, что сон восполняет силы. Кто бы мог подумать, что она начнет вворачивать такие словечки? Заговорила, как настоящая ученица лекаря.

Маати хмыкнул. Поначалу он был против завтрака в саду, но Эю поддержал Семай. Отдохнув как следует, за полдня можно сделать работу, с которой усталому и сломленному не справиться и за день. Его и сейчас тянуло в библиотеку: к свиткам и рукописям, которые без конца перечитывал, вощеным дощечкам, на которых писал свои заметки, стирал и принимался писать сызнова. Однако не мог же он отказать Эе. Слишком непостоянна была ее привязанность, слишком дорога.

Лиат обвила его руку своей и положила голову ему на плечо. От нее пахло травой и вишневым пирогом, яблоками и мускусом. Не думая, он чмокнул ее в макушку, словно бы так и делал всегда. Словно бы целая жизнь не прошла с тех пор, как они расстались.

– Как дела с работой? – спросила она.

– Неважно. У нас есть с чего начать, но записки Семая – это всего лишь основы. Их писал ученик, едва покинувший школу. Я понимаю, тогда он считал их откровениями, только сейчас от них мало пользы. И…

– И?

Маати вздохнул. Теперь он хорошо видел башни. И травинки стояли раздельно.

– Семай никогда не отличался особой изобретательностью. Вот почему ему поручили принять чужого андата, а не пленить нового. И я не лучше.

– Тебе дали такое же задание.

– Семай умен. Да и я неглуп, если на то пошло. Но мы преемники. Нам нужны советы того, кто выполнил пленение от начала и до конца. Того, чей ум острее нашего.

Вокруг башен парили птицы. Черные, серые и белые пылинки. Они описывали круги в такой гармонии, будто ими управлял единый разум. Маати представил, что слышит их крики.

– А что если научить кого-то? Ведь у тебя целый город, выбирай кого хочешь.

– Времени нет, – сказал Маати.

Он хотел добавить, что даже если бы время нашлось, он все равно не спешил бы никого учить. Андат – слишком опасное и мощное оружие, чтобы доверить его тому, кто слаб сердцем и не отличается здравомыслием. На этом и строилась вся его жизнь, жизнь Семая и самого дая-кво. Так и выбирали поэтов, делая из мальчиков, брошенных родителями, самых почитаемых людей в мире. И все-таки решимость изменила Маати. Он подумал, что если бы нашелся кто-то подходящий, он доверил бы ему силу. Только бы вернуть воинов с поля боя и восстановить прежний мир. Ради этого рисковать стоило.

– А вдруг приедет еще кто-то из поэтов? – предположила Лиат, но голос у нее был усталый и тихий.

– Ты уже не надеешься на дая-кво?

Она улыбнулась.

– Надеюсь? Да, я надеюсь. Но не верю. Гальты знают, каковы ставки. Если мы не пленим андата, все города падут. Если пленим, уничтожим Гальт и всех его жителей. Ни от них, ни от нас пощады ждать не стоит.

– Как-то там Ота-кво и Найит?

Лиат посмотрела на него, и Маати кивнул. Он знал, что у нее на сердце такой же тяжелый камень.

– С ними ничего не случится, – сказала она, убеждая саму себя, как и он раньше. – В битвах всегда гибнут пешие, правда ведь? Полководцы остаются в живых. Он спасет Найита. Он обещал.

– А может, и битвы не будет. Они проскочат раньше гальтов и успеют вернуться. Тогда мы вообще никого не потеряем.

– Ну да, и луна свалится с неба прямо в пиалу, – покачала головой она. – Хорошо бы, если так. Для нас хорошо. Не для гальтов.

– Тебя волнует их судьба?

– А что в этом такого?

– Ты же просила убить их всех.

– Да, просила. Не знаю, что изменилось. Наверное, все из-за моего мальчика. Когда хочешь истребить целый народ, особенно думать не о чем. Беда приходит, когда начинаешь чувствовать. Я не знаю, зачем нам все это. Зачем все это им. Как ты считаешь, если мы отдадим все золото и серебро и поклянемся никогда не пленять андатов, они оставят наших детей в живых?

Он только вдох спустя понял, что она ждет ответа. И задумался.

– Нет, – ответил он. – Не оставят.

– Я тоже на это не надеюсь. Но как хорошо было бы! Только представь, что не приходится выбирать между их детьми и нашими.

– В том мире жилось бы лучше, чем здесь.

Будто сговорившись, они дружно переменили тему. Стали обсуждать заготовку припасов и смену сезонов, увлечение Эи лекарским ремеслом, маленькие подвиги женщин утхайема, оставшихся без мужей. Когда пришло время уходить, Маати нехотя поднялся на ноги. С тех пор как он проснулся, солнце скатилось по небу на две с половиной ладони. По земле протянулись тени. На обратном пути в библиотеку Лиат и Маати сначала держались за руки, потом просто шли рядом. Они вошли на знакомые тропинки. Брусчатка сменилась песком, песок – толченым гравием, сверкающим, как снег. На сердце у Маати становилось все тяжелей.

– Зайди, если хочешь, – пригласил он Лиат, когда они добрались до широких дверей библиотеки.

Вместо ответа она чмокнула его в губы, нежно пожала руку и направилась к себе. Он вздохнул и, переваливаясь, поднялся по ступенькам.

Семай сидел на низкой кушетке. Перед ним лежали три развернутых свитка.

– Кажется, я что-то раскопал, – сообщил он. – В записях Маната-кво упоминается грамматическая структура под названием «тройственный смысл». Если мы найдем ее описание, тогда, быть может, слова пленения зазвучат по-новому.

– Не зазвучат, – охладил его пыл Маати. – Если я правильно помню, все три символа требуют единства. Нельзя нарушить связь между ними.

– Ну, тогда мы застряли.

– Именно.

Семай встал и потянулся. Хруст его позвонков было слышно даже в другом конце просторной комнаты.

– Нам нужен кто-то, кто лучше нас понимает дело, – вздохнул Маати, опускаясь на стул с резной спинкой. – Дай-кво.

– Его с нами нет.

– Я вижу.

– Значит, нужно пытаться самим. Чем лучше подготовимся, тем быстрее дай-кво поймет, что к чему, и даст нам совет.

– А если он не приедет?

– Приедет, – сказал Семай. – Должен приехать.