Текст книги "Война среди осени"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

11

Нантани был одним из первых оплотов, основанных Второй Империей, когда та обратила взгляд на дальние заморские колонии. Дворец хая венчал нефритовый купол, цельный камень, которому воля давно забытого поэта придала форму. Когда купол согревали солнечные лучи, он издавал низкий мелодичный звон, и его звучный голос плыл над белеными стенами и синей черепицей крыш.

Синдзе случалось зимовать в Нантани, когда он покидал заснеженные западные поля, чтобы спокойно дождаться оттепели и потратить заработанные деньги. Здесь ему было знакомо все: запах моря, мягкая меловая почва под ногами, старик, который продавал колбаски с чесноком неподалеку от храма. Ни у кого в мире не было таких вкусных колбасок! Синдзя помнил, как плавно течет по городу великий солнечный звон. Только не ожидал, что купол запоет, когда дворец охватит пламя пожара.

Огонь полыхал повсюду. Клубы черного дыма катились вверх и застили небо. Разбитые в щепки двери косо висели на вырванных петлях. Ставни с грохотом хлопали на ветру. По дороге к пристани Синдзе и его людям не раз попадались на глаза темные вязкие пятна – кровью была залита земля, кровью вымазаны стены домов.

Город в сотню тысяч жителей пал за одно утро.

Баласар поделил войско на три части. Одна по широким улицам хлынула к дворцу хая, две других направились к библиотеке и дому поэта. Когда они уничтожили все три цели, медные рога протрубили сигнал к началу грабежа. Услышав его, гальты обезумели. Кто-то бросился в центр города, надеясь урвать богатую добычу. Остальные вламывались в первую попавшуюся лавку и хватали все – товары, золото, женщин. Солнце скатилось по небосводу всего на ширину человеческой ладони, а Нантани за это время превратился в ад из старинных легенд.

Рог протрубил во второй раз, и грабеж прекратился. И все-таки некоторые настолько потеряли рассудок от жадности или похоти, что не обратили внимания на сигнал. Их отвели к командирам, отняли награбленное и казнили пятую часть в назидание остальным. Войском правила дисциплина. Время хаоса закончилось. Теперь гальты принялись методично обирать город. Квартал за кварталом, улица за улицей они обыскивали все, не пропуская ни одного дома, подвала или кухни, пристройки или угольного сарая. Воины Синдзи шли впереди каждого отряда и срывающимися голосами выкрикивали, что Нантани пал, его жители отныне – подданные Гальта, а их имущество подлежит конфискации. Награбленное добро грузили в тачки и на телеги и свозили в одну огромную гору на пристани. Строптивых и непокорных убивали. Кое-кто пытался бежать. За ними могли погнаться, а могли оставить в покое – по прихоти завоевателей. Нефритовый купол почернел, но его скорбный плач все летел над городом.

Рядом с растущей горой трофеев Синдзя увидел шатер. Стены из холста хлопали на ветру, вверху колыхались знамена с Великим Древом и гербом Джайса. Синдзя и воины, которых послал за ним Баласар, направились к нему. У причалов покачивались корабли, готовые принять на борт все, что когда-то принадлежало Нантани, а теперь стало добычей Гальта. Баласар стоял у стола и разговаривал о чем-то с писцом, склонившимся над толстой учетной книгой. Генерал так и не снял доспех – стеганку из вышитого шелка толщиной в три пальца. Синдзя видел такие раньше. Доспех выдерживал удар копья или меча, однако владельцу приходилось таскать на себе половину собственного веса. И все же, когда Баласар заметил воинов и шагнул к ним навстречу, в его движениях не чувствовалось ни капли усталости.

– Почтенный Аютани, – сказал он, пожимая руку Синдзе, – пойдемте, я хочу с вами поговорить.

Синдзя изобразил позу стражника, который приветствует своего командира – не совсем подходящую, но достаточно простую, чтобы гальт понял ее смысл. Они подошли к низкому столику, где стояли открытая бутыль вина и пиалы из белоснежного тончайшего фарфора. Баласар отпустил слугу и сам разлил вино. Приняв чашу из рук генерала, Синдзя сел напротив него.

– Неплохо поработали, – заметил он, махнув свободной рукой в сторону города. – Умело спланировали, быстро управились.

Баласар поднял глаза, как будто впервые заметил улицы и склады. Уголки его губ тронула мимолетная улыбка. Вино было крепкое и избавило Синдзю от неприятного привкуса во рту.

– Да, у моих людей есть опыт, – согласился он. – Вашим, правда, пришлось труднее.

– Они все целы. Не припомню, чтобы когда-нибудь во время приступа у меня в отряде обошлось без потерь.

– Эта другая война, – ответил Баласар, и тут в глубине его светлых глаз мелькнуло что-то подозрительное. Генерал нервничал, хотя и напустил на себя беспечный вид.

Синдзя не преминул отметить эту любопытную перемену и решил держаться поосторожней.

– Я только хотел узнать, как они.

– Кто-то на них пожаловался?

– Вовсе нет. Их очень хвалят. Но ведь эта война совсем не похожа на то, чего они ждали.

– Вы правы. Они не думали, что приведется насиловать женщин, которые так похожи на их сестер, – кивнул Синдзя. – Правду сказать, я жду, что мы нескольких потеряем. Не знаю, как в Гальте, но у нас, как выведешь в первый поход отряд желторотиков, обязательно кто-то пропадет.

– Опыта маловато, – согласился Баласар.

– Я не о том, генерал. Что правда, то правда, враг всегда кого-нибудь срежет. Но я про другое. Всегда есть такие, у которых в голове туман от побасенок про героев. Сражения, почести, слава и прочая дребедень. И вот, когда они первый раз попадают в серьезную заваруху, у них открываются глазки. Половина этих молокососов только вчера свет увидела. Найдутся такие, кто поразмыслит хорошенько, да и уберется подобру-поздорову.

– И как же вы собираетесь с этим бороться?

– Отпущу на все четыре, – пожал плечами Синдзя. – Пускай бегут. Настоящего сражения мы пока не видели, но все еще впереди. И тогда пусть у меня лучше будет двадцать бойцов, чем тридцать трусов, которые только и ждут повода показать пятки.

Генерал нахмурил брови, но все же кивнул. С волнолома сорвалась шумная орава чаек. Перекрикивая прибой, птицы сделали круг над кораблями и снова опустились на старое место.

– Конечно, с вашего разрешения, генерал, – добавил Синдзя.

– Я не против, – ответил Баласар, глянув на него исподлобья. – Ступайте к ним и скажите, что я никогда не поднимаю оружия на своих. Но когда они оставят меня и мое войско, своими они уже не будут. Когда снова попадутся мне на глаза, путь не ждут пощады.

Синдзя поскреб щетинистый подбородок и мысленно улыбнулся.

– Прослежу, чтобы до них дошло, генерал. Может, на кого и подействует. Но если вы кого-то подозреваете, считаете, кто-то настроен против, лучше уж сразу их прикончить. В таком деле, как ваше, предателям не место.

Баласар кивнул и откинулся на спинку кресла.

– Похоже, мы друг друга поняли.

– Давайте начистоту, – сказал Синдзя, развел руками, открыв ладони, а затем положил их на стол. – Я наемник. Судя по этим горам шелков и сундукам из кедра, у вас есть чем мне заплатить. Если я дал повод считать, что между нами не все гладко, лучше выясним прямо сейчас.

Баласар усмехнулся. Улыбка вышла теплая: хороший знак.

– Вы хоть когда-нибудь говорите намеками?

– Если мне за это платят. У меня был случай, когда один человек, нанявший меня, решил, что мне очень пойдет дыра в животе. Не хочу снова доводить до этого. Вы меня в чем-то подозреваете?

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Да, – сказал Баласар, – подозреваю. Но вы не сделали ничего такого, за что вас хотелось бы повесить. По крайней мере, пока что. Поэт. Перед смертью он назвал вас, как близкого друга – Синдзя-кя.

– Жертвы часто обольщаются насчет родства с палачом, – ответил Синдзя, и у гальта хватило благородства, чтобы покраснеть. – Я понимаю ваше положение, генерал. Я долго жил в Хайеме. Вы моего прошлого не знаете, а если бы и знали, это бы вам не помогло. Я нарушал договоры, врать не стану. Но мне бы очень хотелось, чтобы мы относились друг к другу с должным профессиональным уважением.

Баласар вздохнул.

– Вы меня пристыдили.

– Не стану этим хвастать, если пообещаете, что не казните меня без особой нужды.

– Договорились. Ну, а ваши люди? Учтите, я сказал, что думал.

– Постараюсь им втолковать, – ответил Синдзя, сложил руки в жесте почтительного прощания и зашагал прочь, надеясь, что походка не выдаст слабости в коленях.

Не то чтобы его могли обвинить в толике здорового страха, но все же о гордости забывать не стоило. К тому же Синдзя готов был поклясться, что за ним кто-то следит. А потому он спокойно, никуда не сворачивая, шел по улицам мимо горящих домов и рыдающих жителей, пока не добрался до окраины города, где стоял его лагерь. Не у всех бандитов и вольных воинов Мати хватило духа грабить Нантани. Возле шатров собрались почти все, но Синдзя решил отложить разговор до позднего вечера.

Ночь была летняя, теплая, однако в лагере горели костры. Отсветы пламени алым золотом плясали на ткани шатров.

Воины молчали. Никто не пускался в хвастливое чванство, подобно гальтам. Правда, все было бы иначе, если бы у них за спиной горели серые дома Западных земель. Синдзя встал на импровизированный помост – доску, которую положили на стулья. Он хотел, чтобы его видел каждый. Воины, которых он послал посмотреть, нет ли кого поблизости, вернулись и приняли позы отрицания. Если генерал Джайс и приставил кого-то следить за ним, то его соглядатаи уже разошлись, а может, сидели среди его собственных воинов. Синдзя, как мог, постарался уберечься от первой напасти, а от второй защиты не было. Он поднял руки.

– С начала весны мы большей частью бродили по городам, – начал он. – Пришло лето, и вы увидели, что такое война. Я на такое не рассчитывал, это верно. Однако другой войны у нас нет. Благодарите богов, что оказались в ней на стороне сильного. И все-таки не думайте, что если все началось хорошо, это хорошо кончится. У нас впереди долгий путь.

Он вздохнул и переступил с ноги на ногу. Доска немного прогнулась под его весом. В костре треснуло полено, искры взметнулись вверх, будто огонь соглашался с его словами.

– Кто-то из вас уже сейчас подумывает, что неплохо было бы унести ноги. Не… Тихо! Захлопните рты! Не врите ни мне, ни себе. Многие из вас впервые узнали, чем пахнет битва. У кого-то в Нантани жили родственники и друзья. У меня, например. И все равно я хочу сказать вам одно: даже не думайте бежать. Сейчас наших друзей, гальтов, не остановить. Боги свидетели, ни в одном городе нет воинов, которым под силу с ними тягаться. Это правда. Но для любой армии есть кое-что похуже, чем другая армия. Мы стали частью несметного полчища. Посчитайте, их тысячи. Эти люди не могут везти с собой достаточно припасов и воды. Мы зависим от земель, через которые проходим. От предместий и городов. Дичи, на которую охотимся, деревьев и угля, которыми они топят свои печи на колесах. От воды, которую черпаем из рек.

– Если северные города решат уничтожить все съестное и сжечь деревья, так что нам придется тратить время на поиск припасов, если они отравят колодцы, чтобы мы не смогли отдалиться от рек, если они соберут небольшие отряды, чтобы распугать всю дичь и помешать нашей охоте, нас ожидают жестокие времена. Мы победили Нантани внезапностью. Второй раз это не повторится. Вот почему вы должны идти все вместе, со мной, и постараться это предотвратить. А кроме того, любого, кто покинет наши ряды, генерал Джайс изобьет, как дворнягу из предместья, и вспорет ему живот.

Синдзя помедлил и оглядел бесхитростные, полные отчаяния лица мальчиков, которых он увел из Мати. Он почувствовал себя старым. Такое с ним случалось редко, но сейчас годы навалились ему на плечи.

– В общем, не глупите! – сказал он и сошел с помоста.

Отряд ответил ему запоздалым и унылым гудением. Синдзя отмахнулся и направился к своему шатру. Над головой у него, там, где клочья дыма не заслоняли небо, поблескивали звезды. Повара готовили курятину с острым рисом. Синдзю жалили мошки, а кроме того, он с легким отвращением обнаружил, что Нантани оказался раем для клещей. Некоторое время он молча, сосредоточенно выдергивал насекомых из кожи и давил их ногтями. Близилась полночь, когда до лагеря долетел ревущий грохот. Потом наступила тишина. Купол все-таки рухнул.

Он задумался, кто из его воинов понял, что означает этот звук. Сколько из них догадались, что он дал им подробнейший план, как задержать гальтов, шаг за шагом. Сколько убегут и отправятся на север, думая, что всех перехитрили. И все-таки он выполнил поручение Джайса. Никто не мог бы с этим поспорить. Как знать, может, ему удастся вернуть доверие генерала хотя бы ненадолго. И, может быть, муж Киян придумает, как воспользоваться временем, которое Синдзя для них выиграл.

– Что же ты натворила, Киян-кя! – сказал он черному небу и северным звездам. – Сделала из меня политика.

– Высочайший, – Ашуа Радаани принял позу сожаления и отказа, – это… это безумие. Я понимаю, поэты встревожены, но вы должны признать: у нас нет ничего, что подтвердило бы их подозрения. Сейчас лето. Через несколько недель мы начнем убирать весенний урожай и засевать поля для осеннего. Люди, которых вы требуете… мы просто не можем отослать прочь столько работников.

Ота сдвинул брови. Его отец не потерпел бы такого ответа. Другой хай просто поднял бы руку, произнес речь, а может, всего лишь изобразил бы позу, требуя, чтобы ему повторили сказанное. Тогда люди, лошади, повозки зерна, сыра и солонины появились бы сами собой. Но это было не для Оты Мати, выскочки, который не завоевал трон, женился на трактирщице и родил только одного сына, и то больного. Нетерпение, точно рука, толкало его вон из черного кресла, но Ота заставил себя успокоиться. Он мило улыбнулся рыхлому, круглому человечку с пальцами, унизанными перстнями, и расчетливыми глазками.

– В таком случае пришлите мне своих охотников. Да и сами собирайтесь в путь. Поезжайте со мной, Ашуа-тя, и мы убедимся, есть ли в этих слухах доля правды. Если нет, вы лично расскажете всем об этом и успокоите двор.

Губы молодого человека исказило подобие улыбки.

– Вы очень добры, высочайший. Мои охотники к вашим услугам. Я посоветуюсь со своим распорядителем. Если мой дом сможет без меня обойтись, я почту за честь сопровождать вас.

– Я был бы рад, Ашуа-тя. Мы отправляемся через два дня. Я с нетерпением жду, когда вы к нам присоединитесь.

– Сделаю все возможное.

Они закончили аудиенцию обычными любезностями, а затем служанка проводила высокородного посетителя к выходу. Ота приказал подать чай, и пока слуга не вернулся, решил обдумать свое положение. Радаани пришлют ему с десяток охотников, значит, в отряде будет почти три сотни человек. Дом Сиянти предложил своих посыльных, они поедут дозором. Ни одно из семейств утхайема ему не отказало. Дайкани и старый Камау даже предоставили все, что он просил. Остальные же виляли, упирались, просили прощения, старались что-то выгадать. Чтобы их расшевелить, нужно было заручиться поддержкой Радаани.

Впрочем, если бы Ота надеялся, что Радаани согласятся, он бы встретился с ними в первую очередь.

Он догадывался, в чем причина. Он слишком долго нарушал правила игры и вот, получил по заслугам. Ему стоило бы оправдать надежды утхайема – соблюдать обычаи, наплодить выводок сыновей от десяти разных жен, подготовить ритуальную бойню, которая отмечает смену поколений, – и тогда его подданные повиновались бы ему с большей охотой. Вместо этого он своими же руками разрушил уважение к древним традициям. И теперь, когда он так в них нуждался, Ота почти раскаялся в том, что ими пренебрегал.

Принесли чай. Старик-слуга с длинной ухоженной бородой и мутным глазом подал Оте подушечку, на которой стояла пиала из чеканного серебра. Двигался он плавно, грациозно, как человек, чьи действия оттачивались годами. Он был старше Оты лет на двадцать и служил еще его отцу, а может, и деду. Возможно, подношение пиалы было для него предметом размышлений, смыслом жизни. От этой мысли в чае прибавилось горечи. И все же, благодаря старика, Ота постарался придать своей позе столько теплоты, сколько ему, хаю Мати, дозволялось уделить слуге, хотя бы даже вернейшему.

Допив чай, Ота встал и сделал повелительный жест. Один из нескольких десятков придворных бросился к дверям. Длинные шелковые одежды заструились за ним, точно вода.

– Теперь я могу найти для него время, – сказал Ота. – Мы встретимся в садах. И я не хочу, чтобы нас беспокоили.

Небо было серое, с оттенком слоновой кости, южный ветерок – теплым и нежным, словно сонное дыхание. Вишневые деревья одела зелень: розовые лепестки уже облетели, а плоды еще не налились алым. Кругом распускались летние цветы: розы, ирисы, желтые маки. В воздухе висел их густой аромат. Белый, мелкий, как соль, гравий дорожки хрустел под ногами. Маати сидел на краю каменного водоема и смотрел вверх, на фонтан. Там, на бронзовом барельефе, замерли гигантские, в два человеческих роста, фигуры богов. У их позеленевших ног извивались поверженные драконы хаоса. Вода прозрачной занавесью струилась по стене, а касаясь волос и поднятых в победном ликовании лиц, рассыпалась белой пеной. Ота сел рядом с другом на каменный парапет.

– Сила драконов не сломлена, – сказал Маати. – Видишь третьего слева? Он вот-вот укусит женщину за икру. А тот мужчина в конце? Вон тот, который вниз смотрит. Он пошатнулся.

– Никогда этого не замечал, – признался Ота.

– Надо построить еще один фонтан. Такой, где драконы побеждают. Просто чтобы люди помнили: война никогда не кончается. Это лишь кажется, что все позади. А на самом деле тебя всегда поджидает новая беда.

Ота кивнул, окуная руку в танцующую рябь. Серебристые и золотые карпы-кои метнулись к его пальцам и тут же отпрянули.

– Понимаю, ты злишься на меня, – сказал Ота. – Но я его не просил. Найит пришел ко мне сам. Он сам хотел поехать с нами.

– Лиат мне говорила.

– Он полсезона провел в селении дая-кво. Знает его лучше всех, кроме тебя и Семая.

Маати поднял на него глаза.

– Ты прав. Если все это – дело рук гальтов, если они освободили андата, тогда нам нужно защитить дая-кво. Но ведь быстрее будет привезти его сюда. Мы можем возвести укрепления здесь. Обучить людей. Подготовиться.

– А если дай-кво откажется ехать? Сколько он думал над письмом Лиат про то, что у гальтов появился свой поэт? Я известил его. Я отправил гонцов. Целый свет не может сидеть и ждать, когда дай-кво соблаговолит принять решение.

– Ты уже говоришь от лица всего света? – спросил Маати с едкой горечью, но за ней Ота угадал отчаяние и страх. – Если ты так хочешь ввязаться хоть в какую-нибудь войну, возьми одного из нас. Мы жили в селении, мы его знаем. Семай еще молодой. А меня можно привязать к седлу и отвезти туда. Только Найита оставь в покое.

– Он уже не ребенок, – возразил Ота. – Он может сам решать, как поступить. Я хотел ему отказать. Ради тебя, ради Лиат. Но ведь он бы меня не понял. Он уже не младенец в пеленках. Как мне было сказать, что я хочу его поберечь, потому что за него волнуется мамочка?

– А как насчет отца? – поинтересовался Маати, хотя в этой фразе не было и тени вопроса. – Известно ли тебе, высочайший, что сказал бы его отец?

В животе у Оты похолодело. Он вытер вспотевшую ладонь о рукав и только после спохватился, что это – жест простолюдина, портового грузчика, помощника повитухи, посыльного. Хай Мати должен был поднять руку, подозвать слугу, чтобы тот отер ему пальцы особым платком, которые ткут специально для этой цели, а потом сразу сжигают. Он почувствовал, что его лицо застыло, как будто превратилось в гипсовую маску. Ота принял вопросительную позу, требуя объяснений.

– К чему этот разговор? Разве мы говорим об отцах?

– Мы говорим о сыновьях, – сказал Маати. – О том, что ты собрал жалкую горстку сброда. Что утхайем, пытаясь удовлетворить прихоть хая, вытянул из домов утех последних развратников и пьяниц, да отхлестал их по щекам, чтобы они очухались немного и смогли сесть на лошадь. И с этими людьми ты отправляешься в поход, потому что решил, что гальты намерены прирезать дая-кво. Вот об этом мы говорим. И о том, куда ты втягиваешь Найита.

– Думаешь, я не прав?

– Я знаю, что ты прав! – Маати тяжело дышал. Его лицо залилось краской. – Я знаю, что на нас идут гальты. Армия матерых головорезов, которые делают кубки из черепов. Знаю, что ты отправил невесть куда Синдзю-тя со всеми воинами, у которых была хоть какая-то выучка. Если ты наткнешься на гальтов – тебе конец. И Найит погибнет вместе с тобой. Он еще мальчишка. Он еще решает, кто он такой, смысл жизни ищет. Да он…

– Маати. Я знаю, что здесь безопасней. И для меня, и для Найита. Но это ненадолго. Если мы потеряем дая-кво, его знания и библиотеку, то еще одна зимовка в Мати никого не спасет. Может, мы и до зимы не дотянем.

Маати отвернулся. Ота склонил голову и притворился, что не видит слез на щеках друга.

– Я его только нашел, – прошептал Маати. За шумом воды его было еле слышно. – Я только его нашел и не хочу, чтобы его отняли опять.

– Я о нем позабочусь, – пообещал Ота.

Маати сжал его руку. Ота не противился. Такие мгновения случались между ними нечасто. Сам того не желая, он почувствовал, что грудь сдавило что-то, похожее на грусть. Он положил свободную руку на плечо Маати. Тот снова заговорил, низким и густым от слез голосом, и Ота не мог больше отворачиваться.

– Мы оба – его отцы. Ты и я, – сказал Маати. – Мы о нем позаботимся. Правда?

– Конечно.

– Он вернется домой цел и невредим.

– Обязательно.

Маати кивнул. Это были пустые слова, они оба знали. Ота провел ладонью по редеющим волосам друга, стиснул ему руку в последний раз и встал. Он хотел что-то сказать на прощанье, но не мог подобрать правильных слов. Развернулся и медленно пошел во дворцы. Слуги и придворные столпились прямо у входа в сад, совсем как щенки, которых бросила мать. Ота привычно махнул рукой, отсылая их прочь. Скоро эта привычка уже не понадобится. Господин вестей притащил толстенную книгу, чтобы зачитать ему распорядок на весь оставшийся день и на день грядущий. А вот следующая страница оказалась девственно чиста. Через два дня он с каким ни на есть отрядом отправится в дорогу. Строить планы на это время было бессмысленно. Секретарь все читал и читал… Ота ласково отобрал у него книгу, закрыл и вернул обратно. Господин вестей умолк. Никто из придворных не посмел двинуться вслед за Отой.

Он быстрым шагом пронесся по дворцам, не обращая внимания на позы глубокого почтения, которые распускались повсюду, словно цветы. Ему не хватало времени на ритуалы и церемонии. Не хватало времени на традиции, которые он собрался защищать, рискуя жизнью. Он не знал, хорошо это или плохо. Шагая через две ступеньки, Ота поднялся по мраморной лестнице из нижнего дворца в свои покои. Киян там не было. Он прошелся по комнатам, перебрал бумаги на широком столе, который поставили здесь по его приказу. Карты, исторические хроники, списки с именами. Количество людей и повозок, дороги. Стол был похож на крысиное гнездо: горы книг, раскиданные листы. Перечитывая список домов и семей, которые обещали ему помочь, Ота не удержался от слабой улыбки. Полководец из него был такой же, как оловянных дел мастер, и все-таки он ввязался в это дело.

Он не помнил, когда взял карту, которую держал в руках. Взгляд пробежался по всем путям и тропам, которыми смог бы проехать отряд: он сам и люди, которых Маати назвал сбродом. Не в первый раз Ота пожалел, что в городе нет Синдзи. Взгляд опытного воина сейчас пришелся бы очень кстати. В ратном деле Ота был новичком, и чувствовал, что для новичка это дело гиблое. Отложив карту, он взял списки с именами и принялся изучать их так, будто в них скрывалась тайнопись. Он даже не заметил, как в покой вошли Киян и Эя. Просто поднял взгляд, а они уже были здесь.

Его жена держалась тихо и сдержанно, и все-таки он заметил, что губы у нее плотно сжаты, а подбородок словно бы окаменел. Седины в ее волосах стало больше, чем он себе представлял, когда о ней думал. И лицо стало как будто старше. На мгновение Ота очутился в Удуне, на постоялом дворе, который достался ей в наследство. Он сидел в трактире, слушал, как неуклюжая флейта наигрывает старинные, всем знакомые напевы, и размышлял, случайно ли красивая женщина с лицом, как у лисички, тронула его за руку, наливая вино. Из таких мелочей складывалась жизнь. Должно быть, что-то мелькнуло в его глазах, потому что лицо Киян смягчилось, а щеки порозовели. Эя повалилась на кушетку. Ота заметил, что с пальцев девочки пропали все перстни, а одета она скорее как дочь торговца, чем наследница хая.

– Ты прямо с ног валишься, Эя-кя, – заметил он и повернулся к жене. – Чем она занимается? Таскает камни на башню? И где ее украшения?

– Лекари не носят украшений, – ответила Эя так, будто он сморозил какую-то глупость. – Если кровь под оправу попадет, потом не вымоешь.

– Она весь день там провела, – сказала Киян.

– Сегодня привезли мальчика с раздробленной рукой, – объяснила Эя, не открывая глаз. – Вся рука в крови, кожа – лоскутами висит. Только в лавке мясника такое встретишь. Даже кости пальцев было видно. Дорин-тя обмыл руку и перебинтовал ее. Дня через два посмотрим, стоит ли резать.

– Посмотрим? – переспросил Ота. – Они что, с тобой советуются?

Он заметил, как темные глаза дочери блеснули в щелочках под прикрытыми веками.

– Дорин-тя скажет мне, что думает, и тогда мы будем знать, что делать.

– Она очень им помогла, – сказала Киян. – Няньки отсылают ее прочь, она возвращается. Они пытаются объяснить, что ей там находиться не подобает, но лекарям льстит ее внимание.

– Мне там нравится, – сонно пробормотала Эя. – Не хочу бросать. Хочу помогать им.

– И не нужно бросать, – сказал Ота. – Я с ними поговорю.

– Спасибо, папа-кя. – Эя зевнула.

– Быстро в постель, – сказала Киян, потрепав ее по колену. – Ты уже почти спишь.

Эя нахмурилась и заворчала, но все-таки поднялась. Она подплелась к Оте – настоящая усталость пополам с притворным изнеможением, – обвила его шею. Волосы у нее пахли уксусом, которым лекари протирают столы из черного сланца. Он обнял ее, чувствуя, как на глаза навернулись слезы. Его дочь, его маленькая девочка. Завтра он с ней встретится, а потом уедет одним богам известно в какую даль.

«Но у меня еще есть завтра, – сказал он себе. – Завтра я увижу ее. Это не последний раз. Еще не последний». Он поцеловал девочку в лоб и отпустил ее.

Эя прижалась к матери, получила еще одну порцию объятий и поцелуев, а затем ушла. Когда они остались одни, Киян тихонько высвободила листок из его пальцев и положила его на стол.

– Кажется, наказания не вышло, – заметил Ота. – Мы с тобой растим целительницу.

– Зато она видит, что приносит пользу. – Киян потянула его за руку, и они сели на кушетку. – Ей, конечно же, хочется самостоятельности. И она не воротит нос от работы, надо отдать ей должное.

– Надеюсь, этого ей хватит. У нее сильный характер. Боюсь, она не остановится, если даже он заведет ее на край пропасти.

Он знал, что Киян понимает скрытый смысл его слов: надеюсь, мы еще будем рядом, чтобы ее уберечь.

– Мы очень постараемся, любовь моя.

– Я вспомнил про Идаан.

Киян взяла его за руку.

– Эя – не твоя сестра. Она никогда не сделает того, что натворила Идаан. Но самое главное, что ты – не твой отец.

На него хлынули воспоминания: отец, которого он видел лишь однажды, сестра, которая подстроила убийство старика. Его семью уничтожили ненависть, насилие и жажда власти. Не удивительно, что теперь он видел их повсюду. Ота поднес руку жены к губам и вздохнул.

– Мне нужно к Данату. Я еще не заглядывал к нему. Пойдешь со мной?

– Он давно спит, милый. Мы с Эей зашли к нему по дороге сюда. Он не проснется до утра. А тебе придется найти для него другие истории. Все, что ты у него оставил, он сам прочитал. Если так пойдет и дальше, у нас ученый вырастет.

Ота кивнул и мысленно отмахнулся от упреков совести: услышав, что Данат спит, он почувствовал облегчение. Одной заботой стало меньше, пусть она была важнее всех прочих. К тому же у него остался день. По крайней мере, еще один.

– Как он?

– Цвет лица уже лучше. Правда, пока слаб. Жар прошел. По-прежнему кашляет. Не знаю, как будет дальше. И никто не знает.

– Он выдержит путешествие?

Киян развернулась к нему. Взгляд забегал по его лицу, как будто Ота был книгой, которую она пыталась прочитать. Руки замерли в позе вопроса.

– Я тут думаю о том, что вам делать.

– Если тебя убьют? – По голосу стало ясно, что она тоже об этом думала.

– Шахты. Если я не вернусь, бегите в шахты на севере. Семай поедет с вами, он знает их лучше всех. Возьми детей и столько золота, сколько сможешь увезти. Отправляйтесь в Западные земли. Где-то там служит Синдзя с отрядом. Они о тебе позаботятся.

– Ты посылаешь меня к нему? – тихо спросила Киян.

– Только если не вернусь.

– Ты вернешься.

– На всякий случай…

– На всякий случай, – согласилась Киян, взяла его за руку и добавила: – Между нами ничего не было. Мы с ним не…

Ота положил палец ей на губы, и она умолкла. Слезы стояли в его глазах, в ее глазах.

– Давай не будем начинать снова, – попросил Ота.

– Можно уехать всем вместе. Вчетвером. Запряжем самых быстрых лошадей…

– И поселимся у моря на Бакте, – продолжил Ота. – Мне нельзя уехать. Я должен защитить город.

– Понимаю. Но мне все равно нужно было предложить.

Ота опустил глаза. Он и не замечал, как постарели у него руки. Пальцы стали узловатыми, кожа потеряла упругость. Нет, это были еще не старческие руки, но уже и не руки юноши.

– Как странно, – задумчиво произнес он. – Столько лет я тянул эту лямку, столько мечтал о свободе. А сейчас, когда приходится тяжелей всего, когда рискую самым дорогим, оказывается, я не хочу ничего бросать. Как-то раз один человек мне сказал, что если есть выбор – сжать раскаленный уголь в руке или погубить целый город, – будешь из последних сил терпеть боль. Всякий порядочный человек так поступил бы на моем месте.

– Не оправдывайся, – сказала Киян.

– Я оправдываюсь?

– Да. Не стоит. Я на тебя не злюсь, и винить себя не за что. Все думают, что ты изменился, а ведь это и есть твое истинное лицо. У тебя не получалось быть хаем Мати, потому что до сих пор в этом не было нужды. Я все понимаю. Просто я сейчас до смерти напугана, любовь моя. Тут уж ничего не поделаешь.

– А вдруг Маати ошибается? Может, гальты сейчас грабят Западные земли, а Размягченный Камень пропал совсем не из-за них. Может, я приеду в селение, а меня там поднимут на смех и отправят восвояси.

– Он не ошибается.

Летнее солнце скрылось за вершинами гор. Огромные камни дворцовых стен потрескивали, отдавая тепло. В воздухе эхом затихшего голоса плавал аромат благовоний и погасших фитилей. По углам лежала тьма, тени словно бы обрели плоть, красные цвета гобеленов пропитались сумраком. Рука Киян лежала в его руке – теплая, слабая.