Текст книги "Я - не серийный убийца"

Автор книги: Дэн Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 15

На следующее утро главной новостью стало очередное убийство: Роджер Боуэн, местный житель, водитель грузовика, муж и отец, был найден разорванным на куски на улице перед собственным домом. Убийца даже и не пытался убрать тело, не говоря уже о том, чтобы его спрятать.

У мамы вид был такой, будто она хотела меня обнять – убедить меня или себя, что все будет хорошо. Вероятно, это и должны делать матери, и я чувствовал себя виноватым из-за того, что моя мама так поступить не могла. По ее взгляду я понимал, что ей хочется утешить меня и что она знает: я в ее утешениях не нуждаюсь. Я не грустил, просто размышлял. Я не переживал из-за того, что погиб человек, я чувствовал себя виноватым, что не смог остановить убийцу. Я спрашивал себя, почему это делаю: потому что хочу спасти людей или потому что хочу убить демона? И еще я спрашивал, имеет ли значение эта разница?

Позже мама спросила, не хочу ли я позвонить Максу. Я понимал, что надо это сделать, но не знал, что сказать, а потому и не стал звонить. Как никто не мог утешить меня, так и я не мог утешить никого другого – речь шла о сочувствии, а я в этом смысле был совершенно бесполезен. Наверное, я мог бы сказать: «Привет, Макс, я знаю, кто убил твоего отца, и отомщу ему – я его убью». Но я не идиот. Пусть социопат, но мне хватает ума понимать, что люди так друг с другом не разговаривают. Лучше держать язык за зубами.

Когда к вечеру субботы полиция очистила место преступления, там собрались соседи помянуть отца Макса. Похорон еще не было – судмедэксперты ФБР только приступали к вскрытию, и люди собрались, чтобы просто зажечь свечи и помолиться. Я бы предпочел наблюдать за домом Кроули, но мама заставила меня пойти. Она достала откуда-то две старые свечки, и мы поехали. Я удивился, когда увидел, сколько собралось народу.

Макс сидел на крыльце. С ним были его мать, сестра и родственники Боуэнов, приехавшие отовсюду, чтобы их утешить. Мне казалось, что люди, опасаясь серийного убийцы, захотят уехать из города, а не, наоборот, приехать сюда, но откуда мне знать? Видимо, эмоциональные связи толкают людей на глупые поступки.

К нам присоединилась Маргарет, и мы положили цветы на то место, где нашли тело, – там уже лежала целая груда. Кто-то стал класть цветы в память Грега Олсона, тоже семейного человека и все еще не найденного, но здесь цветов было меньше. Многие все еще придерживались мнения, что Олсон и сам виноват в чем-то. Здесь были миссис Олсон с сыном, они пришли, чтобы показать свою солидарность со всеми, но их сопровождали полицейские на случай, если кто-то затеет скандал.

Было холодно, и я хотел вернуться домой, чтобы продолжить наблюдение за Кроули, к тому же меня одолевала скука: мы ведь просто стояли со свечами в руках, и я не видел в этом никакого смысла. Этим ничего не достигнешь. Так мы не могли найти убийцу, защитить невинных, вернуть Максу отца. Мы просто стояли, переминались с ноги на ногу, смотрели, как язычки пламени капля за каплей растапливают наши свечи.

На соседском дозоре во дворе Кроули был хотя бы костер. Я и сейчас мог развести огонь – мы бы согрелись, стало бы светлее и… и был бы большой костер. Что само по себе немало. Я оглянулся вокруг – есть ли рядом что-нибудь для костра, но мама неожиданно потащила меня в другой конец толпы.

– Здравствуй, Пег, – сказала она, обняв миссис Уотсон.

Только что появилась Брук со своей семьей, все они плакали. Лицо Брук было мокрым от слез, и я с трудом удержался, чтобы его не потрогать.

– Привет, Эйприл, – отозвалась миссис Уотсон. – Какой ужас. Это просто… Брук, детка, возьми у меня цветы. Спасибо.

– Джон, ты покажешь, куда их положить? – быстро сказала мама, повернувшись ко мне.

Я пожал плечами.

– Идем, – буркнул я, и мы с Брук пошли сквозь толпу. – Хорошо, что я здесь, – сказал я отчасти в шутку, отчасти с беспокойством. – Найти, где тут большая груда цветов посреди улицы, очень трудно.

– Ты его знал? – спросила Брук.

– Макса?

– Его отца, – сказала она, вытирая глаза рукой в перчатке.

– Не очень хорошо, – сказал я.

Вообще-то, я знал его неплохо – крикливый, самоуверенный, готовый болтать о чем угодно, даже если понятия не имел о предмете. Я его ненавидел. Макс был от него в восторге. Ему будет лучше без отца.

Мы дошли до цветов, и Брук добавила к ним свои.

– А почему здесь две кучи? – спросила она.

– Одна в память того пропавшего человека – Грега Олсона.

Брук присела, вытащила один цветок из тех, что уже положила на дорогу, и шагнула к груде поменьше.

– Брук… – начал я и замолчал.

– Что? – Ее лицо потемнело. – Ты ведь не думаешь, что он убийца?

– Нет, просто я… Ты думаешь, от этого есть польза? Мы оставляем цветы на улице, а завтра он убивает еще кого-нибудь. Мы так ничего и не делаем.

– А я думаю, делаем, – возразила Брук, шмыгнула носом и вытерла красные глаза. – Я не знаю, что происходит, когда мы умираем, куда мы после этого отправляемся, но что-то ведь там должно быть? Небеса, иной мир… Может быть, они за нами наблюдают… не знаю… может, видят нас. – Она положила для Грега Олсона. – Если так, может, это поднимет им настроение: они будут знать, что мы их помним.

Она обхватила себя руками, дрожа от холода, и посмотрела куда-то вдаль.

– Макс помнит своего отца очень хорошо, – сказал я, – но это не поможет его вернуть. А как быть с остальными? Он убивал людей, о которых мы ничего не знаем, наверняка убивал. Если он спрятал тело Грега Олсона, то, вероятно, спрятал и тела других жертв. Если память важна, что тогда с ними происходит? Ведь никто даже не заметил их отсутствия.

Из глаз Брук снова потекли слезы.

– Это ужасно.

Ее лицо разрумянилось от холода, словно кто-то отхлестал ее по щекам. Глядя на нее, я сходил с ума, чувствовал, как учащается дыхание.

– Я не хотел тебя расстраивать, – сказал я, уставившись на свою свечу, прямо в сердцевину пламени.

«Вспоминай обо мне…»

Брук взяла еще один цветок из тех, что принесла, и положила отдельно от всех, начиная новую груду.

– Это для кого? – спросил я.

– Для других.

Я подумал о бродяге на дне озера. Что ему от того, что какая-то дурочка положила цветок на асфальт? Он все равно остается там, а человек, который бросил его в воду, продолжает убивать, и этот цветок не поможет жертве и не остановит убийцу.

Собираясь уйти, я развернулся, но кто-то прошел мимо меня и положил еще один цветок рядом с тем, что оставила Брук. Я замер, уставившись на перекрещенные стебли на асфальте. Еще мгновение – и к ним присоединился третий цветок.

Казалось, все понимают смысл происходящего. Так стая птиц срывается в небо, они разворачиваются, пикируют, парят без всякой команды – просто знают, что нужно делать, словно у них общий мозг. Что случается с остальными птицами – теми, кто не чувствует сигналов и продолжает лететь прямо, когда вся стая делает поворот?

Я услышал знакомый голос и поднял голову – это появился мистер Кроули. Рядом шла Кей, и они разговаривали с кем-то всего в десяти футах от меня. У мистера Кроули по лицу текли слезы, как у Брук и у всех остальных, кроме меня. Герои в романах сражаются с отвратительными демонами, у которых глаза красные, как горящие угли. Глаза моего демона были красны от слез. Я осыпал Кроули безмолвными проклятиями – не потому, что его слезы были притворными, а потому, что он плакал по-настоящему. Я проклинал его за то, что он показывал мне (каждой своей слезой, каждой улыбкой, каждой эмоцией), что фрик – это я. Он был демоном, который убивает по прихоти. Он разодрал в клочья отца моего единственного друга, оставил его на замерзшей дороге и при этом чувствовал себя лучше, чем я. Он был ужасен и противоестествен, но он здесь как дома, а я нет. Я был настолько далек от остального мира, что, когда повернулся к мистеру Кроули, между нами оказался демон.

– Ты здоров?

– Что? – переспросил я.

Этот вопрос задала Брук, которая как-то странно на меня смотрела.

– Я спросила: ты здоров? Ты скрежетал зубами – вид у тебя такой, будто ты хочешь кого-то убить.

«Пожалуйста, помоги мне», – безмолвно умолял я ее.

– Я в порядке.

«Я не в порядке, я и в самом деле готов убить кое-кого и не уверен, что потом сумею остановиться».

– Я в порядке, – повторил я. – Давай возвращаться.

И я пошел к маме, Брук шла рядом со мной, глубоко засунув руки в карманы. Через каждые несколько шагов она поглядывала на меня.

– Уже можно идти? – спросил я маму.

Она удивленно повернулась ко мне.

– Хочу еще немного побыть здесь, – сказала она. – Я не поговорила с миссис Боуэн, а ты не повидался с Максом и…

– Пожалуйста, поедем.

Уставившись в землю, я чувствовал, что все смотрят на меня.

– Мы положили цветы в другую кучу, – сказала Брук, прерывая неловкое молчание. – Там клали цветы в память о мистере Боуэне и мистере Олсоне, но положили цветы и в память о неизвестных нам жертвах. На всякий случай.

Я посмотрел на нее, и она улыбнулась в ответ, едва заметно и… что-то тут было еще. Откуда я мог знать? Я ненавидел ее в эту минуту, ненавидел себя и весь мир.

Люди глазели на меня, а я не понимал, на кого они смотрят – на человека или на монстра. Я и сам уже не был уверен, кто я.

– Хорошо, – сказала мама, – сейчас поедем. Рада была тебя повидать, Пег. Маргарет, пожалуйста, передай наши соболезнования Боуэнам.

Мы пошли к машине, я тихо сидел на холодном заднем сиденье, потирая ноги. Мама завела машину и включила печку, но, прежде чем стало тепло, прошло несколько минут.

– Вы замечательно поступили, что начали класть цветы еще в одно место, – сказала мама, когда мы проехали полпути.

– Не хочу об этом говорить, – пробормотал я, чувствуя, что погружаюсь во мрак.

Темные мысли пожирали меня, как личинки – труп, и я не знал, как это остановить. Я хотел убить мистера Кроули, но никого больше. Монстр пребывал в недоумении, он сотрясал мой разум, словно заключенный – прутья решетки. Он нашептывал и ревел, постоянно упрашивал меня охотиться, убивать, кормить его. Ему хотелось, чтобы страх нарастал. Хотелось верховодить. Насадить на кол голову моей мамы, а рядом голову Маргарет и Кей. Хотелось привязать Брук к стене, чтобы она кричала только для нас двоих. За последние недели я несколько раз приказывал ему замолчать, грозил покалечить себя и его, но он был сильнее. Я чувствовал, что теряю контроль над собой.

Остаток пути мы проехали молча, а когда добрались до дому, я насыпал себе полную тарелку хлопьев и включил телевизор. Подошла мама и выключила его.

– Думаю, нам надо поговорить.

– Я же сказал, что не хочу…

– Знаю, что ты сказал, но это важно.

Я встал и пошел на кухню.

– Нам не о чем говорить.

– Вот именно об этом я и хочу поговорить, – сказала она, глядя на меня с дивана. – Убит отец твоего лучшего друга… семь человек убиты за четыре месяца, а ты реагируешь на это как-то не так. С Рождества почти ни слова мне не сказал.

– Я тебе с четвертого класса почти ни слова не сказал.

– Так, может, уже пора? – спросила она, вставая. – Тебе совсем нечего сказать ни о Максе, ни об отце – хоть о чем-нибудь? Да бога ради! В городе орудует серийный убийца, а это твоя любимая тема. Пару месяцев назад ты только об этом и говорил, а теперь словно онемел.

Я встал так, чтобы она не видела моего лица, и продолжал есть хлопья.

– Не убегай от меня, – сказал она, следуя за мной в кухню. – Доктор Неблин рассказал мне о твоем последнем визите к нему…

– Доктор Неблин мог бы держать рот на замке, – заметил я.

– Он хочет тебе помочь, – возразила мама. – И я пытаюсь тебе помочь. Но ты не даешь нам это сделать. Знаю, ты ничего не чувствуешь, но скажи хотя бы, о чем ты думаешь…

Я изо всех сил запустил тарелку с хлопьями в стену – она разбилась. Молоко разлилось, хлопья разлетелись по кухне.

– Что, по-твоему, черт возьми, я могу думать? – закричал я. – Ты представь, каково это – жить с матерью, которая считает тебя роботом? Или горгульей? Ты думаешь, можно говорить что угодно – мне все как с гуся вода? «Джон – псих! Дашь ему по физиономии – он ничего и не почувствует!» Ты думаешь, я не могу чувствовать? Нет, мамочка, я все чувствую: каждый удар, каждый крик, каждый шепот у меня за спиной, и я готов отдать все это тебе, если нужно, чтобы до тебя дошло!

Я шарахнул кулаком по столу, схватил еще одну тарелку и швырнул в стену. Потом бросил ложкой в холодильник, взял кухонный нож и хотел кинуть и его, но вдруг заметил, что мама оцепенела, лицо у нее стало бледным, глаза расширились.

Ей было страшно. Не просто страшно – она боялась меня. Я вызвал у нее страх.

Я почувствовал, как по телу прошла нервная дрожь – словно удар грома, порыв ветра. Я весь горел. Меня потрясла сила этого чувства – чистой, незамутненной эмоции.

Вот оно. Вот чего я не чувствовал никогда прежде – эмоциональной связи с другим существом. Я пробовал быть добрым, пробовал любить, дружить, говорить, делиться, подглядывать, но все без толку До этого момента. Пока не попробовал страх. Я чувствовал ее страх каждой клеточкой своего тела, словно электрический гул, и впервые жил. Мне нужно испытывать это снова и снова, иначе это желание сожрет меня заживо.

Я поднял нож. Она вздрогнула и подалась назад. Я снова ощутил ее страх, теперь уже сильнее. В полной гармонии с моим телом. Это было течение жизни, которое вызывал не только страх, но и упоительное ощущение власти. Я взмахнул ножом, и ее щеки стали белыми как простыня. Шагнул к ней, и она съежилась. Мы были связаны. Я управлял ее движениями, словно в танце. В эту минуту я, наверное, понял, что такое любовь, – два разума, слитые воедино, два тела в гармонии, две души как абсолютное целое. Я жаждал сделать еще шаг, вынудить ее реагировать. Мне захотелось найти Брук и зажечь в ней такой же страх, выжигающий изнутри. Я хотел почувствовать это великое единение.

Я не шелохнулся.

Это был не я.

Монстр так плотно обвился вокруг меня, что я не мог сказать, где кончается он и начинаюсь я. Но я все еще был где-то здесь. Рядом.

«Еще!» – вопил он.

Стена была разрушена, клетка монстра уничтожена, но руины еще остались, и я каким-то образом снова нащупал эту стену. Я стоял среди руин жизни, которую методично возводил долгие годы, – жизни, которая никогда не доставляла мне удовольствия, потому что я ограждал себя от удовольствий, но той жизни, которую я все же ценил, какой бы она ни была. Я ценил идеи, на которых она основывалась. Правила.

«Ты – зло, – сказал мне внутренний голос. – Ты – мистер Монстр. Ты – ничто. Ты – это я».

Я закрыл глаза. Теперь монстр назвал себя – украл имя у Сына Сэма, назвавшего себя в письме в газету Мистером Монстром. Он умолял полицию немедленно пристрелить его, чтобы он больше никого не убил. Сам он не мог себя остановить.

Но я мог. Я – не серийный убийца.

И я положил нож.

– Извини, – сказал я. – Извини, я накричал на тебя. Извини, я тебя напугал.

Ее страх вышел из меня, упоительная радость взаимосвязи исчезла, звено оборвалось. Я снова был один. Но оставался самим собой.

– Извини, – повторил я и вышел из кухни.

Миновал коридор и закрылся у себя в комнате.

Я отчаянно цеплялся за тающую возможность владеть собой, но монстр никуда не делся, он все еще был силен и взбешен как никогда. Я его победил, но знал – он снова вырвется на свободу, и не был уверен, что смогу его одолеть в следующий раз.

Вот как Сын Сэма закончил свое письмо: «Пусть эти мои слова преследуют вас: „Я вернусь! Я вернусь!“»

Глава 16

Новый год прошел без происшествий – по телевизору показывали фейерверки, в супермаркете обнаружили поддельное шампанское. И больше ничего. Мы отправились спать. Встало солнце. Мир не изменился, только стал старше. Еще один шажок, сделанный к концу времен. Что тут праздновать?

В эти дни я почти ничего не делал – только наблюдал за мистером Кроули, выглядывая из своего окна днем и заглядывая в его окна по вечерам. Как-то раз, помогая ему во дворе, я украл ключ от подвала и засунул в маленькую дырочку в подкладке куртки. Я знал, что они делают, вплоть до минуты, знал в мельчайших деталях план дома. Вскоре они вместе уехали за покупками (ей нужна была какая-то бакалея, ему – новый кран для раковины), и, пока они отсутствовали, я проскользнул в дом через подвал. Там было много всякого старья. Лестница вела в комнаты наверху. Я увидел кресло, в котором он смотрел телевизор, кровать, на которой они спали. И засунул записку под подушку.

ДОГАДАЙСЯ КТО

В пятницу утром пятого января в морг привезли отца Макса – вымытого и обследованного. Его вынесли из полицейского фургона в трех белых мешках. Кроули располосовал его, а потом разорвал пополам, и я знал, что ФБР, видимо в поисках улик, искромсало его еще больше. Я стоял на краешке ванны и смотрел из окна, как коронер Рон и кто-то в фэбээровской фуражке несут мешки в бальзамировочную. Вышли мама и Маргарет, вчетвером они поговорили о чем-то, пока происходила передача тела и подписывались бумаги. Вскоре коронер и фэбээровец вернулись в свою машину и уехали. Внизу подо мной щелкнул и ожил вентилятор, и я закрыл окно.

Мама поднялась по лестнице – вероятно, хотела перекусить, прежде чем приступить к работе. Я быстро вернулся в свою комнату и запер дверь. Я избегал маму с того самого дня, когда напугал ее. Удивительно, но, судя по шагам, она прошла мимо кухни, ванной, постирочной и даже мимо своей спальни. Дошла до конца коридора и постучала в мою дверь:

– Джон, можно к тебе?

Я ничего не ответил – смотрел в окно на дом Кроули. Он был в гостиной – я видел включенный свет и синеватое мерцание телевизора на занавеске.

– Джон, мне нужно с тобой поговорить кое о чем, – снова сказала мама. – Предлагаю мир.

Я не шелохнулся. Она вздохнула и села на пол в коридоре.

– Послушай, Джон, – начала она. – Я знаю, у нас были нелегкие времена – много чего было. Но мы ведь по-прежнему вместе? Я хочу сказать, мы с тобой единственные в семье, кто сумел остаться вместе. Даже Маргарет живет одна. Знаю, мы не идеальны, но… мы все же семья, и у нас никого нет, кроме друг друга.

Подвинувшись на кровати, перевел взгляд с окна на тень под дверью. Кровать скрипнула, когда я пошевелился, – очень тихо, но я понял, что мама услышала. Она заговорила снова:

– Я много говорила с доктором Неблином о том, что ты чувствуешь и что тебе нужно. Я бы хотела вместо этого поговорить с тобой, но… понимаешь, нам нужно попробовать. Я знаю, это нелепо, но… Джон, я знаю, ты любишь помогать нам бальзамировать, и я знаю, ты изменился, когда мы запретили тебе делать это. Доктор Неблин считает, что тебе это нужно в гораздо большей степени, чем я думала. Он говорит, это может принести тебе пользу. Ты прежде был… намного сдержаннее, так что, может, он прав и это тебе поможет. Не знаю. К тому же это единственное время, которое мы проводим вместе, так что я подумала… Значит, тело мистера Боуэна привезли, и мы собираемся начать… если хочешь помочь – мы тебя ждем.

Я открыл дверь. Мама быстро поднялась, и, когда она вставала, я обратил внимание, что в волосах у нее больше седины, чем мне казалось.

– Ты уверена? – спросил я.

– Нет, – ответила она. – Но я готова попробовать.

– Спасибо.

– Но сначала ты должен запомнить несколько правил, – сказала мама, когда мы спускались по лестнице. – Правило первое: ты никому не должен об этом рассказывать, кроме, может быть, доктора Неблина. В особенности ты не должен говорить об этом Максу. Правило второе: ты будешь делать только то, что мы тебе говорим. Правило третье… – Мы дошли до бальзамировочной и остановились перед дверью. – Это тело сильно искалечено, Джон. Мистер Боуэн был разорван пополам, и большая часть внутренних органов отсутствует. Если ты чувствуешь, что тебе это будет тяжело, – бога ради, уходи… Я хочу тебе помочь, а не травмировать на всю жизнь. Докажи, что я могу тебе доверять, Джон. Пожалуйста.

Я кивнул, и какое-то время мама пристально смотрела на меня. В глазах ее была смесь печали и решимости. Я спрашивал себя, видит ли она через мои глаза, как через окна, темноту, что у меня внутри, видит ли обитающего там монстра? Она открыла дверь, и мы вошли.

Тело Роджера Боуэна, разъятое на две части, лежало на бальзамировочном столе, и между верхней и нижней частью оставалось пространство в пять или шесть дюймов. На груди зияла громадная Y-образная рана: с двух сторон от плеча до грудины и вниз по центру до того места, где была поясница. Рассеченные ткани сшили на скорую руку, как старое лоскутное одеяло. Маргарет стояла у другого стола, сортируя внутренние органы из мешка, привезенного с экспертизы, и готовилась прочистить их с помощью троакара.

Я снова был дома. Инструменты на стенах висели на своих местах, бальзамировочный насос послушно стоял на столе, формальдегид и другие препараты ярких цветов разместились вдоль стены. Я снова чувствовал себя как дома – очистка, дезинфицирование, накладывание швов, закупорка. Лицо его было исцарапано, челюсть сломана, но мы восстановили ее с помощью пластилина и подкрасили гримом.

Мы работали, а я думал о Кроули, о том, как он упал на землю, убив Боуэна. Он слишком долго ждал и пошел убивать в самый последний момент. Но в этом была своя логика: чем больше времени проходило между убийствами, тем труднее было его вычислить. К тому же за это время напряжение в обществе несколько спало. Люди снова забывали об осторожности. Но на этот раз он слишком долго откладывал и едва успел заменить выходящие из строя органы и вернуться к жизни. Хуже того, у этого убийства был свидетель (я), которого он едва не схватил, но был вынужден дать мне уйти. Этой слабостью я, казалось, мог воспользоваться. Вот только как?

Фактор страха всегда присутствовал – он не хотел быть обнаруженным, но теперь, безусловно, оказался обнаруженным и к тому же в обличье демона. Теперь он знал, что тот, кто посылает ему письма, не блефует.

Но, наблюдая за ним в ту ночь, я увидел нечто большее, чем страх: то, как демон функционирует биологически. Я уже предполагал, что его тело разваливается на части, но не понимал, насколько он близок к гибели. Если он мог умереть, выжидая слишком долго, то не было нужды убивать его – нужно просто не позволить ему восстановиться, чтобы он умер сам. Рана в животе, пуля в плече – с такими вещами он мог справляться за считаные секунды. Но с его внутренними органами дело обстояло иначе. Когда они прекращали функционировать, он не мог жить. Нужно сделать так, чтобы его органы перестали функционировать раз и навсегда.

Поглядывая на фотографию, мы с мамой закончили восстанавливать лицо, а потом перешли к бальзамированию. Тело было слишком повреждено, чтобы бальзамировать его обычным способом, – это усложняло и одновременно упрощало нашу работу. Плюсом было то, что требовалось привести в порядок только половину тела – ту, что предназначалась для обзора: верхняя часть будет одета и предъявлена публике, тогда как нижнюю вместе с внутренними органами предполагалось аккуратно сложить в два больших пластиковых мешка и упаковать в гроб так, что их никто не увидит. Как бы ни умер человек, заглядывать в гроб я не советую. И хотя бальзамировщики готовят к похоронам все тело, презентабельной надо сделать лишь его часть. Если что-то выглядит неприглядно до бальзамирования, высока вероятность, что эту часть вообще не стоит выставлять напоказ.

Ну а трудность состояла в том, что нам приходилось вводить бальзамирующий состав в три места: в правое плечо и в обе ноги. Мы сделали все, что могли, чтобы закупорить большие кровеносные сосуды, прежде чем начать закачивать коагулянт для закупорки малых, потом мама стала замешивать коктейль, точно рассчитав объем составляющих и ароматизаторов, которые нужно было добавить в формальдегид. Я приподнял дренажную трубку, и мы смотрели, как из тела выходят кровь и желчь.

Маргарет подняла голову на вентилятор, вращавшийся на потолке прямо над нами:

– Надеюсь, этот вентилятор не подведет нас.

– Давайте-ка выйдем отсюда, – сказала мама. – Мы заслужили передышку.

День клонился к вечеру, и температура была ниже нуля, поэтому мы перешли в часовню, а не на парковку и расслабились на скамейках, обитых кожзаменителем. Тело тем временем медленно бальзамировалось в соседнем помещении.

– Хорошая работа, Джон, – похвалила мама. – Ты просто молодец.

– Верно-верно, – подтвердила Маргарет, закрывая глаза и массируя виски. – Мы все молодцы. Когда я сталкиваюсь с такими случаями, хочется все бросить и купить джакузи.

Мама и Маргарет потянулись и вздохнули. Они устали и ближе к окончанию процесса испытывали облегчение. Но я горел желанием продолжать. Работа такого рода все еще очаровывала меня: здесь требовалось тщательное внимание к деталям, подлинное мастерство, точность на каждом этапе работы. Всему этому меня научил отец, когда мне было всего семь лет, – он показал мне инструменты, сообщил их названия, научил меня быть почтительным в присутствии мертвых. Именно это почтение, согласно семейной легенде, и свело когда-то вместе наших родителей – двух мастеров похоронных дел, которые отчаянно нуждались в обществе живого человека и оба находились под впечатлением почтения к мертвым. Они считали свою работу призванием. Относись хоть один из них к живым хотя бы вполовину так же хорошо, как к мертвым, они, возможно, все еще были бы вместе.

Я снял фартуки, выйдя в приемную, увидел Лорен. Она скучала: делать ей было нечего, и она играла в «Сапера» на компьютере, дожидаясь пяти часов. До пяти оставалось шесть минут.

– Они позволяют тебе помогать им? – спросила Лорен, не отрываясь от монитора, в свете которого ее лицо становилось бледным, словно призрачным. – Я никогда не могла этим заниматься. Здесь, в приемной, гораздо лучше.

– Как это ни иронично звучит, но тут обстановка гораздо менее живая, – заметил я.

– Это верно. Давай сыпь мне соль на рану, – подбодрила меня Лорен. – Думаешь, мне нравится проводить здесь целый день, ничего не делая?

– Тебе двадцать три, – ответил я. – Ты можешь заняться всем, чем душа пожелает. Вовсе не обязательно торчать здесь.

Она щелкала по квадратикам на маленьком минном поле, помечала некоторые флажками, осторожно проверяя пространство вокруг. Но попала на заминированный квадратик, и экран взорвался.

– Ты не ценишь, что имеешь, – сказала она наконец. – Мама иногда бывает старой каргой, но ты ведь знаешь, она любит тебя. Любит. Не забывай этого.

Она уставилась в окно. На улицу уже опускались сумерки, и дом мистера Кроули зловеще темнел среди снега.

– Дело не в любви, – выговорил я наконец. – Мы просто делаем то же, что и всегда, и так живем потихоньку.

Лорен повернулась ко мне.

– Любовь – это единственное, что имеет значение, – сказала она. – Я с трудом выношу мать, но это потому, что она изо всех сил пытается нас любить, удержать всех вместе, передать нам бизнес. Мне много лет понадобилось, чтобы это понять.

Порыв ветра за окном ударил в окна, гулко завыл в щелях передней двери.

– А как насчет отца? – спросил я.

Она задумалась:

– Наверное, мама любит тебя так сильно, что это может компенсировать его отсутствие. И я тоже тебя люблю.

Часы показывали пять, и Лорен встала. Я подумал, а который теперь час там, где живет отец.

– Слушай, Джон, почему бы тебе не заглянуть ко мне как-нибудь? Поиграли бы в карты, посмотрели фильм или еще что-нибудь. Ну, что скажешь?

– Да, конечно, – промычал я. – Загляну как-нибудь.

– До встречи, Джон.

Она выключила компьютер, надела куртку и вышла на ветер. Сквозь открытую дверь в комнату ворвался ледяной воздух, и Лорен не без труда закрыла за собой дверь.

Я пошел наверх, думая о том, что она сказала: любовь может быть силой, но в то же время она и слабость. Такой слабостью она была у демона.

И я знал, как ею воспользоваться.

У себя в комнате я схватил айпод, к которому не прикасался с Рождества, сел на велосипед и покатил в «Радио шэк». [29]29
  «Радио шэк»– сеть магазинов, продающих электронику.


[Закрыть]От дурацкого подарка отца наконец-то могла быть хоть какая-то польза.

Начав шпионить за мистером Кроули, я хотел найти у него слабость. Теперь я знал целых три, и все вместе они давали мне шанс. Я тщательно все обдумывал, крутя педали и чувствуя, как лицо колет мелкая изморозь.

Первая его слабость: страх, что все раскроется, поэтому он так долго выжидал между убийствами, откладывая до последнего момента, – я видел, как это случилось с ним, видел, что этот «последний момент» становится все более и более опасным. Я решил, что дело тут объяснялось не страхом, – он избегал убийств так, словно ненавидел их, словно ему это было невыносимо, и оттягивал очередное убийство до тех пор, пока биологическая необходимость не вынуждала его пойти на крайние меры. Я был уверен, что следующее убийство он совершит, находясь на краю пропасти, в последнее мгновение перед смертью. Мне даже не придется подталкивать его – достаточно не дать отползти назад.

Из этого проистекала и вторая слабость: его тело разрушалось скорее, чем он успевал его латать. В ночь убийства отца Макса он был почти мертв, и, если бы не только что убитый человек, он, вероятно, не выжил бы. Если мне удастся отвлечь его от охоты и заманить куда-нибудь, где он не сможет никого найти, он, возможно, вообще не восстановится. Я представил отчаянные поиски, во время которых он не успевает вовремя найти жертву, покрывается испариной, изрыгает проклятия и в конце концов превращается в кипящую лужу вязкого вещества, похожего на чернила.

Я остановился перед «Радио шэк», прислонил велосипед к стене и вошел внутрь.

– Мне подарили это на Рождество, но у меня такой уже есть, – сказал я, достал вскрытую коробку с айподом и положил ее перед продавцом.

На самом деле никакого айпода у меня раньше не было, но, подумал я, так будет убедительнее. Я должен был провернуть это дело.

– Могу я его сдать?

Продавец взял коробку в руки.

– Но ее уже открывали, – возразил он.

– Это мама открыла, – сказал я, нагромождая одну ложь на другую. – Она не знала, что не надо. Но айподом никто не пользовался – она только включила его секунд на десять, и все. Может быть, его можно обменять?

– А чек у вас сохранился?

– К сожалению, нет, – покачал я головой. – Это был подарок.

Я стоял неподвижно, мысленно внушая продавцу сказать «да». Наконец он поднес сканер к штрихкоду и посмотрел на экран.

– Могу вернуть вам его стоимость частично, – предложил он. – Хотите подарочную карту?

– Нет, не надо. Я подыщу что-нибудь прямо сейчас, – сказал я.

Продавец кивнул, и я двинулся в отдел, где продавались навигаторы. Все должно получиться. Я не сомневался, что таким образом мне удастся убить Кроули: отвлекать его достаточно долго, чтобы он не смог остановиться и умер. Однажды я уже видел, как его тело почти отказалось ему служить, и не сомневался, что это случится снова. И я знал идеальный способ отвлечения – его третья слабость. Любовь. Ради жены он сделает что угодно – я видел, как он отвечал на ее телефонный звонок и разговаривал с ней в самый разгар атаки. Если последует еще один вызов и кто-то по телефону сумеет убедить Кроули, что его жене грозит смертельная опасность, он бросит все и кинется ей на помощь.