Текст книги "Зловещее Проклятие"

Автор книги: Деанна Рэйборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 10

По молчаливому соглашению мы снова собрались в гостиной, где из-за надвигающегося шторма в камине разожгли огонь. Шторы были опущены, чтобы не дать стучать дождю, но, казалось, беспокойство охватило группу. Хелен пришла в себя после обморока и устроилась на диване с пледом на коленях. Каспиан исчез и вернулся через несколько мгновений с Гекатой, уронив кошку на колени матери. Животное несколько раз потянулось, разминая когти, прежде чем сложить лапы и принять позу осторожного покоя на коленях своей хозяйки.

– Спасибо, дорогой, – пробормотала Хелен Каспиану. Он улыбнулся ей нежной улыбкой, а затем опустил голову, словно смущенный тем, что его поймали на акте доброты.

Остальные молчали, прислушиваясь к тиканью часов и потрескиванию огня в камине. Через некоторое время снова появилась миссис Тренгроуз, возглавляя Дейзи и еще одну служанку, несущих тарелки с бутербродами, хлебом с маслом и чашками дымящегося говяжьего бульона. Были также чайники с крепким черным чаем, и миссис Тренгроуз подала знак горничным обслуживать присутствующих.

– Имейте в виду, вы должны выпить по чашке говяжьего бульона. Он поддерживает, восстанавливает силы, препятствует, чтобы кто-то поддался шоку, – обратилась она к нам.

– Крепкий напиток, вы имеете в виду, – вставила Мертензия.

Она сидела на диване рядом с Хелен, не касаясь невестки, с любопытством следя за ней. Какой бы испуг Мертензия не испытала во время сеанса, она, похоже, решила прийти в себя. Я хорошо знала потребность объяснять необъяснимое. Легко забыть вещи, ждущие в темноте, когда согреешься на свету. Но напряженное выражение ее лица заставило меня задуматься, не испугалась ли она больше, чем хотела вспоминать.

– Мертензия! – резко окликнул ее племянник.

Его тетя пожала плечами, и Хелен вздрогнула.

– Не обращай внимания, Каспиан. Я в самом деле пью больше, чем следует. Это единственное, что успокаивает мою головную боль. – Она замолчала, позволив своим словам повиснуть в воздухе.

– Как бы то ни было, никто не может отрицать: произошедшего сегодня вечером достаточно, чтобы нарушить самую крепкую конституцию, – спокойно сказал Малкольм. – Признаюсь, я сам был поражен.

Красивый рот Каспиана изогнулся от презрения.

– Поражен! Вы выглядели так, как будто увидели призрак. То есть… – он резко остановился, теплый румянец накрыл его щеки. – Вы ведь этого не ожидали? – требовательно спросил он. – Вы смеялись, думая, что мамины таланты – это шутка, но теперь она смеется над вами, когда вызвала что-то.

– Что-то? Или кого-то? – тихо спросила Мертензия.

Тишина окутала комнату, за исключением звука потрескивающего огня, восходящего ветра и Стокера, счастливо жующего кусок пирога, который он раскопал за бутербродами. Я сделала строгое лицо, но на самом деле знала, что лучше не связываться с ним, когда он потворствует своей страсти к сладкому.

– Полагаю, Розамунда играла на клавесине? – спросила я Малкольма.

Он повернулся ко мне с удивлением.

– Почему вы спрашиваете? Да. Она была весьма искусна. Старомодное времяпрепровождение для современной девушки. Она не переставала высмеивать себя, но отказывалась бросить. Розамунда могла быть довольно упрямой, – добавил он с отсутствующим выражением лица, без сомнения думая о своей прекрасной невесте.

– Это был ее инструмент?

Он рассеянно кивнул.

– Свадебный подарок, не знаю от кого. Розамунда потребовала для него почетное место в музыкальной комнате. Перед свадьбой мы устраивали прием с ужином для гостей, чтобы отпраздновать предстоящий брак Она провела тот вечер, играя час за часом одну и ту же барочную мелодию.

– Ту, что мы услышали сегодня вечером? – заинтересовался Стокер.

Малкольм снова кивнул.

– Думаю, да. Все мелодии звучат одинаково для меня, – он слегка смутился. – Боюсь, я не понимаю музыку. Никогда не понимал.

– Ромилли немузыкальны, – вставил Каспиан. – Вот почему музыкальная комната обычно закрыта.

– Это правда? – удивилась я.

Малкольм пожал плечами.

– Там есть инструменты, на которых дедушка и бабушка играли, я плохо помню. Но по прошествии времени никто не проявлял интереса, кроме Люциана. Моего отца заставляли практиковаться в детстве, и он навсегда возненавидел музицирование. Поэтому, когда унаследовал замок, оставил комнату закрытой. На этом все закончилось, хотя Люциан пиликал в детстве. Он был единственным из нас, кто имел какое-либо отношение к музыке. Не думаю, что я заходил в музыкальную комнату более десяти раз за всю жизнь.

– До этого вечера, – заметила я.

– До этого вечера. Я, конечно, никогда не ходил туда после Розамунды…

Он не закончил предложение. Каспиан рассмеялся лающим смехом.

– Возможно, призраки знают, как выбрать мелодию, – рискнул высказаться он.

– Не будь глупым, – отрезала Мертензия. – Нам хватило разговоров о призраках этой ночью.

– Да, но мы лишь начали, это был хороший старт, – сказал Малкольм. В нем была мальчишеская искренность, которая казалась странно трогательной.

– Вы хотите повторить? – не поверила я.

– Хочу. Я считаю, что мы только царапнули поверхность. Боже мой, если Хелен опять удасться связаться с ней так быстро, представьте, что Розамунда сможет рассказать нам.

Глаза у него стали почти лихорадочными. Его сестра смотрела на него, как будто он потерял рассудок.

– Ты не можешь говорить всерьез, Малкольм. Это самое настоящее трюкачество.

Каспиан вскочил на ноги, сжав кулаки.

– Как ты смеешь…

Мертензия поднялась, стоя лицом к лицу со своим племянником, ей не доставало нескольких дюймов, но с избытком хватало смелости.

– Смею, – последовал уверенный ответ.

– Мертензия, Каспиан, у нас гости, – напомнил Малкольм.

Мертензия повернулась и посмотрела на своего брата.

– Гости? Не думаю. Тибериус приезжает сюда с детства. И потом, какие у нас остались секреты? Мы покончили с вежливостью, брат. Мы покончили с тех пор, как ты попросил их найти мертвую женщину.

Джентльмены вскочили, как только Мертензия поднялась на ноги. Только Хелен и я оставались сидеть, но теперь и она поднялась, прижимая кошку к своей груди.

– Малькольм, – сказала она своим обычным нежным голосом, – я попробую завтра, если вы настаиваете. Но я не уверена, что это разумно. Возможно, Мертензия права. Возможно, лучше всего позволить мертвым хоронить мертвых.

Рот Малкольма застыл упрямо.

– Вы знаете, какими были последние три года? Никто из вас не представляет, – изливал он душу, обводя взглядом каждого из нас. – Я был, как бесчувственный лунатик все дни. Я не могу успокоить память о ней, потому что не знаю, что с ней стало. Я на полпути к безумию, и вы предлагаете мне остановиться?

– Но что, если правда слишком ужасна, чтобы ее вынести? – спросила Мертензия, капитулируя.

– Правда не так страшна, как неизвестность, – ответил Малкольм.

– Очень хорошо, – сказала она. – Учти, я против этого. С протестом и считая подобный сеанс крайне неразумным, я тем не менее сделаю это для тебя.

Малкольм протянул руку и сжал ее ладонь. Затем повернулся к своей невестке.

– Хелен, я настаиваю, чтобы вы попробовали еще раз завтра. После обеда мы еще раз попытаемся связаться с Розамундой.

– Как пожелаете, – пробормотала она. – Сделаю все возможное. – Но я заметила, что рука, которая гладила кошку, дрожала, ее губы улыбались, но в глазах не было улыбки.

* * *

Мы пренебрегли бутербродами, но бульон и подогретый бренди не остались незамеченными. Когда мы допили нашу порцию, вечер начал распадаться. Сначала удалилась Хелен, за ней быстро последовали ее сын и Мертензия.

Остальные из нас вышли через несколько минут, каждый взял горящую свечу у домоправительницы, стоящей у подножия лестницы. Стокер молча исчез, поднимаясь по спиральным ступеням. Тибериус низко поклонился мне с задумчивым выражением лица, закрывая дверь. Я воспользовалась возможностью и проскользнула обратно в коридор, следуя тенью за экономкой, пока та не достигла столовой.

– Г-жа Тренгроуз?

– Мисс Спидвелл. Что я могу для вас сделать?

– Мне было интересно, могу ли я что-нибудь сделать для вас. Все, что влияет на семью, сказывается на прочих обитателях замка. И бремя управлением хозяйством ложится на ваши плечи.

– Это правда, полагаю, – подтвердила она тихим голосом. – Мне дьявольски тяжело проследить, чтобы горничные не сходили с ума. Это глупые девушки, каждая из них.

– Естественно, на них повлияла такая трагическая история.

– Трагедия в том, что он вообще влюбился в нее, – вдруг выпалила она.

Я наклонила голову.

– Так ли это?

Она всплеснула руками. Крепкие, способные руки, которые, без сомнения, были более привычны к ключам и связкам, чем к платочкам и нюхательной соли. Миссис Тренгроуз поспешила извиниться:

– Мне не следовало говорить.

Я импульсивно положила ладонь на ее руку, черный бомбазин прошелестел от моего прикосновения.

– Как вы думаете, они плохо подходили друг другу?

– Какая теперь разница? – грустно ответила женщина, и ее голос звучал так смиренно.

– Я надеялась, что ее отношения с мистером Малкольмом могли бы пролить немного света. Почему она могла убежать? Вы должны признать, что для невесты необычно сбегать с собственной свадьбы.

Миссис Тренгроуз помедлила и поманила меня в столовую. Она налила нам каждой по глотку бренди и протянула мне стакан.

– Думаю, нам простительно принять лекарственную дозу, – решила она.

Я задушила усмешку, задаваясь вопросом, как часто пьющая только чай экономка баловалась таким медицинским средством. Она проглотила бренди, приложив руку ко рту, когда закончила. Я отпила свой и ждала, пока она заговорит. Г-жа Тренгроуз на мгновение отвлеклась, снова заперев бренди в шкаф для спиртного, прежде чем повернуться ко мне. Она бросилась вперед, словно решила открыть суровые истины и хотела, чтобы задача была выполнена как можно быстрее.

– Я бы никогда не сказала ни слова против мисс Розамунды, – строго заверила экономка. – Но она и мистер Малкольм отличались как мел и сыр.

– Некоторые говорят, что противоположности привлекают.

Она взглянула на меня.

– Я выучила одну-две вещи в этой жизни, мисс Спидвелл, и узнаю женщину с опытом, когда ее вижу. Вы когда-нибудь находили, что противоположности привлекают?

– Нет, – призналась я. Воодушевленная ее откровенностью, я пошла дальше. – В каком смысле они не подходили друг другу?

Миссис Тренгроуз покачала головой.

– Трудно объяснить, если вы не знали мисс Розамунду. Она была не похожа ни на одну женщину, с которой я когда-либо встречалась.

– Как так?

– Она была прекрасным существом. Возможно, самым прелестным из всех, кого я когда-либо видела, с этими темными волосами и глазами, похожими на терновник. Но было нечто большее, выражение, которое я не могу полностью описать. Как будто ей была известна какая-то большая шутка, которую все остальные не знают. Раньше я спрашивала себя, не смеется ли она над нами, но пожалуй, это было что-то другое. Мисс Розамунда как бы жила в своем собственном мире, чаще всего притихшая, настороженная. Я никогда не знала, о чем она думает.

– Звучит неудобно, – размышляла я.

– О, нет, мисс, не воспринимайте это как что-то дурное, – взмолилась она. – Я не говорю ни слова против нее. Но иногда я задавалась вопросом, подходит ли она для мистера Малкольма. Мисс Розамунда была очень умна, а он и мисс Мертензия, ну, они простые люди. Мои маленькие ягнята, звала я их, когда они были детьми. Меня наняли служить помощницей няни, когда они были малышами. Их матери становилось плохо после того, как она рожала каждого ребенка. Она впадала в депрессию, месяцами глядя в окна, никогда не держала в руках маленького и не интересовалась ими. Я и няня должны были заботиться о них.

– Роды действуют на некоторых женщин таким образом. – Я содрогнулась, мысленно отметив еще одну причину никогда не заниматься репродуктивной практикой.

– Это так, – кивнула она. – А после рождения мисс Мертензии хозяйка так и не пришла в себя. Лишь черные настроения и тоска. Поэтому я играла с ними, пела им песни, читала стихи и учила их писать. Со временем я переехала в замок. Няня уехала жить со своей сестрой на материк, и я заботилась о детской. Когда старый хозяин умер, a экономка уведомила, что уходит, мистер Малкольм не мог и подумать о том, чтобы кто-то еще отвечал за порядок. «Ты знаешь хозяйство лучше всех, Тренни», – сказал он мне. – «Ты должна управлять штурвалом». И я так и сделала. – Ее речь изменилась, холодная чопорность уступила место типичному корнишскому теплу, акцент усилился, язык стал более разговорным.

– Им повезло с вами, – польстила я.

Миссис Тренгроуз выглядела довольной. Выражение ее лица стало немного хитрым.

– Очень любезно с вашей стороны. Я издавна помню вашего жениха. Его светлость впервые приехал, когда они с мистером Малкольмом были школьниками. Обаятельным он был уже тогда. Я предвидела, что он станет красивым джентльменом, когда природа-мать закончит с ним.

– Да, его светлость очень привлекателен, – подтвердила я.

– И ревнив к тому, что принадлежит ему, я должна думать, – добавила она с совершенно нейтральным выражением лица.

Я поняла, что Стокера и меня действительно видели вместе на пляже, где он нагло разделся, a я отнюдь не возражала. Прежде чем я успела что-то сказать, она наклонилась ближе. Я почувствовала острый запах лаванды на одежде домоправительницы и намек на бренди в ее дыхании.

– Это не мое место, мисс. Бог знает, это не мое дело, – горячо сказала она, внезапно схватив меня за руку. Все подобие послушной экономки исчезло, ее глаза умоляли, слезы увлажняли ресницы. – Но если вы не хотите выходить замуж за его светлость, прекратите это. Мисс Розамунда не заботилась, и вот куда она нас привела.

– Думаете, ей следовало разорвать помолвку?

– Да, – воскликнула экономка, ее пальцы сжались на моей руке. – Если у девушки были сомнения, она могла бы просто оставить его. Возможно, сберегла бы ему годы страданий и сомнений о том, что с ней случилось. Почему она не могла отменить свадьбу? Мисс Розамунда могла бы спасти его от многих мучений, если бы только крепко собрала свое мужество и честно отказалась от венчания.

– Тогда вы думаете, что она сбежала, – рискнула предположить я.

Она яростно моргнула, словно опомнившись. Отпустив мою руку, достала из кармана носовой платок, вытерла глаза и щедро высморкалась.

– Что еще это может быть, мисс?

Мне не хотелось говорить об убийстве с миссис Тренгроуз. Это было так гадко и не укладывалось в аккуратные манеры экономки. В ее мире хаос и беспорядок должны были быть исправлены. Я знала из своих собственных осторожных таксономий[19], что можно найти мир и спокойствие в порядке. Моим утешением было закрепление образцов и надписи на латинских этикетках. Это не очень отличалось от крахмальных простыней и жаренных уток. Оскорбить ее безмятежность казалось чем-то недобрым, поэтому я уклонилась.

– Уверена, что у нее были свои причины. И для брака с мистером Малкольма, и для того, чтобы его оставить.

Лицо миссис Тренгроуз выражало сомнение. Она снова вытерла глаза и деликатно промокнула нос своим носовым платком, уже немного более оживленно.

– Возможно, раз вы так говорите, мисс. Не буду просить у вас прощения за мою несдержанную речь, – сказала она формально, корнуэльский акцент сгладил что-то более манерное. – Я бы никогда не обременяла гостей, если бы ситуация не была такой…

Я хотела коснуться ее руки еще раз, но было ясно, что момент близости прошел.

– Не думайте об этом, миссис Тренгроуз. Люди часто забывают, что события в доме так же сильно воздействуют на служащих, как и на семью.

Она сделала паузу, затем медленно кивнула, свеча сверкала в серебряных нитях ее темных волос.

– Большинство людей никогда не думают об этом. Вы самый необычный человек, мисс Спидвелл.

– Спасибо, миссис Тренгроуз. Я приму это как комплимент.

* * *

Говорят, что любопытство убило кошку, но я не из породы робких кошачьих. Я подождала, пока замок не заснет, оставив единственный звук – рев ветра вокруг башни. Затем поднялась и надела халат. Я отказалась от тапочек, предпочитая холодные ноги шуму подошв, царапающих камни. Вышла на лестничную площадку башни, осторожно нащупывая путь. (Я побоялась зажечь свечу, рискуя известить Тибериуса или кого-нибудь еще о моем присутствии). Из комнаты Стокера не было слышно ни звука, и на лестнице не было света. Я поставила ногу на ступеньку… и врезалась в чью-то широкую грудь. Сильные руки обхватили меня, рука зажала мне рот. Теплое дыхание с запахом мятных леденцов взволновало воздух возле моего уха, когда он прошептал, едва шевеля губами:

– Ни звука,Тибериус бодрствует.

Я кивнула, и Стокер отнял руку от моего рта, но его руки все еще крепко сжимали меня.

– Полагаю, ты хочешь исследовать музыкальную комнату?

Я снова кивнула, и руки расслабились, когда губы снова коснулись моего уха.

– Тогда я пойду с тобой.

Хорошо, что я не должна была говорить. Его неожиданная близость вызвала во мне интересную и бурную реакцию. Я чувствовала тепло – даже жар – там, где его тело соприкасалось с моим, и невыносимый холод, когда мы не касались друг друга. Я приписала ощущение прохладе каменной лестницы, на которой я стояла, и тонкости моего ночного наряда.

Целеустремленным жестом я оттолкнула его, заметив, что в лице Стокера промелькнуло что-то вроде забавы. Должно быть, горький лунный свет, пробившийся сквозь амбразуру для стрел в башне, сыграл со мной шутку. Я молча следовала за ним по извилистой лестнице. Мы прошли мимо закрытой двери Тибериуса, и я приостановилась, не обнаружив ни звука изнутри.

У подножия лестницы в стеклянной трубе, установленной на каменном постаменте, горел ночной светильник, отбрасывая лишь слабый свет к концу широкого прохода. Держась в тени, мы пробрались в музыкальную комнату, скользя как призраки, через полузакрытую дверь. Стокер аккуратно закрыл ее, прежде чем зажечь свечу на одном из музыкальных стендов. Внезапная вспышка света почти ослепила меня, но я поспешила заняться делом. Я тщательно осмотрела клавесин – от лакированного корпуса до струн – проводя руками по слоновой кости и черным клавишам, стараясь не слышать их.

Стокер не сделал ничего, чтобы помочь мне, просто стоял спиной к двери, скрестив руки на груди, наблюдая за мной.

– Что именно ты ищешь?

– Я узнаю это, когда увижу, – огрызнулась я.

Он улыбнулся.

– Ты не знаешь, не так ли?

У меня вытянулось лицо.

– Я не разбираюсь в механике, – призналась я. – У тебя есть какие-нибудь предложения?

Стокер вышел вперед, стоя очень близко, и потянулся через мое плечо, чтобы указать.

– Наиболее вероятный способ проделать подобный трюк – установить часовой механизм для создания эффекта игры на инструменте. Его должны были разместить вот здесь, – добавил он. Рука Стокера коснулась моей, когда он потянулся к клавесину.

Я внимательно обследовала лакированный шкаф клавесина, но не увидела ничего похожего, никаких устройств или хитрых приспособлений, которые могли бы объяснить музыку. Я отступила, расстроенная.

– Как же это было сделано?

Стокер пожал плечами.

– Это и не было. Не с этим инструментом. Кто-то должен был фактически коснуться клавиш, чтобы раздались звуки музыки. – Он провел указательным пальцем по краю, заметив:

– Красивый инструмент и дорогой, хотя немного аляповатый на мой вкус.

Он не ошибся. Каждая панель корпуса инструмента была разрисована различными аллегорическими сценами страсти: Венера и Адонис, Юпитер и Европа. Я почувствовала, что они созданы кистью мастера, обладающего необычайным мастерством и деликатностью.

– Художник шутил.

Я наклонилась, чтобы показать ему козу с лавровым венком, пьяно скособоченным над одним рогом, щенка, крадущего украшенную множеством лент туфельку.

– Умно, – оценил Стокер, пристально вглядываясь. – Он сумел придать животным почти человеческое выражение.

Он притиснулся ко мне плечом. Если бы я хоть чуть-чуть повернула голову, мой рот коснулся бы щеки Стокера. Я резко выпрямилась, поспешно прижавшись к стойке над клавиатурой и рассыпав на пол нотные листы. В тишине раздалась единственная резкая нота.

– Какая я неуклюжая! – вскрикнула я, ныряя под клавесин, чтобы достать листы с нотами.

Ставя их на место, я заметила еще одну картину, которую не увидела сразу; скрытую за дисплеем нотных листов таким образом, что музыкант мог ее видеть, играя наизусть. Размещенная над клавиатурой роспись была самой красивой из всех, изящное изображение Юпитера и Леды. Бог находился в процессе превращения из лебедя в человека. Его прекрасно изваянная фигура была полностью человеческой, но вместо рук еще оставались широкие и мощные крылья, протянутые, чтобы обнять возлюбленную. Леда была увенчана розами, лицо повернуто к сильной шее Юпитера. Он был изображен в профиль, но что-то в его позе привлекло мое внимание. Я наклонилась ближе, поднося свечу к нарисованному лицу. Оно было маленьким, вся фигура бога не больше моего пальца. Мне пришлось встать совсем рядом, чтобы ясно видеть.

– Как мило! – выдохнула я.

Стокер встал позади меня, глядя на бога и его возлюбленную в муках эротических объятий.

– У меня появилась одна идея, – пробурчал он.

Я с трудом сглотнула и бросила взгляд на него, но Стокер не смотрел на меня. Скорее, его взгляд был прикован к маленькой картине. Он быстро наклонился и вдруг вскрикнул.

– Ах ты, невыразимый ублюдок, – Стокер повернулся ко мне. – Смотри.

– Я уже смотрела. Это прекрасно, – начала я.

– Нет, – проинструктировал он, крепко взяв меня за плечи и заставив наклониться ближе к картине. – Смотри.

На мгновение я чувствовала только его руки, сжимающие меня сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Чувствовала тепло каждого пальца на ключицах; большие пальцы, прижавшиеся с обеих сторон, нежно поглаживая, когда он подтолкнул меня. Я сдержала непроизвольный стон, когда мои глаза упали на изображение бога, и тут до меня дошло, что он имел в виду.

– Но…

– Точно, – подтвердил Стокер с мрачным удовлетворением.

– Но это значит…

– Не сейчас, – предупредил он. – Мы можем обсудить это, когда закончим. Сейчас мы должны завершить наше расследование в этой комнате и удрать, прежде чем нас обнаружат.

– Я имела в виду только осмотр инструмента, – честно призналась я. – Что еще мы должны исследовать?

Он подумал секунду, его глаза блестели при слабом освещении.

– Если Хелен на самом деле не вызвала мертвых заклятиями (возможность, от которой я отказываюсь), или не использовался часовой механизм (который мы не обнаружили), тогда какой-то человек изображал призрака, наигрывая эту мелодию на клавесине.

– Невозможно, – возразила я. – Как кто-нибудь мог ускользнуть так быстро? Прошло всего несколько секунд между последней нотой и нашим прибытием в пустую комнату. Никому бы не хватило времени, чтобы пройти мимо нас по коридору незамеченным.

Он взглянул на меня с холодной высокомерностью.

– Я не могу винить твою логику, Вероника, ты сумела привести ее к естественному выводу. Очевидно, фантом нашел другой способ уйти.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но осознала бессмысленность аргументов. Он был прав. Меня раздражала собственная дрянная логика. Не могу объяснить, почему я так сплоховала, вывод был настолько очевиден. Можно лишь винить влияние беспорядочных чувств к Стокеру на мои умственные способности.

Ни минуты не проходило, чтобы он не коснулся меня каким-то образом. То положил на мой локоть руку, приседая на корточки для осмотра основания панелей. То задел мою руку, потянувшись к свече. Я отодвинулась решительным жестом, оставив несколько футов между нами. Он насмешливо посмотрел на меня, но я игнорировала его. Пока он не потянулся, чтобы прощупать панель над головой; его рубашка вздернулась над подтянутым, мускулистым животом. Брюки немного соскользнули, обнажая резко вырезанную подвздошную борозду – мои пальцы чесались ее исследовать.

– Ничего, – весело констатировал он.

Я зарычала в ответ и нагнулась к панели передо мной, пиная ее от разочарования. К моему удивлению, она отскочила от удара, обнажив узкий проход за нею.

– Ты добилась своего! – похвалил Стокер. Он подошел ближе и снова положил руку мне на плечо. Проход был темным и пах холодным камнем, и я внезапно почувствовала благодарность за его присутствие.

Я остановилась, чтобы осмотреть петли, и не удивилась, увидев, что они блестят маслом.

– Кто-то недавно пользовался проходом.

– Нет сомнений, побег из музыкальной комнаты был спланирован, фокусник продумал свой трюк, – согласился он, подойдя, чтобы понюхать масло.

Стокер взял зажженную свечу и жестом пригласил меня пройти в переход. Я собралась с духом, приподняв над щиколотками подол ночной рубашки.

– Я пойду первой, мне нести свечу, – скомандовала я, беря на себя ответственность. Он согласился, передал мне подсвечник и последовал за мной послушно как ягненок.

Я ощущала его присутствие, слишком близкое для моего собственного душевного спокойствия. Я сосредоточила свое внимание на задаче: расследовании перехода. Узкий коридор, проходящий вдоль длины внутренней стены, когда-то несомненно служил средством перемещения из одной части дома в другую. Мне пришлось сильно толкнуть дверь на другом конце, чтобы открыть ее. Я вышла в библиотеку, прямо за стулом с высокой спинкой. Дверь была аккуратно скрыта футляром для карт.

– Полезно иметь такой проход, если Ромилли скрывали священников-еретиков, – прокомментировал Стокер, входя в библиотеку. – Помогал тайно переместить кого-то из одной части замка в другую. В крайнем случае, умный Ромилли мог позволить солдатам королевы обнаружить проход. Расчет был на то, что они не станут осматривать замок дальше, и остальные тайники останутся незамеченными.

Без дальнейших обсуждений мы закрепили панель и пробрались назад тем же путем, вернувшись в музыкальную комнату. Уже собираясь закрыть панель, я услышала шаги. Мы оба повернулись и увидели, как медленно поворачивается ручка двери. В мгновение ока Стокер толкнул меня обратно в проход и закрыл за собой панель. В спешке свеча погасла, погрузив нас в полную темноту. Проход был узким, и мы не осмеливались двигаться, скрытые лишь тонкой дубовой панелью от вошедшего в музыкальную комнату. Моя спина была притиснута к каменной стене, грудь прижата к Стокеру, гораздо более теплому. Его сердце ровно билось совсем рядом, дыхание растрепало волосы у меня на лбу.

Его рот коснулся моего уха, интимный, ласковый.

– Вероника, – прошептал Стокер, низкий голос почти не был слышен в этом тесном, замкнутом пространстве.

Я повернула голову, чтобы коснуться губами его щеки, шепча слова на его коже:

– Да.

Это не был вопрос. Это была декларация, приглашение. Он двинулся ближе ко мне, и я подавила стон, прикусив губу так сильно, что ощутила на своем языке острую соленую медь собственной крови. Его рот снова шевельнулся.

– Ты стоишь на моей ноге.

Я откинулась назад, ударившись головой о камень позади меня, и задушила щедрое проклятие. Сквозь трещину на панелях из льняного драпри стал заметен слабый проблеск в коридоре. Я обратила на него внимание как раз вовремя, чтобы увидеть мерцание свечи, слабо осветившей музыкальную комнату. Свечу держала в руке миссис Тренгроуз. Экономка была одета в скромный халат и чепец. Она медленно прошла вперед, сделав лишь два-три шага, как будто готовясь к тому, что может найти. Миссис Тренгроуз высоко подняла свечу, медленно перемещая ее из стороны в сторону.

– Мисс Розамунда? Это вы? Вы здесь? – ее голос дрожал. Я затаила дыхание, зная, что ни Стокер, ни я не осмелимся раскрыть себя: как из-за страха, что она упадет в обморок, так и ввиду отсутствия какого-либо оправдания нашему присутствию. Намного лучше подождать, пока она уйдет, а затем ретироваться в наши комнаты.

Я немного отодвинулась, направляя его голову к щели, чтобы он тоже мог видеть. Стоять было неловко. Стокер наполовину согнулся, а одно сильное бедро расположилось под моим, чтобы мы оба могли наблюдать. Я поскользнулась. Он поймал меня, положив ладонь на панель, и создавая из своего тела что-то вроде кресла для меня. Тепло его плоти было почти невыносимым. На короткий, иррациональный момент я задумалась: намеренно ли он вызывал такую физическую реакцию, дразня меня. Желая доказать, что меня этим не одурачить, я взобралась на его бедро, слегка повернувшись, прежде чем переключить свое внимание на миссис Тренгроуз.

Она долго стояла на месте, как я подозреваю, прислушиваясь. Мне казалось, я почти слышу ее сердцебиение.

– Уходите, – выкрикнула экономка с внезапной свирепостью. – Вы не навредите этой семье! – Я замерла, уверенная, что она заметила отблеск наших глаз в щели панелей. Однако она не двигалась, не приказывала нам выходить, и я поняла, что миссис Тренгроуз разговаривает вовсе не с нами.

– Уходите, мисс Розамунда, – позвала она чуть мягче. – Вам пора отдохнуть.

С этими словами она ушла, закрыв за собой дверь. Мы прислушивались, пока не стих звук ее шагов. Через несколько минут Стокер ослабил позу, подняв меня на ноги и выпустив из рук. Я чуть не упала, потому что мои ноги совсем онемели в холоде прохода. Он взял меня за руку, когда мы вышли из нашего укрытия. Мы не осмеливались снова зажечь свечу, но теперь знали путь достаточно хорошо. В коридоре не было никаких признаков экономки, и мы поспешили рука об руку. Стокер поднялся по башенной лестнице; взбираясь вслед за ним, я услышала шум позади себя. Я сделала стреляющий жест, и Стокер заторопился, поворачивая ключ. Через мгновение я услышала почти незаметный щелчок закрывающейся двери.

Шум, который я обнаружила, был своего рода сдавленным вздохом, мертворожденным в горле, звук кого-то, задыхающегося от эмоций. Я обернулась. В противоположном конце большого зала стояла Хелен Ромилли. Ночной свет у башни потух, лишь ее свеча освещала пространство. На фоне чернильной тени лестницы мой белый халат, должно быть, казался призраком. Подол тянулся по земле, словно драпировки. Мое лицо, наполовину закрытое черными волосами, словно парило над телом.

– Розамунда! – закричала она, делая полшага вперед. – Я тебя вызвала? Уходи, – взмолилась она.

Я не шевелилась. Именно тогда из открытого окна в башне подул порыв ветра, вздымающий халат вокруг меня и подбрасывающий мои волосы.

Она еще раз вздохнула, свеча выпала из ее дрожащей руки, и пламя вспыхнуло, падая на камень с глухим стуком. Хелен снова позвала призрак в темноте, когда нащупывала свечу.

– Розамунда! Ты должна уйти, – простонала она. – Оставь нас в покое.

Я не стала ждать, чтобы услышать больше. Я едва ли могла показаться ей. Она была бы совершенно унижена, если бы обнаружила, что это не призрак. И у меня не было особой склонности подвергать себя ее импульсивным истерикам. Похоже, быстрое отступление было самым легким для нас обеих.