Текст книги "Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса (СИ)"

Автор книги: Дарья Кун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава 4. Ночной гость

Ночь в Веридиане была не просто отсутствием дня. Она была особым состоянием мира, живым, дышащим существом, со своим характером и голосом. Дневные краски – ярко-зелёные крыши, золотистый камень, синие ставни – угасали, сливаясь в единую, бархатисто-серую массу. Их сменяла игра света и тени: серебристый лунный свет, заливавший мостовую, и густая, непроглядная чернота под выступами крыш и в узких переулках. Воздух, ещё недавно наполненный голосами и запахами, становился прохладным, прозрачным и звонким, как хрусталь. Он проводил одни звуки и поглощал другие. Так, слышно было, как где-то на другом конце города скрипит флюгер на башне ратуши, но не было слышно собственных шагов по мягкой земле палисадника.

В пекарне «Уютный очаг» царила тишина, густая и сладкая, как остывающий мёд. Элли уже давно поднялась наверх, в свою комнату под крышей. Мурка, свернувшись калачиком в ногах кровати, посапывала во сне, подрагивая усами. Сама Элли спала чутко, как все, кто привык вставать до рассвета. Её сон был лёгким паром, лежащим на поверхности сознания, и малейший звук мог его вспугнуть.

И звук нашёлся.

Он был чужим. Не своим.

Не привычный скрип половицы, не потрескивание остывающей печи, не шорох мыши за плинтусом. Это был тихий, но отчётливый стук. Нервный, несмелый. Не в дверь – в деревянную стену где-то внизу. Потом – шорох, похожий на то, как кто-то маленький и испуганный прижимается к тёплому камню фундамента, пытаясь стать незаметным.

Элли открыла глаза. Она не села сразу, а замерла, вслушиваясь в тишину, пытаясь поймать эхо того звука. Мурка тоже подняла голову, насторожив уши, её глаза в темноте блеснули двумя зелёными угольками.

Минуту стояла полная тишина. Элли уже было подумала, что ей почудилось, что это просто отголосок какого-то ночного кошмара. Но тут стук повторился. Уже настойчивее. И следом – тихий, детский всхлип.

Сердце Элли забилось чаще. Никто из местных не стал бы будить пекаршу глубокой ночью. Не та была у них воспитанность. Да и стук был слишком жалобным, слишком беспомощным.

Она бесшумно спустила ноги с кровати, нащупала мягкие домашние тапочки и накинула на плечи большой шерстяной платок – ночь была прохладной. Взяв с тумбочки маленькую свечу в медном подсвечнике, она чиркнула о коробок спичкой. Огонёк вспыхнул, осветив её встревоженное лицо и часть комнаты, отбросив на стены гигантские, пляшущие тени.

Лестница скрипела под её ногами громче, чем днём, каждый звук казался предательским. Она приоткрыла дверь в пекарню. Большое помещение было погружено в кромешную тьму, лишь слабый лунный свет серебрил край большого стола и бликовал на медных крышках кастрюль. Воздух был насыщен спящими запахами – тестом, древесиной, тлением.

Стук раздался снова. Теперь она поняла – он доносился снаружи, от задней двери, что вела в маленький дворик, где хранились дрова и стоял колодец.

Элли медленно, стараясь не шуметь, прошла через тёмную пекарню, свободной рукой придерживаясь за знакомые предметы. Рука её дрожала, и пламя свечи колебалось, разбрасывая по стенам тревожные блики. Она приложила ухо к прочной, дубовой двери. Снаружи было тихо. Слишком тихо. Даже сверчок затих.

– Кто там? – тихо, почти шёпотом, спросила она.

В ответ – лишь сдавленное всхлипывание.

Элли медленно, с некоторым усилием, отодвинула тяжелый железный засов. Он скрипнул, нарушая ночной покой. Затем она повернула ключ в замке. Дверь подалась внутрь, и в проём хлынул поток холодного ночного воздуха, пахнущего мокрой землёй, осенней листвой и чем-то ещё… горьким, палёным.

На пороге, прижавшись спиной к косяку, сидел мальчик.

Одно сразу можно было понять – он был чужой. Одежда его, некогда дорогая и прочная – тёмные штаны из тонкой шерсти, куртка с серебряными застёжками – теперь была порвана, испачкана грязью и покрыта чёрными, опалёнными пятнами. Лицо, бледное и испуганное, было исцарапано ветками, а в больших, широко раскрытых глазах светился животный, немой ужас. Он дрожал всем телом, мелкой, частой дрожью, и его зубы отчаянно стучали от холода и страха. В одной руке он сжимал какой-то небольшой, тёмный предмет, в другой – обгоревший, почерневший свиток пергамента.

Увидев Элли, он не бросился к ней, не закричал. Он лишь съёжился ещё больше, вжав голову в плечи, словно ожидая удара. Его взгляд метнулся по сторонам, ища путь к отступлению, но силы, видимо, были на исходе.

Элли замерла на пороге, сердце её колотилось где-то в горле. Десять мыслей пронеслись в голове за секунду. Кто он? Откуда? Что случилось? Опасность? Нужно ли звать на помощь? Но что-то в его виде – в этой абсолютной, детской беспомощности, в немом отчаянии – заставило её отбросить все страхи.

– Тише, тише, детка, – прошептала она так же мягко, как говорила с испуганным котёнком. – Не бойся. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Она медленно присела на корточки, чтобы оказаться с ним на одном уровне, и поставила свечу на пол. Свет падал снизу, освещая её лицо мягким светом, а не пугающими тенями.

– Ты заблудился? Тебе нужна помощь?

Мальчик не ответил. Он лишь сжал в руке свой свиток так, что костяшки побелели. Его взгляд упал на тёплый свет, лившийся из пекарни, на знакомые очертания булок и караваев на столе, на большой глиняный кувшин с молоком. В его глазах мелькнуло что-то похожее на узнавание, на жажду этого тепла, этого покоя.

Элли протянула руку, не чтобы дотронуться до него, а ладонью вверх – предлагая, приглашая.

– Зайди внутрь. Здесь тепло. Я дам тебе поесть.

Он колебался ещё мгновение, борясь с инстинктом страха и жаждой безопасности. Потом, словно какая-то пружина внутри него разжалась, он кивнул, едва заметно, и неуверенно шагнул вперёд.

Элли отступила, давая ему войти. Он проскользнул внутрь, озираясь по сторонам, как загнанный зверёк. В свете свечи было видно, как он жалок и мал. Лет десяти, не больше.

– Садись, – указала она на табурет у стола. – Согрейся.

Он послушно опустился на стул, но сидел на самом краешке, готовый в любой момент сорваться и бежать. Элли тем временем налила в кружку тёплого молока из глиняного кувшина, стоявшего у ещё тёплой печи, и достала из буфета большую краюху вчерашнего хлеба с мёдом.

– На, ешь, – поставила она угощение перед ним.

Он посмотрел на еду с жадным, голодным блеском в глазах, но не двинулся с места, словно ждал разрешения.

– Ешь, – мягко повторила Элли. – Это можно.

Только тогда он схватил хлеб обеими руками и принялся жадно есть, откусывая большие куски и запивая их молоком. Он ел так, будто не видел ничего съестного несколько дней, и весь его вид выражал такую первобытную, искреннюю благодарность, что у Элли сжалось сердце.

Пока он старательно жевал, она смогла разглядеть его получше. Темные, почти чёрные волосы, спадающие на лоб. Большие серые глаза, слишком взрослые и серьёзные для его возраста. Изящные черты лица, говорящие о благородном происхождении. И тот самый свиток в его руке – обгоревший по краям, с обрывками шнура, но сам пергамент казался невредимым. И ещё… на тыльной стороне его левой ладони, чуть ниже большого пальца, краснел странный, болезненного вида ожог. Не случайный, а чёткий, симметричный, похожий на клеймо или… печать. Он напоминал стилизованное изображение змеи, кусающей свой собственный хвост.

Мальчик закончил есть и выпил молоко, после чего снова съёжился, но теперь в его позе было уже меньше дикого страха и больше крайней усталости. Глаза его слипались.

– Как тебя зовут? – тихо спросила Элли.

Он вздрогнул и снова посмотрел на неё с подозрением. Губы его дрогнули, но звука не последовало. Он лишь покачал головой.

– Ты не можешь говорить? Или не хочешь?

Он снова покачал головой, и на этот раз Элли поняла – не хочет. Или боится.

Внезапно он протянул ей тот самый предмет, что сжимал в другой руке. Это была маленькая, изящная фигурка, вырезанная из тёмного дерева – птица с расправленными крыльями. Работа была искусной, детализированной. Но одна половина птицы была обуглена, почернела, будто её поднесли к огню.

– Это… твоё? – спросила Элли, беря фигурку.

Он кивнул. И затем, впервые, его пальцы сложились в несколько быстрых, отточенных жестов. Элли не поняла их смысла, но поняла, что это был язык. Знак. Возможно, единственный способ общения, который у него остался.

Она смотрела на него – испуганного, молчаливого, с обгоревшим свитком и опалённой птицей в руках, с клеймом-змеёй на ладони – и сердце её сжалось от предчувствия. Этот ребёнок был не просто заблудившимся. Он был беглецом. От кого-то или от чего-то очень страшного.

Мысли снова понеслись вихрем. Что делать? Отвести к стражникам? Но клеймо, этот свиток… они кричали о чем-то магическом, тёмном, о том, с чем стража, возможно, не захочет связываться. Разбудить Мэйбл? Седрика? Но ночь на дворе, а этот ребёнок смотрит на неё с такой надеждой, словно она – последний якорь в бушующем море.

И тогда решение пришло само собой. Чёткое и безоговорочное. Оно родилось не из разума, а из чего-то более глубокого – из инстинктивной заботы, из памяти о бабушке Агате, которая никогда не отвернулась бы от нуждающегося, из самой сути пекарни как места, где находили утешение.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Пойдём со мной.

Элли взяла свечу и велела ему следовать за собой. Мальчик послушно встал и пошёл, его босые ноги бесшумно ступали по холодному полу.

Она повела его не к выходу и не в свою комнату наверху. Вместо этого Элли подвела его к узкой, почти незаметной двери в углу пекарни, за которой начиналась крутая, ведущая на чердак лестница. Чердак был низким, пыльным, заставленным старыми банками, сундуками с зимней одеждой и запасами сушёных яблок. Но в самом его конце, под самым коньком крыши, было небольшое пространство, где Агата когда-то хранила самое ценное – старые семейные альбомы, письма, а во времена лихолетья – однажды спрятала беглого солдата.

Элли раздвинула паутину, отодвинула старый сундук. Там, в нише, лежал свернутый тюфяк, набитый соломой и сухими травами, и несколько тёплых одеял.

– Вот, – сказала она, стряхнув пыль с тюфяка и расстилая одеяла. – Здесь тебя никто не найдёт. Ты можешь остаться здесь. Насколько тебе нужно.

Мальчик огляделся вокруг с широко раскрытыми глазами. Это было не уютное гнёздышко, каким была комната Элли, но это было безопасно. Сухо. Тихо. И главное – незаметно. Здесь маленький напуганный беглец сможет позволить себе расслабиться.

Он посмотрел на Элли, и в его глазах что-то дрогнуло. Что-то похожее на благодарность. На надежду. Он снова сделал несколько быстрых жестов руками, на этот раз сложив пальцы в форме, похожей на птицу, и прижал их к груди.

– Лео? – угадала Элли. – Тебя зовут Лео?

Он энергично кивнул, и на его лице впервые промелькнуло что-то похожее на слабую, испуганную улыбку.

– Лео, – повторила Элли, улыбаясь в ответ. – Хорошо. Спи сейчас. Спи спокойно. Утром всё будет лучше.

Она оставила ему свечу, спустилась вниз, принесла ещё одно одеяло и кувшин с водой. Он уже лежал, закутавшись, и смотрел на пламя свечи широко раскрытыми глазами, в которых борьба со сном постепенно проигрывалась.

Элли спустилась вниз, в тёмную пекарню. Её руки дрожали. Она подошла к задней двери, заперла её на засов и на ключ, потом проверила и парадную. Все замки были заперты. Все засовы задвинуты.

Она прислонилась лбом к прохладной деревянной поверхности двери, пытаясь унять дрожь в коленях. Что она наделала? Она спрятала незнакомого мальчика, явно бежавшего от какой-то беды. Она не знала, кто он, что за ним гонится. Она рисковала всем – своей пекарней, своим покоем, своей безопасностью.

Но когда она закрыла глаза, она видела не страх, а его глаза. Глаза загнанного зверька, в которых отразился свет её свечи и тёплый, хлебный запах её дома. И она знала, что не могла поступить иначе.

Элли потушила свечу и в полной темноте, на ощупь, поднялась к себе в комнату. Лунный свет теперь казался холодным и негостеприимным. Она легла в кровать, но сон бежал от неё. Элли лежала и прислушивалась к скрипу половиц, к шороху мышей, к тишине на чердаке.

А внизу, в пекарне, пахло хлебом. И чужой бедой. И молоком, которое она дала мальчику. И где-то там, наверху, под самой крышей, в старом одеяле, спал тот, кого она теперь, сама не зная почему, должна была защищать.

Ночь тянулась медленно, как патока. Элли ворочалась с боку на бок, и каждый звук заставлял её вздрагивать. Но больше не было стука в дверь. Была только тишина, нарушаемая мерным дыханием Мурки и собственным стуком сердца, отмеряющим время до рассвета.

Глава 5. Первые подозрения

Первые лучи рассвета были ещё бледными и робкими, едва тронувшими кончики крыш Веридиана, когда Элли уже стояла у печи, растапливая её для нового дня. Но на этот раз её привычные, отточенные движения были механическими, лишёнными обычной медитативной сосредоточенности. Мысли её витали далеко от теста и заквасок – на чердаке, под самой крышей, где в пыльном укрытии спал её ночной гость.

Ночь прошла в тревожной дремоте. Каждый скрип дома, каждый шорох за окном заставлял её сердце замирать и биться чаще. Она прислушивалась к звукам сверху, но оттуда не доносилось ничего – ни плача, ни стука, лишь гнетущая, настороженная тишина.

Пока печь разогревалась, наполняя пекарню живительным теплом, Элли приготовила простой, но сытный завтрак. Тёплую овсяную кашу на молоке с большим куском сливочного масла и ложечкой мёда, ещё один ломоть хлеба и кружку слабого травяного чая с ромашкой – чтобы успокоить нервы. Всё это она аккуратно сложила на поднос и, сделав глубокий вдох, как будто собираясь нырнуть в холодную воду, поднялась по скрипучей лестнице на чердак.

Она постучала легонько в дверь, прежде чем открыть её.

– Лео? Я принесла тебе поесть.

В ответ – тишина. Элли осторожно приоткрыла дверь. В слабом свете, пробивавшемся сквозь запылённое слуховое окно, она увидела его. Он сидел, забившись в самый угол, на своём тюфяке, обхватив колени руками. Одеяло было сброшено. Он не спал. Его глаза, казалось, стали ещё больше от страха и бессонницы, и они пристально смотрели на дверь, словно ожидая, что она сейчас распахнётся и впустит что-то ужасное.

Увидев её, он не расслабился, а лишь слегка выдохнул, но напряжение не покинуло его хрупкое тело.

– Доброе утро, – тихо сказала Элли, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче и обыденнее. Она поставила поднос на пол рядом с ним. – Я принесла тебе завтрак.

Он посмотрел на еду с тем же голодным интересом, что и вчера, но не двинулся с места. Его взгляд скользнул к слуховому окну, сквозь которое доносились утренние звуки просыпающегося города: крик петуха где-то вдали, скрип телеги, голоса первых торговцев. Каждый звук заставлял его вздрагивать и вжиматься в стену ещё сильнее.

Элли поняла. Его пугало не только её присутствие. Его пугал весь внешний мир. Каждый шум был для него потенциальной угрозой.

– Это просто город просыпается, – сказала она, садясь на корточки на почтительном расстоянии от него. – Ничего страшного. Это Веридиан. Здесь все друг друга знают. Здесь безопасно.

Он медленно, недоверчиво покачал головой. Его пальцы снова сложились в быстрые, выразительные жесты. Он указал на ухо, потом сжал кулак и прижал его к груди, изобразив гримасу боли.

– Тебе больно слышать эти звуки? – попыталась понять Элли. – Они тебя пугают?

Он кивнул, и в его глазах стояли слёзы.

Сердце Элли сжалось от жалости. Что же с ним сделали, что даже обычные уличные звуки вызывали у него такую панику?

Она оставила еду рядом с ним и спустилась вниз, в пекарню. Ей нужно было работать, нужно было открываться, но всё внутри переворачивалось от тревоги и сострадания. Она механически замешивала тесто для утренних булок, раскатывала его, посыпала корицей и сахаром, но её мысли были на чердаке.

Кто он? Откуда? Она перебирала в уме варианты.

Может, он сбежал от жестоких хозяев? Но его одежда, хоть и испорченная, говорила о достатке. Может, он потерялся в лесу? Но тогда почему он так боится людей и звуков? И что за странный ожог на руке? И тот обгоревший свиток…

Мысль о свитке заставила её вздрогнуть. Магия. В Веридиане к ней относились спокойно, как к части быта – как к целебным травам Мэйбл или к «счастливым» безделушкам Седрика. Но все знали, что где-то там, за пределами их уютного мирка, существует другая магия – тёмная, опасная, политическая. Та, что используется тиранами и культами для власти. И клеймо на руке мальчика, этот обгоревший свиток… они пахли именно такой, чужой и страшной силой.

Элли вздрогнула, отбрасывая от себя эти мысли. Нет. Не может быть. Он просто ребёнок. Испуганный, травмированный ребёнок.

Утренняя толпа покупателей была для Элли спасением и пыткой одновременно. Привычные лица, улыбки, сплетни – всё это погружало её в иллюзию нормальности. Но каждые пять минут её взгляд непроизвольно устремлялся к потолку, к той точке, где за деревянными балками скрывался её секрет.

Первой, как всегда, заглянула Мэйбл. Она влетела в пекарню, словно маленький ураган в юбке из мешковины, вся пропахшая полынью и мятой.

– Ну что, солнышко? – проскрипела она, усаживаясь на свой любимый табурет у прилавка. – Проспала свои тревоги? Или тот угрюмый поставщик опять в голове крутится? Говорила я – печеньем его, печеньем!

Элли, стараясь сохранять спокойствие, налила ей чашку чая.

– Всё хорошо, Мэйбл. Просто плохо спалось.

– Плохо спалось! – фыркнула травница, пристально разглядывая Элли своими острыми, как шипы, глазами. – У тебя под глазами круги, как у совы после полудня. И руки дрожат. Это не от недосыпа. Это нервы. Чай с ромашкой и мёдом пьёшь? Нет? Вот я так и знала. Подожди, я тебе щепотку своей смеси дам. – Она начала копаться в своей бездонной сумке. – Лаванда, мелисса, чуть-чуть корня валерианы… будешь спать как сурок.

В этот момент с чердака донёсся приглушённый, но отчётливый звук – будто что-то упало и покатилось по полу. Элли замерла, чайник в её руке дрогнул, и несколько капель горячей воды пролилось на прилавок.

Мэйбл насторожилась, подняв голову, как старый, опытный ёж.

– Что это? У тебя мыши на чердаке завелись? Или привидение? Говорила я Агате – надо было чердак как следует заговорить от нечисти. Она всё откладывала.

– Мыши, – быстро сказала Элли, чувствуя, как краснеет. – В самом деле мыши. Сегодня же куплю ловушку.

– Ловушку! – возмутилась Мэйбл. – Нехорошо это. Лучше я тебе травку дам, они её не любят. Мяту перечную положишь по углам – и никаких мышей. Гуманно и практично.

Элли лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Её сердце бешено колотилось. Она боялась, что Мэйбл что-то заподозрит. Но старушка, удовлетворившись объяснением, переключилась на рассказ о новом рецепте мази от радикулита.

Следующим посетителем стал Седрик. Он явился с театральным шиком, развевая полы своего сливового камзола.

– О, прелестная создательница вкуснейших изысков! – провозгласил он. – Явите милость и отпустите мне ещё полдюжины тех самых булочек! Вчерашняя была съедена с таким восторгом, что моя тётушка, а она, знаете ли, весьма строгих правил, чуть не станцевала джигу! Эффект поразительный!

Элли упаковала ему булочки, стараясь не смотреть на потолок.

– Я рада, что понравилось.

– Понравилось! Это слишком слабое слово! – Седрик понизил голос до конспиративного шёпота. – Между нами, я провёл небольшой эксперимент. Отнёс одну булочку старому Генриху, тому, что после инсульта слова связать не может и всё время хмурится. Так он, представляете, съел её и… улыбнулся! Просто улыбнулся! Явление, я вам скажу, почти мистическое! В вашей выпечке, дорогая моя, определённо есть какая-то… особая энергетика. Бальзам для души, если хотите.

Элли снова почувствовала тот же странный трепет, что и вчера. Седрик, сам того не ведая, указывал на то, о чём она начала догадываться. Но сейчас её больше заботило не это. Сверху снова донёсся шорох. На этот раз тихий, но явный – словно кто-то осторожно передвинул ящик.

Седрик приподнял брови, прислушиваясь.

– О! И мышиные аристократы у вас обитают? Слышно, что господа не из мелких.

– Да… – растерялась Элли. – Очень наглые. Скоро, наверное, потребуют свою долю от выручки.

Седрик засмеялся своим густым, бархатным смехом.

– Тогда советую обратиться к коту почтальона. Тот, говорят, настоящий профессионал. А лучше – заведите своего. Магический баланс в помещении требует присутствия кошки. Философия, знаете ли.

Наконец, он ушёл, и Элли смогла выдохнуть. Она чувствовала себя актёром, играющим в напряжённом спектакле, где любая ошибка может стоить ей всего.

В течение дня она несколько раз поднималась на чердак с едой и водой. Но Лео почти не прикасался к ней. Он сидел, сжавшись в комочек, уперевшись подбородком в колени, и вздрагивал от каждого звука снизу. Кажется, он не спал ни минуты. Его глаза были красными от усталости и слёз. Элли пыталась жестами объяснить, что ему ничего не угрожает, но её уверения разбивались о стену его панического страха.

К вечеру отчаяние начало подступать и к ней. Она не могла так продолжать. Он не выдержит. Он заболеет от страха и истощения.

И тогда ей в голову пришла мысль. Бабушка Агата всегда говорила, что имбирное печенье с мёдом – лучшее лекарство от «ночных тревог и дневных забот». Она всегда пекла его, когда Элли в детстве снились кошмары.

Не раздумывая, Элли принялась за работу. Она достала свежий корень имбиря, натёрла его, смешала с мукой, сливочным маслом, тёмным медом от местных пасечников и щепоткой… щепоткой чего-то своего. Пока она замешивала тесто, она не думала о магии. Она думала только о мальчике наверху. О его перепуганных глазах. Она вкладывала в тесто всё своё сострадание, всё своё желание защитить его, дать ему почувствовать себя в безопасности. Она представляла, как тепло печенья согревает его изнутри, как сладость мёда усмиряет горечь страха, как пряный аромат имбиря прогоняет дурные мысли.

Когда печенье было готово, оно издавало такой согревающий, уютный аромат, что сама Элли почувствовала себя немного спокойнее. Она взяла ещё один кувшин тёплого молока и тарелку с только что остывшим печеньем и поднялась на чердак.

Лео сидел в той же позе. Казалось, он даже не пошевелился с её последнего визита.

– Лео, – тихо позвала она. – Я принесла тебе кое-что особенное.

Он не отреагировал. Элли поставила поднос рядом с ним, взяла одно печенье и протянула ему.

– Попробуй. Это… чтобы не бояться. Чтобы спать.

Он медленно поднял на неё глаза. Взгляд его был стеклянным, отсутствующим. Но потом его ноздри дрогнули. Он уловил запах. Тёплый, сладкий, пряный, домашний запах свежей выпечки. Это был запах, который не ассоциировался у него с опасностью. Это был запас безопасности.

Медленно, будто двигаясь сквозь толщу воды, он протянул руку и взял печенье. Он поднёс его к носу и понюхал. Потом откусил маленький кусочек. Пожевал. Проглотил.

Элли замерла, наблюдая. Она не знала, что ожидать.

Он откусил ещё. И ещё. Вскоре всё печенье было съедено, и он потянулся за кружкой с молоком, запивая сладость.

И тогда произошло нечто удивительное. Не мгновенное чудо, а медленное, постепенное изменение. Напряжение в его плечах начало спадать. Веки его опустились, стали тяжелыми. Он зевнул – глубоко, по-детски, всем телом – и потер кулачками глаза. Его дыхание, до этого частое и поверхностное, стало глубже и ровнее.

Он посмотрел на Элли, и в его взгляде впервые не было дикого ужаса. Была лишь непреодолимая, всепоглощающая усталость. Он жестом показал на тюфяк, потом приложил сложенные ладони к щеке – всем известный детский знак «я хочу спать».

Слёзы навернулись на глаза Элли. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Она помогла ему улечься, укрыла одеялом. Он устроился на боку, подтянув колени к груди, – в позе эмбриона, позе абсолютного доверия и безопасности. Его дыхание стало совсем глубоким и ровным. Через несколько минут он уже спал – не тревожной дремотой, а глубоким, исцеляющим сном истощённого ребёнка.

Элли сидела рядом с ним на полу, поджав ноги, и смотрела, как поднимается и опускается его грудь. В пекарне внизу было тихо. День подходил к концу. Сквозь слуховое окно лился мягкий свет заката, окрашивая пыльные лучи в золотистые тона.

И только тогда до неё дошло. По-настоящему дошло.

Это сработало. Не просто печенье. А её намерение. Её желание помочь. Её бабушкин рецепт, в который Элли вложила всю свою силу.

Она вспомнила слова Седрика: «В вашей выпечке, дорогая моя, определённо есть какая-то… особая энергетика. Бальзам для души».

Вспомнила колкое замечание Каэла: «Сильно пахнет силой».

Вспомнила булочку, помирившую подруг.

Это была не случайность. Это был дар. Бабушкин дар. И он просыпался в ней.

Она осторожно встала, чтобы не разбудить мальчика, и спустилась вниз, в опустевшую пекарню. Подошла к бабушкиной книге, лежавшей на подоконнике. Положила ладонь на потёртую кожаную обложку.

Раньше Элли чувствовала лишь грусть и тоску по хозяйке этой тетради. Теперь же под её пальцами страницы словно излучали лёгкую, тёплую пульсацию. Словно книга наконец-то признала в ней не просто хранительницу, а продолжательницу.

Страх за Лео никуда не делся. Тревога о будущем никуда не ушла. Но теперь к ним примешалось новое чувство – благоговейный, почти мистический трепет. Она была не просто пекарем. Она была… кем? Ведьмой? Целительницей? Она не знала точного слова.

Но она знала, что в её руках была сила. Тихая, домашняя, пахнущая имбирём и мёдом. Сила, которая могла успокоить, исцелить, дать надежду.

И глядя на засыпающий город за окном, на первые зажигающиеся огни, Элли впервые за долгое время почувствовала не беспомощность, а странную, зрелую уверенность. Она спрятала мальчика. И она сможет его защитить. Не мечом, не заклинаниями, а тёплым печеньем и силой своего доброго сердца.

Она погасила свет в пекарне и поднялась к себе. На этот раз, ложась в кровать, она прислушивалась не к пугающим звукам, а к тихому, ровному дыханию, доносящемуся с чердака. Это был самый успокаивающий звук на свете.

И на этот раз сон пришёл к ней быстро и безмятежно.