Текст книги "Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса (СИ)"

Автор книги: Дарья Кун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Дарья Кун
Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса

Пролог

В городке Веридиан сны пахли корицей.

Этот запах рождался ещё до рассвета, задолго до того, как первые лучи солнца цеплялись за остроконечные черепичные крыши и запутывались в дымке, что вечно дремала в долине между холмами. Он струился из трубы старого кирпичного дома на Пряничном переулке, медленно и густо разливаясь по спящим улочкам, словно невидимая река. Запах тёплого теста, карамелизирующегося сахара и той самой, особенной корицы – тёплой, древесной, с лёгкой остринкой. Для жителей Веридиана это был запах утра, запах дома. Запах пекарни «Уютный очаг».

Агата двигалась по своей кухне с неторопливой, отточенной годами грацией танцовщицы. Её руки, испещрённые паутинкой морщин и веснушек, как картой прожитой жизни, сами знали каждое движение. Они не суетились. Они творили. Дубовая столешница, протёртая до бархатной гладкости, под её прикосновением становилась алтарём, где обычная мука, масло и яйца превращались в нечто большее.

В печи, древней и капризной, сложенной ещё её прадедом из речного камня, потрескивали дубовые поленья. Их жар был живым, дышащим, и Агата умела с ним договариваться. Она приоткрывала заслонку на глазок, подбрасывала щепотку сушёного чабреца на угли – для аромата – и шептала пару ласковых слов. И печь в ответ гудела басовито и умиротворённо, равномерно пропекая знаменитые веридианские круассаны.

Но главное волшебство было не в печи. Оно было в старой, потрёпанной тетради в кожаном переплёте, что лежала на подоконнике, куда уже падал первый солнечный луч. Страницы её пожелтели от времени и испачканы каплями масла, варенья и чего-то, что отдавало золотым свечением. Это были не просто рецепты. Это были заклинания.

Почерк Агаты был аккуратным, округлым. Рядом с «500 г муки» могло быть выведено: «и щепотка терпения, взятого у первого луча солнца». В инструкции «замесить тесто» добавлялось: «помешивая по часовой стрелке, вспоминать о хорошем дожде, что поит огород». Для имбирного печенья, что помогало от хандры, значилось: «добавить тёртого имбиря, а после – шесть раз прошептать над противнем слово «утешение».

Она не колдовала в привычном смысле. Она… вкладывала намерение. Ингредиентом был не сахар, а радость. Не изюм, а надежда. Её магия была тихой, как шелест страниц, и ненавязчивой, как запах свежего хлеба. Она пряталась в облаке пара от только что испечённого каравай, в хрусте идеальной корочки, в сладкой тягучести вишнёвого варенья.

Городок просыпался, и первые посетители уже звякали колокольчиком над дверью, впуская с собой порцию свежего утреннего воздуха. Они приходили не только за булками. Они приходили за долей тепла. За советом. За возможностью посидеть пять минут на старой скамье у входа, слушая, как Агата напевает что-то под нос, перебирая глиняные горшки с травами на полках.

Она смотрела в окно на просыпающийся Веридиан, на дымок из труб, на кошку, греющуюся на заборе, и её рука сама потянулась к тетради. На чистой странице она вывела: «Рецепт счастья для Элли». Её внучка ещё крепко спала наверху, и Агата улыбнулась. Она знала, что однажды эта тетрадь перейдёт к ней. И что самое главное заклинание заключается не в словах, а в умении чувствовать сердцебиение дома, слышать песню ветра в трубе и знать, что настоящая магия –это просто умение делать мир вокруг чуточку добрее, теплее и вкуснее. Одной булочкой за раз.

А в печи подрумянивались булочки с корицей, и весь Веридиан вдыхал их запах, даже не подозревая, что вместе с ним вдыхает маленькое, самое обыкновенное чудо.

Глава 1. Запах утра и корицы

Веридиан просыпался медленно, нехотя, как котёнок, потягивающийся в луже солнечного света. Ночь отступала, унося с собой последние намёки на прохладу, а вместе с ними таял и серебристый иней, украшавший травинки в палисадниках и оконные стекла домов. Первыми, как всегда, подали голос воробьи, устроившие шумную перепалку под крышей старого почтового отделения. Затем, лениво зевнув, распахнул свои ставни трактир «Серебряный кот», и утреннюю тишину спугнула жестяная вывеска, раскачиваемая лёгким ветерком. Но истинным сигналом к началу дня для всего Веридиана был не петух и не первые шаги по мостовой. Им был запах.

Запах из пекарни «Уютный очаг».

Он струился из широкой кирпичной трубы, клубился над крышей, смешивался с туманом и опускался на спящий городок, просачиваясь в щели под дверями и в приоткрытые форточки. Это был плотный, осязаемый, почти вкусный воздух. Сладковатый дух брожения опарного теста, тёплый, хлебный аромат только что вынутых из печи багетов, пряная, согревающая душу нота корицы и кардамона. Это был запах, который обещал, что всё будет хорошо. Всегда.

Внутри пекарни царил тот особый, предрассветный полумрак, который бывает только в местах, где вот-вот родится что-то прекрасное. Свет одной-единственной медной лампы с зелёным абажуром отбрасывал тёплые блики на медные кастрюли, пучки сушёного чабреца и подвешенные к балке связки лука. Воздух дрожал от жары, идущей от дровяной печи – огромной, могучей, сложенной из речного камня и глины, сердца этого дома. Она тихо потрескивала, нашептывая свои каменные сказки, а по стенам танцевали отражения живого огня.

Элинор – Элли для тех немногих, кого она подпускала достаточно близко, – стояла у большого дубового стола, замешивая тесто. Руки её двигались ритмично, почти механически, но в этой механичности была глубокая, многовековая медитативность. Ладони, сильные и ловкие, вдавливали в эластичную, податливую массу, складывали её, поворачивали, снова вдавливали. Мука, как мелкий снег, покрывала её запястья и передник с вышитым жуком-скарабеем – символом превращения, даром от бабушки Агаты.

Она была не похожа на Агату. Та была круглой, шумной, похожей на добрую печёную картофелину. Элли же вытянулась, словно тростник у ручья. Стройная, почти худощавая, с лицом, которое скорее можно было назвать выразительным, чем красивым – с большими серыми глазами, слишком прямым носом и упрямым подбородком. И характером – тихим, слегка отстранённым, сколоченным из внутреннего стержня и лёгкой грусти, которую она носила с собой, как фамильную драгоценность.

Но когда она работала с тестом, что-то от Агаты в ней просыпалось. Тот же сосредоточенный, поглощённый взгляд, то же умение слушать тихий голос ингредиентов. Она вела безмолвный диалог с мукой, водой, дрожжами. Сейчас тесто было упрямым, тугим. «Ты сегодня не выспалась, – словно говорило оно ей. – И мысли твои разбежались, как испуганные мыши». Элли вздохнула, присыпала стол мукой и с новым усилием налегла на ком. Нужно было отдать ему часть своего тепла, своего спокойствия. Закваска была живой, она чувствовала настроение пекаря.

Она отломила маленький кусочек, раскатала его в тонкую плёнку и поднесла к свету лампы. «Паутинка», – прошептала она с удовлетворением, глядя, как сквозь полупрозрачный слой теста проступает матовый свет. Значит, всё в порядке. Глютен развился как надо. Она смазала большой глиняный горшок маслом, уложила в него тесто, накрыла чистой льняной тканью и убрала в тёплое место, подальше от сквозняков, – на расстегнутую заслонку печи. «Спи, расти, набирайся силы», – мысленно пожелала она ему, как всегда.

Пока тесто отдыхало, начиналась вторая часть ритуала. Элли подошла к полкам, ломящимся от баночек, скляночек, мешочков и пучков трав. Здесь пахло иначе – не едой, а аптекой, летним лугом, хвойным лесом. Бабушка называла это своей «ароматной библиотекой». Элли провела пальцем по этикеткам, написанным уверенным почерком Агаты: «Зверобой – от чёрной тоски», «Мелисса – для ясности ума», «Чабрец – для храбрости», «Сухие бутоны лаванды – для сладких снов».

Она достала небольшую ступку из тёмного мрамора и начала растирать палочку корицы. Древесный, согревающий аромат мгновенно заполнил пространство вокруг, вступив в сложную симфонию с запахом печи. Затем щепотка мускатного ореха, пара звёздочек бадьяна… Она не просто готовила пряничную смесь. Она вспоминала бабушкины уроки.

«Корица, детка, – это не просто пряность. Это огонь. Она разжигает кровь, будит уснувшие чувства, заставляет сердце биться чуть веселее. Её нельзя сыпать просто так. Ты должна думать о тепле. О первом костре после долгой дороги. Об объятиях, в которых не холодно. Тогда она раскроется по-настоящему».

Элли закрыла глаза, вдыхая аромат, и на мгновение ей показалось, что в пекарне стало светлее. Она растирала специи, вкладывая в круговые движения ступки всё своё смутное желание тепла, уюта, маленькой радости для себя и для тех, кто придёт сегодня утром.

Потом были булочки. Сахарное печенье. Яблочный штрудель, который она сворачивала в рулет с почти ювелирной точностью, и тонкие ломтики фруктов складывались под слоем теста в замысловатый узор, похожий на крыло бабочки.

Солнце уже поднялось выше, и его лучи, пробиваясь сквозь запылённое стекло окна, упали на старую тетрадь в кожаном переплёте, что лежала на подоконнике на специальной деревянной подставке, чтобы не запачкать страницы. «Книга», – как почтительно называла её Агата и как теперь называла Элли.

Руки её были в муке, поэтому она лишь ладонью предплечья аккуратно приоткрыла тяжёлую обложку. Страницы пожелтели, края их были исхлёстаны и покрыты тёмными пятнами – следами бесчисленных капель сиропа, масла, варенья и чего-то ещё, что казалось жидким солнечным светом. Она не смотрела на рецепты. Она знала их наизусть. Она искала утешения. Силы. Связи.

Её пальцы легли на бумагу, шершавую и тёплую, будто живущую своей собственной жизнью. И ей снова вспомнилась бабушка. Не образ, а ощущение: твёрдые, натруженные руки, поправляющие её собственные пальцы на тесте; низкий, грудной смех, когда у Элли что-то не получалось; запах дыма, корицы и чего-то неуловимого, третьего, что было сутью самой Агаты.

«Ты не просто кормишь их, внучка, – говорила она, глядя, как Элли расстраивается из-за неидеального пирога. – Ты их… слушаешь. Каждый, кто заходит к нам, приносит с собой свою историю. Свою маленькую боль. Свою радость. Твоя задача – почувствовать её и… добавить в тесто нужную специю. Не больше щепотки. Иначе перебьёшь вкус. Но именно эта щепотка – и есть вся магия».

Элли не была уверена, что обладает этим даром. Чаще всего она просто пекла. Старательно, с любовью, но – просто пекла. Волшебство Агаты казалось ей чем-то далёким и недостижимым, как вершина самой высокой горы вдали за окном.

Она глубоко вздохнула, закрыла книгу, оставив на обложке мучной отпечаток своего пальца, и принялась раскатывать тесто для утренних булочек с корицей.

Рассвет сменился утром. Первой, как всегда, прибежала маленькая Лина, дочка почтальона, за своей ежедневной булочкой с шоколадной крошкой. Потом зашёл старик Олливер, чтобы купить ещё тёплый, хрустящий багет, и остаться на пять минут погреться у печи и пожаловаться на ревматизм. Элли молча протянула ему имбирное печенье. «От бабушки рецепт, – сказала она. – Говорит, помогает». Старик кивнул с благодарностью и ушёл, уже чуть менее сгорбленный.

А потом в дверь колокольчиком ворвались они. Сьерра и Амара. Неразлучные подруги, две половинки одного целого, свет и тень Веридиана. Только сегодня они были не неразлучны. Они влетели в пекарню с противоположных сторон, их лица были раскраснены не от мороза, а от гнева, а глаза блестели обидой.

– …и я больше ни слова не хочу слышать! – выпалила Сьерра, отвернувшись от подруги.

– Да я и не собиралась ничего говорить! – фыркнула Амара, уставившись на витрину с пирожными.

Воздух между ними трещал и искрил от несказанных слов и задетых чувств. Они поссорились. Серьёзно. Элли замерла с широким ножом для нарезки теста в руке. В её тихом, упорядоченном мире их ссора прозвучала как удар гонга.

Они делали заказ, не глядя друг на друга, сквозь зубы. Сьерра – рогалик с маком. Амара – миндальное печенье. Элли кивнула, её мозг лихорадочно работал. Бабушка… что бы сделала бабушка? Она бы не стала их мирить словами. Она бы…

Взгляд Элли упал на только что остывающий противень с булочками с корицей. Они лежали ровными рядами, золотисто-коричневые, с завитками глазури, испускающие тот самый волшебный, обещающий мир и благополучие аромат.

Без лишних слов Элли взяла одну булочку, тёплую, почти горячую, положила её на маленькую тарелочку из расписной майолики и поставила на прилавок ровно посередине между подругами.

– Новый рецепт, – тихо сказала она. – Попробуйте, скажете мнение. Вдвоём. Одной на двоих не съесть – сладко.

Она отвернулась, делая вид, что вытирает уже идеально чистую столешницу, сердце её колотилось. Что она делает? Это же глупо. Они сейчас взорвутся или, того хуже, рассмеются.

Наступила пауза. Была слышна только песня огня в печи. Затем раздался тихий, едва слышный вздох. То ли булочка, то ли одна из девушек. Потом хруст. Амара отломила кусочек. Ещё хруст. Сьерра, не глядя, взяла свой кусок.

Элли рискнула украдкой взглянуть. Они жевали. Молча. Глаза их были устремлены в разные стороны, но плечи уже не были так напряжённо подняты. Амара не выдержала первой. Её уголок рта дёрнулся.

– …всё равно ты неправа, – пробормотала она, но уже без прежней ярости.

– Это ты упрямая, как… как этот осел у мельника, – отозвалась Сьерра, и в её голосе послышались знакомые нотки дружеской дразнилки.

Они снова замолчали, доедая булочку. Воздух перестал искрить. Гнев растворился, уступив место знакомой, комфортной тишине между близкими людьми. Когда тарелка опустела, Сьерра вздохнула уже совсем по-другому – с облегчением.

– Ладно… извини, что накричала.

– И я… тоже прости.

Они не бросились обниматься. Они просто посмотрели друг на друга, и что-то твёрдое и колючее в их взглядах растаяло, как иней на солнце. Амара купила две булочки – себе и подруге. Они вышли из пекарни уже вместе, о чём-то тихо болтая, и звон колокольчика над дверью прозвучал для Элли как аплодисменты.

Она замерла, глядя на опустевшее место у прилавка, на крошки на тарелке. Сердце её билось часто-часто. Это было оно? То самое? Просто булочка? Или… в неё действительно было вложено что-то? Мысль о тепле? О дружбе? О том, что ссоры проходят, а настоящие подруги остаются?

Она медленно подошла к окну и снова прикоснулась к бабушкиной книге. На этот раз ей показалось, что страницы под её пальцами стали чуть теплее. И впервые за долгое время Элли улыбнулась. Тихо, про себя, как бы боясь спугнуть это хрупкое, новое чувство. Чувство, что магия Агаты не ушла. Она просто ждала, когда Элли будет готова её заметить.

А снаружи, над Веридианом, всё так же висел тёплый, хлебный, коричный запах из пекарни «Уютный очаг». Запах, который был похож на обещание. Обещание маленьких, тихих чудес.

Глава 2. Угрюмый поставщик

Полдень в «Уютном очаге» был особенным временем. Утренняя суета, звон колокольчика, возгласы покупателей и перезвон монет стихали, уступая место сонной, медовой тишине. Солнечные лучи, достигнув зенита, становились тяжелыми и ленивыми. Они заливали пекарню густым, золотистым сиропом, в котором медленно танцевали пылинки, поднятые с пола за утро. Воздух, ещё несколько часов назад плотный и насыщенный запахами свежей выпечки, теперь становился тоньше, прозрачнее. В нём можно было различить отдельные ноты: вот тянется сладкая нить ванили из почти пустой вазочки с эклерами, вот горьковатый аромат поджаристого миндаля, а вот – едва уловимая, прохладная струйка от пучка мяты, свешивающегося над раковиной.

Элли сидела на своей любимой табуретке за прилавком, подперев щеку ладонью и полузакрыв глаза. Вторая кружка чая с чабрецом и мёдом остывала перед ней, совершенно забытая. В такие минуты она почти физически ощущала, как пекарня, её пекарня, вздыхает полной грудью, отдыхая после утреннего труда. Казалось, даже стены, пропитанные теплом и запахами, слегка потрескивали, усаживаясь поудобнее, как старый, добрый человек в своём кресле у камина.

Она наслаждалась этой передышкой, этой благословенной паузой между актами рабочего дня. Скоро начнётся подготовка к вечерней выпечке: нужно будет замесить тесто для пирогов, которые расхватают за час до закрытия, почистить яблоки для шарлотки, приготовить закваску на завтра. Но сейчас был миг чистой, ничем не омрачённой благодати. Даже кошка Мурка, обыкновенно предпочитавшая мягкое кресло на кухне бабушки Агаты, сейчас растянулась на прилавке на самом солнечном месте, превратившись в рыжую, мурлыкающую шкурку.

Тишину нарушил не звонок над дверью. Его нарушил звук. Тяжёлый, мерный, глухой стук шагов по деревянному настилу крыльца. Знакомый и всегда неожиданный. Шаги были неторопливы, но полны скрытой силы, будто по мосткам ступал не человек, а молодой, осторожный медведь. Элли вздрогнула, словно её выдернули из приятного сна, и недовольно нахмурилась. Она знала, чьи это шаги. Поставщик. Лесной человек. Каэл.

Она мысленно перебрала календарь. Да, так и есть, среда. День, когда он привозил дикие ягоды, грибы, редкие коренья и травы, которые не росли в её палисаднике. Их деловые отношения были налажены ещё бабушкой Агатой и соблюдались с почти религиозной точностью. Каждую среду, между часом и двумя пополудни, он появлялся на пороге, молча принимал плату и так же молча удалялся обратно в свои леса.

Элли поправила передник и сделала глоток остывшего чая, стараясь вернуть себе ощущение утраченного спокойствия. Она не любила эти визиты. Они всегда выбивали её из колеи, вносили в её упорядоченный, тёплый мир странную, холодную ноту.

Дверь открылась беззвучно – мужчина умел двигаться поразительно тихо для своего роста. И он заполнил собой всё пространство у входа. Не потому, что был невероятно высок или широк в плечах, хотя и то, и другое было правдой. Просто его присутствие было… плотным. Осязаемым. Казалось, он принёс с собой сгусток прохладного лесного воздуха, пахнущего хвоей, влажной землёй и чем-то диким, неуловимым.

Каэл остановился на пороге, позволив глазам привыкнуть к полумраку пекарни после слепящей уличной яркости. Он был одет в поношенную, но прочную одежду землистых тонов: холщовая рубашка, жилет из грубой шерсти, штаны, заправленные в высокие сапоги из мягкой, протёртой кожи. В руках он держал две плетёные корзины, прикрытые холстиной. Из-под ткани пробивался терпкий, кисловатый запах лесных даров.

Элли молча кивнула ему, указывая взглядом на свободное место у конца прилавка, куда он обычно ставил свою ношу. Она не предлагала ему зайти, сесть, выпить чаю. Он бы всё равно отказался. Их ритуал был отточен до мелочей.

Он пересёк пекарню неслышными шагами и поставил корзины на указанное место. Движения его были простыми, лишёнными всякой суеты, будто каждый мускул был под четким контролем. Он откинул холстину, и пекарню заполнил новый букет ароматов: душистая земляника, сладкая черника, горьковатая костяника и что-то ещё, пряное и незнакомое.

– Здравствуйте, – произнесла Элли, соблюдая формальность. Её голос прозвучал чуть громче, чем нужно, нарушая царящую тишину.

Каэл лишь кивнул в ответ, его лицо оставалось невозмутимым маской. Он не был красив в привычном понимании. Черты его были грубоваты, словно вырублены топором: резко очерченный подбородок, высокие скулы, нос с небольшой горбинкой. Тёмные волосы, собранные в низкий хвост, выбивались нетерпеливыми прядями. Но больше всего Элли поражали его глаза. Цвета старого мха, с золотистыми искорками вокруг зрачков. Они никогда не улыбались. Даже когда губы растягивались в чём-то, отдалённо напоминающем улыбку, глаза оставались холодными и настороженными, будто видели перед собой не пекаршу, а потенциальную угрозу.

Он вынул из корзины аккуратные берестяные туески с ягодами, свёртки с сушёными грибами, пучки странных трав с серебристыми листьями.

Элли взяла один из туесков с земляникой. Ягоды были идеальны: сухие, чистые, отборные, каждая – как маленький рубин.

– Хороший урожай, – заметила она, больше для того, чтобы сказать хоть что-то.

– Урожай как урожай, – глухо ответил он, не глядя на неё, развязывая верёвку на свёртке с кореньями. – Лиса половину утащила. Придётся за ловушку браться.

Элли поморщилась. Она ненавидела ловушки.

– Может, просто поделиться? Лес большой.

Он на секунду поднял на неё взгляд, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на насмешку.

– С лисой не договоришься. Она не из ваших. Не понимает слов.

Наступила неловкая пауза. Элли пересчитывала монеты, звонко откладывая их на столешницу. Она чувствовала его взгляд на себе. Не прямой, а боковой, оценивающий, изучающий. Ей всегда казалось, что он видит в ней что-то, чего не видят другие. Какую-то неловкость, неуверенность, которую она тщательно скрывала под маской деловой хозяйки.

Внезапно он замер. Его взгляд скользнул по пекарне, по полкам с баночками, по потрескивающей печи, по открытой на случайной странице Книги рецептов. Его ноздри слегка расширились, будто он улавливал какой-то запах, недоступный обычному носу.

– Сильно сегодня пахнет, – произнёс он наконец, и его низкий, немного хриплый голос прозвучал громче, чем обычно.

Элли насторожилась.

– Пирог с яблоками только что вынула. И булочки с корицей. Конечно, пахнет.

Он медленно покачал головой, всё ещё вглядываясь в полумрак у печи, будто пытаясь разглядеть что-то там.

– Не пирогом. Не булками. Сила. – Он произнёс это слово отрывисто, без всякого почтения, скорее с лёгким презрением. – Сильно пахнет силой. Разлили что-то?

Элли почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Не страх, а раздражение. Кто он такой, чтобы приходить в её дом и делать такие замечания? Грубый, неотёсанный лесной человек, не знающий простейших правил приличия.

– У меня пекарня, мастер Каэл, – сказала она, и её голос зазвучал холодно и отстранённо. – Здесь пахнет тестом, маслом и сахаром. Если вам не нравятся запахи, вы можете не заходить.

Он наконец перевёл на неё свой тяжёлый, неморгающий взгляд. Казалось, мужчина впервые действительно увидел её – не как поставщик клиента, а как одинокий волк – другого хищника на своей территории. В его глазах не было ни извинения, ни смущения. Лишь холодное, почти научное любопытство.

– Запахи нормальные, – парировал он. – А сила – она другая. Резкая. Новая. Словно кто-то неумелый взял в руки острый нож. Можно и порезаться.

Элли вспыхнула. Она сжала монеты в кулаке так, что края их впились в ладонь.

– Я прекрасно управляюсь с ножами. И со своей пекарней тоже. Остальное – не ваше дело.

Он пожал плечами, словно её гнев был ему совершенно неинтересен.

Закончив раскладывать свой товар, Каэл отодвинул корзины.

– Моё дело – предупредить. Лес не любит резких движений. И резких запахов. Привлекают внимание… разного.

С этими словами он взял со стола деньги, не пересчитав, сунул их в кожаный мешочек на поясе и развернулся к выходу.

Элли стояла, всё ещё сжимая монеты, чувствуя, как жар от злости разливается по её щекам. Она ненавидела эти намёки, эту таинственность, это его вечное высокомерие. Он вёл себя так, будто был хранителем каких-то великих секретов, а она – несмышлёным ребёнком, играющим с огнём.

– До следующей среды, – бросила она ему вслед, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он уже брался за резную деревянную ручку двери, но на секунду замер. Не оборачиваясь, он произнёс:

– Берегите книгу. Старые вещи… капризны. Могут и укусить.

И вышел. Дверь закрылась за ним так же бесшумно, как и открылась. Колокольчик над ней даже не дрогнул.

Элли выдохнула, разжала онемевшие пальцы и с силой швырнула монеты в глиняную кружку для мелочи. Они звякнули, нарушая благоговейную тишину.

– Ненавижу, – прошептала она в пустоту. – Абсолютно ненавижу его визиты.

Она подошла к корзинам и с раздражением стала перекладывать ягоды в свои миски. Они были прекрасны. Идеальны. Земляника отдавала сладким солнцем, черника – утренней росой. Даже травы пахли не просто зеленью, а чем-то глубинным, древним, целебным. Это бесило её ещё больше. Почему он, такой грубый и неприятный, должен приносить такие прекрасные ингридиенты?

Она взяла в руки пучок мяты, который он принёс в дополнение к заказу. Стебли были упругими, листья – ярко-зелёными, с фиолетовым отливом. Она поднесла его к носу, вдыхая свежий, очищающий аромат. И внезапно злость начала уходить, растворяясь в этом запахе. Она вспомнила, как бабушка Агата заваривала чай с такой мятой, когда Элли была маленькой и не могла уснуть после кошмара. «Она успокаивает сердце, детка, – говорила Агата, укутывая её в одеяло. – Отгоняет дурные мысли».

Элли вздохнула и опустила мяту в миску с водой. Она посмотрела на дверь, через которую ушёл Каэл. «Сильно пахнет силой». Что он имел в виду? Неужели он почувствовал то, что произошло утром? Ту странную, тёплую волну, что пошла от неё к булочке, когда она пыталась помирить подруг? Неужели это и была та самая «сила», о которой так много говорила бабушка, но которую Элли никак не могла по-настоящему ощутить и тем более контролировать?

Или он просто сказал это, чтобы позлить её? Чтобы продемонстрировать своё превосходство, своё «особое» знание?

Она не знала. И это незнание злило её и пугало одновременно.

Элли подошла к Книге, всё ещё лежавшей открытой на странице с рецептом «Пряников радости». Бережно, почти с благоговением, она провела пальцами по бабушкиному почерку. « …и добавить щепотку тёплых воспоминаний , – было написано там изящным курсивом. – Размешивать, думая о чём-то хорошем, пока тесто не станет светиться изнутри ».

«Капризны, – вспомнила она слова Каэла. – Могут и укусить».

Она резко захлопнула книгу. Нет. Он не понимал. Он не мог понять. Для него магия, сила – это что-то дикое, что-то из леса, что-то, что нужно контролировать и опасаться. Для бабушки, а теперь и для неё, это было частью дома. Частью семьи. Частью тёплого хлеба на столе.

Она больше не чувствовала умиротворения. Полуденная благодать была безвозвратно нарушена. Пекарня снова казалась просто комнатой с печью, а не живым, дышащим существом.

Элли вздохнула, закатала рукава и с решительным видом направилась к мешку с мукой. Нужно было замешивать тесто для вечерних пирогов. Дело. Рутина. То, что она умела и любила. То, что было понятно и не таило в себе никаких «резких запахов» и «сил».

Но пока она насыпала муку в большую деревянную миску, её взгляд снова и снова возвращался к окну, за которым лежала дорога, уходящая в тёмный, молчаливый лес. И в глубине души, сквозь раздражение и непонимание, шевельнулось крошечное, назойливое любопытство. А что если он прав? Что если она, сама того не ведая, взяла в руки не просто нож, а нечто острое и опасное? И что тогда?

Элли с силой вдавила руки в мягкую, податливую муку, стараясь заглушить эти мысли. Но они, как назойливые мухи, кружили у неё в голове, нарушая привычный, уютный порядок вещей.