Текст книги "Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса (СИ)"

Автор книги: Дарья Кун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Это всего лишь жизнь, – ответила Элли просто. – Одна-единственная жизнь.

Он наклонился и снова поцеловал её. На этот поцелуй был другим – более уверенным, более глубоким, полным обретенной уверенности. В нём было всё: и память о пережитых бурях, и надежда на спокойное будущее, и простая, безудержная радость двух одиноких душ, нашедших друг друга.

Когда они снова разошлись, чтобы перевести дух, с дальнего угла кухни донёсся сонный голосок:

– Опять? Серьёзно? Я пытаюсь спать!

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись – тихо, счастливо, по-детски. Смех их смешался воедино и поплыл под потолок пекарни, к потрескивающим углям, к запаху хлеба и к звёздам, что горели за окном.

Каэл обнял Элли за плечи и притянул к себе. Она прижалась к его груди, слушая ровный, сильный стук его сердца. Они стояли так, молча, глядя на засыпающий огонь в печи.

Ему не нужно было больше ничего говорить. Ей не нужно было ничего отвечать. Всё было сказано. Всё было понятно. Их признание витало в воздухе, смешиваясь с запахом ванили и счастья, и было таким же реальным и тёплым, как хлеб, испечённый с любовью.

И за окном утренний Веридиан досыпал, охраняемый миром, за который они все вместе начали войну. А в «Уютном очаге» тлели не только угли в печи, но и новое, яркое пламя – пламя их общей, такой неожиданной и такой желанной любви.

Элли посмотрела на свои руки – руки, которые обычно месили тесто для булочек, сегодня замесили нечто большее. Они замесили надежду. И теперь эта надежда пахла ванилью, мёдом и тёплым хлебом. И этот запах был сильнее любого страха.

Глава 20. Осада «Уютного очага»

Зловещий звук рога растаял в сыром утреннем воздухе, оставив после себя гнетущую, звенящую тишину. Казалось, весь Веридиан затаил дыхание, прислушиваясь. Даже привычный утренний шум – скрип колодцев, лай собак, голоса разносчиков – исчез, поглощённый этой внезапной, неестественной паузой.

В пекарне все замерли, превратившись в живую картину напряжённого ожидания. Седрик застыл с поднятым к лицу пенсне, Мэйбл сжала в руке свой посох из сухого корня, Лео вжался в стену, а Каэл стоял у окна, неподвижный, как изваяние, его взгляд был прикован к улице.

Элли сделала глубокий вдох, вбирая в себя запах своего дома – запах свежего хлеба, надежды и страха. Она почувствовала, как тёплая, твёрдая ладонь Каэла легла ей на плечо – молчаливый знак поддержки. Этого касания было достаточно, чтобы дрожь в коленях утихла, сменившись холодной решимостью.

– Они идут, – беззвучно прошептал Каэл, не отрывая взгляда от улицы.

И они действительно шли. Не спеша, мерно, как хорошо отлаженный механизм. Шестеро человек в серых плащах. Их капюшоны были надвинуты, скрывая лица, но от них веяло такой концентрацией безразличной силы, что воздух на улице словно сгустился. Они не размахивали оружием, не кричали угроз. Их молчаливое, неумолимое движение было страшнее любой ярости.

Они обошли пекарню и встали вокруг неё, замкнув кольцо. Двое – у парадного входа. Двое – у задней двери, ведущей во дворик. И двое – прямо посреди улицы, блокируя подходы к зданию. Они не пытались войти. Они просто стояли. Незримое давление, исходившее от них, начало сжимать пекарню словно тисками.

Первой не выдержала тишина. Мэйбл, стиснув зубы, прошамкала:

– Ну и стоят, как пни торчат. Думают, мы испугаемся?

Но в её голосе прозвучала фальшивая нота. Испуг уже был. Он витал в воздухе, густея с каждой минутой.

Седрик, стараясь сохранить браваду, подошёл к окну.

– Э-э-э, почтенные господа! Не желаете ли свежего хлебца? Только из печи! Или, может, вас интересуют древние артефакты? У меня есть прекрасная…

Один из стражников у входа медленно повернул к нему голову. Из-под капюшона не было видно лица, но Седрик замолчал на полуслове и отшатнулся, как будто его ударили.

– Они… они не слушают, – пробормотал он, снимая очки и нервно протирая их. – Они просто… смотрят.

Именно это и было самым страшным. Это не была осада в прямом понимании. Не было штурма, не было требований. Был лишь немой, давящий психологический прессинг. Они давали обитателям пекарни время. Время прочувствовать свою ловушку. Время для страха сделать свою работу.

Элли почувствовала, как по спине пробегают мурашки. Она посмотрела на горы выпечки, на свой большой стол, застеленный для праздника. Всё это вдруг показалось таким наивным, таким беспомощным перед лицом этой безмолвной, железной воли.

Лео тихо всхлипнул. Его дыхание участилось, глаза снова округлились от паники. Казалось, все уроки Каэла пошли прахом.

Каэл, не отрывая взгляда от окна, тихо сказал:

– Не смотри на них. Смотри на нас. – Он повернулся к Элли. – Ты хотела устроить пир? Так устраивай. Прямо сейчас.

Элли смотрела на него, не понимая.

– Но… они же снаружи. Никто не придёт.

– Мы придём, – твёрдо сказал Каэл. – Мы и есть город. – Он мотнул головой в сторону Седрика и Мэйбл. – Накрывай на стол. Для нас.

Элли замерла на секунду, а потом кивнула. Это было гениально. Безумно, но гениально. Они не могли выйти к людям. Значит, люди должны были прийти к ним. Здесь и сейчас. В лице их маленького «совета».

Она принялась действовать с новой энергией. Она сдёрнула покрывала с корзин, расставила на столе тарелки, стала нарезать хлеб, раскладывать пирожные. Движения её были резкими, почти отчаянными.

– Мэйбл, помоги! Седрик, достань лучшее вино! Лео, расставь кружки!

Её команды заставили всех встрепенуться. Суета, привычная работа – это было лекарством от парализующего страха. Мэйбл, ворча, принялась резать сыр. Седрик полез в потайной шкафчик за бутылкой старого вишнёвого вина. Даже Лео, всё ещё дрожа, начал расставлять на столе деревянные кружки.

Каэл оставался на своём посту у окна, но его поза изменилась. Он был больше не просто наблюдателем. Он был часовым, охраняющим их маленький, хрупкий праздник.

Через несколько минут стол ломился от еды и напитков. Запах свежего хлеба, пряностей, сладостей снова заполнил пекарню, вступая в невидимую схватку с ледяной аурой, исходившей от серых плащей.

– Садитесь! – скомандовала Элли, и её голос прозвучал почти истерично-весело.

Они уселись за большой стол – Элли, Каэл, Мэйбл, Седрик и Лео. Стол был рассчитан на двадцать человек, и их пятеро за ним выглядели слегка потеряно и нелепо. Но они ели. Ели с преувеличенным аппетитом, говорили через силу, смеялись слишком громко. Они разыгрывали спектакль. Спектакль нормальности. Спектакль бесстрашия.

И это работало. Сначала – для них самих. С каждым кусочком тёплого хлеба, с каждым глотком вина леденящий страх отступал, сменяясь странной, отчаянной эйфорией. Они были вместе. Они были живы. Они ели и пили прямо под носом у врага.

Элли поймала взгляд Каэла через стол. Он не ел. Он смотрел на неё. И в его взгляде не было игры. Была гордость. И что-то ещё, тёплое и сильное, что заставляло её сердце биться чаще уже не от страха.

Внезапно снаружи что-то изменилось. Один из стражников, стоявший напротив окна, сделал шаг вперёд. Его движение было резким, нарушающим часы неподвижности. Он поднял руку в серой перчатке и указал на дверь.

– Они требуют выйти, – тихо перевёл Каэл.

Все застыли с кусками в руках. Маска веселья сползла с их лиц, обнажив настоящий ужас.

И тогда случилось неожиданное. Седрик, обычно такой нерешительный, вдруг резко встал, отчего его стул с грохотом упал назад.

– Нет! – сказал он громко и чётко. – Мы не выйдем. Мы не прервём нашу трапезу. – Он поднял свою кружку с вином. – Мы поднимем тост! За Веридиан! За наш дом!

Его голос дрожал, но звучал искренне. Мэйбл, с угрюмым видом, подняла свою кружку.

– За упрямых дураков, которые не знают, когда надо бояться!

Лео, не говоря ни слова, поднял свою кружку с молоком. Его рука дрожала, но он не опускал её.

Элли и Каэл подняли свои кружки. Их взгляды встретились через стол, и в этом взгляде было всё: и страх, и решимость, и та тихая, твёрдая уверенность, что родилась между ними совсем недавно.

– За нас, – тихо сказала Элли.

– За нас, – повторил Каэл.

Они выпили. И в этот момент, глядя в окно, Элли увидела нечто. Мимо пекарни, сгорбившись, быстро прошла миссис Клэр. Она не смотрела в сторону серых плащей, но её рука что-то бросила под ноги стражнику у входа. Это был… яблочный пирог. Тот самый, что Элли испекла для неё вчера.

Стражник даже не вздрогнул. Пирог мягко шлёпнулся о грязь и остался лежать там, как немой укор.

Но это был знак. Маленький, почти невидимый, но знак.

Осада продолжалась. Серые плащи не уходили. Их давление не ослабевало. Но внутри пекарни что-то изменилось. Они больше не были жертвами, запертыми в клетке. Они были гарнизоном крепости. И они только что дали свой первый залп. Залп из тёплого хлеба и вишнёвого вина. И он, как ни странно, попал в цель.

Глава 21. Сердце крепости

Искусственная веселость за столом быстро выдохлась, сдулась, как проколотый пузырь. Её сменила тяжёлая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в печи да прерывистым дыханием Лео. Мальчик сидел, сгорбившись, уставившись в свою кружку с недопитым молоком. Его плечи тряслись, и Элли знала – это была не просто дрожь от холода или страха. Это была внутренняя борьба. Борьба между старым, вбитым в него ужасом и хрупким, новым чувством безопасности, которое он начал обретать здесь.

Серые плащи за окном не двигались. Их молчаливое присутствие было ядовитым туманом, медленно просачивающимся сквозь стены, отравляющим воздух. Даже запах свежей выпечки, обычно такой живительный, казался приглушённым, припылённым.

Каэл снова стоял у окна, его спина была напряжённой струной.

– Они копят силы, – тихо сказал он, не оборачиваясь. – Чувствую. Готовят что-то. Не физическое. Что-то… разъедающее.

Мэйбл, нахмурившись, потрогала стену возле себя.

– Стены… холодные стали. И пахнет… железом и пылью. Нехорошо это. Они пытаются высушить нас. Высосать всю жизнь отсюда.

Седрик нервно теребил свою салфетку.

– Мои артефакты в лавке… самые чувствительные… они должны были предупредить! Почему они молчат?

– Потому что это не атака на магию, – прошептала Элли, внезапно понимая. Она смотрела на Лео. – Это атака на душу. На надежду. Они хотят, чтобы мы сами сдались. Чтобы нам стало так страшно и пусто, что мы сами выгоним его к ним.

Лео поднял на неё глаза, полные слёз. Он жестом показал на свою грудь, потом сжал кулак и сделал вид, что что-то вырывают из него. Потом указал на стражников за окном.

– Они… высасывают тебя? – угадала Элли. Он энергично закивал.

Каэл резко обернулся.

– Его дар. Они чувствуют его. И используют его же страх против него. Против всех нас. Это как… резонанс.

Нужно было что-то делать. Иначе их маленькая крепость падёт без единого удара, рассыплется изнутри от собственного отчаяния.

Элли опустилась на колени перед Лео, взяв его холодные руки в свои.

– Лео, слушай меня. Они сильны твоим страхом. Твоими плохими воспоминаниями. – Она посмотрела вокруг – на тёплую печь, на стол с едой, на лица друзей. – Но у нас есть кое-что ещё. Хорошие воспоминания. Наша сила. Ты помнишь запах имбирного печенья? Помнишь, как смеялся, глядя на нас? Помнишь, как тебе подарили деревянную птицу?

Лицо Лео исказилось от усилия. Он покачал головой, указывая на окно, будто говоря, что плохое сильнее.

– Нет, – твёрдо сказала Элли. – Нет, детка. Хорошее – всегда сильнее. Потому что оно настоящее. Оно и есть жизнь. А они – смерть. – Она обняла его. – Они хотят твой страх? Не дай им его. Дай им что-то другое. Вспомни… вспомни самый счастливый момент здесь. Самый тёплый.

Она сама начала вспоминать. Вспоминать вслух, для него, для себя, для всех.

– Помнишь, как Мэйбл принесла тебе ту самую мяту, от которой перестало болеть внутри? – её голос приобрёл мягкую, напевную интонацию. – Помнишь её запах? Свежий, холодный, как утренний ветерок…

Мэйбл, прислушиваясь, кивнула и закрыла глаза, словно пытаясь вызвать в памяти тот самый аромат.

– Помнишь, как Седрик показывал тебе старые карты с драконами? – продолжала Элли. – Как ты трогал бумагу, такую старую и таинственную…

Седрик снял очки и с теплотой посмотрел на мальчика. – А помнишь звёздный глобус? Ты крутил его, и звёзды двигались…

– Помнишь, как Каэл учил тебя слушать лес? – голос Элли стал ещё тише, почти колыбельным. – Как ты впервые услышал, о чём поёт ветер в ветвях? Это был тихий, мудрый шёпот…

Каэл, всё ещё стоя у окна, не произнёс ни слова, но его спина чуть расслабилась.

Элли говорила и говорила, словами плела паутину из тёплых, светлых воспоминаний. Она вспоминала вкус первого испечённого для него пирога, смех во время «совета мудрецов», ощущение безопасности под одеялом на чердаке.

Лео слушал, и его дыхание понемногу выравнивалось. Слёзы на глазах высыхали. Он закрыл глаза, погружаясь в этот поток доброты.

И тогда случилось нечто. Сначала это было едва заметно. Воздух в пекарне, спёртый и холодный, словно… дрогнул. Словно лёд на поверхности озера, тронутый первым лучом солнца.

Лео открыл глаза. В них не было больше страха. Была сосредоточенность. Глубокая, недетская сосредоточенность. Он медленно поднял руки, ладонями вверх, словно держа невидимый шар.

Он не произносил заклинаний. Он не делал сложных жестов. Он просто… вспоминал. Вспоминал всё то хорошее, что с ним случилось здесь. И его воспоминания становились материальными.

От его ладоней потянулись тонкие, едва видимые золотистые нити. Они поползли по стенам, по полу, по потолку пекарни, окутывая её, как паутина из чистого света. Они пульсировали в такт его дыханию, и с каждым биением в них вплеталось новое воспоминание.

Запах бабушкиного пирога с яблоками, который испекла Элли в его первый день.

Грубоватая, но бережная рука Каэла, поправляющая его пальцы во время урока.

Смешная рожица, которую скорчил Седрик, показывая ему танцующую статуэтку.

Тёплое, колючее одеяло, связанное Мэйбл из «успокоительной» шерсти.

Пекарня наполнялась не светом, а… ощущениями. Ощущением дома, безопасности, принятия. Стены словно начинали заново светиться изнутри тёплым, медовым светом. Воздух снова стал вкусным – в нём слышались ноты корицы, ванили, тёплого хлеба и сушёных трав.

Мэйбл ахнула, касаясь стены.

– Теплеет… Клянусь моими старыми костями, теплеет!

Седрик с восторгом смотрел на золотистые нити, окутавшие его руки.

– Невероятно! Чистая, ненаправленная эманация благости! Защита через… через память о счастье!

Каэл отвернулся от окна. Его лицо было озарено этим внутренним светом, и на нём читалось безмолвное, потрясённое восхищение. Он смотрел на Лео не как на ученика или подопечного, а как на равного. На мага.

Лео сидел с закрытыми глазами, и по его лицу текли слёзы, но теперь это были слёзы облегчения и силы. Он не уничтожал атаку охотников. Он не боролся с их тьмой. Он просто… наполнял пространство своим светом. И тьме не оставалось места.

За окном что-то изменилось. Неподвижные до этого фигуры серых плащей слегка пошевелились. Их безупречный строй дрогнул. Они отступили на шаг. Всего на шаг. Но это было поражение. Их тихая, разъедающая атака натолкнулась на стену, которую нельзя было разрушить, – на стену из добрых воспоминаний и любви.

Золотистые нити медленно начали таять, растворившись в воздухе, выполнив свою работу. Но ощущение тепла и защищённости осталось. Пекарня снова была «Уютным очагом» – не просто по названию, а по сути. Её стены запомнили этот момент. Запомнили силу, что родилась не из страха, а из благодарности.

Лео открыл глаза. Он был бледен и истощён, как после долгой болезни, но в его взгляде светилось новое, взрослое понимание. Он посмотрел на свои руки, потом на Элли, и слабо улыбнулся.

Он жестом показал на сердце, потом на всех присутствующих, и сжал руку в кулак – «сила вместе».

Элли обняла его, чувствуя, как её собственное сердце готово разорваться от гордости и нежности.

– Молодец, – прошептала она ему в волосы. – Такой молодец. Ты спас нас.

– Он не спас, – поправил Каэл, и в его голосе звучало непривычное уважение. – Он показал нам, как спасаться. – Он посмотрел на заоконные тени, снова замершие, но уже не такие грозные. – Они не ожидали этого. Они не знают, как бороться с… с этим.

Он сделал широкий жест, охватывая всю пекарню – тёплую, живую, наполненную запахом дома.

– Они знают, как брать штурмом крепости, – сказал Седрик, снова надевая очки со вновь обретенной уверенностью. – Но как штурмовать дом? Как штурмовать семью?

Осада не закончилась. Враги всё ещё были там. Но баланс сил изменился. Они больше не были пассивными жертвами. Они поняли своё оружие. И это оружие было сильнее любого меча или заклинания. Оно было в них самих. В их общей памяти. В их общем доме.

И это знание было крепче любой стены.

Глава 22. Город встаёт на защиту

Тишина внутри пекарни, наполненная обретенной силой после подвига Лео, была внезапно нарушена. Не звуком рога и не угрозами. Её нарушил запах.

Сначала это был едва уловимый аромат вишнёвого пирога, просочившийся сквозь щель под дверью. Затем к нему присоединился пряный дух имбирного печенья. Потом – сладкое дыхание медовых коврижек. Запахи, которые Элли с таким трудом и любовью вложила в каждое пирожное, теперь возвращались. Они текли по улицам Веридиана, просачивались под двери, в открытые форточки, смешиваясь с утренним воздухом.

Они несли с собой не просто воспоминания о вкусе. Они несли в себе частичку той магии, того намерения, что вложила в них Элли. Частичку единства, смелости, надежды.

В доме миссис Клэр старушка, только что доевшая свой кусок «обезболивающего» имбирного пряника, внезапно перестала чувствовать ноющую спину. Но дело было не только в этом. В её сердце, сжатом страхом после утреннего визита, что-то дрогнуло. Вспомнилась Элли – молодая, упрямая, всегда с добрым словом. Вспомнился запах её пекарни, всегда такой доброжелательный.

Она вдруг резко встала, отчего старые кости тревожно хрустнули, накинула платок и вышла на улицу. Она не взяла с собой ни палку, ни вилы. Она просто пошла. Твёрдо, не оглядываясь, прямо к «Уютному очагу».

В это же время рыбак Эдгар, раздавая детям «счастливые» безе, почувствовал, как по его жилам разливается странное, тёплое спокойствие. Он посмотрел на испуганное лицо своего сына Тома, вспомнил угрозы в его адрес, и тихая, холодная ярость поднялась в нём. Но это была не слепая ярость. Она была целенаправленной. Мужчина молча взял Тома за руку и вышел из дома. К ним присоединились соседи, тоже съевшие утренние гостинцы от Элли – кто кусок хлеба, кто пирожное. Они шли молча, но их молчание было громче любых криков.

Портниха, которой угрожали лишением заказов, вышла из своей мастерской, неся в руках не ножницы, а большой рулон дорогой, тёплой ткани. Булочник с соседней улицы – не с пустыми руками, а с корзиной только что испечённых булок. Даже дети бежали, неся в руках цветы, подобранные у дороги, или свои любимые игрушки.

Они шли с разных концов города, поначалу робко, небольшими группками. Но видя друг друга, они крепли. Их отдельные ручейки сливались в один поток. Поток людей. Не воинов. Не бунтарей. Просто людей, которые защищали свой дом.

Серые плащи, стоявшие кольцом вокруг пекарни, сначала не обратили на это внимания. Что могли сделать эти простолюдины? Но когда поток стал шириться, когда он подошёл вплотную к их кордону, они насторожились. Один из стражников у входа поднял руку, жестом приказывая остановиться.

Толпа замедлила ход, но не остановилась. Она медленно, неотвратимо стала обтекать пекарню, окружая её живым кольцом. Они не кричали, не угрожали. Они просто стояли. Мужчины, женщины, старики, дети. Стояли и молча смотрели на охотников. Их взгляды были не злыми, а… твёрдыми. Непроницаемыми.

Элли, Каэл и другие, наблюдавшие из окна, замерли в изумлении. Они видели, как знакомые лица – миссис Клэр, Эдгар с сыном, фермерша Агнесса, почтальон, трактирщик – встают плечом к плечу, формируя живой барьер между ними и опасностью.

– Боги… – прошептал Седрик, сжимая в руке свой звёздный глобус. – Они… они пришли.

Слёзы текли по лицу Элли, но она не замечала их. Её сердце готово было разорваться от гордости и любви. Её выпечка сработала. Не как заклинание, а как напоминание. Напоминание о том, кто они есть. О той связи, что их объединяла.

Капитан Маркус появился на площади со своими двумя стражниками. Он выглядел растерянным и подавленным. Он видел своих людей, своих соседей, вышедших против законной, хоть и ненавистной ему власти. Его рука лежала на рукояти меча, но он не вынимал его.

Один из серых плащей, стоявший в центре, сделал шаг вперёд. Его голос, безжизненный и металлический, разрезал тишину:

– Разойдитесь. По приказу Совета Пяти Городов. Мешающие будут уничтожены.

Толпа замерла. На мгновение страх снова попытался поднять голову. И тогда миссис Клэр, маленькая, сморщенная, сделала шаг вперёд. Её голос, обычно скрипучий, прозвучал на удивление громко и чисто:

– Это наш город. И наша пекарня. И мы никуда не уйдём.

Тишина на площади была звенящей, напряжённой, как тетива лука перед выстрелом. Серые плащи стояли недвижимо, их безликие капюшоны были обращены к пекарне, из которой исходила та самая, невыносимая для них сила – сила спокойствия, силы, принятия.

И тогда один из них, тот, что стоял в центре, резким, отрывистым жестом взметнул руку. От его пальцев рванулся сгусток сжатого, лилового света – уродливый, визгливый сгусток чистой энергии подавления и боли. Он должен был разорвать защиту, посеять панику, ударить по самому сердцу сопротивления.

Но случилось нечто странное. Сгусток, долетев до невидимой границы, обозначенной развешанными под крышей травами Каэла и добрыми намерениями жителей, не взорвался. Он… замедлился. Его ядовитый лиловый цвет стал блекнуть, расплываться, как чернильная клякса в воде. Он будто упёрся в нечто упругое и вязкое, потерял свою форму и, наконец, с тихим шипящим вздохом растворился в воздухе, не оставив и следа.

Наступила секунда ошеломлённой тишины. Со стороны охотников и со стороны горожан. Никто не понимал, что произошло.

И тогда кто-то поднял руку. Не для атаки. Старая миссис Клэр, вся съёжившаяся от страха, вытянула свою трясущуюся, костлявую руку ладонью вперёд, по направлению к пекарне. Она не произносила заклинаний. Она просто… вспоминала. Вспоминала вкус имбирного пряника, что всегда помогал от боли. Вспоминала доброту Агаты и Элинор. И из её ладони потекла тончайшая, почти невидимая струйка тёплого, золотистого света. Он был слабым, дрожащим, но невероятно чистым.

Рыбак Эдгар, увидев это, хрипло выругался себе под нос и тоже выбросил вперёд руку. Он вспоминал своего перепуганного сына и твёрдую уверенность Элли, что всё будет хорошо. Его свет был более грубым, синим, как вода в его родной реке, и пах озоном и свежестью.

Потом подключилась портниха, вспомнившая, как Элли всегда заходила к ней за тканью для фартуков и никогда не торговалась. Её свет был нежным, розовым, как шёлк.

Булочник с соседней улицы – его свет был тёплым, жёлтым, как пшеничное поле.

Дети – их лучики были яркими, разноцветными, искрящимися смехом и верой в чудо.

Они не сговаривались. Они просто делали это. Отдавали то, что у них было. Частичку своей благодарности, своей любви, своей памяти о доброте. Их отдельные, слабые лучики сливались в один мощный, невидимый поток общей, народной магии. Он поднимался от самой земли, струился из их сердец, окутывая пекарню, как купол, мерцающий всеми цветами радуги – золотым светом надежды, зелёным – роста, синим – верности, тёплым оранжевым – домашнего очага.

Серые плащи отступили ещё на шаг. Их безликие капюшоны поворачивались из стороны в сторону, словно они не могли понять, что происходит. Их собственная, холодная и дисциплинированная магия, предназначенная для подавления и контроля, была бессильна против этого стихийного, живого потока единства. Они выпустили ещё несколько своих атак – острых, как лезвие, чёрных, как смоль. Но те растворялись в сияющем куполе, как кусочки сахара в горячем чае, не причиняя никому вреда.

Они могли сражаться со страхом. Они не знали, как сражаться с любовью.

Элли, Каэл, Мэйбл, Седрик и Лео вышли на порог пекарни. Они стояли, глядя на это чудо – на свой город, восставший не с оружием, а с открытым сердцем.

Лео вышел вперёд. Он посмотрел на сияющий купол, на людей, отдающих свою энергию, и его лицо озарилось улыбкой. Он поднял руки, и от его ладоней потянулись тонкие, но яркие золотистые нити – те самые, что укрепляли пекарню. Они соединились с общим потоком, усиливая его, наполняя его своей личной, исцелённой благодарностью.

Магия нарастала, становясь осязаемой. Воздух звенел, как хрусталь, и пах летним дождём и тёплым молоком. К защитному потоку присоединялись те, кто остался в домах, стоя у окон. Старики в своих креслах, матери, качая детей, ремесленники в мастерских – все, кто чувствовал зов, протягивали руки и отдавали крупицу своего тепла.

Серые плащи были в полном смятении. Они сгрудились вместе, их безупречный строй окончательно распался. Они не знали, что делать. Приказ? Сила? Угрозы? Ничто не работало против этой мирной, но абсолютно непробиваемой стены из человеческих душ.

Элли обернулась и посмотрела на Каэла. Он смотрел не на охотников, а на неё. И в его глазах она читала то же потрясение, ту же безмерную гордость.

– Видишь? – прошептала она. – Это и есть наша сила.

Он кивнул, и его рука нашла её руку. Их пальцы сплелись – сильные, шершавые пальцы лесника и нежные, испачканные в муке пальцы пекарши. Две разные силы, слившиеся в одну.

Осада была не просто провалена. Она была обращена вспять силой одного большого сердца, которое билось в груди у всего Веридиана. И это сердце говорило одно: «Тронь их – и ты тронешь нас всех».