Текст книги "Красная тетрадь"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Запись 27: Больно
А вдруг мне правда нравится, когда мне больно?
Когда мне больно, я чувствую себя сильным.
Когда мне больно, я чувствую себя чистым.
Когда мне больно, я чувствую себя хорошим.
Но саму боль я ощущаю плохо, приглушенно, как через вату, и, когда она все-таки пробивается ко мне, я сразу перестаю думать, что я нехороший или слабый.
Я становлюсь лучшей версией себя.
Вдруг это плохо? Или это мне поможет, потому что я должен испытывать много боли?
Мне должно быть стыдно?
Я все время трогаю синяки на коленях, когда волнуюсь.
Запись 28: Фиточай, зеркала и последняя ночь
Надо рассказать все обстоятельно, все равно сегодня я заснуть не смогу, а уже рассвет и все хорошо видно, особенно если сесть на балконе.
Андрюша, я знаю, тоже не спит, а думает. Я предпочел его не тревожить.
Во-первых, вечером мы пили фиточай. Он очень вкусный, травяной, совсем не такой, как обычный чай, и с таким сладковатым привкусом.
С фиточая все и началось.
Сразу скажу: самой красивой девочки в мире в очереди за фиточаем не было. Но и без нее народу собралось достаточно. Мы сразу же пошли к Ванечке и Алеше, рядом с ними стояла та самая бледная девочка из столовой.
– Привет, красотуля, – сказал ей Боря. – Огонька не найдется?
– Что? – спросил я. – О чем ты?
Девочка сказала:
– Я – Мила.
Голос у нее, как я и предполагал, оказался очень музыкальный. Я сразу вспомнил, как она похожа на пианистку.
– Ты – дочь солдата, который всегда одевается в черное, – сказал я, и Андрюша вздохнул:
– Соболезную.
Мне сразу стало стыдно, я покраснел.
Мила сказала:
– Мама умерла два года назад.
Я сказал:
– Сочувствую.
Она сказала:
– Папа – лучший друг Эдуарда Андреевича. Мы здесь отдыхаем каждый год, даже когда папе и не надо. Но в этом году ему обязательно надо.
– А твоя мама? – спросил Боря. – Тоже была солдатом?
– Да, – сказала Мила.
– Круто.
Теперь уже я толкнул Борю в бок.
Алеша сказал:
– Мила очень хорошо играет на скрипке.
Я почувствовал гордость и разочарование. Я, конечно, угадал, но не полностью.
Ванечка крутился вокруг нас, а потом нашел большую улитку и, кажется, он хотел ее съесть.
Я сказал:
– Если сделаешь это, амеба съест твой мозг.
Кажется, на Ванечку это произвело впечатление.
– Ужас какой, – сказал он. – А вас уже начали препарировать?
– А нас будут препарировать? – спросил Володя.
– Мила сказала, что да!
Мила покраснела и отвернулась.
– Я не то имела в виду, – сказала она, а потом быстро добавила:
– Так папа говорил.
Я сказал:
– Мне решительно все равно, что со мной будут делать, главное, чтобы это пошло на благо Родины.
Мила потрогала свои короткие волосы, и я предположил, что она недавно постриглась – еще не привыкла.
Ванечка сказал:
– А завтра будут вас препарировать?
– Завтра, – сказал Андрюша, – будут.
Мы стояли в очереди, болтали обо всяких повседневных делах: как там Найда (Найда, кстати, в порядке, а ее дети активно растут), куда пристроить щенков, что продается на набережной и можно ли устроить матч по пионерболу между нами и обитателями первого корпуса, наберется ли команда.
Максим Сергеевич курил в стороне, но из-за ветра едкий дым шел в нашу сторону.
Алеша так ничего и не сказал, но достал из кармана ингалятор. Я подошел к Максиму Сергеевичу и сказал:
– Не курите, пожалуйста. У мальчика Алеши астма.
Максим Сергеевич сказал:
– Поуказывай мне еще, Жданов.
И ушел сидеть на скамейку около клумбы.
А я потерял свое место в очереди и получил бы фиточай последним, если бы не Андрюша. Он взял стакан и для меня. Потому что мы как братья.
Пока мы пили фиточай (стакан необходимо было вернуть), завязалась еще одна интересная беседа. Фира сказала:
– Мы с Валей сегодня вызываем духов. С нами будет еще одна девочка, мы познакомились на пляже. Она местная.
– А когда вы будете вызывать духов? – спросил я.
– Ночью.
– Разве ей здесь можно быть ночью?
– Не запрещено.
– А ее родители?
– Они разрешили.
Ни во что из этого я не поверил.
– В общем, – сказала Фира. – Если хотите, Ваня, Алеша и Мила, можете тоже приходить.
– А мы? – спросил Володя.
– А вы – нет.
– Почему это?
– Потому это, – сказала Валя.
Завязался спор, в котором мы с Андрюшей не участвовали. Ванечка показывал нам огромную гусеницу.
Андрюша спросил его:
– Ты что-нибудь знаешь о паразитических осах?
Ванечка покачал головой. А вы что-нибудь знаете о паразитических осах?
Вместо жала у них яйцеклад. Они впрыскивают яйца в гусениц или в тараканов, их личинки поедают хозяев изнутри, а потом прорываются наружу.
Иногда пара-тройка личинок остается внутри гусеницы и заставляет ее защищать других личинок, пока они не окуклятся.
А потом гусеница умирает.
Паразитические осы похожи на капиталистических воротил. То же паразитирование на чужих ресурсах, то же умение контролировать разум или парализовать волю. Природа бывает очень политична, и этим она мне нравится.
Ванечку рассказ о паразитических осах впечатлил. Он сказал:
– Я бы всех таких уродских ос убивал!
– Некоторые из них, – сказал Андрюша, – даже не едят, они только размножаются.
– Бессмысленная жизнь, – сказал я.
А Ванечка стоял, покачиваясь, бледный, с особой волчьей улыбкой, и вдруг сказал:
– Так люди с неба относятся к нам. Как к таким осам. Я бы всех таких тоже убивал!
Он засмеялся и запрокинул голову, посмотрел в небо:
– Я бы всех таких убивал! – повторил он. – Я – большой умник.
Я сказал:
– Думаю, осознание того, что у нас в мозгу сидят черви, вызывает некоторую оторопь.
Андрюша сказал:
– В детстве я играл в то, что я – паразитическая оса.
– Понятно, – сказал Ванечка. – Ты и сейчас ребенок. Почему не играешь больше?
Андрюша сказал:
– Иногда играю.
В Ванечке есть нечто, что меня пугает. Дело не в том, что он дурачок, или не только в этом. Не могу сформулировать – тревожно.
Ванечка спросил меня:
– А ты как родился?
– Как обычный человек, – сказал я.
Ванечка задумался, а потом сказал:
– А я не родился, меня в лесу нашли, напоили молоком, и с тех пор я так живу.
– Как волчонок?
– Как.
Я заметил, что Мила за нами наблюдает. Она разговаривала с Фирой и Валей (видимо, уточняли программу на вечер), но смотрела за Ванечкой.
– Вы с Милой хорошие друзья? – спросил я.
– Лучшая моя подруга, – сказал Ванечка. – А что это ты спрашиваешь?
Я не мог сказать ему истинную причину: мне хотелось проверить свою находчивость и умение разбираться в людях. С пианисткой-то я ведь почти угадал.
Почти, да только получилась скрипачка.
Потом мы допили сладкий фиточай, сдали стаканы и пошли проверить, как растут щенки. Я сказал:
– Надо взять рулетку, чтобы их измерить.
Все со мной согласились, но рулетки ни у кого не оказалось.
Мы наслаждались обществом Найды довольно долго, я уже и думать забыл о мероприятии, запланированном Фирой. Честно говоря, оно было мне не так уж и интересно.
На обратном пути мы с Андрюшей встретили Валю.
Она сказала:
– Жданов, если заложишь нас, тебе конец.
– Что?
– Ты – идиот, – сказал Валя и пихнула меня кулаком в живот.
Вышло достаточно больно. Как я уже сообщал, Валя лучше всех дерется.
Я сказал:
– Я совсем ничего не понял.
Валя сказала:
– Я тебе повторю: заложишь наш вызов духов, и все.
Она провела пальцем себе по шее, вышло очень недвусмысленно.
Андрюша сказал:
– Мы не заложим.
Валя сказала:
– Завтра начнутся процедуры. Вдруг мы потом будем слишком заняты, чтобы вызывать духов, или не сможем!
На руке у нее болтался браслетик с дельфинчиком – толстая синяя нитка с прикрепленной к ней маленькой прозрачной фигуркой. В брюшке у дельфинчика переливался всеми цветами камушек, похожий на опал. Казалось, по камушку идут волны, вот так он сиял, когда на него падало солнце.
– Но я решила, – сказала Валя, – что если ты сам там будешь, то не заложишь.
Я сказал:
– Не хочу там быть. Вызывать духов глупо.
– Приходи, – сказала Валя с нажимом.
Андрюша сказал:
– Мы придем.
Валя сказала:
– Вам же лучше.
А потом она развернулась и убежала.
– Странное у меня от всего этого впечатление, – сказал я.
– У меня есть по этому поводу теория, – сказал Андрюша.
– Какая?
– Ну, краткая теория: она в тебя влюбилась.
– Почему? – спросил я.
– Не знаю, – сказал Андрюша. – Ты задаешь слишком много вопросов, но надо прийти.
Я не был в этом так уверен.
Андрюша сказал:
– Девочки будут в пижамах.
И вздохнул.
– Еще от них хорошо пахнет, – добавил он.
– Ты не об этом должен думать, а о завтрашнем дне.
– И о нем я думаю, – сказал Андрюша. – Если будем просто спать, момент не прочувствуем. Надо не спать. А девочки сами тебя пригласили.
– Думаешь, Борю с Володей они пригласили?
– Фире нравится Боря, – сказал Андрюша.
Так я узнал, что он – эксперт в отношениях.
Я до самого конца старался быть несгибаемым, не согласился и в конце концов остался ночью в комнате один.
Я еще никогда не спал ночью в комнате один. На потолке колыхались тени от острых кривых ветвей, за окном было до странности тихо, и оттого я стал слышать навязчивый шорох.
Это, вероятно, мокрицы, подумал я.
Или уховертки, которые, если верить Андрюше, забираются человеку в ухо, прогрызают барабанную перепонку и откладывают внутри яйца.
На самом деле насекомые вовсе не вызывают у меня ужаса. Да, некоторые из них выглядят весьма своеобразно или способны навредить. Без жалости нужно истреблять определенных сельскохозяйственных вредителей или попросту опасных существ.
Но, в общем и целом, насекомые довольно безобидны.
Однако навязчивый шорох раздражал меня сам по себе, я не видел его источника, а потому его источником могло оказаться все, что угодно. Тени и шорохи и ощущение того, что я один, тем более впервые, все вогнало меня в тревогу.
Я некоторое время лежал спокойно, пытаясь справиться с этой тревогой. Я вытянул руки по швам и терпел, представляя, что меня пытают таким изощренным способом враги и я должен не поддаться их психологическим уловкам.
Однако в конце концов я оказался на грани отчаяния.
Было еще до смешного обидно: я так хотел остаться один (на самом деле, не один, а просто чтобы не было Бори), выспаться, не иметь повода для раздражения, а теперь весь сон пошел насмарку. От обиды тревога только усиливалась.
Наконец я сел на кровати, осмотрелся.
– Все хорошо, Арлен, – сказал я сам себе. – Все хорошо. Не происходит совершенно ничего ужасного.
Но темно.
И никого нет рядом.
Я устыдился подобных мыслей и повторил себе:
– Все в полном порядке.
Однако я уже знал, что не засну. И спорить с собой было нечего.
Я походил по комнате, размялся, даже сделал зарядку в надежде не то взбодриться, не то усыпить себя, но не получилось ни того ни другого. Откуда-то очень издалека и очень приглушенно до меня донесся смех. Это мои товарищи (и к ним примкнувшие) нарушали правила общежития.
Первым делом я решил пойти к Максиму Сергеевичу, но нечто меня остановило. Я вспомнил, что для моих товарищей сегодня особенная ночь. Многие из них могли быть слабее духом, чем я, и нуждаться в поддержке.
Я в поддержке не нуждался, однако мокрицы и уховертки волновали меня.
Так что я решил присоединиться к мракобесию, творившемуся в девичьей комнате.
В коридоре горела только одна лампочка. Она делала еще мрачнее старый зеленый ковролин. Казалось, все пространство сузилось, сжалось. Лампочка мигала, и иногда из полутьмы я попадал в полную темноту.
Девочки жили на другом конце коридора, в номере 327, и я, стараясь справляться с тревогой, преодолевал это расстояние нарочито медленно.
Замерев перед блестящей в неверном свете мятно-зеленой дверью их номера, я почувствовал огромное облегчение – оттуда слышались приглушенные голоса, и мои собственные мысли о мокрицах и уховертках показались мне глупыми и наивными, недостойными человека моего положения.
Я даже думал вернуться в палату и спать, как это и полагается в столь позднее время, но что-то подсказывало мне: стоит отойти от двери, и снова станет неприятно.
Наконец, набравшись решительности, я распахнул дверь.
Со всех сторон на меня накатили визг, крики, ор, вопли. Все эти существительные могут быть употреблены с полным правом. Кричали мальчики, кричали девочки, кричал даже Володя, обычно весьма и весьма невозмутимый.
Не кричал только Андрюша. Он весь побледнел и выглядел так, словно сейчас упадет в обморок.
Когда вопли, которые мне пришлось претерпеть, стихли, я сказал:
– Доброй ночи.
– Твою мать, Жданов!
– Арлен!
– Какого хрена?
– Мог бы постучаться!
– А предупредить!
– Ужас какой!
– Я думала, я умру.
Кроме наших старых знакомых Ванечки, Алеши и Милы, я увидел новенькую девочку. Загорелая, с темными волосами, стянутыми в высокий хвост, симпатичными ямочками на щеках и громким голосом, она сразу показалась мне очень приятной. И, конечно, как и сказала Фира, она была местной. Такими казались мне все местные девочки и мальчики: подвижными, по-южному веселыми, непосредственными и преувеличенно загорелыми.
– Привет, – сказала она и помахала мне рукой. – Ой, вот это ты нас напугал. Меня Диана зовут.
– Арлен, – сказал я.
– Смешное имя, как у деда.
– Спасибо, – ответил я машинально.
Они все устроились в узком пространстве между кроватями, расселись в круг, в центре которого лежало снятое с гвоздя зеркало.
Фира прижимала ладони к этому зеркалу, на котором красной помадой нарисована была лестница.
– Нельзя прерывать ритуал, Арленчик, – сказала Фира.
Она дернула головой, взметнулась копна ее волос. На этот раз они были совершенно уж растрепанные, как у ведьмы.
Я сказал:
– Это все глупости.
Ванечка сказал:
– Садись, Арлен.
Мне стало неловко. Какими бы глупыми, посредственными и антинародными ни были эти развлечения, я уже всех напугал и всем все испортил. Так что я вздохнул и сел между Андрюшей и Ванечкой. Втиснуться между ними оказалось довольно сложно.
Ванечка сказал:
– Я думал, это Пиковая Дама пришла.
Андрюша сказал:
– А я думал, в меня кто-то вселился.
Алеша сказал:
– Мы до этого матерного гномика вызывали.
Я сказал:
– Хорошо, что я не застал, по крайней мере, матерного гномика.
– Хорошо, что ты его не застал, – грустно сказал Алеша, и я в который раз подумал, что мы хорошо друг друга понимаем.
– Так, – сказала Фира. – Взялись за руки. Зря мы вообще руки расцепили, она ведь идет по мосту между мирами, и наша энергия ее притягивает.
Алеша спросил:
– А Пиковая Дама теперь нас не убьет?
Потом он зевнул, что в сочетании с его репликой показалось мне комичным. Я знаю, что такое юмор! Это когда одно не связано с другим или связано очень абсурдным образом.
Впрочем, смеюсь я довольно редко, больше улыбаюсь. Смех – это тоже очень странная вещь, как мне кажется. Нечто абсурдное вызывает у меня спазмы в гортани – что может быть более странным?
Фира посмотрела на Алешу с убийственной серьезностью, потом мягко улыбнулась и сказала:
– Беритесь за руки.
Ванечка до боли сильно сжал мою правую руку, а левой рукой я нащупал ладонь Андрюши. Честно говоря, мне вовсе не хотелось участвовать в домашнем спиритическом сеансе. Таким образом я расписывался в своем бессилии перед суевериями.
Однако же выбора не было, и вместе со всеми я произнес:
– Пиковая Дама, приди.
Надо сказать, испытанные мною чувства оказались неоднозначны. С одной стороны, я люблю быть частью коллектива, шагать в ногу, петь в унисон – все это очень важно для меня. С другой стороны, общественное мероприятие, в котором мне пришлось участвовать, сам я глубоко презирал.
От Ванечки терпко пахло потом, Андрюша сидел неподвижно, и рука его была почти пугающе холодной. Когда мы замолкали, Ванечка скрежетал зубами. Я хотел сделать ему замечание, но все вокруг сохраняли такой торжественный вид, что я не решился.
Однако не случилось ничего. Мы произнесли заклинание снова, и опять я слышал только дыхание, скрежет Ванечкиных зубов и неопределенно далекий шум машин.
Результата мы не получили и в третий раз.
Наконец, Фира сказала.
– Надо выключить свет.
Она говорила мягко, но никто и не думал спорить. Ванечка резко подорвался, чуть не наступив на зеркало, побежал к выключателю и щелкнул им, потом вернулся, снова схватил меня за руку.
– Давайте, – сказал он.
– Тише, дружок, – сказала Фира.
В окно светили звезды, под их светом все мы казались бледнее. Диана шумно почесала (я бы сказал, поскребла) коленку.
– Может, нужна свеча? – спросила Мила.
– Да, – сказала Фира. – Валя, достань свечу.
Маленькая свечка легла на зеркало, Боря поджег фитиль спичкой, и огонек взметнулся вверх. Он отражался в зеркале со всех сторон, а потому казался почти цветком, странным, причудливым и пугающим.
Мы снова взялись за руки.
– Возможно, дело в Арлене и его скепсисе, – сказала Фира. – Но мы посмотрим.
– Ты просто ищешь кого обвинить, – сказал я. – На самом деле просто Пиковой Дамы не…
– Во! – сказал Боря. – Что и требовалось доказать!
– Так, – сказал Володя. – Либо уже что-то происходит, либо это объявляется девчачьим развлечением.
– Подожди, – сказала Фира. – Еще один штрих. Возьми из моей тумбочки шкатулку. Она там одна, ты не перепутаешь.
Володя переступил через Валю, подошел к тумбочке, взял шкатулку и поставил на зеркало.
– Открой, – сказала Фира.
Квадратная шкатулка такая маленькая, в темноте она казалась абсолютно черной, но я помню, что у нее был некий красноватый оттенок. Замочек блестел под светом звезд отчаянно ярко.
Внутри шкатулки ничего не было, кроме маленькой серебристой балерины. Когда крышка щелкнула, балерина завертелась, полилась музыка, нежная, звенящая, ласковая и слезливая.
Мелодия казалась знакомой, но ни названия, ни автора я вспомнить не мог.
Мы сидели совсем близко друг к другу, из приоткрытого окна шла прохлада, но становилось, напротив, все жарче от этой общности, от дыхания, и от рук, и от коленок.
Духота особым образом влияет на разум, это всем известно. Все становится вязким, странным, будто весь мир окунули в смолу.
Или в карамель.
Огонек свечи колыхался, отражение его билось под серебристым покровом зеркала, будто тонуло.
Я не стал верить во всякую дребедень, конечно, но духота и тоненькая ниточка прохлады, заставлявшая дрожать огонек свечи, нервный, нежный звук, идущий из шкатулки, ровное движение балерины по кругу – все настроило меня на особый лад.
Боря сказал:
– «Заебись».
– Тише, Боренька, – сказала Фира. – Повторяйте за мной: Пиковая Дама, приди.
И хотя мы уже знали, что говорить, да и фраза была не то чтобы очень хитрая, все мгновенно прониклись торжественностью момента.
– Пиковая Дама, приди! Пиковая Дама, приди! Пиковая Дама, приди!
Сквозняк, как мне кажется, усилился, охладил мне взмокшие колени, а пламя свечи заколыхалось еще более нервно, совсем как маленькое, хрупкое живое существо.
Нет, конечно, жутко мне не стало, но некоторое мистическое предвкушение, безусловно, родилось.
Андрюша неожиданно сильно сжал мою руку, почти до боли, и в этот момент дверь распахнулась.
Как ни странно, за дверью стояло нечто в черном балахоне, странное, длинное и, разумеется, пугающее.
Черная ткань закрывала это нечто полностью, но оно все равно двигалось ловко и стремительно. Голову обхватывал некий ржавый обруч, может быть, корона. Я подумал, что мне стоило остаться в комнате с мокрицами и уховертками.
А потом закричал в голос, но мой крик не стал особенно постыдным, потому что потонул в симфонии многих других воплей. Куда, кстати, более громких, чем те, которые раздались при моем появлении.
Но и существо было куда больше и страшнее меня.
Особенное удовольствие (в равных пропорциях смешанное с ужасом) доставил мне громкий Борин крик.
Но громче всех верещал Андрюша, единственный, кто сохранил относительное спокойствие при моем появлении. Я никогда не слышал звука громче ни от него, ни вообще.
После скромной радости по поводу Бориного позора (во всяком случае, позора не меньшего, чем мой), я вдруг осознал, что могу сейчас умереть самым чудовищным и, главное, антинародным, мракобесным, суеверным, непрогрессивным образом.
Однако мне не хотелось, чтобы моя гибель сопровождалась еще и нарушением правил пожарной безопасности, поэтому я подхватил свечу с зеркала прежде, чем вскочить.
Задувать свечу не пришлось, от моего резкого движения она погасла, зато горячий воск полился мне на пальцы. Почти тут же Ванечка наступил на зеркало, и оно треснуло, шкатулка повалилась набок, балерина сделала полукруг и замерла, упершись в пол, музыка задрожала и зациклилась на одной ноте.
Степень происходившего вокруг хаоса сложно передать словами. Фира, как кошка, взлетела на кровать, Алеша же залез под ту же кровать с быстротой мыши.
Валя схватила подушку, Мила и Боря одновременно потянулись за крупным осколком зеркала, Диана швырнула в черное существо пригоршню ракушек из кармана.
И только мы с Володей замерли. Володя, кажется, единственный не впал в истерику.
А я, конечно, хотел бы сказать, что тоже в нее не впал, да только замер я, скорее, от ужаса.
Ожидание было утомительным. Если я умру таким позорным образом, думал я, пусть только будет быстро и не очень больно. И куда подевалась вся моя хваленая смелость? Теперь мне весьма стыдно за этот эпизод.
Существо приближалось, диапазон издаваемых нами звуков увеличился, а затем фигура, приблизившись ко мне, сдернула с себя ржавый венец и сказала:
– Дебилы.
Черная ткань соскользнула вниз, и я с большой радостью увидел перед собой отца Милы, того самого мрачного мужчину.
Он не засмеялся, но я видел, что ему смешно.
Мне же смешно не было. Я аккуратно поставил погасшую свечку на тумбочку, машинально сказал Ванечке:
– Осторожно, осколки.
Ванечка сказал:
– Блин, дядя Стас!
Я не сразу узнал его отчество, так что пока назову его Станислав.
Так вот, Станислав смотрел на нас. Ничто в его лице не выдавало смех и радость, но мне все-таки казалось, что своей выходкой он гордится.
– Доволен собой, папа? – спросила Мила. – Ты всё испортил.
– По-моему, я придал этой истории хоть какой-то смысл.
– Ну умат, – сказал Боря. – Это было круто.
Я сказал:
– А если бы у кого-то оказалось слабое сердце?
– Наверняка у тебя, маленькая зануда, – сказал мне Станислав.
Мрачный, породистый, злой, совершенно байронический герой, Станислав вселял в меня ужас и без черной накидки.
Андрюша сказал:
– Сейчас Максим Сергеевич придет.
– Спорнем, что нет, – сказал Володя.
Станислав сказал:
– Надеюсь, это послужит вам уроком. В мире есть вещи пострашнее духов и призраков.
– Какие например? – спросил Ванечка.
– Например, я, – сказал Станислав.
– А как ваше отчество? – спросил я.
– Константинович, – сказал он. – Но это не точно.
– Что вы имеете в виду? – спросил я.
– Свою мамашу, – сказал Станислав Константинович. – Мила, пошли спать. Твои маленькие друзья переутомились.
Мила сказала:
– Из-за тебя мы разбили зеркало.
– Не переживайте, вроде бы через семь лет все будет нормально.
Чуть помолчав, Станислав Константинович добавил:
– А вот и первое несчастье: вам придется убираться. Но зато этот случай запомнится вам надолго.
Фира сказала:
– Будьте осторожнее со столь тонкими материями, Станислав Константинович.
Он пообещал нам быть осторожнее со столь тонкими материями, аккуратно переступил через осколки, взял за руку Милу и осторожно вывел из палаты.
Мы стали собирать осколки.
– Девочки, отойдите, – сказал я. – Вы можете порезаться. И ты, Ванечка.
– Я не боюсь порезаться, – сказал он.
Всем было неловко, кроме Ванечки. Теперь каждый расстраивался, что поверил в этот розыгрыш.
Боря сказал:
– Может, веник есть? Эй, Арефьев, метнись за веником.
– Хорошо, – сказал Андрюша.
Фира села на кровати. Валя перетягивала Диане распустившийся хвост яркой резинкой.
– Да уж, – сказала Диана. – Вышло просто ничего себе!
– Я же говорила, – сказала Фира, – что будет здорово.
Фира никогда не теряет присутствия духа, и, кажется, мало что в мире способно ее расстроить. Это очень хорошее качество.
Я сказал:
– Сначала уберем самые крупные осколки.
Володя сказал:
– Ты нас еще поучи, как стекло убирать.
Валя сказала:
– К несчастью все это, точно.
Всем почему-то стало грустно, хотя история по всем канонам должна была получиться скорее веселой. Я смотрел на балерину из шкатулки, потом из-под кровати вылез Алеша, аккуратно взял шкатулку, помог балерине прокрутить полный круг и закрыл крышку.
– Она в порядке, – сказал Алеша Фире.
– Она очень крепкая, – сказала Фира. – Ей вовсе не страшно падение.
Мы убрали осколки, но Ванечка все-таки порезал ногу. Весь его зеленый носок стал черным от крови, но несмотря на это рана оказалась не слишком глубокая.
Ванечка вертел в руке последний осколок зеркала, а я сидел перед ним на полу и мазал его пятку зеленкой.
– Сейчас мы забинтуем, – говорил я. – И все будет хорошо.
Отчего-то Ванечка вызывал у меня желание его опекать. Он болтал ногой, и я говорил:
– Тише сиди, тише.
А потом случилась самая странная вещь за вечер. Ванечка, игравшийся с осколком зеркала, вдруг показал его мне. Осколок был такой узкий, что я видел только собственные глаза.
– Убийца, – сказал Ванечка.
Я отчего-то смутился. Боря засмеялся, а Ванечка сказал уже ему:
– А ты – святой.
И прижал палец к своему носу, показав свиной пятачок.
Мы еще немного поговорили и разошлись, но именно на этом странном эпизоде я свое повествование, пожалуй, закончу.
Вот такая вышла ночь.
