Текст книги "Нортланд (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Человеческая тьма, втиснутая в униформу и институционализированная во власть.
Никакого смысла в рамках традиционного рассудка в Рейнхарде не было. Потому что в той темноте, откуда все мы пытаемся вырваться, никакого рассудка нет.
И все его слова ложь хотя бы потому, что единственный их смысл, предназначение – скрыть на время ужас, который проник в него. И этот ужас – часть Нортланда, политическая система, экономика, искусство – все пропитано им.
Тогда я ударила Рейнхарда со всей силы. Он коснулся пальцами ссадины на щеке. Она медленно бледнела. И я ударила снова, я била его опять и опять, чтобы понять, что он такое, чтобы самой погрузиться в то, что породило его.
Он смеялся. Я хлестала его по щекам, и с неизбежностью появилась кровь. Видимо, я рассекла его десну, потому что зубы его показались мне розоватыми. Раны затягивались быстро, но кровь оставалась. Ее становилось все больше и больше, и это казалось совершенно сюрреалистическим в отсутствии каких-либо видимых повреждений.
Скрытое отвращение.
Тоска и тошнотворное ожидание боли.
Я била его снова и снова, и он наслаждался тем, что я вела себя, как он. Я била его с ожесточением, надеясь подчинить, и в то же время зная, что это невозможно. Когда ему наскучило это, он вдруг перехватил меня за запястье, так быстро, что я едва заметила движение. Он подтянул к себе мою руку, сцеловал гранатово-красные капли с моих пальцев, а потом так сжал мое запястье, что я выпустила плеть.
Он медленно встал, прошел к столу и взял бутылку шампанского. Неторопливо откупорил ее, а когда золотая жидкость с шипением поспешила освободиться из бутылки, он вылил ее на себя, смывая с лица кровь. Я подумала, а ведь это шампанское стоит, наверное, так же дорого, как ночь в номере роскошного отеля.
– Хочешь? – спросил он. Я покачала головой. Рейнхард взял с собой бутылку, прошел к кровати, снова схватив меня за руку.
– И что ты почувствовала?
– Удовольствие, – сказала я. – И страх.
Он толкнул меня на кровать, открыл какую-то обитую красным бархатом шкатулку. В ней были конфеты. Он взял одну, запил ее шампанским.
– Интересно. Но тебе понравилось?
Мне было сложно ответить на этот вопрос. Рейнхард взял еще одну конфету, поймал меня за подбородок. Я открыла рот, и он положил конфету мне на язык. Солено-карамельная, божественно мягкая сладость, казалось, растворяется у меня во рту.
– Что это?
– Карамель с соленым маслом.
Я невольно улыбнулась, сладость была до того хороша, что почти заглушила страх. Рейнхард сделал еще глоток шампанского, поставил бутылку. И я вдруг спросила:
– Я тебе вообще нравлюсь?
– Странный вопрос. Тебя бы здесь не было, если бы ты мне не нравилась.
Я сама продолжила эту фразу, проявила ее внутреннее содержание: возможно, тебя бы вообще нигде не было.
Он вдруг подтянул меня к себе за ногу, принялся расстегивать пуговицы на моем платье. Я перехватила его за запястья, и несколько секунд мы смотрели друг на друга. Я никогда не представляла себе, что взгляд может быть сортом ласки, частью любовной игры.
– Хорошо. Мне нравится, что у тебя большая грудь.
– Ты что издеваешься?
– Да.
Я попробовала сесть, но он удержал меня.
– Да, ты мне нравишься, Эрика. Ты нежная, пудрово-пыльная, если уж использовать поэтические сравнения, испуганная, хрупкая. Мне хочется прикасаться к тебе, мне хочется целовать тебя, потому что когда-то ты дала мне очень многое. И хотя сейчас я не в силах оценить твоего дара по-настоящему, у меня осталось желание быть с тобой.
Он уткнулся носом мне в шею.
– Мне нравится, как ты пахнешь, мне нравится все – твой страх, твой парфюм. Мне нравится трогать тебя, нравится, что у меня может быть что-то настолько…
Он принялся стягивать с меня платье, медленно, словно раздевал меня в первый раз.
– Беззащитное, – закончил он, погладил меня по шее, пальцы его чуть надавили на жилку, в которой билась вся моя жизнь. – Убить тебя даже слишком легко.
Он с нежностью поцеловал меня в губы, и я ответила ему. Приподняв меня, Рейнхард стянул с меня лифчик, а затем и белье. На этот раз он был очень ласков со мной, словно я и вправду была очень, очень хрупкой.
Впрочем, наверное, для него это и было правдой. Мне вдруг показалось, что это наша первая близость, и я испытала соответствующий стыд. Страх перед ним заводил меня, но в то же время обездвиживал. Рейнхард целовал мою шею, плечи. Звенящая струна его нежности казалась мне опасной. Словно он был на грани того, чтобы причинить мне боль или искусно делал вид, что раздумывает об этом.
На этот раз он вел себя со мной так, будто я по-настоящему принадлежала ему. Все происходило мучительно медленно. Он рассматривал меня, трогал, целовал, пробовал на вкус, словно я уже была отдана ему на всю вечность.
– Ты умеешь усилить напряжение, – сказала я шепотом. Я не могла говорить вслух, потому что его прикосновения словно лишали меня голоса. Изредка он вдыхал мой запах, и я не знала, что его привлекает – мое возбуждение, готовность для него, или мой страх, тоже своего рода готовность, а может быть и то, и другое.
Он долго ласкал меня прежде, чем позволил мне начать его раздевать. Это было странно, будто бы мне позволялось снять с него кожу. Я осторожно расстегивала пуговицы на его черном пиджаке, одну за одной, словно это тоже были ласки. Я расстегнула его пояс, стянула с него сапоги. Я чувствовала себя так, будто вместе с формой забираю и его власть, будто он станет беззащитным передо мной. Я впервые в его новой жизни видела Рейнхарда без сопутствующих атрибутов доминирования. Мне казалось, что таким образом я смогу быть с ним смелее. Однако я все еще робела перед ним, даже когда он оказался совершенно обнажен. Как только я сняла с него одежду, он снова опрокинул меня на кровать. Ласки его стали мучительнее, пальцы Рейнхарда то проникали внутрь, то покидали меня, он целовал мою грудь, подтягивал к себе за бедра, чтобы я была ему удобнее. Я словно вся принадлежала его рукам.
Удовольствие было тягучим, как та карамельно-масляная конфета, обезоруживающе сладким. Я понимала, что он наслаждается мной как выпивкой или едой в ресторане, но эта дегуманизирующая нота давала мне право на наслаждение, лишала стыда. Я и сама трогала и целовала его, и то, что между нами происходило, впервые напоминало любовную игру.
Посреди этих неспешных, казалось вечных ласк, он вдруг резко раздвинул мне ноги, подался вперед, и я ощутила его член, готовый проникнуть в меня. На этот раз он не вошел в меня быстро, и я поняла, что боюсь. Проникновение, момент соединения с ним, пугало меня, а его член казался слишком большим для меня. И хотя мое тело уже принимало его прежде, все внутри болезненно сжалось.
– Расслабься, – сказал Рейнхард. Он то и дело облизывал губы, взгляд его был затуманенным. Он легонько шлепнул меня по бедру.
Я знала, почему именно боюсь. И он тоже знал. В этот раз все происходило медленно, слишком медленно, чтобы я могла предоставить моему телу контроль над разумом. Рейнхард протянул руку, коснулся большим пальцем моих губ. Этот жест показался мне полным нежности, едва ли не любовным. Рука его спустилась ниже, Рейнхард стал массировать мне грудь, и это вызвало внизу живота приятные, обжигающие спазмы. Он чуть двинулся, преодолевая ослабевшее сопротивление моего тела. Казалось, Рейнхард легко может управлять моими реакциями, с физической точки зрения знает меня лучше меня самой. Я сильно, до слез зажмурилась. Рейнхард гладил меня, ласково, словно бы непокорность моего тела вовсе не вызывала у него нетерпеливого раздражения.
Он ласкал меня, вынуждая мое тело поддаваться ему с жадным, влажным желанием.
– Поцелуй меня, – прошептала я, и он выполнил мою просьбу. Осторожно прикоснулся губами к моим губам, словно бы мы с ним состояли в самых целомудренных отношениях. Когда он проник в меня до конца, я застонала от прекрасной, тянущей боли внутри.
Рейнхард двигался медленно, давая мне почувствовать удовольствие от его присутствия во мне, а не только от его ласк.
Мы были любовниками. Эта мысль билась в моей голове снова и снова, совпадая с током крови у меня в висках.
Я обняла его, потянулась к нему, чтобы уткнуться носом ему в плечо. Мне нравилось ощущать его силу, в этом был безупречный, политический подтекст, неизменно заводивший меня. Теперь каждое его движение приносило особенное удовольствие, я стонала уже не сдерживаясь, снова и снова, и Рейнхард не закрывал мне рот. Мне нравилось предавать саму себя, нравилось быть женщиной, которая на все готова ради того, чтобы ощутить в себе солдата. Циничное самоуничижение, однако, скрывало чувства, которые мне не хотелось показывать даже себе.
Постепенно Рейнхард стал двигаться быстрее, тогда, когда это было желаннее всего. Я чувствовала себя беззащитной перед наступающей разрядкой – он делал это со мной, и я не могла ничего противопоставить удовольствию. Мы кончили почти одновременно. Императив инстинкта заставил его войти в меня как можно глубже, а меня принять его с жадностью, прижаться к нему как можно ближе. Я ощутила, как он изливается в меня, едва придя в себя после оргазма. Некоторое время я гладила его лицо и шею, наслаждаясь слабостью, которая, казалось, нахлынула на него после разрядки. Если подумать, это мужчины во время секса отдают и теряют. Рейнхард оставил поцелуй на моем плече, затем отстранился и лег рядом. Он потянулся за шампанским, а я смотрела в потолок, пытаясь поймать взглядом все блики на хрустальной люстре.
– А что если я забеременею от тебя? – спросила я. – Мы ведь не делаем ничего, чтобы этого не случилось.
Я впервые задумалась о том, почему ни капли не волнуюсь по этому поводу. Рейнхард неторопливо закурил.
– Если ты забеременеешь от меня, это будет хорошо. В таком случае, мне не придется делить тебя с твоим мужем. Если это случится, ты сможешь подать заявление, и тебе перестанут искать биологически точного спутника жизни.
Мы одновременно развернулись друг к другу, и я коснулась носом кончика его носа. Крошка Эрика Байер, ничто так не продлит ощущение неловкости, как стереотипный романтический жест. Это было почти так же несвоевременно, как моя первая любовь в средней школе.
Рейнхард протянул руку, нащупал конфету в коробочке и снова поднес ее к моим губам. Я улыбнулась. На меня вдруг, должно быть во всем были виноваты эндорфин и окситоцин, нахлынула невероятная нежность к нему. Мы целовались и ели конфеты, я обнимала и гладила его. Мне казалось, что моя нежность приносит ему удовольствие, а может быть даже радость.
Сам Рейнхард, казалось, не умел проявлять несексуальную нежность. Он трогал и целовал меня так, словно мы все еще занимались любовью, и его ласки были передышкой перед тем, как снова войти в меня.
Я поймала его руку, поцеловала костяшки пальцев.
– Что ты делаешь?
– Политизирую секс.
Он засмеялся. В этот момент он почти напоминал человека. А я снова подумала о том, кем Рейнхард мог бы быть. Лиза ведь куда более цельная, чем он. У Отто кое-что получилось.
– Любишь власть, иерархию, прибыль и фальшь?
– Мне сразу стало жарко.
Я прижалась к нему, почувствовав, что у него снова стоит. Я прикоснулась к нему рукой, с любопытством и желанием.
– Так что насчет Отто?
– Если это была попытка шантажировать меня сексом, то она оказалась довольно нелепой.
– Возможно, это была попытка проверить, возбуждает ли тебя Отто Брандт.
Он усмехнулся, затем выражение его лица стало серьезным. Таким я увидела его в первый раз у кенига.
– Итак, ты хочешь узнать, что будет с твоим маленьким другом? Феномен, который он представляет собой располагает к долгой жизни в Нортланде. По крайней мере, Отто Брандт требует определенного времени на изучение. Все это звучит довольно цинично, правда?
– А кроме того трагически.
– Поэтому я и сказал, что не хочу говорить об этом сегодня.
Он перехватил меня, легко поставил на четвереньки, так что я даже не успела ничего сообразить, потянул за волосы, удерживая меня в этом положении, а потом вошел. На этот раз он сделал это быстро, и тело мое приняло его легко и покорно. Я была хорошо смазана его семенем и собственной влагой, так что проникновение показалось мне невероятно легким.
Я вцепилась пальцами в простынь, потянула ее. Я поняла, зачем это делают женщины в порнофильмах. Чтобы скрыть неловкость происходящего. На этот раз я не успела дойти до разрядки, кончив в меня, Рейнхард завершил все пальцами.
Мы возвращались друг к другу снова и снова, эта ночь казалась мне бесконечной. И если сначала в голове моей снова и снова крутились мысли о нем и обо мне самой, и обо всем, что происходит с моей жизнью, то теперь осталась только усталость, дрожь и напряжение в ногах, и не угасающее несмотря ни на что желание. Он проникал в меня пальцами, языком, раз за разом доводил до исступления. Я и не заметила, как легко, еще легче, чем в прошлый раз, брала в рот его член, как просто оказалось ласкать его рукой. Я не думала о том, что мы делали все это. Я вообще ни о чем не думала, удовольствие стало единственным доступным мне языком.
К рассвету мне стало казаться, что на мне нет места, которое он не целовал бы и не кусал, как, впрочем, и на нем не осталось не отмеченных мной участков. Я едва двигалась верхом на нем, и он помогал мне, удерживая меня за бедра, но мне не хотелось останавливаться. В конце концов, Рейнхард повалил меня на кровать и продолжил двигаться сам. А мне казалось, что эта ночь не повторится больше никогда в моей жизни, и я хотела получить от нее все. И хотя у меня едва находились силы даже для стонов, я двигалась ему навстречу в каком-то бессознательном стремлении к наслаждению. Кончая, я крепко вцепилась в него, оставив так быстро заживающие царапины на его плечах.
А затем мы сделали это снова, и на этот раз у меня не сохранилось никаких воспоминаний, кроме сладостного, пульсирующего ощущения внутри.
Я вправду не помнила, как именно заснула.
Глава 14. Утрата легитимности
Я, в конце концов, проснулась от непрестанно повторяющегося звука рассекаемого воздуха. Еще не открыв глаза, я поняла, что в постели со мной никого нет. Это было обидно, словно вся ночь оказалась лишь моей эротической фантазией. Я безуспешно пыталась ощутить тепло Рейнхарда, воспоминания были смутными, но мне казалось, что я заснула в его объятиях.
Я не решалась открыть глаза, хотя было ясно, что крошке Эрике Байер, в сущности, нечего бояться. Если все это время ей снился долгий сон о патологическом нарциссе, которым стал Рейнхард и презабавных сексуальных приключениях, то стоит всего лишь рассказать об этом Нине и получить порцию наводящих на размышление вопросов.
В конце концов, я сочла лучшим выходом из положения (в принципе, практически любого) перевернуться и накрыться одеялом с головой. Так я и сделала. Пребывая в той части моей жизни, которая не имеет ни точности бодрствования, ни спокойствия сна, я думала о том, что если все, что произошло со мной, было только сном, и сейчас наступит утро, в которое я должна буду разделить его, я откажусь.
Не потому, что не люблю его, а потому что люблю так сильно, что становится больно в груди.
А затем я услышала:
– Я знаю, что ты проснулась.
Это явно не был старый-добрый Рейнхард.
– Доброе утро, – добавил он. Я с трудом высунула голову из-под одеяла.
– У тебя безупречная интуиция?
– Нет, но я слышу биение твоего сердца.
Рейнхард был в этот ранний (или мне так казалось) час при полном параде – сверкающий черный с кровавым пятном нашивки, да он даже фуражку надел. В этом было что-то мальчишеское. Рейнхард фехтовал с невидимым соперником. Движения у него были легкие, очень умелые, по-своему театральные. Он невероятно хорошо представлял себе действия своего противника и, казалось, не давал себе поблажек. Я совсем не разбиралась в техниках фехтования, я видела выпады и увороты, и движения шпаги такие быстрые, что, казалось, они серебрили воздух.
– Доброе утро, – сказала я. – Мне казалось, что мы встретим его в одной постели.
– Мужчины, – ответил Рейнхард, затем усмехнулся чему-то своему. – Им лишь бы воевать. Разве не ты это когда-то говорила?
– Ты забыл все мои назидания по этому поводу.
– Такова моя природа. Война, даже самая маленькая, благороднее унылой череды политических компромиссов.
Рейнхард вдруг засмеялся. Он казался мне самую малость рассинхронизированным. Рейнхард сделал выпад, лицо его осветилось самодовольным, победным выражением.
– Ты хотела поговорить об Отто, – напомнил он. – И скажи, что хочешь на завтрак.
– Ничего, – сказала я. Отчего-то я считала неправильным завтракать в роскошном отеле, куда без Рейнхарда меня никогда в жизни не занесло бы. В ресторане я не была такой щепетильной, однако мне казалось, что с тех пор прошло много-много времени. Я протянула руку, взяла из коробки последнюю конфету и неторопливо разжевала ее. На этот раз от карамели свело зубы – вот она расплата за несоответствующую статусу роскошь.
– Но я хотела поговорить об Отто, – милостиво добавила я. Рейнхард оперся на шпагу.
– Да-да. Так вот, история Отто Брандта несколько…
Он вдруг резко уклонился от невидимого удара, перехватил шпагу.
– Не совсем честно! – сказал он.
– То есть, ты мне врешь.
– Нет, я не об этом. Я хотел сказать, что эта история несколько шире. Ты помнишь Кирстен Кляйн? Пламенную революционерку и секс-рабыню кенига, порядок соблюден правильно.
Я кивнула, хотя Рейнхард на меня не смотрел.
– Как думаешь, она смогла бы провернуть все это дело с полицейским управлением Хильдесхайма, а затем собственным таинственным исчезновением, если бы руководствовалась исключительно политическими тезисами профессора Ашенбаха?
Рейнхард галантно поклонился пустоте перед ним, и я вдруг все поняла. Он фихтует не с воображаемым противником. И даже не с одним единственным. Они так точно и слажено чувствуют друг друга, что эта легкая разминка между членами фратрии легко может проводиться на расстоянии. Они чувствуют друга друга и видят, словно наяву.
Я вдруг подумала, как это страшно – не уметь ничего скрыть даже от самых близких людей. Как чудовищна предельная близость, когда самые тайные, самые глубинные твои порывы становятся всего лишь сообщениями в чужой голове.
– При всем уважении, – продолжил Рейнхард. – Этого было недостаточно. Фройляйн Кляйн воспользовалась помощью нашего общего знакомого. И Маркус воспользовался. Именно поэтому они не смогли вытащить из него ни единой мысли о Кирстен Кляйн. Так что Отто Брандт был в беде еще до того, как сбежал от Карла.
Мои руки похолодели, я сжала одеяло так сильно, что костяшки пальцев стали совершенно белыми.
Рейнхард указал на меня кончиком шпаги.
– Так вы говорили об этом?
Затем он совершил неопределенно-быстрое движение и оказался за два метра от меня, так стремительно, что я едва это заметила.
– Нет, – сказала я, взглянув на Рейнхарда. Я не лгала, мы и вправду не говорили об этом. Отто, который, казалось, был так честен с нами, скрыл часть своей биографии. С каких-то позиций она, безусловно, была важнейшей.
– Досадное упущение с его стороны. Так вот, Отто Брандт в большой беде. И мы все равно его найдем. К примеру, я бы мой поехать туда прямо сейчас!
– Не надо!
Я была не слишком-то красноречива, зато последовательна. Рейнхард пожал плечами:
– Да, я тоже не думаю, что хорошо наведываться в гости без предупреждения. Знаешь, как мы сделаем, Эрика? Ты сейчас придешь в себя, может быть все-таки позавтракаешь, потому как завтрак – фундамент удачного дня, а затем поедешь к Отто Брандту и предупредишь его, что мы там скоро будем.
Он посмотрел на меня, убедился в том, что я решительно ничего не понимаю, а затем сказал:
– И, может быть, у Отто Брандта будет шанс избегнуть наказания.
– Ты имеешь в виду, что хочешь отпустить его? Ты хочешь помочь мне? Нам?
– Ты переоцениваешь мое милосердие. Мне нужно поговорить с Отто Брандтом. И я обещаю, что в результате этого разговора, он не попадет вместе с нами к кенигу.
– Почему я должна тебе верить?
– Ты не должна. Я просто предлагаю тебе несколько утешить беднягу Отто. Раз уж ты прониклась к нему такой симпатией, почему бы тебе не принести ему добрую весть?
Рейнхард отбросил шпагу, а затем нарочито медленно подошел ко мне, взял меня за подбородок.
– Чего ты от него хочешь? – спросила я.
– Того, что и все окружающие. Того же, чего хотела и Кирстен Кляйн, к примеру. Помощи.
Он говорил нарочито небрежно, так что ложность или истинность его слов окончательно превращалась в предмет личного выбора. Я покачала головой.
– Я тебе не верю.
Но правда была еще сложнее – я не знала, верить ему или нет.
– Хорошо, – сказал он. – В таком случае наш визит будет для Отто Брандта неожиданным.
Снова это мерзкое "наш", снова они как общность, сплавленная сущность.
– Мне нужно в ванную, – сказала я быстро, надежно завернулась в одеяло и в несколько скованной манере прошла по комнате, наугад ткнувшись в одну из дверей, за которой оказался кабинет.
– Прошу прощения, – сказала я.
– Ничего.
Я с самым независимым видом пошла к другой двери, надеясь, что за ней меня будет ждать ванная. Мое желание было чутко воспринято Вселенной и, если учесть, что перед нами, согласно теории вероятности, всегда открыты сотни миллиардов вариантов того, что может скрываться за дверью, я была благодарна.
Я сбросила с себя одеяло и включила душ. Некоторое время я была слишком сосредоточена на эротическом (или процесс этот обратный, так что стоило назвать его антиэротическим) занятии, я смывала с себя семя Рейнхарда. Складывалась забавная ситуация, мне нравилось заниматься с ним любовью, нравилось пахнуть им, мне нравились даже пятна его спермы на моих бедрах, при этом Рейнхард оставался источником опасности для людей, которых мне хотелось бы защитить. В этой диалектике была особенная магия, которая привносила долю вожделения в дела и некоторое количество проблем добавляла к вожделению. Когда следы Рейнхарда сошли с меня, я смогла думать о перспективах. Надо сказать, ничего ободряющего не случилось за эти три минуты. Нужно было ехать к Отто и говорить ему, чтобы он и девочки убирались из квартиры как можно быстрее. Отто, впрочем, стоило завести телефон, и все могло бы закончиться менее трагично.
Но разве Рейнхард не понимал, что я предупрежу Отто и посоветую ему скрыться как можно скорее? Вероятнее всего Рейнхарду было все равно. Любые мои попытки действовать и решать нечто самостоятельно приводили к тому, что я двигалась ровно в ту сторону, куда он хотел.
Истинным протестом в таком случае был бы отказ от любого действия. Если я и вправду хотела не участвовать ни в одном из его планов, сегодня утром мне стоило отправиться в кафе, заказать по-летнему сладкий штрудель и выкурить пяток сигарет, совершенно не переживая обо всем, что происходит. Но я не могла поступить подобным образом, и он это знал. Я не могла жить с жестоким знанием о том, что ничего не сделала для Отто, даже если сделать было, собственно, ничего и нельзя.
Я снова замоталась в одеяло, вышла из ванной, пожалев, что не взяла с собой одежду. Рейнхард стоял у окна, он на меня не смотрел, и я смогла одеться без мучительных спазмов неловкости, вполне ожидаемых в условиях моей психической жизни.
Только застегнув все пуговицы на платье, я сказала ему:
– Так чего ты хочешь? Что тебе нужно от Отто?
Я вовсе не надеялась, что он ответит. Рейнхард не имел никаких слабостей передо мной, а жуткое ощущение чуждого, иного разума мешало мне представить, что он способен сказать что-то из сочувствия ко мне.
Рейнхард повернулся. Он достал портсигар и неторопливо закурил, дым поплыл по комнате.
– Ты кое-что забываешь, Эрика. Нортланд – это не только и не столько насилие. Это еще и некоторые интересные возможности. Подобное сочетание и рождает империю.
– Спасибо, что говоришь со мной загадками, перед этим пригрозив моему другу.
– Так он тебе уже друг? Это интересно.
– Нортланд в том числе финансовая империя, – сказала я. – Вопрос в деньгах?
– В капитале.
Я прошла мимо него, не зная, стоит ли целовать его на прощание. Он поймал меня за руку, а затем крепко прижал к себе.
– А если я пойду, скажем, к Карлу и сдам тебя.
– Значит, ты сдашь и Отто, – сказал Рейнхард, коснувшись губами моей макушки. – Но что еще важнее, ты не причинишь мне вреда по своему желанию.
– А ты мне?
Он поцеловал меня в висок, заставив чуть отклонить голову. Затем я легонько оттолкнула его, словно пытаясь опровергнуть тезис о том, что я не способна причинить ему вред. Я шла к двери, ощущая его взгляд, но не могла обернуться. Да и не нужно было.
Я ведь все равно не понимала его значения.
Моей гордости хватило на то, чтобы выйти из гостиницы, затем я побежала. Желтые пятнышки такси расплывались у меня перед глазами от напряжения. Я влетела в одну из машин, быстро назвала улицу и вцепилась в спинку переднего сиденья. Таксист посмотрел на меня, как на сумасшедшую, и я выпалила:
– Я опаздываю на работу!
Некоторое время мы ехали молча, затем таксист заговорил. Он журчал, словно радио. И я подумала, что могу гордиться собой. На некоторое время мне удалось лишить дара речи человека от природы довольно болтливого. Речь его обладала тем приятным качеством, которое часто присуще таксистам и парикмахерам. Он не требовал на свои вопросы никаких однозначных ответов, я могла вовсе не складывать звуки в слова, мычать нечто утвердительное или отрицательное вне зависимости от смысла сказанного.
Мне так хотелось помочь Отто, но в то же время я не чувствовала в себе достаточной силы для того, чтобы сделать нечто из ряда вон выходящее. У меня даже не было возможности что-то подобное помыслить.
Я чувствовала себя так, словно меня заперли в аквариуме, и теперь я плавала, просматриваемая со всех сторон, изолированная, в сущности, как рыба, лишь отрывочно интересная зрителям. В фокусе были совсем другие люди. Собственно, следовало представить себя рыбой в аквариуме, стоящем посреди ресторана. Блюдом для была не я. По крайней мере, на данный момент.
Как только машина остановилась, я выскочила из нее, оставив деньги таксисту и крикнув ему:
– Сдачи не надо!
Я неожиданно быстро нашла нужный мне двор, бегом поднялась по лестнице, удивляясь тому, насколько выносливой могу быть в сложной ситуации. На звонок я жала без перерыва, демонстрируя, насколько срочно мое дело. Никто, однако, не открывал, причем довольно продолжительное время. Первой моей реакцией был страх – Рейнхард уже добрался до них.
Затем я, впрочем, с облегчением подумала, что они могли переехать по независящим от меня обстоятельствам, тем самым оборвав ниточку, которую Рейнхард протянул от меня к Отто. Когда мне открыла Лиза и с визгом бросилась обниматься, я постаралась вырваться, быстро осознала, что это невозможно и только тогда заговорила:
– Отто в большой опасности!
Лиза мгновенно стала серьезной. Я и не думала, что ее кукольное лицо может отразить такое напряжение. До этого мне казалось, что на нем навсегда застыла фарфоровая безмятежность. Теперь же Лиза казалась в чем-то схожей с Рейнхардом. Я увидела Отто, он выглянул из кухни, когда я вошла в коридор.
– Рейнхард, – сказала я. – Он едет сюда.
Отто выругался, но как-то без страсти, без особенного страха. Я услышала из комнаты голос Ивонн:
– Что?!
Но больше всего в тот момент меня занимала Лиза. Она смотрела на меня так, словно не просто ударит, убьет меня. Ее зеленые глаза потемнели, а губы чуть скривились. Лицо словно бы ничего не выражало, но злость ее я чувствовала каждой клеточкой своего тела, сжавшейся в ожидании удара.
– Это не я! Я ничего не говорила ему! Я даже не могла! Он следил за мной!
Отто вклинился между мной и Лизой.
– Так, – сказал он. – Ладно.
– Вам нужно уходить, пожалуйста.
Лиза сказала:
– Я соберу вещи.
Голос ее совсем изменился. Я прошептала Отто:
– Я вовсе не хотела. Пожалуйста, я ничего ему не говорила.
– Пожалуйста, что? – спросил Отто рассеянно. Казалось, он ничего не боится. Как только в коридоре появились Лили и Ивонн, я снова выпалила, словно заводная игрушка:
– Я не говорила ничего. Он сам узнал.
– О, – сказала Лили. – Понятно.
Она обхватила себя руками.
– Естественно, мы уедем, – сказала она. – Может быть, раз уж ты приехала сюда с этой чудесной новостью, ты можешь предложить нам какое-нибудь место, где мы могли бы остаться?
Фраза была нарочито длинной, словно закончить ее означало для Лили перейти в какое-то иное, страшное состояние.
Ивонн сказала:
– Нужно было отправить в постель к врагу меня.
– Так, – сказал Отто. – Давайте-ка просто успокоимся. Хорошо? Мы все сейчас успокоимся.
А потом мы все вздрогнули, услышав звонок в дверь. Лиза замерла на пороге комнаты, в руке у нее был большой чемодан, который девушка ее комплекции должна была поднимать с трудом.
– Наверное, прятаться под стол было бы глупо, – сказал Отто. Мы с Ивонн и Лили кинулись к нему, пытаясь удержать, но Отто мягко освободился от наших рук и пошел к двери.
Что толку было не пускать их? Запертая дверь задержит их всего на секунду.
– Прячьтесь! – прошептала я, а потом поняла, что и это глупо. Солдаты чувствуют и помнят запах любого человека, которого учуяли однажды. Было бы странно предположить, что Маркус не узнает Лили, а Ханс – Ивонн. Однако, когда я обернулась, Лили и Ивонн уже не было рядом. Думаю я, даже полностью понимая безнадежность этой затеи, последовала бы их примеру, если бы только мне тоже угрожала опасность.
Отто открыл дверь. На пороге стоял Рейнхард, чуть позади него я увидела Ханса и Маркуса.
– Добрый день, герр Брандт, – сказал Ханс. – Приятно с вами познакомиться.
– Отто, рад видеть тебя в добром здравии, – сказал Маркус. Мне казалось, он наслаждается пародией на себя самого. Отто отошел от двери, пропуская их внутрь.
– Должно быть, сподручнее будет говорить на кухне, – сказал Рейнхард. Взгляд его остановился на мне, затем скользнул по Лизе.
– А вот и юное дарование.
– Фройляйн Зонтаг, – сказал Ханс. – Вы, наверное, думаете, что можете нас задержать. Однако против троих солдат вы мало что сумеете сделать. Может быть, не будем тратить наше время?
Лиза осторожно поставила на пол чемодан и прошла на кухню. Она сказала с улыбкой:
– Я сделаю чай!
Когда Лиза проходила мимо Отто, она сжала его руку с нежностью и волнением.
– Как вы, наверное, знаете герр Брандт, – продолжил Ханс. – Мы здесь не для того, чтобы вас арестовать.
– Однако, у тебя серьезные проблемы с законом, – добавил Маркус. – А кроме того, здесь не все участники нашего маленького представления.
Он втянул носом воздух с хищным удовольствием, затем прошел в комнату и вернулся, ведя под руки Лили и Ивонн. Маркус показался мне симпатичным парнишкой, с которым хотят гулять девушки. По крайней мере, его улыбка говорила о чем-то таком. Я вдруг снова почувствовала себя зрительницей. Люди проходили мимо меня, у всех были свои проблемы, свои решения, свои цели. На кухне мне даже не хватило места. Я встала, оперевшись на косяк двери, наблюдая за теми, кто был вовлечен в эту ситуацию непосредственно. Рейнхард устроился у окна, Маркус удерживал Ивонн и Лили, Ханс сидел за столом напротив Отто, а Лиза хозяйничала у плиты. Если бы все они были изображены на картине, у нее определенно было бы название вроде: "неудачные переговоры" или "всеобщая неловкость".
