Текст книги "Почему одни страны богатые, а другие бедные"
Автор книги: Дарон Аджемоглу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Вполне логично и то, что теория Даймонда, нацеленная на объяснение неравенства между континентами, не очень подходит для объяснения неравенства в пределах одного и того же континента, а ведь именно этот аспект наиболее бросается в глаза в современном глобальном неравенстве. Допустим, пространственная ориентация Евразийского континента может объяснить тот факт, что англичанам было легко воспользоваться изобретениями, сделанными на Ближнем Востоке, и они были избавлены от необходимости делать эти открытия заново. Но теория Даймонда никак не объясняет, почему промышленная революция произошла именно в Англии, а не, скажем, в Молдавии. Кроме того, как отмечает сам Даймонд, Китай и Индия также выиграли от пространственной ориентации Евразии, и там тоже было много пригодных для одомашнивания животных и растений. Однако большинство бедняков мира сейчас живут именно в этих двух странах.
На самом деле лучший способ увидеть внутренние ограничения теории Даймонда – это взглянуть на его собственные влияющие переменные. Карта 4 демонстрирует распространенность дикого кабана (Sus scrofa), предка современной домашней свиньи, и тура, предка современного крупного рогатого скота. Оба вида животных были широко распространены по всей Евразии и даже в Северной Африке. Карта 5 демонстрирует распространенность некоторых предков современных злаков, например дикого риса (Oryza sativa), одомашненного в Азии и ставшего основной сельскохозяйственной культурой в регионе, а также предков современных пшеницы и ячменя. Как видно на карте, дикий предок риса был широко распространен по всей Южной и Юго-Восточной Азии, а предки пшеницы и ячменя были распространены вдоль протяженной дуги от Леванта через Иран и Афганистан до территории сегодняшних Туркменистана, Таджикистана и Кыргызстана. Эти дикие виды, прародители основных современных культурных злаков, росли на большей части территории Евразии. Но именно их широкая распространенность подсказывает, что неравенство внутри Евразии нельзя объяснить с помощью теории, которая вся построена на различной доступности пригодных для одомашнивания животных и растений.
Карта 4. Исторические ареалы обитания диких предков крупного рогатого скота и домашней свиньи
Географическая теория не только бесполезна с точки зрения объяснения истоков процветания народов; она исходит из неверных постулатов и в принципе неспособна объяснить современное положение вещей, с описания которого мы начали эту главу. Ее сторонники утверждают, например, что любое устойчивое соотношение в структуре мирового неравенства – например распределение стран обеих Америк по душевому доходу или резкий и постоянный разрыв в уровне благосостояния между Европой и Ближним Востоком, – можно объяснить более или менее удачным географическим (то есть постоянно неизменным) положением той или иной страны. Но это не так. Мы уже убедились в том, что ситуация в Америке вряд ли определяется географическими факторами. До 1492 года цивилизации в долинах Центральной Мексики, в Центральной Америке и в Андах были передовыми с точки зрения технологического развития и благосостояния, тогда как Северная Америка и территории будущих Аргентины и Чили заметно отставали. Со временем география не изменилась, зато институты, установленные европейцами, повернули вспять судьбу этих регионов.
Карта 5. Исторические ареалы распространения дикорастущих риса, пшеницы и ячменя
По тем же причинам география вряд ли поможет объяснить бедность в странах Ближнего Востока. В конце концов, этот регион был очагом неолитической революции, и первые в истории города появились на территории современного Ирака. Металл был впервые выплавлен на территории современной Турции, и еще в конце Средних веков Ближний Восток мог похвастаться относительно динамичным технологическим развитием. Как мы увидим в главе 5, не географические условия определили тот факт, что неолитическая революция развернулась именно на Ближнем Востоке, и не географические условия – причина его последующего сравнительного отставания. Расширение и консолидация Османской империи и ее институциональное наследие – вот что препятствует процветанию Ближнего Востока сегодня.
Наконец, географическая теория не может объяснить не только мировое неравенство в целом; она бессильна и в вопросе о том, почему многие страны, такие как Япония или Китай, долгое время пребывают в стагнации, но потом в них начинается быстрый экономический рост. Нам нужна другая, более надежная теория.
Влияние культуры
Другая популярная теория связывает процветание народов с культурными факторами. Эта теория, так же как географическая, имеет благородную родословную и может проследить свое происхождение как минимум до великого немецкого социолога Макса Вебера, который утверждал что Реформация и протестантская этика, которая лежала в ее основе, были ключевыми факторами быстрого развития индустриального общества в Западной Европе. Сегодня теории о культурном влиянии уже не опираются исключительно на религию и указывают также на важность других ценностей и этических установок.
Хотя политкорректность запрещает произносить подобное вслух, но многие из нас до сих пор убеждены, что африканцы бедны, потому что не знают трудовой этики, или потому что они верят в колдовство, или, наконец, потому, что они противятся принятию новых западных технологий. Столь же многие верят, что Латинская Америка никогда не будет богатой, потому что ее жители по природе своей транжиры и голодранцы, заложники особой иберийской культуры – «культуры маньяна».[13]13
Mañana (исп.) – «завтра».
[Закрыть] А когда-то многие из нас верили, что традиции китайской культуры, в частности конфуцианские ценности, неблагоприятны для экономического роста. Сейчас, однако, о роли китайской трудовой этики в быстром экономическом росте в Китае, Гонконге и Сингапуре не говорит только ленивый.
Полезна ли теория о влиянии культуры для понимания природы мирового неравенства? И да и нет. Полезна в том смысле, что связанные с культурой социальные нормы имеют большое значение, с трудом меняются и часто поддерживают институциональные различия, которые, как мы утверждаем в этой книге, могут объяснить мировое неравенство. Но по большей части эта теория бесполезна, поскольку те аспекты культуры, которые особенно часто привлекают к себе внимание, – религия, этические принципы, «африканские» или «латиноамериканские» ценности, – как раз не особенно важны для понимания того, как возникло нынешнее неравенство и почему оно столь устойчиво. Другие аспекты культуры – такие как уровень доверия в обществе и склонность членов этого общества к кооперации друг с другом – важнее, но они в основном суть следствие работы определенных институтов, а не самостоятельная причина неравенства.
Обратимся снова к примеру Ногалеса. Как мы уже отмечали, многие черты культуры практически идентичны по обе стороны от стены, однако наблюдаются и заметные различия в ценностях, социальных нормах и повседневных практиках. Однако эти отличия являются следствием того, что эти два города развиваются по расходящимся траекториям, а не причиной этого расхождения. Например, мексиканцы, согласно данным опросов, реже, чем американцы, доверяют окружающим. Но в этом нет ничего удивительного, если учесть, что правительство Мексики не может справиться с наркокартелями и поддержать функционирование беспристрастной судебной системы. То же самое можно сказать и о Южной и Северной Корее, что мы обсудим в следующей главе. Южная Корея – одна из самых богатых стран в мире, тогда как население Северной живет в ужасающей бедности и вынуждено периодически бороться с голодом. Хотя то, что мы называем культурой, выглядит на Севере и на Юге совершенно по-разному, эти различия не сыграли никакой роли в том, как по-разному сложилась судьба двух частей одной страны. Север и юг Корейского полуострова в течение долгого времени имели общую историю. До Корейской войны и раздела страны по 38-й параллели для полуострова был характерен чрезвычайно высокий уровень культурной, языковой и этнической гомогенности. Так же как в случае с Ногалесом, причина различий – сама граница. На Севере отличный от Юга политический режим, иные институты, создающие иные стимулы. Таким образом, и в Ногалесе, и в Корее любые культурные различия между севером и югом являются следствием различного уровня жизни, а не его причиной.
А как же Африка и африканская культура? Исторически Африка южнее Сахары была беднее других частей света, и ее древние цивилизации не смогли изобрести колесо, письменность (за исключением Эфиопии и Сомали) и плуг. Но пусть эти технологии не использовались в Африке повсеместно до наступления эпохи окончательной колонизации европейскими державами (конец XIX – начало XX века), узнали-то о них африканцы намного раньше. Европейские мореплаватели стали осваивать Западное побережье Африки в конце XV столетия. Корабли из Азии добрались до Восточного побережья континента задолго до того.
Чтобы понять, почему эти технологии не были взяты на вооружение африканцами, давайте углубимся в историю Королевства Конго, которое было расположено в устье одноименной реки, давшей название двум современным государствам – Республике Конго и Демократической Республике Конго. На карте 6 показано, где располагалось Королевство Конго и другое важное государство Центральной Африки – Королевство Бакуба, о котором мы поговорим в дальнейших главах.
Карта 6. Королевства Конго и Куба, расселение народностей леле и бушонг
Королевство Конго вступило в контакт с португальцами после того, как в 1483 году сюда прибыл первый европеец, мореплаватель Диогу Кан. К этому времени Королевство Конго было сильно централизованным (по африканским стандартам) государственным образованием, столица которого – Мбанза – имела население 60 тысяч человек, что примерно соответствовало населению португальской столицы Лиссабона и превышало население Лондона (ок. 50 000 в 1500 году). Король Конго Нзинга Нкуву принял католичество и стал называться Жуан I, город Мбанза был переименован в Сан-Сальвадор.
Благодаря португальцам конголезцы узнали колесо и плуг. Португальцы даже пытались поддержать распространение этих орудий, направив в страну специальные сельскохозяйственные миссии в 1491 и 1512 годах. Однако все эти усилия были напрасны.
В принципе, конголезцы были совсем не против западных изобретений. Они очень быстро переняли у Запада одну его весьма почтенную технологию – огнестрельное оружие – и начали использовать этот новый мощный инструмент под воздействием рыночного стимула: возникшего спроса на захват и экспорт рабов. Нет никаких признаков того, что какие-либо африканские культурные ценности препятствовали освоению новых технологий и практик. Когда контакты с европейцами стали более глубокими и интенсивными, конголезцы переняли и другие западные технологии – письменность, европейскую одежду и устройство домов. В XIX веке многие африканские страны воспользовались расширяющимися экономическими возможностями, появившимися в результате промышленной революции, и изменили структуру своего производства. В Западной Африке начался быстрый экономический рост, основанный на экспорте пальмового масла и арахиса; по всему югу Африки развивался экспорт в быстро развивающийся регион Ранд на территории современной ЮАР. Однако эти многообещающие экономические эксперименты прекратились, и вовсе не из-за каких-то особенностей африканской культуры или неспособности рядовых африканцев действовать в своих собственных интересах, а сначала из-за колонизации, а потом вследствие политики, которую проводили правительства африканских стран после получения ими независимости.
Подлинная причина того, что конголезцы не переняли передовые технологии, заключалась в том, что у них не было к этому стимулов. Они постоянно сталкивались с риском того, что все, что им удастся произвести, будет экспроприировано (или изъято в виде налога) всемогущим королем, и неважно, принял он католичество или нет. На самом деле совершенно незащищенной была не только их собственность – под угрозой была сама их жизнь. Многих конголезцев захватывали и продавали в рабство – едва ли это можно счесть хорошим стимулом для инвестиций в долгосрочный рост производительности. Точно так же и король не рассматривал в качестве своих приоритетов поощрение применения плуга или повышение эффективности сельского хозяйства; экспорт рабов был гораздо более прибыльным делом.
Утверждение, что сегодня африканцы доверяют друг другу меньше, чем люди в других частях света, может быть, и верно. Но это лишь результат продолжительного воздействия институтов, которые подвергали угрозе гражданские права и право собственности. Возможность быть схваченным и проданным в рабство, несомненно, повлияла на доверие жителей Африки к окружающим.
А как насчет протестантской этики Макса Вебера? Возможно, Нидерланды и Англия – преимущественно протестантские страны – и были первыми примерами экономического чуда в Новое время, но особой связи между их успехами и их религией не было. Франция, страна преимущественно католическая, повторила успех голландцев и англичан уже в XIX веке, а сегодня и Италия присоединилась к этой группе процветающих стран. Если посмотреть дальше на восток, легко увидеть, что экономические успехи стран Восточной Азии никак не связаны ни с одной из форм христианства. Таким образом, мы не находим существенных оснований относить экономические успехи к заслугам протестантской этики.
Давайте обратимся к любимому региону всех сторонников культурной теории – Ближнему Востоку. Большинство ближневосточных стран исламские и, как мы уже отмечали, бедные, если только в них не добывается нефть. Впрочем, даже богатство, которое приносит нефть, не помогло создать современную диверсифицированную экономику в Саудовской Аравии или Кувейте. Разве это не демонстрирует ключевую роль религии?
Хотя и правдоподобная, эта теория неверна, как и все предыдущие. Да, такие страны, как Сирия и Египет, бедны, да, большинство их жителей – мусульмане. Но эти страны имеют системные отличия и во многих других отношениях, которые гораздо важнее с точки зрения экономического развития. Например, все они были провинциями Османской империи, которая сильно и негативно повлияла на путь их исторического развития. После того как Османская империя рухнула, они стали частью Французской или Британской колониальных империй, что также задержало их развитие. После обретения независимости эти страны, как и большинство других колоний, создали иерархически организованные автократии, в которых отсутствовали политические и экономические институты, являющиеся, как мы попытаемся показать, ключевыми для экономического успеха. Путь развития этих стран был сформирован характером османского, а потом европейского владычества на их территории. Взаимосвязь между исламом и бедностью на Ближнем Востоке – во многом иллюзорная.
Роль исторических обстоятельств в формировании Ближнего Востока особенно хорошо видна на примере тех стран, которые хотя бы на время смогли избавиться от контроля со стороны Османской империи и европейских держав. Зачастую в них возникали условия для быстрых экономических изменений, как это произошло, например, в Египте в 1805–1848 годах, в эпоху правления Мухаммеда Али. Этот правитель смог сосредоточить в своих руках власть после ухода французских войск, которые оккупировали Египет при Наполеоне, и, воспользовавшись слабостью центральной власти Османской империи, основал свою собственную династию, которая в той или иной форме оставалась у власти в Египте вплоть до революции Насера (1952). Реформы Мухаммеда Али, хотя и проводившиеся насильственно, принесли в Египет экономический рост, следствие модернизации армии, бюрократии и налоговой системы, а также развития сельского хозяйства и промышленности. Однако этот процесс модернизации прекратился после смерти Али, и Египет снова попал в орбиту европейского влияния.
Но, возможно, все эти соображения – просто неправильный подход к пониманию роли культуры? Может быть, ключевым культурным фактором является вовсе не религия, а те или иные особенности национальной культуры? Может быть, решающим было влияние английской культуры, и именно это объясняет, почему такие страны, как США, Канада и Австралия, являются столь процветающими?
На первый взгляд эта идея кажется привлекательной, но она не работает. Да, Канада и США были колониями Великобритании, но ими были и Сьерра-Леоне, и Нигерия. Различия в уровне богатства между бывшими английскими колониями такие же огромные, как и вообще различия между странами мира. Английское наследие не является причиной успеха Северной Америки.
Наконец, существует еще один вариант теории о влиянии культуры: может быть, дело не в разнице между англичанами и остальными европейцами, а между европейцами и неевропейцами? Может быть, европейцы обладают неким превосходством перед остальными людьми – благодаря их этическим нормам, мировоззрению, иудеохристианским ценностям или наследию античности? В конце концов, это правда, что Западная Европа и Северная Америка, населенные в основном людьми европейского происхождения, являются наиболее процветающими регионами мира. Может быть, превосходство европейского культурного наследия является ключом к их процветанию – и последней надеждой сторонников теории о ключевой роли культурных факторов? Увы, эта версия теории ничуть не лучше объясняет происходящее, чем все остальные. Среди жителей Аргентины и Уругвая даже больший процент людей европейского происхождения, чем в Канаде и США. Однако уровень экономического развития Аргентины и Уругвая оставляет желать лучшего. А в Японии и Сингапуре всегда было ничтожно мало жителей европейского происхождения, однако они так же процветают, как и многие страны Западной Европы.
Китай, несмотря на массу недостатков своей экономической и политической системы, был самой быстрорастущей страной в мире последних тридцати лет. Бедность в Китае во времена Мао Цзэдуна никак не была связана с китайской культурой; она была следствием избранного Мао катастрофического способа организации экономики и политической жизни. В 1950-е годы он начал проводить политику «большого скачка» – бескомпромиссной индустриализации, которая в результате привела к массовому голоду. В 1960-е Мао начал культурную революцию, которая вылилась в массовое преследование интеллектуалов и образованных людей вообще – любого, чья верность партии могла быть поставлена под сомнение. Это привело к массовому террору, гибели множества талантливых людей и растрате общественных ресурсов. Точно так же сегодняшний экономический рост в Китае никак не связан с «китайскими ценностями» или изменениями в китайской культуре. Он стал результатом экономической трансформации, запущенной реформами Дэн Сяопина и его единомышленников, которые после смерти Мао Цзэдуна постепенно отказались от социалистических институтов и экономической политики, сначала в сельском хозяйстве, а затем и в промышленности.
Точно так же, как географическая, теория о решающем влиянии культуры не помогает нам понять положение вещей в современном мире. Разумеется, существуют различия в убеждениях, культурных установках и ценностях у жителей США и Латинской Америки, однако так же, как существуют различия между американским и мексиканским Ногалесом или между Южной и Северной Кореей, они являются следствием институциональных различий, современных и имевшихся в прошлом. Теории, настаивающие на том, что в основе Испанской колониальной империи лежит некая «иберийская культура» или «культура латино», не могут объяснить, почему Аргентина и Чили богаче Перу и Боливии. Другие варианты этой же теории – например, те, что подчеркивают различия между культурой местных народов и культурой колонизаторов, – работают так же плохо. Действительно, в Аргентине и Чили меньше жителей неевропейского происхождения, чем в Перу и Боливии. Но это не делает ссылки на культуру местных народов ни на йоту более убедительными: Колумбия, Эквадор и Перу имеют примерно одинаковый уровень подушевого дохода, однако в Колумбии сейчас живет очень мало индейцев и их потомков, тогда как в Эквадоре и Перу их довольно много.
Наконец, культурные установки, которые обычно меняются очень медленно, вряд ли могут объяснить недавнее экономическое чудо в Восточной Азии и Китае. Хотя институты тоже проявляют историческую устойчивость, при определенных условиях, как мы увидим, они могут меняться быстро.
