Текст книги "Почему одни страны богатые, а другие бедные"
Автор книги: Дарон Аджемоглу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Глава 5
«Я видел будущее, и оно работает»: экономический рост в условиях экстрактивных институтов
Я видел будущее
Институциональные различия определяли динамику экономического роста на протяжении всех эпох. Но если большинство обществ в истории человечества было построено на экстрактивных институтах, значит ли это, что они никогда не знали экономического роста? Конечно, нет. Экстрактивные институты по определению требуют накопления богатства – в ином случае что же сможет элита выжать из своих подданных? И правитель, которому удалось сосредоточить всю политическую власть в своих руках и выстроить централизованное государство, будет заинтересован в том, чтобы поддерживать правопорядок и установить систему правил и институтов, стимулирующую активность в экономике.
Но рост в условиях экстрактивных институтов отличается от роста, который возникает на основе институтов инклюзивных. Самое главное отличие в том, что он не будет устойчивым, не сможет стимулировать и использовать технологические прорывы; это будет рост, основанный на уже имеющихся технологиях. Экономическое развитие СССР является яркой иллюстрацией и того, как власть и созданные ею стимулы могут стимулировать быстрый экономический рост, и того, как этот рост замедляется и в конце концов останавливается совсем.
Когда закончилась Первая мировая война, победители и проигравшие собрались в знаменитом Версальском дворце под Парижем, чтобы определить контуры нового мира. Особую роль на конференции играл президент США Вудро Вильсон. Выделялось отсутствие представителей России. Старый царский режим был свергнут большевиками в октябре 1917 года, после чего в стране разразилась гражданская война между красными и белыми. Англия, Франция и США отправили экспедиционные корпуса на помощь белым в их борьбе с большевиками. Позже в Москву была направлена также миссия под руководством молодого дипломата Уильяма Буллита и прославленного журналиста и интеллектуала Линкольна Стеффенса. Их задачей было выяснить планы большевиков и узнать, можно ли с ними договориться. Стеффенс имел репутацию ниспровергателя основ, он сделал себя имя журналистскими расследованиями, разоблачавшими ужасы капитализма в Америке. Он побывал в России еще во время революции, и его присутствие должно было убедить большевиков, что миссия не враждебна по отношению к ним, и вселить к ней доверие. Буллит и Стеффенс привезли обратно в США предложения от Ленина о том, каким образом США могли бы наладить мирный диалог с большевиками. Стеффенс вернулся под большим впечатлением от увиденного и оценил потенциал советского режима очень высоко. В 1931 году он вспоминал в своей автобиографии:
«В Советской России я увидел революционное правительство с эволюционной программой. Их план состоит не в том, чтобы расправиться с таким злом, как нищета, огромные состояния, подкуп, привилегии, тирания и война, – они пытаются устранить сами причины их появления. Они установили диктатуру небольшого, но хорошо подготовленного меньшинства с тем, чтобы за несколько поколений на научной основе полностью изменить экономику и привести свою страну сначала к экономической демократии, а в конце концов и к демократии политической».
Вскоре после возвращения из своей дипломатической поездки Стеффенс зашел навестить своего старого друга – скульптора Джо Дэвидсона – и застал его за работой: тот лепил с натуры бюст богатого финансиста Бернарда Баруха.
– Итак, – спросил Барух, – вы, кажется, побывали в России?
– Я побывал в будущем, – ответил Стеффенс. – И оно работает!
Позже он немного подправил эту фразу, и в историю вошел афоризм: «Я видел будущее, и оно работает».
Вплоть до начала 1980-х годов многие люди на Западе видели в СССР будущее человечества и продолжали верить, что это будущее работает. В некотором смысле так оно и было, или, точнее, так было до поры до времени. Ленин умер в 1924 году, и к 1927-му власть сосредоточил в своих руках Сталин, который скоро уничтожил своих политических противников и начал быструю индустриализацию России. Кампания индустриализации началась с хорошей встряски Госплана – созданного в 1921 году Государственного комитета по планированию. Именно в этом учреждении был разработан первый пятилетний план на 1928–1933 годы. Экономический рост по-сталински не отличался изощренностью: развитие промышленности по команде государства и на деньги, полученные от огромных налогов на сельское хозяйство. Но у коммунистического государства не было эффективной налоговой системы, поэтому вместо прямого налогообложения Сталин выбрал путь коллективизации сельского хозяйства. Коллективизация означала отмену частной собственности на землю, бывших владельцев которой, крестьян, сгоняли в гигантские коллективные хозяйства, которыми управляла Коммунистическая партия. Это позволило Сталину легко изымать продукты сельского хозяйства, чтобы кормить рабочих, строивших новые заводы. Последствия такой политики для жителей села были поистине катастрофическими. В колхозах полностью отсутствовали стимулы для усердной работы, и производительность труда крестьян резко упала. Огромная часть продукции изымалась, так что оставшегося не хватало даже на еду. Начался голод. В конце концов в процессе насильственной коллективизации до шести миллионов человек погибли, а сотни тысяч были убиты или сосланы в Сибирь.
Ни построенные с таким трудом новые заводы, ни колхозы не были экономически эффективны, потому что не использовали наилучшим образом имевшиеся у Советского Союза ресурсы. Вроде бы это должно было привести Советский Союз к экономической стагнации, если не к катастрофе. Но экономика, напротив, начала быстро расти. Объяснить это нетрудно. Возможность для каждого человека делать собственный выбор в условиях свободного рынка – самый эффективный способ найти лучшее применение общественным ресурсам. Когда же все эти ресурсы контролируются государством или узким слоем элиты, то не удается ни создать правильных стимулов для работы, ни даже оптимально распределить рабочую силу в соответствии с талантами каждого отдельного человека. Но в некоторых случаях производительность труда и капитала в отдельных секторах (например, в тяжелой промышленности Советского Союза) может быть настолько высокой, что даже такой экстрактивный инструмент, как прямая переброска в эти секторы ресурсов, может способствовать экономическому росту.
Как мы уже видели в главе 3, экстрактивные институты островов Карибского моря, таких как Барбадос, Куба, Гаити или Ямайка, могли поддерживать относительно высокий уровень подушевого дохода, просто направляя все ресурсы в производство сахара, пользовавшегося устойчивым спросом на мировом рынке. Производство сахара руками рабов, конечно, не было эффективным, не влекло технологического развития и не запускало процесс созидательного разрушения, что, однако, не помешало этим странам достичь определенного уровня богатства в условиях экстрактивных институтов.
Ситуация в Советском Союзе была похожей, только роль карибских сахарных плантаций здесь играла промышленность. Рост промышленности дополнительно ускорялся еще и следующим обстоятельством: уровень технологического развития России был настолько ниже европейского и американского, что простое перераспределение ресурсов в пользу индустрии, пусть рассчитанное неоптимально и при этом принудительное, приносило огромные плоды.
До 1928 года большинство населения России жило в деревне. Технологии, которыми пользовались крестьяне, были примитивными; стимулов к усердному труду и повышению производительности у них почти не было. И откуда им было взяться? С последними пережитками русского феодализма было покончено только перед Первой мировой войной. Таким образом, огромный экономический потенциал процесса превращения крестьян в промышленных рабочих все еще оставался невостребованным. Сталинская индустриализация была лишь одним из возможных – и крайне жестоким – способом реализации этого потенциала. Принуждая массы бедных, занятых в низкопроизводительном хозяйстве крестьян перебираться в города для работы на заводах, Сталин добился резкого повышения производительности труда даже с учетом того, что сами эти заводы были организованы весьма неэффективно. Между 1928 и 1960 годами национальный доход СССР рос на 6 % в год – по-видимому, мировой рекорд того времени. Этот быстрый рост произошел не в силу технологических прорывов, а только благодаря более эффективному распределению трудовых ресурсов и государственным инвестициям в новые заводы и фабрики.
Рост был столь быстрым, что он ввел в заблуждение целые поколения западных интеллектуалов, а не только Линкольна Стеффенса. Заблуждалось и Центральное разведывательное управление США. Да что там, сами советские лидеры были обмануты этим ростом. Например, Никита Хрущев прославился тем, что, обращаясь к западным дипломатам в 1956 году, пообещал: «Мы вас закопаем». Даже в 1977 году популярный учебник по экономике, написанный одним английским экономистом, утверждал, что советская и похожие на нее экономики превосходят капиталистические по таким показателям, как экономический рост, полная занятость, стабильность цен и даже поддержание альтруистических устремлений среди населения. Бедняга капитализм был признан более эффективным только в обеспечении политической свободы.
Самый же распространенный учебник по экономике, написанный Полом Самуэльсоном, лауреатом Нобелевской премии по экономике, предсказывал грядущее доминирование СССР в экономике. В издании 1961 года говорилось, что национальный доход Советского Союза превзойдет национальный доход США если не к 1984 году, то уж точно к 1997-му. В издании 1980 года предсказание мало изменилось, разве что сроки были сдвинуты до 2002 или 2012 года.
Хотя политика Сталина и последующих лидеров СССР помогла добиться быстрого экономического роста, она не могла сделать его устойчивым. К 1970-м годам рост почти остановился. Главный урок, который можно из этого извлечь, состоит в том, что экстрактивные институты не могут поддерживать непрерывные технологические инновации: этому препятствует как отсутствие экономических стимулов, так и сопротивление элит. Кроме того, после того как все ресурсы, до этого использовавшиеся неэффективно, были принудительно перенаправлены в промышленность, дальнейшее принуждение уже не сулило больших экономических дивидендов. В результате советская система оказалась в тупике: отсутствие инноваций и слабые стимулы для работников фактически остановили развитие экономики. Единственная область, в которой СССР ценой огромных усилий удалось сохранить инновационность, это военная промышленность (включая аэрокосмическую). Благодаря этому Советский Союз смог запустить в космос первую собаку (Лайку) и первого человека (Юрия Гагарина). Другим известным продуктом советской военной промышленности стал автомат АК-47.
Госплан, осуществлявший централизованное планирование всей советской экономики, считался всесильным ведомством. Одним из преимуществ пятилетних планов, которые разрабатывались в Госплане, должен был стать длинный временной горизонт, необходимый, во-первых, для разработки инноваций, а во-вторых, для инвестиций, которые требуются для внедрения этих инноваций в производство. В действительности же внедрение новых технологий в советской промышленности было мало связано с пятилетними планами, которые регулярно переписывалась, пересматривались или просто игнорировались. Если какие-то технологии и внедрялись, это чаще всего делалось по прямому указанию Сталина и Политбюро, причем эти приказы часто менялись, иногда на прямо противоположные.
Все планы назывались «предварительными». Нам удалось найти только один «окончательный» план – это план развития легкой промышленности на 1939 год. Но еще в 1930-м сам Сталин говорил в одной из своих речей:
«Только бюрократы могут думать, что плановая работа заканчивается составлением плана. Составление плана есть лишь начало планирования. Настоящее плановое руководство развертывается лишь после составления плана, после проверки на местах, в ходе осуществления, исправления и уточнения плана».
Сталин желал иметь неограниченную возможность награждать политически лояльных и наказывать политически нелояльных – и то и другое исключительно по своему собственному усмотрению. Что касается Госплана, его основной задачей было поставлять диктатору информацию, чтобы тому было легче следить за действиями своих союзников и противников. В результате многие руководители просто боялись принимать хоть какие-то решения. Если сделанный тобой выбор окажется неправильным, тебя расстреляют. Так что лучше ничего не делать и попытаться избежать всякой ответственности.
Пример того, что могло грозить человеку, который слишком добросовестно относился к работе, вместо того чтобы угадывать желания Коммунистической партии, – это последствия переписи населения 1937 года. Когда были подсчитаны ее результаты, стало ясно, что ни о каких 180 миллионах населения, на которые рассчитывал Сталин (и даже о 168 миллионах, о которых он заявлял еще в 1934 году), не может быть и речи: численность населения СССР составила всего 162 миллиона человек. Перепись 1937 года была первой за 11 лет и, соответственно, впервые учитывала результаты массового голода, коллективизации и репрессий начала 1930-х. Все это не могло не иметь демографических последствий, которые и отразились на результатах переписи. Сталин отреагировал на эти подсчеты репрессиями против тех, кто готовил и проводил перепись: многие из них были сосланы в Сибирь или расстреляны. Диктатор приказал провести еще одну перепись в 1939 году. На этот раз организаторы поняли свою задачу правильно: согласно их подсчетам, оказалось, что в СССР живет 171 миллион человек.
Сталин понимал, что в советской экономике у работников немного стимулов к усердному труду. Стимулы были необходимы, и иногда Сталин действительно пытался их создать. Например, дополнительные поставки продовольствия в регионы, где падала производительность труда, могли побудить рабочих зарабатывать больше. Более того, уже к 1931-му Сталин отбросил идею о том, что вот-вот будет создан новый «человек социализма», чье желание трудиться никак не будет связано с материальными стимулами. В известной «Речи на совещании хозяйственников» он раскритиковал «уравниловку» и призвал не только сильнее дифференцировать зарплаты в зависимости от квалификации, но и премировать работников за ударный труд.
Поучительно будет разобраться в том, как именно работала система поощрения. Обычно от каждого предприятия требовалось, чтобы оно выполняло установленный для него производственный план (впрочем, эти планы регулярно пересматривались и менялись). Начиная с 1930-х годов работникам выплачивалась премия в том случае, если плановых показателей удавалось достичь. Премиальные могли быть значительными, для инженеров и руководителей они могли доходить до 37 % от оклада. Но введение подобных бонусов не стимулировало технологические инновации, а как раз наоборот. Во-первых, отвлечение ресурсов предприятия от выполнения текущего задания на обновление технологий грозило невыполнением плана – и, соответственно, невыплатой бонусов. Во-вторых (и это еще важнее), плановые показатели на текущий год обычно устанавливались в процентах от достигнутого в прошлом году. В результате предприятие было сильнейшим образом заинтересовано в том, чтобы ни в коем случае не увеличивать выпуск, потому что в этом случае в будущем году его придется снова увеличивать, ведь плановые показатели могут только расти. Занижение плана, таким образом, становилось лучшим способом его выполнить и получить премию. То, что премии выплачивались ежемесячно, также способствовало тому, что работники, а с ними и все предприятие в целом, были сосредоточены на сегодняшнем дне, в то время как инновации требуют некоторых жертв сегодня с тем, чтобы принести отдачу завтра.
Даже когда с помощью премий и других стимулов удавалось мотивировать работников, возникали другие проблемы. Центральное планирование было негодным заменителем того, что великий экономист XVIII века Адам Смит назвал «невидимой рукой рынка». Когда план задавался в тоннах стального листа, этот лист прокатывался слишком толстым (и тяжелым). Если план был сформулирован в квадратных метрах стального листа, то этот лист, соответственно, прокатывался слишком тонким, однако в обоих случаях план формально был выполнен. То же самое относилось, например, к люстрам: если в плане значилось, сколько тонн люстр должно произвести предприятие, их делали такими тяжелыми, что они едва могли удержаться на потолке.
К 1940-м годам лидеры Советского Союза, в отличие от поклонников социализма на Западе, уже хорошо понимали, к каким последствиям приводит отсутствие стимулов у работников. Однако советские руководители действовали так, как будто это были технические проблемы, которые и решить можно чисто техническими методами. Например, вместо выплаты премий за выполнение плана они разрешили предприятиям оставлять часть прибыли у себя и затем самостоятельно распределять ее среди работников. Но «мотивация прибылью» работала ничуть не лучше, чем простая выплата премиальных. Дело в том, что система цен, которая использовалась в том числе и для расчета прибыли, была почти никак не связана с реальной ценностью технологий и инноваций.
В отличие от ситуации в рыночной экономике, цены в Советском Союзе устанавливались государством и были мало связаны с реальной стоимостью товаров и услуг. Для точечного поощрения инноваций в самых важных областях в СССР в 1946 году была даже учреждена специальная система премий и наград именно за технологические достижения. Не позднее 1948 года был установлен порядок, согласно которому рационализатор должен был получать денежное вознаграждение за свое изобретение, однако премии были слишком маленькими и никак не коррелировали с реальной ценностью инновации. Лишь в 1956 году принцип назначения этих премий был изменен и они стали пропорциональны ценности конкретной инновации с точки зрения роста производительности. Однако поскольку производительность вычислялась на основе тех же государственных цен, система стимулов вновь оказалась весьма неэффективной. Примеры этой неэффективности можно перечислять долго. Приведем лишь один характерный пример: поскольку премиальный фонд не мог превышать определенной доли общего фонда заработной платы, никакого стимула снижать этот последний, то есть сокращать численность персонала, у предприятий не было.
Внимание к различным системам управления и схемам поощрения маскировало фундаментальные внутренние пороки системы. Пока вся власть была сосредоточена в руках Коммунистической партии, невозможно было изменить базовые стимулы для работников, какая бы система премирования не использовалась.
При этом с момента прихода к власти коммунисты пользовались не только пряником, но и кнутом, причем кнут применялся часто и охотно. Но производительность труда не помогло увеличить и это. Целая серия законов устанавливала уголовную ответственность для любого, кто мог быть заподозрен в недобросовестности. Например, закон, принятый в июне 1940 года, объявил уголовным преступлением отсутствие на рабочем месте (или даже просто перекур) в течение более чем 20 минут. Это «преступление» каралось усиленными исправительно-трудовыми работами на том же предприятии сроком до шести месяцев со снижением зарплаты до 25 %. Подобные наказания не просто вводились за все возможные проступки, но и действительно применялись с ужасающей регулярностью. В 1940–1955 годах 36 миллионов человек, примерно треть взрослого населения СССР, были обвинены в подобных преступлениях. Из них примерно 15 миллионов оказались в тюрьме и около 250 тысяч были расстреляны. Таким образом, за нарушения трудового законодательства тюремному заключению подвергался примерно 1 миллион человек в год, и эта цифра не включает 2,5 миллиона сосланных Сталиным в Сибирь за весь период.
Но не помогало даже это. Можно насильно отправить кого-то на фабрику, но нельзя угрозами заставить работника мыслить и порождать новые идеи. Принуждение могло способствовать росту производства сахара на Барбадосе и Ямайке, но не могло компенсировать отсутствие стимулов к труду в промышленности СССР.
Невозможность создания эффективных стимулов в централизованной экономике, управляемой Госпланом, была связана не с тем, что схемы поощрения были организованы неправильно. Сама система, нацеленная на экстрактивный рост, сопротивлялась повышению собственной эффективности. Приказ вышестоящего начальника мог помочь в решении элементарных экономических проблем. Но для того, чтобы пойти дальше, чтобы рост стал устойчивым, требовалось, чтобы люди начали реализовывать свой талант и выдвигать неординарные идеи – а именно этого советская система допустить не могла. Лидерам Советского Союза пришлось бы отказаться от экстрактивных экономических институтов, которые они построили, но это угрожало их неограниченной политической власти. И действительно, едва Михаил Горбачев начал попытки уйти от чисто экстрактивных экономических институтов в 1987 году, власть Коммунистической партии обрушилась, а вскоре рухнул и Советский Союз.
СССР удалось достичь высоких темпов экономического роста даже в условиях экстрактивных институтов потому, что большевикам удалось выстроить сильное, централизованное государство и использовать его для перераспределения ресурсов в пользу промышленности. Но как это всегда бывает с ростом, основанным на работе экстрактивных институтов, он не был связан с техническим прогрессом, а потому не мог стать устойчивым. Однажды замедлившись, он быстро сошел на нет. Тем не менее этот пример позволяет нам лучше понять, как экстрактивные институты могут – пусть недолго – способствовать высокой экономической активности.
На протяжении истории большинство народов управлялись экстрактивными институтами, и если с их помощью удавалось достичь минимального уровня законности и порядка, за этим часто следовал пусть неустойчивый, но экономический рост. Многие точки поворота в истории как раз приводили к тому, что одна из боровшихся за власть групп одерживала победу над соперниками, укрепляла и развивала экстрактивные институты и добивалась на какое-то время повышения темпов экономического роста. В дальнейшем в этой главе мы обсудим природу институциональных инноваций, которые позволяют укрепить централизованное государство и дать импульс росту экономики. Затем мы рассмотрим пример неолитической революции, которая обеспечила переход человечества к сельскому хозяйству и легла в основу современной мировой цивилизации. В последней части главы мы проанализируем закат городов-государств майя, чтобы еще раз увидеть, почему экстрактивный рост не бывает устойчивым и почему это связано не только с отсутствием технического прогресса, но и с неизбежной (и часто сопряженной с насилием) борьбой различных групп за контроль над извлекаемыми из экономики ресурсами.
