Текст книги "Почему одни страны богатые, а другие бедные"
Автор книги: Дарон Аджемоглу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Экономический рост при экстрактивных политических институтах
Демократическая Республика Конго – экстремальный пример, там царит беззаконие, а права собственности не защищены вообще. Конечно, в большинстве случаев такая ситуация будет противоречить интересам элиты, поскольку разрушит любые экономические стимулы и приведет к тому, что экспроприировать у населения будет нечего. Главная идея этой книги состоит в том, что экономический рост и процветание приходят вместе с инклюзивными политическими и экономическими институтами, тогда как экстрактивные институты ведут к стагнации и нищете. Это, однако, не означает ни того, что при экстрактивных институтах рост невозможен, ни того, что все эти институты одинаковы.
Есть два разных, хотя и дополняющих друг друга механизма, которые ведут к экономическому росту при экстрактивных институтах.
Во-первых, элита может направить ресурсы в высокопроизводительные секторы экономики, которые она контролирует. Известный пример экономического роста такого типа – Карибские острова в XVI–XVIII веках. Большую часть населения там составляли рабы, в тяжелейших условиях работавшие на плантациях и поставленные на грань выживания. Многие из них умирали от недоедания или переутомления. На Барбадосе, Кубе, Гаити, Ямайке в XVII и XVIII столетиях плантаторы, составлявшие меньшинство населения, контролировали все политические институты и владели всей собственностью, включая рабов. У большинства населения не было никаких прав, права же элиты, напротив, были прекрасно защищены. Несмотря на экстрактивные экономические институты, которые позволяли варварски эксплуатировать большую часть населения, эти острова были одними из самых богатых колоний в мире, поскольку могли дешево производить сахар и продавать его на мировом рынке. Экономика островов начала стагнировать только тогда, когда появилась необходимость переключиться на новые виды экономической активности, а это угрожало и доходам, и власти сахарных плантаторов.
Другой пример такого типа – это индустриализация и экономический рост в СССР начиная с первой пятилетки (1928–1932) и вплоть до 1970-х годов. Политические и экономические институты в СССР были в высшей степени экстрактивными, а рыночные отношения были почти полностью запрещены. Тем не менее Советский Союз достиг довольно высоких темпов экономического роста, поскольку мог использовать силу государства, чтобы перебросить трудовые ресурсы из сельского хозяйства, где они использовались неэффективно, в промышленность.
Во-вторых, экономический рост может начаться в том случае, если инклюзивные институты каким-то образом, хотя бы частично, возникают в условиях экстрактивных политических институтов. Многие страны с экстрактивными политическими институтами никогда не решатся выстроить инклюзивные экономические институты, поскольку элите угрожает процесс созидательного разрушения. Однако степень сосредоточения власти в одних руках меняется от страны к стране. В некоторых странах позиции элиты настолько крепки, что она может пойти в сторону формирования инклюзивных экономических институтов, поскольку уверена, что даже это не будет угрожать ее политической власти. В других случаях режим с экстрактивными политическими институтами может унаследовать инклюзивные экономические институты от предшественника и по каким-то причинам принять решение не менять их, по крайней мере до поры до времени.
Быстрая индустриализация Южной Кореи при генерале Пак Чон Хи – хороший пример. Пак пришел к власти в результате военного переворота 1961 года, но в его распоряжении оказалась страна с практически полностью экстрактивными экономическими институтами и к тому же сильно зависящая от военно-политической поддержки США. Хотя режим Пака был авторитарным, он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы не бояться возможных негативных для себя лично последствий экономического роста, и активно поддерживал его. В отличие от СССР и большинства других примеров роста в условиях экстрактивных институтов, Южная Корея в 1980-х годах смогла успешно перейти к инклюзивным политическим институтам. Этот успех был обусловлен рядом факторов.
К 1970-м годам экономические институты Южной Кореи стали в такой степени инклюзивными, что исчез один из главных стимулов для сохранения экстрактивных политических институтов: экономическая элита вряд ли могла еще более повысить свое благосостояние, даже если бы могла эксплуатировать в своих интересах свой доступ к власти. Относительно низкий уровень неравенства доходов также способствовал тому, что элита в меньшей степени опасалась плюрализма и демократии. Критически важная для страны необходимость в поддержке США, особенно учитывая угрозу с севера, означала, что военная диктатура не сможет в течение долгого времени применять репрессии по отношению к сильному демократическому движению в стране. И хотя успешное покушение на Пака в 1979 году привело к еще одному военному перевороту во главе с Чон Ду Хваном, назначенный последним преемник Ро Дэ У начал процесс политических реформ, и в результате к 1992 году Южная Корея стала консолидированной[17]17
Консолидированная («развитая») демократия – политическое устройство, при котором все участники политического процесса принимают демократические институты и процедуры как единственно допустимые и приемлемые.
[Закрыть] либеральной демократией. В СССР же ничего подобного не произошло, рост исчерпал свои возможности, экономика начала падение в 1980-е годы и окончательно рухнула к 1990-м.
Китайский экономический рост сегодня имеет много общего и с советским, и с южнокорейским опытом. Хотя изначально рост китайской экономики был обусловлен радикальными реформами в сельском хозяйстве, реформы в промышленности проходили гораздо медленнее. Даже сегодня государство и коммунистическая партия играют главную роль в определении того, какие отрасли и компании получат дополнительные ресурсы для развития и начнут быстро расширяться, создавая состояния для одних и разоряя других. Так же как СССР времен расцвета, Китай растет быстро, но это все еще рост в условиях экстрактивных институтов, под контролем государства, без заметных признаков перехода к инклюзивным политическим институтам. Тот факт, что и экономические институты Китая все еще далеки от полной инклюзивности, также предполагает, что южнокорейский вариант перехода к полностью инклюзивным институтам менее вероятен, хотя исключить его, конечно, нельзя.
Важно отметить, что политическая централизация важна для обоих упомянутых нами механизмов экономического роста при экстрактивных институтах. Без достаточно высокого уровня централизации элиты Барбадоса, Кубы, Гаити и Ямайки не смогли бы поддерживать законность и порядок и защитить даже свою собственность. Без значительной централизации и уверенного контроля над всеми властными ресурсами ни южнокорейские военные, ни китайские коммунисты не чувствовали бы себя в достаточной безопасности, чтобы проводить масштабные экономические реформы и при этом не бояться потерять власть. Наконец, не будучи централизованным, государство в Советском Союзе и Китае не смогло бы перебросить ресурсы из низко– в высокопроизводительные отрасли экономики. Таким образом, главная черта, которая отделяет одни экстрактивные политические институты от других, – это степень политической централизации. В тех странах, где она низка, как, например, в странах Африки южнее Сахары, трудно достичь высокого экономического роста даже на короткий промежуток времени.
Хотя экстрактивные экономические институты и могут генерировать экономический рост, этот рост редко бывает устойчивым, и уж точно это не рост, который сопровождается созидательным разрушением. Когда и политические, и экономические институты экстрактивны, техническому прогрессу и процессу созидательному разрушению просто неоткуда взяться. В течение некоторого времени государство может поддерживать экономический рост путем перераспределения ресурсов, в том числе человеческих, но такой рост имеет глубокие внутренние ограничения. Когда предел достигнут, рост останавливается, как он остановился в СССР 1970-х годов. Более того, даже когда этот рост все еще был высоким, технический прогресс в большинстве отраслей был минимален. Только в военной промышленности, благодаря колоссальным ресурсам, которые в нее вкладывали за счет всех остальных отраслей хозяйства, активно развивались новые технологии: СССР даже удалось на какое-то время обогнать США в космической и ядерной гонках. Но этот рост без созидательного разрушения и технического прогресса во всех областях не мог быть устойчивым и в конце концов резко прекратился.
Кроме того, условия, при которых экономический рост может сочетаться с экстрактивными институтами, по своей природе очень хрупки. Они могут быть разрушены конфликтами, которые всегда сопровождают работу экстрактивных институтов. На самом деле, экстрактивные политические и экономические институты всегда способствуют конфликтам, поскольку концентрируют огромную власть и все доходы в руках узкой группы. Если другая группа сможет одержать победу в схватке, вся власть и все ресурсы достанутся ей. Соблазн велик. Поэтому, как мы увидим, когда будем обсуждать закат и падение Римской империи и городов майя (см. стр. 218 и 198), борьба за контроль над абсолютистскими политическими институтами, обеспечивающими полную, неограниченную власть, тлеет постоянно и периодически разгорается, перерастает в гражданскую войну, приводит к смене режима, а иногда даже к полному краху и развалу страны. Одним из следствий этого является то, что даже если в условиях экстрактивных институтов и удастся достичь некоторого уровня централизации, это все равно ненадолго. Практика показывает, что конфликты из-за контроля над экстрактивными институтами часто приводят к гражданской войне и росту беззакония, закрепляют развал центральной власти, как это произошло в большинстве стран Африки южнее Сахары и в некоторых странах Южной Азии и Латинской Америки.
Наконец, если рост экономики происходит в условиях экстрактивных политических, но в той или иной мере инклюзивных экономических институтов, как это было в Южной Корее, всегда есть риск того, что изменятся (станут более экстрактивными) как раз экономические институты и рост остановится. Те, в чьих руках власть, рано или поздно придут к выводу, что им выгоднее использовать ее не для поддержания экономического роста, а для ограничения конкуренции, увеличения своей доли в общем пироге или даже просто для ограбления успешных предпринимателей. Если политические институты не станут инклюзивными, возможность применять силу произвольно и использовать власть, чтобы перераспределять ресурсы, в конце концов подорвет основы экономического роста.
Глава 4
Груз истории: небольшие отличия и точки перелома
Мир, который сотворила чума
В 1346 году бубонная чума, «черная смерть», достигла генуэзской колонии Тана в устье реки Дон на Азовском море. Чума, переносчиками которой были живущие на крысах блохи, пришла в Европу из Восточной Азии вместе с товарами, которые шли по великой трансазиатской торговой артерии – Шелковому пути. Благодаря активной торговле, которую вели генуэзские купцы, зараженные крысы быстро распространили чуму из Танаиса по всему Средиземноморью. К началу 1347 года чума достигла Константинополя. Весной 1348-го она распространилась по Франции, Северной Африке и Италии и убивала примерно половину населения каждой территории, которой она достигала. За приходом чумы во Флоренцию наблюдал итальянский писатель и поэт Джованни Боккаччо. Позже он вспоминал это событие так:
«Болезнь начала проявлять свое плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти, – здесь в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или под мышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока… Затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела… Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства: почти все умирали на третий день после появления указанных признаков».[18]18
Здесь и далее цитаты из «Декамерона» Бокаччо даны в переводе А. Н. Веселовского.
[Закрыть]
Англичане видели, что зараза приближается, и прекрасно понимали, чем это грозит. В середине августа 1348 года король Эдуард III попросил архиепископа Кентерберийского организовать специальные молебны, и многие епископы отправили приходским священникам письма, которые надлежало зачитать в церквях после проповеди. Эти наставления должны были помочь людям справиться с предстоящими невзгодами. Ральф Шрусберийский, епископ Батский, писал клирикам своей епархии:
«Господь Всемогущий со Своего небесного престола насылает гром, молнию и другие кары, чтобы поразить сыновей Своих, грех которых Он желает искупить. И ныне, когда ужасный мор, пришедший с Востока, бесчинствует в соседнем королевстве, мы должны молиться непрестанно, с верою в сердце и со страхом Божиим, чтобы мор сей не протянул и в наш край свои ядовитые щупальца, не поразил и не пожрал нашу паству. Посему надлежит нам всем обратиться к Господу с покаянием, непрестанно исповедуя грехи наши и читая псалмы».
Но это не помогло. Чума пришла и быстро истребила примерно половину населения Англии. Такие катастрофы могут оказывать сильнейшее воздействие на общественные институты. Многие люди решили вовсе отказаться от соблюдения общественных норм. Как отмечал Бокаччо,
«некоторые утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается, – вот вернейшее лекарство против недуга… что, быть может, стало впоследствии причиной меньшего целомудрия в тех из женщин, которые исцелялись от недуга».
Но главное, что чума привела к значительным социальным, экономическим и политическим изменениям в средневековой Европе.
В начале XIV века в Европе сохранялся феодализм – социально-экономическая и политическая система, которая сформировалась в Западной Европе после падения Римской империи. В ее основе лежала система взаимоотношений между королем, находящимся на самом верху «феодальной лестницы», феодалами в середине и крестьянами в самом низу. Король владел землей и жаловал ее феодалам в обмен на военную службу. Феодалы, в свою очередь, предоставляли землю крестьянам, которые должны были в течение определенного числа дней бесплатно работать на феодала, а также платить различные налоги и подати. Крестьяне, которые из-за своего зависимого (servile) положения назывались сервами (serfs), были прикреплены к земле и не имели права покинуть ее без разрешения феодала, который был не только землевладельцем, но и судьей, жюри присяжных и полицией в одном лице. Эта система носила ярко выраженный экстрактивный характер: богатство, созданное руками множества крестьян, присваивалось узким слоем землевладельцев.
Огромный дефицит рабочей силы, к которому привела чума, пошатнул основы феодального порядка и побудил крестьян требовать изменения своего положения. Например, в аббатстве Эйншем крестьяне потребовали сокращения многих податей и штрафов, а также отмены повинности в виде бесплатной работы на сеньора. Новый договор с ними начинался так:
«В год мора и чумы, что случился в 1349 году, едва ли два арендатора осталось в поместье, и даже они высказали намерение покинуть его, если только брат Николас Аптонский – тогдашний аббат и сеньор их – не согласится изменить условия их работы».
Он согласился. Требования крестьян были выполнены.
То, что случилось в Эйншеме, происходило повсеместно. Крестьяне начали освобождаться от принудительного и бесплатного труда на сеньора, а также от других повинностей. Их заработки стали расти. Правительство пыталось положить этому конец и в 1351 году приняло Статут о работниках, который гласил:
«Так как большая часть народа и больше всего рабочих и слуг уже умерли в эту чуму, то некоторые, видя затруднительное положение господ и малочисленность слуг, не желают служить иначе, как получая чрезмерное вознаграждение… мы, имея в мысли те серьезные неудобства, которые могут произойти от недостатка, в особенности в пахарях и других сельских рабочих… постановили:
Чтобы каждый мужчина и каждая женщина королевства нашего Англии… обязаны служить тому, кто их позовет, и брать то вознаграждение деньгами и натурой, которое в местностях, где они обязаны будут служить, обыкновенно давали в двадцатый год царствования короля нашего в Англии [король Эдуард III взошел на престол 25 января 1327 г., таким образом, речь идет о 1347 г. ] или в последние пять или шесть лет».[19]19
Здесь и далее пер. Д. М. Петрушевского.
[Закрыть]
Фактически статут пытался закрепить оплату крестьянского труда на уровне, который существовал до прихода «черной смерти». Английскую элиту особенно волновали случаи, когда один феодал переманивал крестьян другого. Решение было простым – наказывать переход от одного феодала к другому тюрьмой:
«И если жнец, косец или другой сельский рабочий или слуга какого бы состояния ни был, находящийся у кого-либо на службе, раньше окончания условленного в договоре срока от названной службы без разумной причины или без позволения хозяина уйдет, то должен быть наказан заключением в тюрьму, и никто… никому не должен платить или обещать платить вознаграждение натурой или деньгами больше обычного, как сказано выше».
Попытка властей остановить спровоцированный «черной смертью» процесс изменения социальных институтов и системы распределения доходов провалилась. В 1381 году разразилось крестьянское восстание, и мятежникам во главе с Уотом Тайлером удалось даже захватить большую часть Лондона. Восстание было подавлено, а Тайлер убит, однако дальнейших попыток применить Статут о работниках больше не предпринималось. Феодальные повинности сокращались, в Англии стал формироваться инклюзивный рынок труда, а значит, начали расти и заработки крестьян.
Пандемия чумы, по-видимому, прокатилась по всему миру, и повсюду погибла примерно одна и та же доля населения. С демографической точки зрения последствия чумы в Восточной Европе были такими же, как в Англии и Западной Европе. Теми же самыми были и социально-экономические следствия чумы: рабочих рук не хватало, и люди стали требовать большей свободы от своих хозяев. Однако на востоке Европы более мощным оказался другой механизм. Да, недостаток рабочих рук мог означать рост заработков в условиях инклюзивного рынка труда. Но дефицит рабочей силы также стимулировал феодалов к тому, чтобы поддерживать экстрактивный характер рынка труда, в основе которого лежал крепостной труд. Как мы уже видели в Статуте о рабочих, в Англии феодалы пытались добиться той же цели. Однако там переговорная сила крестьян оказалась достаточной, чтобы они добились своего. Не так обстояли дела в Восточной Европе. После чумы восточноевропейские землевладельцы начали захватывать все новые земли, так что их поместья – и так более крупные, чем у западных соседей, – стали еще обширнее. В то же время города оставались более слабыми и не такими густонаселенными, как на Западе. Вместо того чтобы приобрести новые права, восточноевропейские крестьяне оказались под угрозой того, что потеряют даже имеющиеся.
Социально-экономические последствия «черной смерти» особенно ярко проявились после 1500 года, когда на Западе вырос спрос на продовольственные товары из Восточной Европы: пшеницу, рожь, мясо и другие. 80 % ржи поступало в Амстердам с берегов Эльбы, Вислы и Одера. Вскоре уже половина всей быстро растущей внешней торговли Голландии была ориентирована на Восточную Европу. Чтобы рост производства успевал за ростом спроса на их товары на Западе, восточноевропейские землевладельцы постепенно, шаг за шагом усиливали контроль над рабочей силой. Впоследствии этот процесс назовут «вторым изданием» крепостничества, чтобы отличить от гораздо более мягкого крепостного права эпохи Высокого Средневековья. Феодалы повысили налоги с крестьянских хозяйств и при этом забирали половину выращенного натурой. В польском Корчине в 1533 году вся работа на феодала оплачивалась. Однако к 1600-му уже в половине случаев феодалы пользовались подневольным крепостным трудом. В 1500 году в Мекленбурге (Восточная Германия) крестьяне должны были выполнять неоплачиваемую работу на сеньора только несколько дней в году. К 1550 году это был уже один день в неделю, а к 1600-му – три дня в неделю. В Венгрии феодалы получили полный контроль над своей землей в 1514 году и установили, что каждый крестьянин обязан один день в неделю бесплатно работать на господина. К середине XVI века обязательными стали два дня бесплатной работы в неделю, а к концу столетия повинность возросла до трех дней. Крепостные, которых касались эти законы, составляли в это время до 90 % всего сельского населения.
Хотя в 1346 году большой разницы между политическими и экономическими институтами Западной и Восточной Европы не было, к началу XVII столетия это были уже два разных мира. На Западе работники были свободны от феодальных повинностей и пут феодального права, и им скоро предстояло оказаться в самом центре бурно развивающейся рыночной экономики. Крестьяне Восточной Европы тоже становились частью рыночной экономики, но лишь в качестве крепостных, которых силой заставляют работать на хозяина и выращивать сельскохозяйственные продукты, пользующиеся спросом на Западе. Это тоже была рыночная экономика, но она не была инклюзивной. Интересно, что такая институциональная дивергенция случилась как раз с теми двумя регионами, которые очень мало различались в начале пути: на востоке феодалы были немного более сплоченными, у них было несколько больше прав, а их земельные владения были менее рассредоточены территориально. В то же время города Восточной Европы были меньше по размеру и более бедными, а крестьяне – хуже организованы. В масштабах истории эти различия кажутся небольшими. Однако они оказались очень важными для жителей обоих регионов: когда феодальный порядок был подорван «черной смертью», эти небольшие различия направили Западную и Восточную Европу по разным траекториям институционального развития.
«Черная смерть» – это яркий пример исторической «точки перелома»: важного события или стечения обстоятельств, которое разрушает существующий экономический и политический порядок. Точка перелома подобна обоюдоострому мечу, удар которого может резко повернуть траекторию развития страны как в одну, так и в другую сторону. С одной стороны, в точке перелома замкнутый круг воспроизводства экстрактивных институтов может быть разрушен и им на смену могут прийти более инклюзивные институты, как это произошло в Англии. С другой стороны, экстрактивные институты могут еще более укрепиться, как это произошло в случае со «вторым изданием» крепостничества в Восточной Европе.
Понимание того, как история и точки ее перелома определяют траекторию развития экономических и политических институтов, помогает нам построить более полную и совершенную теорию, объясняющую истоки современных богатства и бедности. Кроме того, это позволяет разобраться в текущем положении вещей в мире и попытаться выяснить, почему одни страны совершают переход к инклюзивным политическим и экономическим институтам, а другие нет.
