Текст книги "Клан Мёртвого Кота (Dead Cat's Clan)"

Автор книги: Dark Window

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Глава 24. Выходящие из заката

Когда они добрались до низких домишек, солнце остановилось. Зинга так красноречиво вздыхал, глядя на багровый диск, что поневоле пришлось заметить странное поведение солнца.

Уже полчаса они блуждали по переулкам, но не смогли добраться даже до Третьего. Глаза бездумно скользили по дощатому настилу, унылым заборам, тёмным сараям. Ириска устала от бессмысленного хождения. "Когда придёшь сюда в следующий раз, ты превратишься в Чёрную Розу". Звучали когда-нибудь эти слова, или Ириска придумала их?

С каждой минутой перепевник мрачнел всё сильнее. Постепенно он полностью взял на себя роль проводника и шагал где-то впереди, отбрасывая на Ириску колышущуюся тень. Ириска молча следовала за ним, машинально переставляя уставшие ноги. "Ну же, – молила она сверхъестественные силы. – Где вы? Пустите меня за Пятый Переулок. А то получите вместо красавицы вялый скрюченный стебель с иссохшими от жажды лепестками".

– Надо было хоть "Фанты" купить, – проворчала девочка.

Зинга обернулся с таким растерянным и несчастным видом, что казалось, будто он вот-вот разревётся. "Ничего, – подумала Ириска, – пусть помучается. Не одной же мне страдать".

– Может, колонку найдём? – предложила девочка.

– Сейчас действуют ночные цены, – убито сообщил Зинга.

– Дурак, – сказала Ириска. – Когда это колонки стали платными?

– Здесь не город, – мрачно пояснил Зинга.

Подумаешь, не город! Словно от этого пить меньше хочется. Горло пересохло до такой степени, что каждый вдох превращался в болезненный спазм. Распухший язык ворочался наждачкой.

– Пить хочется, – взмолилась девочка.

Зинга не ответил, только сгорбился ещё сильнее.

– Вон колонка! – воскликнула Ириска, заметив загогулину из потемневшего металла с отполированной до блеска ручкой. Похоже, что колонка пользовалась популярностью. На приваренном крючке висела белая кружка с чёрными пятнами отбившейся эмали.

Перепевник остановился и посмотрел на девочку печально, словно надеялся, что колонка провалится сквозь землю.

– Зинга, ты принесёшь? Или мне самой?

Вместо ответа, её спутник поплёлся к колонке. Натужно скрипнул рычаг и хлынул сверкающий водопад, дробно стуча по высохшим камням. Бежевые брюки Зинги окрасились тёмными брызгами. Ириске неодолимо захотелось подбежать к колонке и сунуть голову под студёный поток. Но, едва она бросилась к Зинге, тот сделал предостерегающий жест рукой.

– Не надо, – попросил он. – Я принесу.

"Кавалер хренов, – разозлилась Ириска. – Сначала упрашиваешь, упрашиваешь, а потом – я сам".

Зинга нацедил воду в кружку и, вернувшись, протянул её Ириске. Умирающая от жажды глотнула и чуть не поперхнулась, настолько ледяной оказалась вода. Зубы заломило от холода, дёсны счастливо заныли, язык, принявший обычные размеры, уже нисколечко не мешал, а Ириска всё пила и пила мелкими глотками, прогоняя через ожившее горло новые порции живительной влаги. Опомнившись, она протянула кружку Зинге. Там ещё оставалось не меньше четверти.

Зинга, не притронувшись к воде, потащился обратно к колонке.

– А ты? – удивилась Ириска.

– Мне не надо, – скорбно прошептал Зинга. – Кто знает, может, за это меньше дадут.

Видимо, он решил стать для Ириски живым укором. У колонки коротышка тщательно вымыл кружку и вернул её на крючок, проследив, чтобы она повисла под таким же углом, что и до появления парочки.

– Надо быть аккуратным, – виновато объяснил он и снова добавил. – Может, за это меньше дадут.

Не парень, человек-загадка прямо. Ириска вздохнула: насколько было бы легче, если б вместо бестолкового Зинги с ней шёл Рауль.

За следующим поворотом Зинга замер столбом.

– Притопали, – сказал он тоном, каким читают некрологи.

Ириска подняла взор. Кварталом дальше дорогу перегораживало белое каменное здание в два этажа. За ним и пряталось солнце, свет которого пробивался через провалы сквозных окон. Небо вокруг дома пылало, и чёрные избушки казались незаметными и несущественными. Было небо, был дом, за которым буйствовало солнце, и была дорога, которая прямиком вела к этому дому.

Несмотря на вселенский пожар, полыхающий всюду, дом делал вид, что его это никоим образом не касается. Более того, дом сам источал едва заметное бледное сияние. Спокойное, умиротворённое и какое-то неживое. Ириске сразу расхотелось двигаться дальше.

– Надо бы хуже, да некуда, – виновато вздохнул перепевник. – Знаешь, куда мы пришли?

Ириска не знала.

– К пристанищу Тоскующего По Эпохам.

Фраза эта ничего Ириске не сказала. Ясно было одно: к Пятому Переулку их не пустили.

– Ладно, – дернулись Ирискины губы в злобной гримасе. – Ты, я вижу, проводник ещё тот. Давай, выводи обратно.

– А что я делаю последние сорок минут, – развёл руками Зинга. – Очень плохие знамения, если даже я сам не могу пробраться к своим владениям. А теперь ещё вот это, – он ткнул пальцем в направлении белого здания.

– Так мы идём или будем всю ночь здесь торчать? – недовольно спросила Ириска.

Она представила, как сидит с Зингой возле покосившегося забора, а невдалеке, на фоне ослепительно чёрного неба, переливаются мертвенным светом стены странного здания.

– Пошли, – сокрушённо кивнул Зинга. – Чую, что нас не выпустят отсюда, да только выжидать ещё хуже.

– И что, помирать теперь? – съязвила Ириска.

Зинга не ответил. Появление здания доконало его.

Как только они повернули назад, удивительно быстро стемнело. Солнце словно решило подзадержаться, чтобы увидеть, прорвётся ли парочка к заветной цели. Не прорвалась, и светило мгновенно утратило к ней интерес. Чёрное небо с блеклыми звёздами тут же прогнало алую полосу заката. Дома вокруг казались мёртвыми и заброшенными. Ни единого огонька, ни единого звука, вроде стука молотка или обрывка телевизионной передачи. Вымершие кварталы сменяли друг друга, а желанные пятиэтажки продолжали таиться в недостижимых далях.

Зинга и Ириска сворачивали во всё новые закоулки. Похоже, весь мир теперь состоял из заборов, вдоль которых тянулись узенькие тропочки. Несколько раз проход упирался в тот самый белёсый дом. Ириска на свой лад прозвала странное здание Упокоищем. Как только Упокоище оказывалось неподалёку, Зинга без слов разворачивался и торопился назад, чтобы попытать счастья на следующем повороте.

Внезапно Ириске показалось, что места вокруг становятся знакомыми. Нет, пятиэтажки и высотки вперемешку с трамвайными рельсами не появились. Но Ириску не покидало прилипчивое чувство, что она здесь когда-то уже шла. Ну конечно же! Только днём! Тем самым днём, когда она с Раулем прорывалась сквозь синеву, переплетённую с песней.

– Это же твой переулок! – воскликнула Ириска.

Зинга ошарашено огляделся, исследуя покрытые тьмой окрестности.

– Не-а, – мотнул он головой. – Не моё это.

– Да как не твоё! – возмутилась Ириска, подозревая, что Зинга попросту не хочет признавать её правоту. – Посмотри сам. Вон сарай с поленницей. А вот дома, которые превращались в колонки. Это же значит, что до Пятого Переулка рукой подать!

– Это не мой переулок, – Зингина рука стала холодной, словно мрамор. – Представь, что ты забралась в квартиру, куда притащили мебель, как у тебя, и расставили её, как у тебя, и занавески повесили, как у тебя, и обои возле дивана ободрали, как у тебя. И всё вроде бы так, да нет трёхглазого пёрышка павлина. И гномик куда-то потерялся. Единственный в своём роде гномик, потому что тебе его вырезал Вася, с которым ты сидела за одной партой во втором классе. Человек, бывавший у тебя раз или два, безоговорочно поверит, что попал к тебе домой. Но ты поймёшь сразу, что тебя решили надуть.

– Отговорки, – надулась Ириска.

Ей до ужаса хотелось, чтобы Зинга оказался неправ, чтобы ещё несколько шагов, и она – на Пятом Переулке, за которым её ждёт пустой холм.

– Тогда смотри, – Зинга показал на дом, за которым виднелся верхний этаж Упокоища. – Ты хочешь сказать, что ОНО тоже на Пятом Переулке.

Вот этого Ириска как раз говорить не хотела. Проклятое здание разбило Ирискину надежду.

– И всё равно это твой переулок, – упрямо топнула она ногой. – Всё на местах. Только музыки не слышно.

– И хорошо, что не слышно, – тихо отозвался Зинга, – потому что здесь звучат ДРУГИЕ песни.

Они медленно шли вдоль того, что Ириска считала Четвёртым Переулком, а Зинга – грубой подделкой. Постепенно сквозь обволакивающее безмолвие начали просачиваться звуки. Сначала отчаянно заскрипело неприкрытое окно, потом засвербел запоздалый сверчок, затем просвистела высокая нота и истаяла в чёрном небе. Но больше всего Ириске не понравились шаги. Не поступь Зинги, пробующего каждую досочку настила, будто они шли по коварной трясине. И не топоток стремящейся не отставать Ириски. Посторонние шаги раздавались то слева, то справа. То лёгкие, словно ветер запутался в поникшей траве. То тяжёлые, как удар кувалды. Кто-то незримый сопровождал их, почти не таясь. Время от времени он вздыхал, и на душе сразу становилось тоскливо и одиноко, даром что Зинга пёрся рядом и сопел ничуть не тише. Но в таинственных шагах и вздохах было что-то пугающее, что-то выбивающее из равновесия, что-то зовущее сойти с настила и спрятаться в кустах, сжавшись в комочек.

Так шагал Ванабас в Ирискиных суматошных дрёмах.

– Мы встретим Ванабаса? – прошептала она.

Перепевник замотал головой, показывая, что не расслышал.

– Здесь живёт Ванабас? – напрямик спросила девочка.

– Ванабас? – растерянно повторил Зинга, но потом его лицо просветлело. – А, вот ты о чём. Я же сказал, что это другие места. Давай, потом поговорим. Если выберемся.

Ничего не поняла Ириска. Оставалось бояться и вслушиваться в крадущиеся звуки.

А потом пришла песня.

Зинга оказался прав: песня была совершенно ДРУГОЙ.

Это щкола Соломона Фляра,

Щкола бальных таньцев, вам говорьят.

Дви щаги налево, дви щаги направо,

Щаг впирьёд и дви назад.

Музыка едва слышалась. Простейшие гитарные аккорды просачивались отовсюду. Но не они главенствовали. Потому что звучал ещё голос. Старческий, кажущийся усталым и добрым. Но в его доброту по неизвестным причинам не верилось.

Кавальеры приглашайют дамов,

Там, где брошьки, там перёт.

Дви щаги налево, дви щаги направо,

Щаг назад и дви впирьёд.

– Кто это поёт? – прошептала Ириска.

– Тоскующий По Эпохам, – безвольно пояснил Зинга.

Он тянул и тянул девочку, словно хотел убежать от тягучей песенки. Но можно ли обогнать песню?

Дами, не сморкайтесь в занавески,

Это неприлично, вам говорьят.

Это неприлично, негигиенично

И несимпатично, вам говорьят.

– А мы его увидим? – с замиранием сердца спросила девочка.

– Лучше нам его не видеть, – ушёл от ответа перепевник.

– Но почему? – не то, чтобы Ириске хотелось увидеть незримого преследователя, но в ожидании ужаса долго не протянешь. Легче увидеть и, быть может, подохнуть, но растягивать непереносимое ожидание Ириска уже не могла.

– Когда видишь Тоскующего По Эпохам, мир меняется, – торопливо объяснил Зинга. – Вернее, он, вроде как, остаётся прежним, но ты замираешь, пропуская его вперёд. Тебе ЭТОТ мир уже не нужен. Тебе нужен ТОТ мир, в котором ты жила минуту, час, день назад. И чем дальше точка остановки уходит от реального времени, тем тоскливее тебе становится.

Кавальеры, не держите дамов

Ниже тальи, вам говорьят.

Это неприлично, негигиенично

И несимпатично, вам говорьят.

– А всегда так страшно встретить Тоскующего По Эпохам? – спросила Ириска, глядя в чёрные смородиновые кусты и мгновенно отводя взор, словно оттуда должен был показаться таинственный певец.

– Он берёт не страхом, – пояснил Зинга. – Он берёт тоской. Нам страшно, потому что мы ещё маленькие и не добрались до ОСТАНОВА. Нам ещё не по чему тосковать.

"Не такие уж мы и маленькие", – хотела заспорить Ириска, но передумала.

Дами приглащайют кавальеров.

Там, где халстук, там перёт.

Дви щаги налево, дви щаги направо,

Щаг назад и дви впирьёд.

Голос заметно приблизился. Невидимый старикашка насмехался над заблудившимися в ночных Переулках. Над теми, кто тянулся к сказке, а получил кошмар.

– Если б люди не останавливались, Тоскующий По Эпохам с ними бы не справился.

– Но почему они останавливаются? Ведь останавливаться больно.

– Наверное, потому что это сладкая боль.

– Как может боль быть сладкой?

– Боль потери. Ведь оно БЫЛО. И то время кажется счастливым. А ещё кажется, если бы утраченного не было, его время заняла бы пустота.

– Понятно, – кивнула Ириска и отчаянно вытянула две строчки. – Рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет. Рок-н-ролл мёртв, а я живой…

Не получилось. Не Ирискина была песня, вот и не казалась она здесь настоящей. Настоящую песню выводило непонятное существо, живущее в двухэтажном странствующем доме.

Борья, Сойра, бросьте разговоры,

Што за балаболки, вам говорьят.

Дви щаги налево, дви щаги направо,

Щаг впирьёд и дви назад.

Дорога оборвалась крутым склоном. Складки земли, то выделялись смутными буграми, то очерчивались провалами беспросветного мрака. Переулки остались далеко внизу. Теперь ряды домишек виднелись как на ладони. Где-то там прятались Зингины владения. А сам Зинга вздыхал за спиной, напоминая Ириске, что не следовало, да, не следовало вот так, опрометчиво, пренебрегать его советами. Переплетения улочек простирались до самого горизонта. Переулки отторгли малолетних нарушителей, да только выпустили их не в город, а в место и вовсе несусветное. По сторонам высились глухие заборы. Колья вбили высоченные, через такие не перепрыгнуть, не перелезть. А путь назад захлопнулся Упокоищем. Теперь оно полыхало так, будто его стены пожирало бледное призрачное пламя. Голос доносился изо всех окон. Звук был объёмный, словно под фасадом здания из белёсого огня скрывалась аппаратура современного кинотеатра.

Дами, дами, помогите Бори,

Помогите Бори, Вам говорьят.

Йон наделал лужью в коридоре.

Щаг впирьёд и дви назад.

– Сда, – прошептал Зинга.

– Чего? – скривилась Ириска.

– Сюда, говорю, – в шёпот перепевника вплелось негодование, словно Ириска была непроходимой тупицей.

Он решительно толкнул девочку вправо. Кусты призывно взмахнули густолистыми ветвями. Пахло раздавленными ягодами. То ли смородина росла вдоль забора, то ли малина. В такой темнотище и не разобрать. Ириска кинула беспомощный взгляд во мглу, притаившуюся за кустами.

– Но там ведь забор, – запротестовала она.

– Там потаённый проход, – жалобно сказал Зинга, словно каждая потерянная Ириской секунда оборачивалась годом его жизни.

Лоб перепевника расчертили потные полоски, но шапку он так и не снял. То ли забыл про неё, то ли на запредельных просторах нельзя ему было без шапки.

Он сильно, почти злобно подтолкнул девочку к кустам. Зажмурив глаза, Ириска нырнула во мрак. Листья сбросили сотни холодных капель на её разгорячённое лицо. Ноздри втягивали дурманящий аромат неведомых ягод. За кустами оказалась узенькая тропинка. Постепенно заборы разбежались в стороны, и беглецы оказались на очередном переулке, окаймлённом низенькими избушками с чёрными квадратами окон.

Глава 24. Переулки во всём великолепии

– Пра-а-ла-а-ми-или мне ба-ашку, кровь ре-еко-ою-у захле-еста-ала, – донеслись звучные аккорды гитары, трепетание колокольчиков бубна и глубокий цыганский голос, – ну-ка, ма-ать, пере-евя-ажи, чтоб жена-а-а не увида-ала…

– Ничего, кроме смерти, – растерянно заозирался Зинга.

– Ударили Сеню кастетом, – задумчиво тянул кто-то скорбную арию, – по умной его голове…

– Если мы не изменим направление, нас очень скоро убьют, – закончил перепевник.

– Так придумай чего-нибудь, – рассердилась Ириска.

– А маладово камандира, – ага, это уже что-то знакомое, надрывно-душевное, – несут с прабитой галавой…

– Разлетелся мой кудрявый черепок, – нахально прихохатывали совсем близко. – Я оттуда еле ноги уволок…

На перекрёстке их караулила страшилка. Маленькая, с лохматой мордочкой, похожей на злобную обезьянку. Из-под короткой белой юбочки в зелёный горошек пританцовывали кривые лапки, поросшие бурой шерстью.

– Чиним-точим-заправляем, – верещала страшилка. – Гадаем-стираем-пуговицы-пришиваем.

Слова летели, пристёгнутые друг к другу, словно вагоны за паровозом.

– Подскажи, как свернуть, – подскочил к ней вмиг повеселевший Зинга.

– Позолоти ручку, красавчик, – осклабилась недоделанная обезьянка.

– Нечем, – вывернул Зинга пустые карманы.

– У меня есть, – Ириска достала мятую десятку, втайне скрежеща зубами на Зингу, куда-то закроившего свои капиталы.

Ведь мороженое он ей на что-то собирался покупать!

– Тьфу на тебя! – обезьянка отскочила от денег, как от огня. – Эй, малыш, если платить нечем, то и сворачивать некуда!

– Сэконд-Хэнд устроит? – мрачно спросил перепевник, стягивая с головы двухвостую шапочку.

Волосы на его голове взъерошились. Сейчас они напоминали пух великовозрастного цыплёнка.

– Ну, не знаю, не знаю, – покачала головой страшилка, – Впрочем, возьму, – лапка ловко выхватила шапку, – а то вся ночь задаром истает.

И белая юбка мигом перенеслась через забор.

– Только не думай, что за это меньше дадут, – донеслось оттуда. – По шапке ты получил бы гораздо легче. А сейчас тебе и защититься нечем.

Перепевник расстроено погладил голову, посмотрел на чёрное небо…

– Глянь-ка, – радостно выдохнул он.

По небу плыл грузовик. За воздушной машиной тянулся веер перьевых облаков. Рёва двигателя не слышалось, словно железная махина просто скользила на крыльях ветра. Борта кузова откинуты вниз. На платформе приютился удивительный оркестр. Семь музыкантов – семь цветов радуги. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

– Смотри на него, – приказал перепевник. – Только на него. И смело шагай.

– А под ноги? – хмыкнула Ириска. – Носы не посшибаем?

– Это же путеводная звезда Переулков, – удивился Зинга, вперившись взором в летающую машину. – Пока мы идём за ней, с нами ничего неправильного не случится.

Льющаяся с небес музыка заглушала невесёлые песни, скользящие по Переулкам. Её мелодия была главной улицей, основной темой. Другие не смели ослушаться, ломались, затихали или подхватывали музыку вместе с разноцветным оркестром.

Так они и шагали, пока невесть откуда взявшееся серебристое облако не проглотило машину. И грустная мелодия тотчас затихла.

Ириска посмотрела по сторонам и прислушалась.

Здесь музыка уже исчезла. Или ещё не пришла. Только дыхание чего-то неведомого. Лёгкое, невесомое, радостное. Зинга прищурил глаза, на всякий случай подхватил Ириску под локоть и начал всматриваться вдаль. От неожиданного прикосновения Ириска рассердилась и хотела выдернуть руку, но в последний момент сдержалась.

– Отлично, – зашептал перепевник, опасаясь прогнать зыбкую тишину. – Эти места я точно знаю. Тут платить не придётся. Тут можно радоваться и отдыхать, даже если взлететь и не удастся. Мы на Переулке Вознесения.

И сразу дыхание сменилось дробью отрывистых ударов, а дома стали где двух, а где трёхэтажными.

Четыре ноты прозвучали в ночной мгле, а пятая была точкой. Две из них раскатились звонко, отрывисто. Третья растянулась и незаметно перелилась в исчезающую четвёртую. А пятая повторяла первую, только на более высоком уровне. Из-за угла дальнего дома вывернуло что-то разноцветное и стремительно понеслось к путешественникам. Пять взрезающих холод кругов. Два ярких: красный и оранжевый. Они походили на летающие блюдца, какими их рисуют на рекламных плакатах. Третий изгибался, напоминая полурасплавленную грампластинку голубоватого цвета. Четвёртый был почти незаметным, бледным и колышущимся. А пятый – ослепительно зелёный – чуть поотстал, но с каждым мигом догонял товарищей.

Пронеслись тёплой волной и исчезли. И снова ночь. И снова холод. И снова полная неопределённость. Только доносится непрестанная дробь ударника. Или это стучит удивлённое Ирискино сердечко в ожидании радостной тайны, которая вот-вот раскроется во всём великолепии?

Но затишье продолжалось недолго. Несколько мгновений. Пускай секунды здесь растягивались неимоверно, но они оставались лишь секундами. К пяти кругам добавился ещё один. Шесть звенящих нот. Летающие блюдца окрасились нежными пастельными цветами. Перекорёженный их собрат пульсировал золотыми искрами. Лилипут полыхал грозовыми зарницами, а два замыкающих напоминали чуть сплющенные лимоны.

А когда они заскользили у Ирискиных ног, тепло согрело озябшую кожу и просочилось глубже. Странное желание охватило девочку. Пока оно не превращалось в слова. Возможно, оно просто унеслось вслед за люминесцентными кругами. Но ведь… Но ведь тишина не наступит. Ведь прямо сейчас появятся новые, ещё более прекрасные.

"А ведь это и есть ноты, – с удивлением подумала девочка. – Я вижу их весёлыми человечками, а кто-то летающими тарелками".

Новые круги не заставили себя ждать. Теперь их было семь. Когда они подлетели близко-близко, Ириска поняла, чего же ей хотелось сейчас больше всего.

– Давай запрыгнем на них! – прокричала девочка, стараясь, чтобы её голос не проглотили звенящие над Переулком ноты.

– Они для того и созданы! – заулыбался Зинга. – Мы полетим. Всё выше и выше. Пока не достигнем… Но надо чуть подождать.

– Опять? – недовольно скривилась Ириска. – Чего?

Желание взлететь жгло неимоверно.

– Восьмого, – пояснил перепевник. – Нам нужен полный комплект.

А они уже летели навстречу. Летающие блюдца. Ровно восемь. И восемь нот властвовали в Переулке. Восемь нот, разделённые на две группы, догоняющие друг друга, сменяющие, друг друга, переливающиеся друг в друга, образующие странную удивительную мелодию. Она повторялась и повторялась, но нисколечко не надоедала.

– Till I Come, – выдохнули небеса и земля.

Ириска не помнила, как оторвалась от земли. Помнила только подрагивающую Зингину руку. Помнила пронизывающее тепло, исходящее из упругих, словно из плотной резины, разноцветных дисков. Помнила, как медленно уходила вниз дорога, а рядом искорёженные отражения Луны перепрыгивали по тёмным стёклам окон второго этажа.

Диски исчезали, когда утихали ноты. Поэтому требовалось исключительное внимание при перепрыгивании с аккорда на аккорд. Но Ириска не боялась. Она верила: пока звучит музыка, упасть невозможно. Прыжками руководил Зинга. Странно, как его шёпот не терялся на фоне громогласных нот, заполняющих теперь всю вселенную. Если Ириска могла превратиться в песню, то она отчаянно желала стать такой вот мелодией.

– Теперь я сама, – попросила девочка.

Зинга кинул недовольный взгляд, но выпустил руку.

– Сюда не прыгай, – советовал он, указывая на изогнувшуюся третью ноту. – Она ненадёжная. Прилипнешь к ней и не успеешь перескочить.

– И эту пропускай, – слышался сбоку его голос относительно четвёртой. – Соскользнёшь, тогда тебе никто не поможет.

Но Ириске было достаточно тех, что звучали первыми. Пока они медленно растворялись в морозном воздухе высоты, на смену успевала следующая партия. Точно такие же, только цвета менялись как в калейдоскопе.

– Ириска! – завопил Зинга, когда они перескакивали на очередное блюдце. – Ириска! А хочешь… Хочешь остаться здесь навсегда?

"Со мной", – закончили его сияющие глаза. Ещё чуть-чуть, и можно поверить, что у него всё получится.

Ириска отвела взор. Почему?.. Ну почему сказку нам всегда предлагают именно те руки, из которых её брать не хочется?

Надежда в Зингиных глазах угасла. Блюдце стало тонким, полупрозрачным. Прежде чем растаять, оно спланировало к земле, и воздухоплаватели спрыгнули в мокрую от росы траву. Песня осталась наверху. Вместе с шестью звонкими нотками и двумя тягучими. Не Ирискина оказалась песня. Не превратилась в неё Ириска. Мечта о Пятом Переулке продолжала тревожить струной возбуждённого ожидания.

И снова плыл по небу грузовик. С платформы звучал удивительный оркестр. Семь музыкантов. Семь цветов радуги. И восьмой, чёрный, в кабине. С белозубой улыбкой, словно сбежавший из хижины дяди Тома в свободу волшебной ночи.

Ириска выдохлась и остановилась. А удивительная машина не сбросила скорость. Вот она превратилась в точку. Вот на прощание сверкнула яркой звездой. И растаяла во тьме.

– Не успели, – мрачно подвёл итоги Зинга. – Теперь ищи-свищи нужную дорогу.

– А Рауль говорил, – мстительно сказала Ириска, – перепевники помогают найти верное направление.

– Если поют правильную песню, – сердито добавил Зинга. – А я так вообще никакой песни не слышу.

– Зато я слышу, – из вредности хмыкнула девочка.

И тотчас же услышала.

Oh baby baby, how was I supposed to know

Oh pretty baby, I shouldn't have let you go

Голос был надломленный, но не потерянный. Словно ещё можно было догнать, исправить и спасти.

Ириска с Зингой шли по узкому мостику. Внизу блёстками лунного света сверкала гладь воды. Дома на берегах уже не спали. Дома умерли. Дома смотрели выбитыми стёклами словно пустыми глазницами.

– Не очень хорошее место, – прошептал Зинга. – Ещё недавно здесь было всё в порядке. А вот надо же, как повернулось. И ничего теперь не сделать. Обвиняют многих, да что толку.

Ириска слушала. Ириска молчала. В песне, наполненной непонятными словами, сквозило скрытое отчаяние, словно не сбылось что-то невыносимо долгожданное. Словно уже не сбудется. Словно кто-то навсегда опоздал к Пятому Переулку.

Перильца оборвались. По переулку посвистывал ветер. Он был громче тихих мелодичных аккордов. Но хриплый отчаянный голос уже перекрывал его. А уж когда вступал хор… Тогда казалось, что в Переулке властвовала только песня.

I must confess that my loneliness

Is killin' me now

Don't you know, I still believe

That you will be here

And give me a sign

Hit me baby one more time

– Хочешь увидеть местного перепевника? – тёплый шёпот Зинги согрел окоченевшее ухо Ириски.

Ириска покосилась направо и увидела.

На поленнице сидела полуметровая куколка с золотистой гривой волос. Она не походила ни на Барби, ни на прочий ассортимент "Детского Мира". И даже одежда была совершенно иной. Белая маечка на бретельках. Вываренные джинсики. Остроносые чуть потрескавшиеся туфельки. Куколка была солнцем. Маленькие фигурки плюшевых зверушек крутились по орбитам, словно планеты. Но куколка их уже не замечала. Зато Ириска не могла оторвать взор. Брюхо каждой зверушки было яростно вспорото. Сквозь лохмотья плюша торчали клочья ваты, забрызганные тёмными пятнами.

My loneliness is killin' me, – страдала куколка.

And I, – подхватил хор, и Зинга остановился.

I must confess, I still believe, – игрушки безвольно осыпались.

Still believe, – повторил хор, а глаза Зинги остекленели.

When I'm not with you I lose my mind. Give me a sign, – попросила куколка:

Hit me baby one more time.

В игрушечной красотке жило что-то трогательно-беззащитное и одновременно наносное и фальшивое. Вернее, не одновременно. Тот, кто слушал, сам выбирал, какой она для него станет. Какое счастье принесёт. Но Ириска не слишком доверяла размалёванным куколкам. Она фыркнула и пихнула Зингу в бок:

– Что? Па-анра-авилась?

Зинга виновато потупился. Удивительная игрушка сорвалась с места и замерла в воздухе возле девочки. Потеря благодарных слушателей её не устраивала.

– Oops, I Did It Again! – выпалила Ириске в лицо растрёпанная куколка и криво усмехнулась.

Девочка испуганно отшатнулась. А очнувшийся Зинга уже тянул в сторону. В тёмный провал соседнего Переулка.

Тут было куда занятнее. И теплее. По сторонам тянулись неоновые вывески. "Rio", "Vegas", "Хромая Лошадь", "Зелёная Утка". Фонари были не фиолетовыми, а багряными и оранжевыми. Воздух пропитался ароматом ментола дорогих сигарет.

Песня обрушилась сразу. Весёлая, озорная, зажигательная. Проигрыш мгновенно вцеплялся в память и надёжно застревал там, заставляя мысленно повторять его и повторять. А потом пришли и слова.

I'm doc, doc, doctor Dick

And when you're feeling sick, Babe, I know a trick

It's sex and sex, you'll be feelin' alright

Hey, let's have sex together and forever tonight

Зинга чуть ли не бежал, увлекая девочку за собой.

– В чём дело, – уставшая Ириска попробовала вырвать руку, но не получилось.

– Они прикалываются над чем не следует, – выпалил перепевник.

А в глазах плавал испуг. Испуг за Ириску.

"Он не хочет, чтобы я превратилась в эту песенку", – подумала Ириска и усмехнулась точь-в-точь как куколка с бледным безжизненным личиком.

I'm your doc, doc, doctor doctor Dick

And I gonna heal you with my favorite little stick

So undress, please undress, but don't be a sweeper

I will touch you, I will touch you, ddddeeper

– Здесь ещё хуже, – расстроился Зинга. – Половина песни позади, а я никак не могу отыскать тропинку, по которой можно выбраться.

На сей раз выход заметила Ириска. Забор, в котором одна из досок чуть отошла. Широченная такая доска. Треугольник тьмы выглядел неприветливо, но дарёному коню в зубы не смотрят.

– В дыры нырять опасно, – сказал Зинга, когда девочка подтолкнула его к забору, – Хотя… Ладно, рискнём. Хуже вряд ли уже будет. Хуже задержаться здесь не в то время, когда стоит услышать эту песню.

И он пропустил девочку вперёд.

– Бесполезно подвалить раньше или объявиться слишком поздно. Ничего, кроме горечи не огребёшь, – раздался в спину его торопливый говорок. – Лезь давай. Я-то вытерплю чуток. Глядишь, где ещё встретимся.