Текст книги "Бегство в Россию"

Автор книги: Даниил Гранин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Он посидел в кресле, зажег торшер, на кухне заглянул в холодильник, там тоже все было разложено по отделениям – помидоры, морковка, бутылки молока. Возникло ощущение налаженного домашнего порядка, уюта, какого-то непривычного ему, слишком аккуратного существования, приготовленного для спокойной работы. Эта демонстрация преимуществ семейной жизни забавляла и одновременно раздражала. Очевидно, делалось это исподволь, пока он болел. Он посмотрел на грязные следы своих сапог, скинул их, подтер пол щеткой.

Когда Магда пришла, он сказал:

– Вы здорово постарались.

– Я думала, вы не заметите, – смутилась она. Потом добавила виновато: – Для меня это было удовольствие.

Он заметил, что она слегка напудрена, надушена и белесые брови чуть подведены. Это ей шло.

Впервые они вместе поужинали. Кнедлики в мясном соусе, тушеная морковка и чай с горячими гренками. Ничего особенного, но Магда раскраснелась и была явно довольна. Разговор шел о пустяках. Магда вдруг спросила, не хочет ли он пригласить послезавтра кого-либо на свой день рождения, это неприятно поразило Джо. Гостям придется представить ее. Интересно, в качестве кого?

– В качестве жены, – сказала она, глядя в стол. Пальцы ее больших рук были крепко сцеплены. – Я думаю, противиться нет смысла. Раз уж нам выпала такая судьба. Зачем вы осложняете себе жизнь?.. Я здорова. Я хочу иметь детей. Я знаю цену покою и верности… Вам надо много работать. – Она подняла на него глаза, слегка покраснев. – Сколько браков начинались любовью и кончались ненавистью. Любовь быстро исчезает. Вам это известно. Брак по расчету надежнее. Если бы мы с вами встретились случайно, мне было бы проще. А так… – Бледные губы ее дрогнули. – Мне трудно, я не могу держаться естественно. Вы все время думаете, что я выполняю поручение…

Она не сорвалась ни на крик, ни на слезы, не прибегала ни к каким уловкам. И Джо слушал ее с любопытством. Она домогалась не его любви, ей нужен был брак. Сам Джо тут мало что значил, для этой женщины он был лишь возможностью завести семью, очаг, детей, возможностью заботиться о ком-то, чувствовалось, что это ее горячая неистраченная потребность.

Вспомнив правила, рекомендуемые профессором Голаном, Джо предложил пройтись перед сном. В центре вечерняя Прага шумела, сияла огнями, группы подростков толпились на Старомястной площади. Осенний ветер гонял листья по мостовым. Черные деревья стояли мокрые и тихие. Магда заставила его поднять воротник, закутаться шарфом. Они останавливались у ярких витрин. Магда держала его под руку, с ней было тепло и покойно. Он разоткровенничался, рассказал ей о Терезе, о том, что скучает по ней.

– Это ее силуэт на окне, – догадалась Магда.

Время не приглушило воспоминания о Терезе, наоборот, голос его дрогнул. Магда сжала его руку, но ничего не сказала.

– Такая вот причина, – сказал Джо.

Они задержались перед витриной часового магазина. В стеклянной глубине маятники качались, крутились, время проживало в деревянных футлярах, фарфоровых, в крохотных золотых цилиндриках, в дешевых будильниках, в бронзовых дворцах.

– Вы надеетесь с ней встретиться? – спросила Магда. – В ближайшие годы не получится. Чуда не будет. Я тоже ждала чуда. Теперь я поняла, что чудеса не про мою честь. Но мы с вами гуляем – это уже кое-что. – Она смущенно засмеялась.

С Миленой было приятно зайти в ресторан, в пивную, на нее заглядывались. Она украшала его. С Магдой же он не замечал окружающих, она была как бы под стать ему и в чем-то опытней. У нее была практическая хватка, она, например, в первые же дни посоветовала потребовать, чтобы дирекция фирмы выписывала для него американские научные журналы. Вместо того чтобы самому ловить их в библиотеке. С ней он мог говорить на родном языке не упрощая, это тоже много значило. Карел Голан, который навестил его во время болезни и познакомился с Магдой, сказал: “Вы не должны жаловаться, вам достался удачный вариант”. Джо не удержался: “Господи, какие у нас разные понятия!” – “О чем?” – “О свободе!” Карел Голан виновато улыбнулся. Он не умел обижаться. Но, кажется, в его словах что-то было.

Джо спросил Магду, почему она не вышла замуж вторично. Неужели не было подходящего?

– Были, – сказала она.

Помолчала.

– Не могла, – сказала она.

– Как это?

– А вас водили к дому Моцарта? – вдруг спохватилась она. – Он тут рядом.

– Вы не ответили.

– Почему я должна отвечать?

– Не мешает мне кое-что о вас узнать, раз вы уже решили стать моей женой.

– Меня не интересует ваше прошлое.

– Я решаю или вы?

– Все решено за нас… Там пороховая башня, ее построил Матиас Рейсен, о нем есть легенда…

– Магда, я не экскурсия.

Но она продолжала рассказывать про Национальный театр, Влтаву, художников, которые живут тут, бегство гестаповцев – отработанный текст с рекламой театров, выставок и чешского стекла.

– Я понимаю, – сказал Джо, – но я не про это прошлое.

– Я бы не хотела.

Потом она сказала:

– Я не имею права.

И еще через некоторое время уточнила:

– Мне пришлось выполнять некоторые задания. Если бы у меня был муж, это было бы нечестно.

– То есть вы должны были жить с иностранцами? – жестко спросил Джо.

– Правительственные делегации. Особые задания. – Она говорила об этом буднично, без отвращения, без хвастовства, работа есть работа, ничего не поделаешь. – И поэтому-то теперь я не хочу никакой косметики, – конфузливо призналась она, ее лицо на мгновение стало девичьим, почти детским.

Перед сном Магда, постучавшись, вошла к нему в халатике, но остановилась в дверях.

– Пан Иозеф, я решилась вам сказать, что с ними лучше… Не надо их дразнить.

– Вы про что?

– Не стоит вам встречаться с Миленой… У нее могут быть неприятности.

Что-то она еще сказала, он не обратил внимания на ее слова, он раздумывал, не попросить ли ее остаться. Голые ноги ее блестели, стоило только сделать жест, подойти, но тут же он представил, как это могут преподнести Милене и как он сразу лишится нынешних преимуществ перед Магдой, здесь все просматривалось, может, прослушивалось, кто-то наблюдал и за его колебаниями.

– Спокойной ночи, – сказал он.

На следующий день в лаборатории старшая лаборантка пани Кучера обрадованно возвестила, что видела его вчера у театра с барышней.

– Одобряю ваш выбор, пан Брук, она со вкусом одевается, видно, что душевный человек и вас любит.

“Почему бы и нет”, – неожиданно мелькнуло у него.

Собственная его тема в лаборатории продвигалась еле-еле. Кроме профессора Голана, никто в ней ничего не понимал. Транзисторы не имели прямого отношения к высокочастотной аппаратуре. Предприятие занималось традиционными аппаратами, имеющими сбыт, но не имеющими будущего. И никого почему-то не беспокоило, что их могут обогнать конкуренты. “Какие еще конкуренты?” – недоумевали сотрудники. Мнение нового инженера мало кого интересовало. Бывший гражданин ЮАР, по-чешски еле ковыляет, по-немецки ни гугу, к пивному общению не тянется. Когда он вмешивался в рецепты составления схем, его ловко подсекали – откуда, мол, это известно в ваших джунглях? Африканец – это еще не иностранец.

Американские газеты доходили случайно, по ночам Джо слушал радио. В одном только госдепартаменте, утверждал сенатор Маккарти, удалось обнаружить более двух сотен коммунистов. Выискивали коммунистов, им сочувствующих, во всех учреждениях создавали комиссии по расследованию. Проверяли тысячи, сотни тысяч американцев на лояльность. ФБР составляло списки на представляющих угрозу. Пытались выявить тайных коммунистов. Создано было бюро по контролю за подрывной деятельностью. Бестселлерами стали антикоммунистические детективы. Психоз разрастался. Эфир истошно вопил об угрозе существованию страны, требовали сменить правительство! То там, то тут вспыхивали процессы, нелепость которых отсюда, из Праги, была очевидна. Слушать это было страшно, до глубокой ночи Джо крутил ручки приемника не в силах оторваться, не в состоянии понять, что случилось с Америкой. Никаких прямых доказательств вины Розенбергов не приводили, тем не менее петля затягивалась все туже. Главным свидетелем обвинения был Давид, брат Этель, который якобы видел, как Юлиусу передавали какие-то чертежи, по словам журналистов – наброски, сделанные от руки. Это и был весь пресловутый секрет атомной бомбы. Эксперты ловко уклонялись от определения, к чему относятся эти схемы. Покрывало секретности делало сообщения туманными. Что за сведения передали Розенберги в Советский Союз, оставалось неясным. Впрочем, технические подробности меньше всего интересовали правосудие. Выступающие твердили лишь о том, что секрет бомбы выкрасть могли только американские коммунисты, они одни способны на такое чудовищное предательство.

После взрыва атомной бомбы в июле 1945 года генерал Гровс заявил конгрессу, что русским понадобится минимум пятнадцать лет, чтобы догнать американцев. Прошло четыре года и сорок шесть дней – и на семипалатинском полигоне поднялся к небу атомный гриб советского происхождения. Взрыв потряс Америку. Ясно, что русским помогли шпионы, из-за них Америка лишилась преимущества, отныне Москву нельзя будет остановить, демократия в опасности, худшие предсказания Черчилля сбылись. Жажда найти виноватых обуяла власти, прессу. Розенберги были обречены, их швырнули на арену. Извечный крик толпы был удовлетворен. Возможно, один Джо спасся. Беглец. Почетный дезертир. Что-то постыдное, незаслуженное было в его обеспеченной безопасности. Ему удалось сбежать, улизнуть – не от агентов, а от общей судьбы. Ни на минуту он не верил в предательство друзей. Какие они шпионы? Особенно сейчас, когда война давно кончилась. Они ненавидели американский капитализм и боготворили свою Америку. Не было страны лучше, красивей. Самая великая, самая свободная в мире. Чтобы как следует выругать Америку, надо очень любить ее. После воскресного отдыха Господь учел все ошибки и сделал Америку и американцев, это лучшее, что у него получилось.

И не с кем поделиться. Кому дело тут, в Праге, до американских судебных процессов? И какое могло быть дело до них инженеру из Иоганнесбурга? Почему его должна волновать судьба Розенбергов в Нью-Йорке?

X

Итак, путь в советское посольство был закрыт. От родственников Андреа и Энн съехали в пансионат, из пансионата – в отель. Снимали самые дешевые комнаты. С железными кроватями, кувшином воды, железной сеткой в окне. Вонь и шум перенаселенных кварталов, полицейские сирены, проститутки, скандалы… Заработки уходили на жилье, питались бананами, сорго, вареной кукурузой. Прошел еще месяц. Они обносились. Советское посольство оставалось недоступным. Все другие посольства могли стать ловушками, выдать их американцам. Даже формально: у них потребовали бы заграничные паспорта США. Паспортов не было.

Починив приемник в гостинице, Андреа на полученные деньги купил гитару. Вечером они отправились в таверну. Увидев его с гитарой, мексиканцы попросили спеть. Для виду он отказался, потом спел две песни команчи и одну апачей. Ему аплодировали. Он осмелился спеть мексиканскую косиону и котридо. Акцент его пришелся по душе. Набилось много народу. Энн не стесняясь прошлась между столиков с его сомбреро. Андреа разошелся, исполнил несколько негритянских песен и песню местного композитора Понсе Мануэля, что вызвало восторг. Они заработали целых сорок долларов! Хозяин пригласил его выступать каждый вечер. На четвертый день они увидели расклеенные на улице афиши с его фотографией – американский певец Андреа! Они сдирали со всех стен эти желтенькие афишки и переехали в другую часть города.

…Изукрашенный скульптурами и мозаиками богатый дом, куда привел ее Андреа, был выбран в результате множества умозаключений и наблюдений. Раз советское посольство заблокировано, остается попробовать посольства других социалистических стран. Андреа выбрал польское. Ему казалось, что поляки наиболее независимые, свободолюбивые люди.

Оно располагалось на втором этаже жилого дома. Улочка была узкая, парковаться там было негде. На всякий случай они прошлись несколько раз мимо. Ничего подозрительного не заметили. Поднялись на верхний этаж, оттуда пешком спустились на второй, позвонили, их проводили в кабинет, где сидел седоусый старик в белом костюме. Он молча выслушал их рассказ. Глаза его за выпуклыми стеклами очков ничего не выражали. Он сидел, утопив голову в плечи, неподвижный, похожий на сову. Наконец он сказал:

– Напрасно вы пришли сюда. Вас наверняка заметили.

– Мы проверили, – сказал Андреа, – никого не было.

– Взгляните в окно. Не вставайте, не подходите. Видите дом напротив? Оттуда они снимают каждого, кто к нам заходит.

– Нам все равно, – сказал Андреа. – У нас нет выхода.

– Вы что, хотите в Польшу?

– Да.

– Зачем?

– Мы хотим помочь строить социализм в Польше.

Движение пошло по его морщинистому лицу. Потом оно снова замерло. Он погладил усы, спросил:

– Почему в Польше?

И вопрос и тон показались Андреа странными. Он стал излагать свои идеи социалистического общества, основанного на высшей технике с применением счетных устройств, роботов.

Желтые глаза старика полузакрылись. Он слушал не прерывая, потом сказал:

– Сейчас из офиса на первом этаже пойдут служащие, и вы с ними. Повернете направо, через два квартала будет маленький парк. За каменной статуей на второй скамейке сидите каждый вечер в восемь часов. Хотя бы полчаса. Каждый вечер. Кто-нибудь подойдет к вам. А сюда больше не приходите.

Больше этого старика они никогда не видели. Но по вечерам аккуратно являлись в парк. Андреа садился на скамейку, Энн ходила вокруг, так было безопаснее. Полчаса проводили в ожидании, к ночи добирались к себе.

Миновала неделя, пошла вторая. Однажды на их скамейку присел маленький человек в каком-то зеленом поношенном мундире с золотыми пуговицами, в надвинутой на глаза шляпе. Не представясь стал по-испански расспрашивать, кто такие, где работали, как здесь очутились. Не темните, оборвал он Андреа, выкладывайте все как есть. Их ответы его не удовлетворяли. Спросил, как у них с деньгами, где живут, сколько платят за жилье. Узнав, зашипел: “Вы платите вдвое больше, чем положено. Вас обирают. И наверняка уже заподозрили. Переезжайте туда-то”.

Они переехали. Встретились, как и было условлено, в парке Чапультепен. Там было гулянье. Мистер Винтер, так он представился, взял их под руки, повел сквозь толпу и опять стал расспрашивать с дотошностью следователя. Бесцеремонно копался в их отношениях, уточнял даты, адреса. Память у него была исключительная. Довел Энн до слез, выясняя, как же она решилась бросить детей. Перешел на английский, придирался не скрывая, что не верит ни одному их слову, убежден-де, что они брехуны, авантюристы, подосланы ЦРУ. Андреа не выдержал, сравнил его с агентами ФБР, – те вели себя тактичнее. Мистер Винтер довольно потер волосатые руки.

– Вы кто такой? Ах, инженер! Откуда это следует? Где ваши документы? В ФБР знали, кто вы, а для меня вы свалились с луны. Полагаете, что поляков легче провести, чем советских чекистов? Посмотрим. Моя задача – поймать вас на вранье. Вы небось ждали, что от вашего воркованья я уши развешу? Очаровательная легенда – сбежавшие любовники ищут, где бы им пристроиться строить социализм! Такое диво мне еще не попадалось.

Они остановились у прилавка, заваленного тканями и украшениями из птичьих перьев.

– Мне жаль, что вы не можете себя вести достойно, – сказал Андреа. – Поляки, мне казалось, джентльмены. Но у нас нет выбора.

Мистер Винтер притянул его к себе за отвороты куртки и, обдавая нечистым дыханием, проговорил:

– Форсу у вас много. Не стоит передо мной заноситься. Вы у меня вот где. – Он похлопал себя по затылку. – Не устраивает – катитесь к чертовой матери. А нет, так терпите.

Они учились смирению. Самому трудному из всех человеческих качеств, утверждал Андреа, во всяком случае для любого американца, для них особенно. Потому что они все же считали себя особенными, тут Винтер их раскусил.

В следующие встречи Винтер появлялся то удрученный, то придирчиво-капризный, требовал, чтобы они оделись иначе, купили себе то-то и там-то. Они покупали то-то и то-то, там-то и там-то. Андреа сочинил песенку про того-то и ту-то, которые делают то-то и то-то, докладывают кому-то, который посылает их туда-то. Мистер Винтер, выслушав, сердито рассмеялся. Новый облик их, новая прическа Эн, хлопчатобумажные брюки, старые шерстяные куртки, плетеные корзинки несколько успокоили его. По его теории, чтобы тебя запомнили, надо чем-то выделиться. “Обращают внимание на мой дурацкий мундир, а не на меня. Стоит его снять – и меня никто не узнает!”

Это был большеголовый, большерукий, костлявый человек, всклокоченный, всегда как бы занятый чем-то другим, его рассеянно бегающие мышиные глазки были как бы от другого, а не от этого боксерского, изувеченного, картофельного лица. Казалось, что мистер Винтер – некое устройство, собранное из нескольких людей: был среди них военный, был мелкий деляга, был портовый грузчик, мафиози, бандюга, урка и даже молодой папаша. Из его бурчаний, ругани выяснилось, что из Варшавы его внезапно отправили в Лондон, оттуда в Мехико. Даже не мог заскочить домой – попрощаться с женой. А у них двое маленьких – два года и полгода. И от первого брака у него сын – пятнадцати лет. А теперь вот приходится торчать тут из-за каких-то америкашек, которые наверняка ничего из себя не представляют, туфта, рисуют слона, а получится дворняга. По его словам, о его приезде сюда пронюхали, чуть не накрыли. Энн умилялась, переживала, Андреа успокаивал ее: эта агентурная братия любит цеплять на себя ленты-бантики приключений, пугать балаганными тайнами с холостой пальбой.

Как выразился Андреа, мистер Винтер существовал в режиме призрака. Появился, бесследно исчезал неизвестно куда и все же оставался единственно реальной надеждой.

На этот раз Винтер явился в клетчатой кепке, обтрепанных гольфах и рыжем дырявом пуловере с вышитым алым быком. Глаза прикрывали дымчатые очки. “Образ падшего гринго” – так он определил “стиль” своего костюма. Встречные в луна-парке невольно оглядывались…

Настроение у Винтера было неплохое. Он помахал какой-то бумагой и объявил, что дело стронулось. Во-первых, оказывается, что Костас, за которого выдает себя Андреа, судя по фотографии, совпадает в основных чертах с греком, которого он видит перед собой, во-вторых, их засекли. И он прочитал им фотокопию расшифрованной телеграммы № 1904/26 из Вашингтона в американское посольство: “Из достоверных источников стало известно, что готовится отправка АК из Мехико-Сити в Париж и оттуда в Варшаву силами польских служб, что надо предотвратить. Министерство юстиции вторично обращает внимание на необходимость доставки АК в следственные органы как чрезвычайно важного свидетеля обвинения и, очевидно, соучастника ряда антигосударственных акций. Предлагается привлечь к содействию управление разведки госдепа”. Какие-то фразы Винтер опускал, крякал, хмыкал, но в общем и целом не скрывал своего удовлетворения. “Польские службы” – это был он! Он получал высшую оценку противника! С ним вступали в поединок. Недаром он с самого начала почувствовал, что Андреа – стоящий субъект, чутье профессионала его не обмануло. Он не сдерживался в похвалах себе и ругани в адрес шнырей, из-за которых придется менять планы. Факт, что из Мехико рискованно, придется кантоваться через какую-нибудь бананово-ананасную мелочевку. Новый маршрут будет и длиннее, и дольше, и опаснее.

Похлопав по плечу опечалившегося Андреа, пошутил: “Лучше, чтобы молоко скисло, чем подгорело” – и повел их угощаться мороженым. Сегодня он был щедр, праздничен, без обычной осторожности. Сказал, что под наблюдение взяты аэропорты и отчасти шоссе, к ним ведущие.

Цветные шарики мороженого, украшенные сливками, бисквитами, засахаренной вишней, составили целую гору на фарфоровой подставке. Посреди пиршества Винтер попросил Андреа пойти позвонить по такому-то номеру и спросить, когда можно забрать машину – красный “додж”.

Теперь, когда они оказались за столиком вдвоем, приветливость давалась Винтеру с трудом. Посетовав на измученный вид Эн, на то, как она похудела, заговорил о трудностях предстоящих переездов. Придется, мол, нелегально переходить границы, ночевать где попало, карабкаться по горам, вряд ли ей такое под силу. Винтер поднял руку, не давая прервать себя. Перед Костасом не придется оправдываться, Винтер просто ее не берет, у него нет сил протащить обоих через столько препятствий, и с одним-то намучается. Костас – тот вынужден бежать, за ним гонятся, а она может и подождать. Не давая ему кончить, Энн спросила, почему же он раньше не заикался об этом.

Да потому, что раньше можно было лететь из Мехико, через Париж, а теперь…

– Нет, я не могу его оставить, – решительно сказала Эн. – Это невозможно.

– Невозможно остаться здесь – это вы хотели сказать?

– Какая разница.

– Большая. Вы думаете о себе, а не о нем.

– Он тоже не согласится без меня.

– Вы должны его уломать. Вот что, Эн, давайте будем говорить прямо. Вы ему не жена – раз, вы не специалист – два. Для нас вы ценности не представляете – три. Вы что, думаете, там, у нас, он не найдет себе женщины?

– Мистер Винтер, мы любим друг друга. Вы любите свою жену? Может, вам это неизвестно, но есть чувства, когда невозможно расстаться.

Винтер присвистнул.

– Только не вздумайте мне плести про любовь до гроба. Погуляли – и хватит. Скажите спасибо, что судьба подарила вам прекрасное приключение. Ах, какая трагедия – вернуться к своим маленьким детям, в шикарный дом. Как вам не стыдно! В вашем возрасте глупо строить из себя Джульетту.

Энн сосредоточенно следила, как таяло мороженое. Шоколадные, фисташковые, сливочные разводы…

– Я не могу вернуться, – проговорила она.

– Можете, вас доставят в Штаты.

– Я беременна.

Он недоверчиво оглядел ее тоненькую фигурку.

– Не знаю, не знаю… Тем более! – Он ожесточенно обрадовался. – Я вас не имею права брать.

– Какое право, какие у вас права?

Винтер наклонял голову в одну сторону, в другую, как бы высматривая нужное место, и Энн отодвинулась, прижалась к спинке стула.

– Ваш брак не оформлен? Так ведь? У нас перед вами нет никаких обязательств. Юридических и моральных. О вас и ФБР не упоминает. Следовательно, вам ничего не грозит. Правильно? Так что нечего смотреть на меня как на злодея. – С некоторой нерешительностью он накрыл ее руку своей волосатой ручищей и принужденно бодро сказал: – Остаться в живых – это еще не самое худшее в вашем положении.

Энн вопросительно вскинулась. Щеки ее ввалились, веки покраснели, но глаза были сухие и тусклые.

– Видите ли, неизвестно еще, как у нас там… – сказал Винтер.

Морщины между его бровей углубились, что-то там происходило. Он остановил себя, заговорил с хищной веселостью:

– Что мы уговариваем друг друга? Ведь можно все упростить. Вместо этого я нянчусь с вами. Смотрите вот туда. – Он пальцем показал на двух полицейских, стоящих у пивной стойки. – Мне ничего не стоит сделать так, чтобы вас забрали в полицию. Документов нет – и прощайте. Не Костас пошел бы звонить, а мы оба, и вас тем временем пригласили бы в полицию. Делается это кивком головы. Прощай, как сказал Байрон, и если навсегда, то навсегда прощай. Ничего не поделаешь, нам придется двигаться дальше вдвоем. Существует много способов от вас избавиться.

– Так ведь и с вами можно сделать то же самое, – сказала Эн.

Он с любопытством посмотрел на нее, словно увидел Энн впервые.

– Пожалуйста, хоть сейчас, – чужим голосом произнесла она.

Винтер покачал головой.

– Господи, куда вы суетесь? Разве это вам под силу? Я-то выкручусь, а вы пропадете. Милая вы моя, это же профессия. Вы ничего не можете, запомните – ничего! Вы мне нравитесь, и тем не менее я вас выдам, если вы не останетесь. Такая у нас работа… Идет ваш Ромео, не вздумайте перекладывать решение на него, вы же уверяете, что действительно любите его… Господи, от этих слов меня тошнит.

– Все в порядке, – сказал Андреа, он вопросительно посмотрел на Эн. – Что-нибудь случилось?

– Мы тут обсуждаем наше путешествие, – опережая Эн, сказал Винтер и выложил то же самое, что говорил Эн, но как бы улаженное, принятое обеими сторонами как печальная необходимость.

Андреа внимательно оглядел обоих.

– Ты тоже так решила?

– Решаю здесь я, – сказал Винтер. – Она разумная женщина и думает о вас больше, чем о себе.

Андреа не спускал глаз с Эн.

– Что ты скажешь?

– Нехорошо взваливать на нее ответственность. Это не по-мужски, – сказал Винтер. – Хватит того, что она помогла вам добраться до Мехико.

– Да заткнитесь вы, черт подери!

Энн вынула пудреницу, отвернулась, стала приводить себя в порядок.

Крутилась карусель, вагончики неслись вверх, неслись вниз, дети вскрикивали, мулы тащили старинные высокие коляски. В теплом лиловом небе обозначились звезды. Андреа подозвал официанта, заказал три порции кофе.

– Без меня вам будет легче. Мистер Винтер прав, – сказала Эн, пряча пудреницу.

– Без нас обоих будет еще легче.

– Но он не сможет…

– Не сможет – не надо, – холодно сказал Андреа. – Будем искать другие варианты.

– Какие? – спросил Винтер. – Где?

– Мало ли. Ткнемся к болгарам. Что-нибудь придумаем.

Принесли кофе. Андреа пил с удовольствием, положил туда остатки мороженого. Его нельзя было принять за человека, убитого случившимся.

– Извините нас, мистер Винтер, за доставленные хлопоты. Врозь у нас с Энн не получится.

– Глупо.

– Никто не бывает дураком всегда, изредка каждый.

– Мне жаль вас, потому что если я не сумею, то никто не сумеет. Уверяю вас. Я профессионал. Я отличаюсь от других тем, что меня наградят посмертно.

– Верю вам на слово.

– Вы думаете, что это бахвальство?

– Я думаю, что у нас нет выбора.

– У меня тоже.

Андреа пожал плечами. Он вел себя как человек, у которого в запасе есть выход из положения. Не чувствовалось ни малейшей фальши в его поведении. На последние деньги он заказал по рюмочке ликера отметить прощание, и было неясно, скорбит ли он о случившемся, доволен ли, во всяком случае черные его глаза оживленно блестели. Все трое подняли рюмки, Винтер повертел свою в пальцах, разглядывая на свет густую зеленоватую жидкость.

– Жалко с вами расставаться, – начал он и замолчал. Он ждал, он умел ждать, но и эти двое тоже это умели. – Хорошая вы пара… – И опять пауза. – Дай Бог, чтобы лет через двадцать об этой минуте вы вспомнили с удовольствием.

Энн вопросительно подняла брови, но ничего не сказала.

– А-а-а! Была не была! – Винтер отчаянно зажмурился. – Не рискуя не добудешь. – И выпил.

– Что добудешь? – спросил Андреа.

Не ответив, Винтер перешел к делам. В путь отправляться завтра, лучше всего в час пик. Все запланировано на двоих, на него и Костаса, считалось, что Энн останется. Придется перестраиваться уже на ходу.

– Эх, не дает судьба мне никаких поблажек, – вырвалось у него. – Все обходится втридорога.

Энн поймала его взгляд, блеснувший, как нож. Вечером она спросила у Андреа, что имел в виду Винтер, сказав про эту минуту спустя двадцать лет. Андреа тоже не знал. Не пожалеют ли они, что не расстались? Он ляпнул это с мужской нечуткостью, и на них из тьмы потянуло знобким холодком предстоящего.