Текст книги "ЛЧК (Записки старого человека)"

Автор книги: Дан Маркович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

6. Зимние тревоги

Болезнь

Время подступало суматошное и тревожное – кальмары, потом облава... А может, сначала облава? Говорили, что и так бывало... И – надо же! – в такой неподходящий момент я заболел. Простудился, что поделаешь... Нет, бывает, вдребезги простужен, а все-таки не болен, держишься, и даже появляется особая энергия – то ли от ощущения тепла в руках и ногах, сопутствующего простуде, то ли от внутреннего сопротивления болезни. А болезнь – это болезнь: утром садишься на кровати и чувствуешь – мир повернулся к тебе другой стороной, воздух прозрачен и странен, звуки другие, и запахи не те, а голова и все тело в этом новом пространстве – чужие...

Вот в таком состоянии я проснулся как-то утром – зимним, потому что тепло истощилось, солнце устало, и холод завладел нами. Как он обжигает в первое утро, когда выходишь в осенней обуви на ослепительный снег... кажется, что трагедию зимы просто невозможно пережить. По-моему, это вторая по силе трагедия после заката. Вторая потому, что свет все же пробивается сквозь сплошную пелену облаков в серые зимние дни, и за двести этих дней успеваешь даже привыкнуть к холоду и темноте, и скрываешь в груди надежду на тепло – иначе не выживешь. С детства помню такое вот свое отношение к зиме. Я легко верил, что предки мои холода не знали, жили у вечно синего моря, среди апельсиновых рощ. А я жил и состарился на этой суровой земле, и даже полюбил ее – по-своему, горько и безнадежно... Но что об этом говорить, вот теперь болею. И в болезни можно найти что-то приятное, а не только гадость. Мы все спешим, спешим, а ведь ничего хорошего не рождается раньше срока. Болезнь дает законную остановку. Счастливы дети, которые болеют, их не так легко сбить на заезженную колею, они оглядываются и удивляются. А я?..– А я денек отдохну. Устал, видите ли... Казалось бы, какие здесь дела? А вот, представьте себе, целый день занят. Во-первых, все эти коты и собаки не приходят разом к обеду, они звери свободные и едят, когда проголодаются, каково их кормить? И потом – должен я немного подработать на мясо и прочую еду? – одни супом, хотя и хорошим, жить трудно, и значит, я помогаю Блясу и Аугусту, чем могу. А разве не надо подумать об облаве? – и эта работа вместе с Антоном требует времени. А вечером явится друг Феликс, с ним надо посидеть в кресле, и накормить его, и побеседовать... Вот заболел – и все пошло прахом. Ерунда, несколько дней ничего не изменят. Нет, до вечера полежу, а там придет Феликс. И я лежу и разглядываю свою квартиру...

Каждая квартира лучше всего понятна из какого-нибудь укромного уголка и непонятна стоящему посредине комнаты постороннему человеку. В этой квартире два таких места – кресло у окна и кровать. Вот здесь можно сидеть и смотреть на фонарь за окном – удобно и безопасно... а когда лежишь, то видишь обе комнаты, и знаешь еще, что за углом коридорчик, там кухня: можно встать и бесшумно в темноте пойти туда, постоять у окна и пройти обратно, стараясь не замечать ненадежной выходной двери. Почему эти двери так ненадежны? Они перестали быть защитой, а ключ – удивительный кусочек металла – перестал быть тайной... Хорошо, что не скребет, не толкает дверь "дядя", старый знакомый Коля, губастый юноша с вечно багровыми ушами. А, не стоит об этом... Историк копается за стеной, но и он мне не нужен. Отлежусь... Когда лежишь, Феликс иногда прыгает на кровать и нюхает бороду. Я видел, как Крис и Вася... покойный Вася... столкнувшись, также обнюхивают друг друга. Как странны, должно быть, им наши гладкие белые руки... а лица? И еще дружат с нами – до чего терпимые существа... Пожалуй, температура поднимается... Может, открыть дверь?.. Нет, Коля войдет... кожа на носу у него, как кожура граната, цвет такой же, и вмятины. Такого же цвета клешня Анемподиета... ну и уделали его!.. В нем много непосредственного, удивительно, что он еще живой... Странные бывают сочетания – Анемподист и Гертруда, Гертруда и Мария, Феликс и Артист... Надо же! Подружились, встречаются на улице, сидят вместе, отдыхают, потом расходятся... суровый Феликс и вечно играющий какую-нибудь роль пес... Надо встать, я ведь обещал написать про Бима, как он ждал тридцать лет...

Я забылся – увидел горбатую линию оврага, перечеркнувшую небо. По линии идет, взбирается вверх белый кот, дошел до излома, повернул вниз. А голова где?.. Все расплывается перед глазами, то кажется, что головы две, то ни одной... Кто это бежит навстречу ему, хвост взметнул – черный хвост. Феликс, ты?.. Вот встретились два кота, обнюхали друг друга – черный и белый, спрыгнули с линии, уходят вдаль... Кто там стучит? Это за мной пришли. Нет, ветка за окном стучит, бьется о стекло. Еще рано... Нет, нет, нет – я еще жив, еще не написал про Бима... Феликс должен прийти... потом подвалы... потом облава... потом обвал...

Я снова забылся и увидел тот домик на окраине, но теперь я знал, что за углом лежит Вася. Нельзя его оставлять... И он действительно там лежал, спрятав голову в траве, но я чувствовал, что он живой и просто прячется, а глаз его смотрит не отрываясь на меня. Я нагнулся... и увидел, как из-за спины надвигается тень... хотел закричать, рванулся в сторону – и проснулся, в поту, с гулко стучащим сердцем. В дверь кто-то стучал, не так, как Коля, – бросался всем телом, а деликатно, еле слышно – Антон...

А через полчаса я пил чай с медом, диким, самым полезным, потому что пчеловоды – бессовестный народ, сами знаете, чем кормят пчел. Потом пришла Мария, стала ахать и наводить порядок... вот чего мне только не хватало!.. Но я немного ожил, и когда явился друг Феликс, заглянул в окно – никогда не знаешь, откуда он явится, – то я был почти в порядке. И все-таки провалялся неделю, потом стал выходить на улицу, но долго еще был слаб. Вот так неудачно началось это темное и тревожное время – зима.

Овраг зашевелился

Говорят, беда не приходит одна, только разделался с болезнью, как другая неприятность стучит в ворота, на этот раз для всех, и с совершенно неожиданной стороны. Для нас, людей бесконечных плоских просторов и унылого ровного горизонта, земля как нищая мать: живем без сытости, но в покое – не привыкли ждать опасности из глубин. Когда землю стали поглощать трещины и овраги и проявили себя подземные пустоты, отношение к ней мало изменилось. Ведь трудно осознать, что мы, как жители гор, прилепились к склону огромной скалы, а от провала нас отделяет не облако, а тонкий слой земли, может, до поры и надежный для таких насекомых, как мы, но слабый и неустойчивый под напором исполинских сил, которые проснулись и действуют... Под нами была пустота, а перед домом рос и вгрызался в землю овраг.

Почти каждый день я подходил к нему – и слушал. Здесь, кажется, все спокойно... На пологих местах росли деревья, расположились наши огороды, но, если пойти дальше, картина становилась другой, особенно там, где овраг резко сворачивал. С этого места смотришь, как с высокого острова, и видишь – в одну сторону – пологие спокойные склоны, в другую – черная вздыбленная земля, провалы, воронки, трещины змеями уходят вниз... и все время, все время – зловещее шуршание, потрескивание, поскрипывание – овраг живет...

За несколько дней потеплело, снег растаял, начались бесконечные дожди, ледяные ветры. Мы сидели в подвале – Аугуст, я и хозяин. Пришел Антон. Огонь разгорался медленно. Настроение было подавленное. Говорили о налете будут искать котов по квартирам, а заодно и документы проверять.

– Но ведь уже проверяли...

– Документы можно проверять всегда, – сказал Аугуст, он больше других понимал в этом. А я много лет жил без документов, где-то лежала история болезни, но мне ее не показывали.

– И ловят котов при налетах?..

– Нет, так поймать трудно. На худой конец кота можно выкинуть в окно если осторожно, с третьего этажа даже, – Бляс посмотрел на меня...

– Можно и с пятого, – авторитетно заявил Аугуст, – Крис я кидал, на мусор па-а-тает – и пошел... не догонят...

– Налет – это они для страху, – объяснил Бляс. -Устраивают так, что страдаешь за кота, а значит, он мерзавец...

Вдруг земля дрогнула, огонь заметался, раздался глухой стонущий звук. Мы замерли. Первым очнулся Бляс. "Пошли..."-схватил куртку и вышел. Мы двинулись к оврагу. Все снова было тихо, моросил серенький, сам себе до смерти надоевший дождик. Мы шли вдоль склона, увязая в липкой глине. Странная оттепель среди зимы... пустые огородики мокли под дождем, забытое чучело болталось на почерневшем кресте. Бляс на ходу сорвал тряпку "пригодится...". Наконец добрались до поворота, где земля нависала над оврагом. Вот оно что... Не было больше оврага – был обрыв и ущелье со свинцовыми глинистыми стенами... уходило оно куда-то в черноту, и там, далеко внизу, обе стены сливались для нашего глаза, но чувствовалось, что это не дно. А где дно?.. Кто знает... Трудно осознать, что мы теперь на краю. Посмотришь направо – мирный пейзаж, ложбина, кустарники, поля, сзади город... Ну, скажем, дома... Постояли молча – и вернулись. У каждого, конечно, гвоздь засел в душе, но таков человек: пока ему хочется смотреть направо – он будет смотреть направо, и не заставишь его смотреть налево до самого крайнего момента жизни...

Антон и коты

После обвала гул и подземные толчки продолжали беспокоить нас, и мы с Антоном решили спуститься в подвалы, посмотреть, что там произошло. Все чаще я чувствовал, что мы стоим как бы на поверхности сухого листа, готового оторваться от ветки и начать свое медленное падение... или на каком-то огромном земляном пузыре, который вот-вот лопнет... А в подвалах почти ничего не изменилось, разве что кое-где осыпалась земля. Теперь холод завладел полями и дорогами, и коты то и дело встречались в коридорах. То там, то здесь над трубами поднималась голова сонного кота, он щурился на свет факела, зевал и не собирался убегать. Антона они все знали, а я был с ним и, значит, свой. Мы несли большую кастрюлю с вермишелевым супом и отливали его в миски, которые стояли в разных местах, Антон позаботился об этом.

– Когда я вернулся из госпиталя, – он говорит, – то уходил сюда и часами сидел в темноте. Коты сначала боялись, а потом стали проходить так близко, что задевали хвостами. Я сидел с ними до вечера, тогда шел домой и ложился спать, и так жил в темноте – я не верил, что мое лицо может не пугать. Теперь я знаю – этих людей оно не пугает, а Лариса... иногда я думаю, что она даже рада...

Он огляделся и сказал – "пришли...". Место, где мы находились, ближе всех подходило к внутренней поверхности нашего земляного пузыря, и Антон уверял, что видит какой-то свет наверху, в земляном своде. Я не верил – не может свет проникать через несколько метров плотной земли, да еще укутанной снегом, да в зимний сумрачный день... Но он вот был уверен, погасил факел и всматривался. Я слышал его напряженное дыхание. Потом он чиркнул спичкой и поджег факел: "Нет, сегодня не вижу... Когда я пришел сюда в первый раз, здесь было множество котов, они сидели, не двигаясь, и молчали. А сверху лился свет, было торжественно и печально, как в храме, и я подумал, что у них тоже есть душа..."

Мы постояли и двинулись обратно. "Скоро идти за кальмарами, – сказал Антон, – попросите Романа, чтобы взяли меня..." Я знал, что его не берут, потому что он слаб и плохо видит, но обещал попросить.

– Роман уважает вас, – он добавил, – а я для него непонятная фигура.

Неопределенность Антона во всем, что не касалось котов, настораживала нашего толстяка, он любил ясность.

Теперь мы были под домом. Кто этот черненький, сидит на нашем пути и не думает уходить? Если Крис – то заорет во всю глотку и ринется навстречу, а хвостом будет размахивать из стороны в сторону, а если Феликс-то взметнет хвост над головой и не спеша пойдет к нам... Ясно, это Крис – бежит, кричит, хвост волочит, уши прижал – это он. Антон улыбается – тоже любит Криса – крикун, но очень простой кот... не то, что Вася...

– Нет, я любил Васю, но видел в нем себя – одинокость какую-то человеческую...

Мы расстались, я пошел к себе, и Крис – за мной.

– Крисик-крысик, у меня еды никакой, и скоро придет Феликс – суровый кот, драть тебя не станет, но выгонит на кухню, а сам разляжется в комнатах. Но, согласись, справедливость в этом есть – у тебя Мария, а у нее всегда что-то варится. Какая тебе польза от меня?..

Но он бежит за мной, сидит на коленях, спину выгибает... а потом спокойно уходит... куда? Конечно, на пятый. Пообщались, а теперь и поесть пора.

Через полчаса пришел Феликс, подозрительно понюхал воздух, но решил шума не поднимать. А чем кормить кота?

– Опять прокисшее молоко?! – он вертит хвостом, недоволен...

Походил, походил, понюхал по углам – и стал пить. Ничего, завтра пенсия – живем!.. И скоро, скоро кальмары...

За кальмарами

Кальмаров обычно раздавали в начале декабря. Их привозили на базу, довольно далеко от города, и притащить оттуда тяжелые пакеты было непростым делом. Давно уже ходили слухи, что раздавать начнут после облавы, это лучше согласуется с основными принципами учения. Потом, как мрачная туча, опустился слух – вовсе запретили, все будет только по труду. Мы нервничали, даже шумный Бляс притих, только Аугуст не терял надежды – "пу-у-тут, пу-у-тут..." Наконец прилетел радостный, почти определенный слух – ожидают в первую среду декабря. "Пора ловить собак", – сказал Бляс. Они с Аугустом собрались к оврагу, где жило несколько известных всем диких псов. Николай в очередной раз пропал куда-то, и Бляс сказал мне:

– Приведи Артиста и Кузю и запри дармоедов на кухне, эти мирные...

Артист копался под яблоней, там он прятал добычу на черный день. Не подозревая вероломства, он потрусил за мной. За ним на расстоянии, позволяющем не драться, шел тут же появившийся Кузя. Артист поднялся до второго этажа, но дальше не пошел, стал пятиться и чуть не упал, несмотря на четыре точки опоры. Сверху смотрела на него симпатичная кошечка, серая с пятнышками, которые при всем желании трудно было назвать светлыми. Пес знал, что можно ожидать от этой особы. Он тут же сбежал вниз и всем телом бросился на входную дверь, не желая ни секунды оставаться в замкнутом пространстве с той, которую знал как Люську – выцарапывающую глаза. До решающего момента она выглядела мило и благородно... Бесстрашный Кузя, поняв, в чем дело, поспешил за Васей и успел проскочить в дверь, которую сам открыть бы не смог...

Все пришлось начинать сначала. Я заманил Люську в пустующую квартиру и запер. Она со страшным воем бросилась на дверь, но сломать ее не смогла. Артист был на старом месте, сначала идти отказался, но кусочек сахара убедил его. Снова появился Кузя... На кухне пришлось вытряхнуть запасы сахара – и псы оказались в западне. Они молча разлеглись по углам, драться без зрителей не хотелось. Скоро вернулись Бляс с Аугустом, приволокли двух диких псов. Одного из них, рыжего Яшку, я часто встречал, когда гулял по городу. Он лежал на чугунных люках или сосредоточенно копался в грудах мусора. Иногда ему было скучно, и он провожал меня. Я уходил в сторону леса – и пес за мной, но где-то в зеленой зоне, окружающей развалины института, он как будто натыкался на невидимое препятствие – и поворачивал обратно или ждал меня: здесь кончалась его земля. Он смотрел мне вслед светлыми волчьими глазами... а я?.. думал о себе – и сравнивал... Заприте человека в одной стране, даже на родине, – он и в ней, недоросль, не узнавший широкого мира, никому не будет нужен. Человек там свой, где он свободен и где любит,– и туда он обязательно вернется... А второй пес был незнакомый, черный – счастливец, ничего ему не грозило – помесь овчарки с терьером, с длинной волчьей мордой, смешной бородкой и глупыми бараньими глазами. Первый был дикий и своевольный, второй – дикий и несчастный, оба диких рычали и лязгали зубами. Бляс прижимал к груди окровавленный палец...

Наступила среда, а кальмаров все нет... "Пу-у-тут..." – говорил Аугуст, но без прежней уверенности. В четверг сказали точно – кальмары в субботу. Бляс выволок из подвала огромные сани, достал и смазал упряжку. Вывели собак. Мирные, увидев диких, струсили, дикие протестовали и скалили зубы. "Вот мирных и поставим вперед, – решил Бляс,– побегут шибче..." С руганью и пинками запрягли псов, и все они стали одинаково несчастными, драться забыли – стояли, понурив головы и поджав хвосты.

– Ну и команда, – засмеялся Бляс,– придется тянуть самим...

– Обратно все равно придется, – сказал Аугуст. Стали ждать субботу.

В пятницу вечером на лестнице раздался грохот. Все выскочили на площадки. С четвертого этажа летел "дядя". Он уже миновал два пролета, голова его упруго отскакивала от стен, придавая телу новое направление. Из подвала вышел Бляс и ждал Колю внизу, нехорошо улыбаясь. Коля в последний раз победил пространство и врезался головой в бетонную стену подвала дальше лететь было некуда.

– Рома, ну как? – кричала сверху Мария.

– Как всегда, – отвечал Роман.

– Очки, очки... – шептал "дядя". Очки нашлись на втором и, как всегда, были целы.

– А кальмары, кальмары?.. – вскричал Бляс и пнул тело алкаша.

– Оставь его,– сказала Мария.

Значит, за кальмарами пойдут трое, не считая собак. Взять Антона Бляс наотрез отказался – "самого придется тащить". А Крылов кальмаров не ел.

В субботу утром мел слабый снег, ветерок всех встревожил. Небо медленно светлело. Запрягли собак, запряглись и сами и потянули. Сначала держались кромки оврага, потом свернули в сторону и пошли через поле. Ветер то усиливался, то пропадал. Вокруг было тихо, ни людей, ни жилья – одна пустыня. Туман истончился и исчез, тяжелый медный шар висел низко над горизонтом. Шли уже час, Аугуст начал нервничать – "надо быстрей, Бляс, опоздаем...".

– Не опоздаем, – уверенно сказал Роман, – открывают в одиннадцать, ты знаешь...

Наконец спуск, впереди показались деревья, за ними крыша старого барского дома. И здесь никаких признаков жизни. Привязали собак, толкнули разбитую дверь – и вошли. За прилавком: сидел человек и читал книгу. На полках пусто, людей нет, где же кальмары?

– Пу-у-тут,– успокоил меня Аугуст, – начальникам давно отвезли, и день наш, все правильно.

– Ну, что вам... – недовольно сказал продавец, – кальмары за домом, упаковка – четыре пуда.

– Знаем, знаем, – ответил Бляс. Он расписался за всех и сунул продавцу что-то в ладонь. Тот оживился:

– Берите, сколько хотите, сегодня больше никто не возьмет.

– Эх, "дядя"... – с горечью сказал Роман, – с Колькой увезли бы три, а теперь, дай Бог, две дотащим.

– А завтра?

– Уже день не наш, придут другие.

Мы выволокли из-под навеса две упаковки и погрузили на сани. До оврага два часа налегке, а с грузом все пять. Надо успеть к нему до темноты, а он уж выведет к дому. Впряглись вместе с собаками и потащили. Через час мы с Аугустом выбились из сил. Бляс тянул за троих, но и он устал. "Отдохнем". Сели, привалились к упаковкам.

– Еще трижды столько осталось... – Бляс посмотрел на меня.

Был второй привал и третий... Я вставал и шел, приваливался к саням и давил всем телом. На одном из привалов вдруг вспомнил старика, которого знал в детстве. Он приходил сдавать бутылки в наш магазин. Вещевой мешок за спиной, вязаная шапочка надвинута на лоб, из-под нее торчит большой горбатый нос, сизый и зимой и летом. В конце пути он уже еле шел. Он постоянно говорил что-то, не бормотал кое-как, а вполголоса разговаривал сам с собой. Мне хотелось узнать, о чем же он говорит. Один раз я услышал, он сказал – "что поделаешь, как-нибудь дойду..." и еще – "что поделаешь надо дойти..." Тогда я был разочарован, а сейчас вспомнил его... Потом я уже ничего не мог вспомнить и с ужасом думал – как встать и идти дальше?..

Темнело, когда увидели на горизонте острую кромку оврага. Поднялся ветер, он прятался весь день, а теперь предательски напал на нас в темноте. Снег хлестал по лицу, собаки стали тонуть в снегу.

– Аугуст, освободи псов... – прохрипел Бляс. Аугуст перерезал поводья. Собаки барахтались рядом с нами, визжали и просили о помощи. Бляс выругался и кинул на сани Кузьку, самого маленького. Когда же это кончится?..

И вдруг – огни нашего дома!.. Нас зовут, ждут, мы вваливаемся в огромный теплый подвал, женщины суетятся, растирают руки, ноги, поят чаем... Пришли...

Политинформация

Дом наш плыл и тонул в запахах кальмаров. Даже Бляс изменил своей свининке и варил кальмаров в огромном котле, со специями, потом длинным тонким ножом ловко нарезал полосками, рубил на мелкие кусочки, мешал с рубленым луком, горошком – и огромными мисками подавал на стол. Гости у него не переводились. Лариса готовила кальмаров особо, в каком-то кислом соусе, она говорила, что это японский рецепт. Мария делала из кальмаров фарш, наподобие грибного, с маслом, приправами, и эти банки сохранялись у нее до весны. Каждый день на обед были кальмары, и нас с Крыловым приглашали то на первый, то на пятый, то в подвал... Крылов сначала говорил – "я не ем их", потом – "ну, дайте попробовать, что ли..." – и съедал с большим удовольствием все, что давали. Коля не показывался и выделенные ему кальмары не взял. "Возьмет, возьмет..." – уверенно говорил Бляс. Каждый год Коля подводил их, а кальмары ел исправно.

Мы с Феликсом не возились с кальмарами – отваривали и ели, и очень было неплохо. К сырым он не притрагивался, а вареные уплетал, урча от удовольствия. Неделю продолжалось объедение, а потом немного надоело глыбы, пуды смерзшихся кальмарьих тушек оставили в большом ящике на морозе и отрубали понемногу – успокоились. А тут извещение – всем на политинформацию, и, хотя до пятницы оставалось три дня, настроение было испорчено.

В пятницу собираться начали рано – идти в гору нелегко, да еще против ветра. Одевались долго и тщательно, вышли за час до назначенного времени и пошли не спеша. Впереди, как всегда, Бляс и Аугуст, за ними Лариса с Антоном и я, в третьем ряду Мария с Анной. На всякий случай выпустили котов, закрыли двери – кто знает, не устроят ли кошкисты налет в наше отсутствие... Пришли в большую комнату – красный уголок, сели и стали ждать. Вбежал Крылов и сел в первом ряду. Откуда-то взялся Коля, без пальто, похоже, что он пришел еще раньше нас. Наконец часы пробили десять, открылась сразу же дверь и вошел Гертруда. За ним двое вкатили на колесиках кресло Анемподиста. Историк наш, всему придающий значение и умеющий даже газеты читать между строк, оглянулся на меня и удивленно поднял брови такой порядок появления начальников что-то значил... Может, и значил, но я за свою жизнь устал от их немого языка и решил не обращать внимания на мелкие признаки, пока не будет крупных.

Нет, Анемподист начал говорить первым, значит, все на своих местах. Может, с колесами что-то случилось, вот и замешкался в дверях. "У них ничего не бывает случайно", – утверждал Крылов. Я думаю, что это преувеличение – и они ведь люди... О чем управдом говорил – рассказать так же трудно, как описать натюрморт Пикассо своими словами. Пока все остается по-старому... он говорил, конечно, наоборот, но ясно было, что остается.

А потом вышел Гертруда. Он был в голубой рубашке под цвет искусственного глаза, в золотых запонках – под цвет волос, он даже усмирил свою проволочную шевелюру, говорил не по бумажке – свободно, как недавно стало модным... Сначала, как полагается, он рассказал о новой жизни, сравнил ее со старой. Без всяких теорий и моделей он обходился – он все знал точно. Крылов сидел повесив нос и нервно крутил карандаш в руке. Мне стало жаль его. Гертруда вещал торжественно и благоговейно. Потом он перешел к планам на будущее – сияющим и грандиозным. Затем подвел базу под ЛЧК, отметив, правда, что это не единственное, но важное мероприятие на пути к процветанию. Анемподист довольно кивнул, кажется, ему давно надоела возня с котами...

– Облава – не бездумное уничтожение, это чистка в рядах очень даже полезного вида... чтобы избавить вас от вредоносного поля, которое товарищи ученые расшифровали и разоблачили до последнего атома и молекулы...

Гертруда кончил, вытер малиновое лицо зеленым платком:

– Вопросы будут?

Крылов уже очнулся от встречи с истинным прошлым, вылез:

– Почему бы не поступать с ними гуманно – если уж поле такое, то выслать в безлюдные районы...

– Отвечаю – пробовали, но они все без исключения возвращаются и вредят по-прежнему.

Поднялся "дядя":

– Пусть благонадежным документ дают...

– Отвечаем, – Гертруда чувствовал себя на коне, – отвечаем: бланки заказаны, будут в следующем году, пока выдаем временные удостоверения. Еще вопросы?..

Больше вопросов не было.

– Теперь отнесемся к мероприятию со всей серьезностью, что сбережет вам здоровье и многие годы жизни. В противном случае эти блага не гарантирую...

Бляс взорвался:

– Ну и гад же ты, Гарик!

Гертруда из малинового стал фиолетовым:

– Молчать!.. Вот вы как!.. – Он схватил свою тетрадку и выскочил из комнаты.

За ним покатил Анемподист. Мне показалось, что управдом еле сдерживает смех. Начальство выкатилось. Крылов подошел к Блясу:

– Это вы зря...

– А ты что стараешься, – вдруг заорал Бляс и стал наступать на него, думаешь, они тебя по головке погладят... держи карман шире...

Обратно шли не спеша, Бляс с Аугустом ушли далеко вперед. Мария сказала: "Ну, теперь он устроит нам..." Антон молчал и только у самого дома признался мне:

– Всю жизнь мечтал вот так сказать кому-нибудь – и не смог...

Лариса тут же услышала: "Что, что ты мечтал?"

– А, я всегда мечтал... – махнул рукой Антон.

– Что такое котометр? – спросила у него Анна.

– Котометр – это смерть котам.

Пришли домой, я к своему другу:

– Филя, ты слышишь, котометр везут...– а он и ухом не ведет, как будто не для него куплен импортный прибор. Уйти бы с ним – пересидеть, да некуда, мороз взял дом в осаду... да и как оставишь остальных...

А время шло, шло, карабкалось в гору, и с ним карабкались мы. Приближалось Рождество.

Невеселое Рождество

Аугуст говорил, что Рождество – это единственный праздник, не назначенный людьми. Что такое, к примеру, Новый год?.. У одних он зимой, у других осенью, празднуй, когда хочешь. А Рождество – это Рождество... Настроения подходящего не было, и все-таки решили собраться, уважить настоящий праздник. Договорились у Бляса в подвале – удобнее и места много. Обещали быть все – и Крылов, и даже Коля, последнее время он околачивался в жэке. Бляс имел серьезный разговор с ним. Коля клялся, что он "ничего никогда..." и только выбивает постоянный документ на Люську, в котором черным по белому будет написано, что черного ничего в ней нет, а есть только белое... Действительно, собрались все, ели, пили, а вот веселья не было. Я сидел рядом с Крыловым. Он быстро и много говорил, необычно жадно ел, а в глазах полная растерянность – историю запретили надолго. Бляс с Аугустом уединились, пили пустырник и пытались петь, но без поддержки ничего не получалось. Они вспомнили какую-то песенку про черного кота, которому "не везет", но тут ополчилась против них Лариса – ей-то очень нужно было, чтобы коту повезло, она не теряла надежды, что Вася вернется. Время от времени какого-то кота видели то у реки, то в старой усадьбе, то на дороге к райцентру, и каждый раз Лариса была уверена, что это неверный Вася – и когда-нибудь ему надоест бегать, он явится, снова усядется на перила и будет смотреть на всех загадочным высокомерным взглядом.

– А что следующий год, каков он? – спросил я Ларису.

– Год начинается и кончается весной, – она отвечает. – До этой весны мираж, а дальше... дальше – безобразие...

Оказывается, кто-то из знакомых котов... – а может, даже покойный Вася?.. – не очень аккуратно сделав свои дела, пришел и уселся на раскрытую книгу. Страсть котов к белой бумаге известна – мимо не пройдут. Этим они напоминают мне многих писателей, которым чистая бумага не дает покоя... но в отличие от них кот не думал о корысти ... – и так извозил лист, что в самых ответственных местах ничего разобрать не удавалось. И посему весь следующий год, от весны начиная, повис в воздухе: если предсказаний нет, то и года вообще-то нет. Ведь прошлое и будущее населены нашими представлениями, убери их – и ничего не останется. Будущее – это исполнение или неисполнение наших желаний, и небольшая неожиданность на десерт... а полная неожиданность нам ни к чему-у... Ясно... значит, мы остались без прогноза...

– Зато после него, через год...– Лариса оживилась.

– А! – встрепенулся наш историк.– Вы дайте мне, дайте то, что через год,– я построю вам предыдущий по теории.

До чего довел человека запрет на прошлое – берется за головоломную задачу: предсказать ближайшее будущее из будущего более далекого... Past in the Future, другими словами... Лариса обещала выдать информацию, хотя видно было, что в успехе сомневается... и я сомневался тоже...

А Коля все поглядывал на черных, старался держаться подальше и Люську с колен не спускал, чтобы не мешалась с этими "неблагонадежными". Скоро у Люськи будет постоянное свидетельство, это вам не жук плюнул...

Мария выглядела бледной и усталой. Бляс посмотрел на нее и сказал:

– Может, ему денег дать – пусть скажет, когда облава...

Аугуст махнул рукой:

– Зачем ему деньги, Бляс? Все, что ему надо, он без денег имеет, а чего не имеет – все равно не купить...

– Это ты у нас – собиратель, – Мария улыбнулась, она была благодарна Роману за участие.

– Я, может, дорогу буду строить, вот деньги и будут нужны.

Эти слова услышал Крылов:

– Дорогу – сюда?.. И откуда, позвольте спросить? – он рассмеялся.

– Ниоткуда – и никуда... а вдоль реки. Захочет кто жить здесь – а дорога уже проложена, разве плохо?..

– Милый вы мой, дорога здесь уже была, и не одна...

– Хороших не было, – переубедить Бляса было невозможно.

– Говорят, снова видели Пушка, – прервала их разговор Лариса. Она теперь собирала все сведения о бродячих котах.

– И что – опять без головы? – спросила Мария.

– Сказали, что как-то нес ее, а как – не разглядели...

– Уж бросил бы, зачем ему голова, если и так ходит.

– Мария... – укоризненно сказала Анна, – ведь быть этого не может, чтобы без головы, как-то подвернулась, наверное, вот всем и мерещится.

– Ну, не знаю, не знаю... – пожала плечами Мария, – так голову не подвернешь, даже кот этого не сможет.

– Говорят, благородных кровей, – вступил в разговор Коля, он искал подходящего жениха своей Люське.

– Так он же, вы говорите, без головы! – засмеялась Анна.

– Голова для этого дела роли не имеет, – уверенно заявил "дядя".

Анна пожала плечами. Она выше оценивала роль головы для этого дела и, может быть, поэтому так замуж и не вышла.