Текст книги "ЛЧК (Записки старого человека)"

Автор книги: Дан Маркович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

5. Осенние заботы

Приметы осени

Если бы летом было так красиво, как осенью, а осенью так тепло, как летом, то получилось бы одно продолжительное время года, прекрасное во всех отношениях. С моей точки зрения, лету не хватает гармонии и такта или меры – цвет однообразен и груб, и света больше, чем нужно, чтобы разглядеть оттенки. А у осени цвета хватает для самого взыскательного глаза, и в ней есть особая сила борьбы между светом и тьмой – прозрачным сияющим небом и чернотой земли... Я готов был бы примириться со всеми недостатками осени, кроме одного – она сдает свои укрепления зиме, этого я ей не могу простить...

К осени коты оживляются. Летом они хмурые и малоподвижные, шерсть висит клочьями, и только в сумерках они немного приходят в себя – сидят на лавочках, гуляют и смотрят на небо. Феликс в жару отсиживался в прохладных подвалах, а сейчас он спал на желтых листьях под деревьями. Сначала я боялся за него, а потом убедился, что обнаружить его непросто – рядом уже оголялась земля, такая же черная... С ним у меня немного было хлопот, другие мысли навалились. Как писать?.. Вернее, как спрятать то, что пишешь... Вот такая игра нам предстояла. Я бродил по квартире, искал потайные места. Феликс удивлялся – "почему не сидишь в кресле?.." – ходил за мной из комнаты в комнату и смотрел круглыми глазами. "Филя, подожди, ну подожди..."

В наше время пограничных наук и слияния разных профессий никого уже ничем не удивишь. Образовалась новая наука – управление людьми, с заходами в физиологию, психологию, даже психиатрию, куда угодно, лишь бы получше управлять. Если не удавалось управиться с помощью свежего знания, то всегда под рукой была древняя и надежная наука – заставлять. И где-то между ними разместилась могущественная полунаука-полуискусство – людей перекраивать, перековывать и переплавлять, лепить и проектировать заново заблудшие души. А чтобы обслуживать эти столпы знания, из разрозненных практических навыков возникла скромная дисциплина – умение проникать туда, где не ждут, узнать то, что скрывают. Специалисту в этой области обнаружить записи в квартире ничего не стоит. За картины?.. Смешно... Плинтусы? Карнизы? Двери? Перегородки? Паркет?.. Я понял, что бездарен, – в который раз! – и решил, что тетрадь будет отличной подставкой для чайника. Мы взяли маленький симпатичный карандашик и открыли тетрадь. Что нас ждет сегодня? Феликс понюхал карандаш и отвернулся. Придется мне самому решать...

Наступали сумерки, и мы шли гулять в сторону реки. Вначале спуск был медленным-плавным, дорожка бежала между кустами с удивительными листьями, сверху зелеными, а с нижней стороны – багрово-красными, и при солнечном свете с ними происходили чудеса, которые к литературе отношения не имеют,это область живописи... а сейчас это были просто черные почти кусты, и стояли они молча, потому что ветра не было... Дорожка внезапно обрывалась дальше спуск крутой, и мы не шли туда. Внизу темнота сгущалась, начинались пустые холодные пространства, куда не дотягивались мой разум и воображение... В эти спокойные часы появлялись птицы, кружили над нами и кричали. Мы следили, как они поворачивают – удивительно-как будто новую мелодию начинают в слаженном оркестре... но потом я заметил, что от стаи отбиваются отдельные птицы и, как мелкие кусочки сажи, мечутся, уходят ввысь. Эти меня интересовали больше других – я неисправим, подражание меня пугает. Что им делать теперь, куда лететь?..

Темнело, стаи рассеивались – и становилось совсем тихо, только крупные капли падали с верхних листьев на нижние, а оттуда на землю, на слой желтых листьев, закончивших свою воздушную жизнь. От весны до осени время бежит с горы, а теперь будет карабкаться в гору – к зиме. И нам идти обратно – в гору. Мы идем не спеша, Феликс впереди, бежит легко, хвост, как маленькая елочка, покачивается из стороны в сторону... Великое дело – четыре лапы. Впрочем, у меня и на две не хватает сил... Что значит возраст? Это годы, и как мы их воспринимаем. Феликс не думает об этом, у него есть годы и нет возраста... и он понял удивительную вещь – нельзя умереть раньше, чем жизнь станет чуть-чуть понятней...

А, вот и огни показались. Дом постепенно вырастает перед нами. Пятый этаж... Аугуст, Мария и Анна поужинали и, как всегда, играют в карты. Анна быстро устает и уходит к себе, а эти двое сидят долго. У них теплей, чем у всех,– Мария любит готовить. Аугуст в пижаме, перед ним рюмочка пустырника. Сегодня ходили к свиньям не три, а четыре раза – хрюшки набирают вес... Вот четвертый... Коля храпит, а Люська собралась вниз, перед домом начинается движение, можно теперь и себя показать... Третий... здесь темно, окна Крылова с другой стороны... Второй... и здесь темно. Бляс давно забросил свою квартиру. Я был у него – это склад дорогих вещей. Вещи, деньги толстяк любит, а вот остался в подвале – просторнее, говорит, а может, не хочет зависеть ни от кого?.. ведь за шуточками его не поймешь – совсем непростой человек... Первый этаж показался – Антон, Лариса... Антон, как всегда, читает лежа – единственная привычка, против которой Лариса бессильна. "Удивительный вы человек, Антоний..." Она испекла печенье из овсяной муки с морковью и приносит попробовать.

– О-о-о, какая прэ-элесть...

– Вы мне льстите, Антоний, ужасный вы человек...

Идиллия какая-то, а ведь придавила она его тяжелой лапой. Но что теперь говорить – тридцать лет... жизнь прожита, ничего не скажешь...

Вот и подвал, подвальчик, мерцает вольный огонь – открытое пламя. Не для наших клеток этот зверь, а в подвале – прекрасно... И суетятся у пламени два старика – жарят свининку на ужин. Бляс – постную, толстыми ломтями, Аугуст – тоже толстыми, но с жиром, как настоящий эстонец. Бляс ему – "умрешь скоро..." Аугуст молчит, ухмыляется, на Блясово брюхо поглядывает. Сам он сухой, тощий, обожженное летним солнцем лицо – и светло-голубые глаза. "Много говоришь – скорей помрешь".

А по лестницам скользят быстрые тени – это наши молодцы пробираются к ужину. Крис галопом бежит на пятый. Серж не поспевает за ним – ворчит, степенно взбирается. Люська выждала, пока эти двое прошли к себе, – и вниз. И с первого этажа – легкая тень – вниз – в кусты – на дорогу – и бегом. Это таинственный Вася, наскоро поужинав, спешит на свой далекий пост. Лариса глянет, ахнет – кота уже нет. "И рыбку не доел... этот совершенно невозможный Василий..." В субботу у Ларисы торжественный прием – все приглашены на торт "Наполеон", который она печет каждый год в начале осени. Она долго высчитывает этот день, он зависит от луны и положения звезд. "Наполеон" приносит удачу – доживем до весны...

Вечер "Наполеона" у Ларисы

Я пришел в назначенное время и оказался первым гостем. У Ларисы убрано – все мусорные кучи тщательным образом сметены в одну, и она аккуратно прикрыта бумажкой. Стол, стулья, все свободные места заняты – везде лежат коржи фирменного торта. Лариса даже не вышла. Нервная, с красными пятнами на щеках, она металась между коржами. Шла сборка торта. Коржи были нумерованы, их должно было быть тридцать два, а вот, судя по Ларисиным причитаниям, семнадцатого не было.

– Это вы съели, признайтесь,– требовала она от Антона, который топтался в дверях, бестолково размахивая коротенькими ручками.

– Я не е-е-е-л, – блеял Антон и вдруг догадался: – Он ведь сыро-ой...

– Вы можете и сырой... где же он?..

Наконец корж нашелся, Антон вздохнул спокойно, и мы прошли в комнату. С этими коржами всегда было так. Лариса начинала печь их за несколько дней, и все равно торт опаздывал. Но зато это был исключительный торт. Он был как башня, как постамент для Анемподистова пса, и все, что было в доме и в окрестностях города, в полузаброшенных деревеньках за много километров от нас, – все загонялось в этот постамент. И мы, как мыши, тщетно пытались расшатать его, вгрызались в основание и, обессиленные, отпадали, и много дней потом нас ловили дома и на улице, звали, умоляли, тащили силой "приди, съешь, помоги..."

А в комнате у них были книги: поэзия и альбомы живописи – у Антона на его полочке, на Ларисиной – перепечатки астрологической, парапсихологической и йогической литературы, труды съездов по синим и красным пришельцам, книги о голодании, воздержании, беге трусцой и сыроедении. Никаких почти книг не продавали, а эта литература по-прежнему поступала нескончаемым потоком. Мы смотрели книги... У Ларисы собирались все, кроме Блясова и Коли. Бляс не любил умные разговоры, а Коля знал, что здесь не пьют ничего, кроме чая и кислого-прекислого сока из ягод барбариса, которые в этом году созрели в совершенно фантастических количествах...

Пришли Аугуст, Мария и Анна с Сержем. Серый все не выходил из дома. Крис приглашением пренебрег, в сладком он не разбирался и из всех собраний признавал только подвальные, у Бляса, со свининкой и песнями. Ждали теперь Крылова, а он все не шел. Наконец упал нож, который представлял нашего историка в несложном столовом наборе Ларисы – и сразу же явился чопорный старик в белоснежной рубашке с черной бабочкой. Он осветил комнату оскалом зубов и каждому пожал руку сухой трескучей лапкой.

Лариса все еще копалась на кухне. Разговор натощак вертелся вокруг политики – что было, что будет... Крылов утверждал, что мир так и будет катиться под гору, медленно – пока не выкачают все природные богатства, а потом гораздо быстрей. Я вспомнил, что он говорил летом, полный оптимизма "человечество прокормит себя, земля отдохнет...", но решил не напоминать ему. В конце концов, многое зависит от настроения, да и в прогнозах на будущее он такой же дилетант, как и все мы, не считая Ларисы, его конек прошлое, не слишком далекое, но лет эдак двести-триста он захватывал своими графиками...

– Только б не было войны...– вздохнула Мария. Наши неурядицы войной не считались, боялись атомной.

– Все-таки жизнь спокойней стала, – заметила Анна, – вот немного бы получше с продуктами...

– И котам надо дать покой, – выразил свое мнение Антон и оглянулся. Лариса все не шла.

– С котами, конечно, дикость, – согласился Крылов, – но пусть уж лучше коты...

– Не будет котов – из труб придут крысы, – сказал Аугуст.

Крылов пожал плечами, коты мешали ему сегодня, а будут крысы или нет еще неизвестно.

– А где же Вася?-спросила Анна у Антона.

– Все утро на перилах сидел, а потом исчез.

– Что-то Бим медленно подвигается... – Аугуст со своим "рапо-отать на-а-та" так и не расстался.

– Немудрено... ведь Гертруда снова написал донос на Анемподиета... Мария покачала головой. Гертруда писал доносы регулярно и изобрел что-то вроде бланков для этой цели. В печати доносчиков называли дозорными.

Наконец Ларисе понадобилась помощь. Вдвоем с Антоном они внесли гигантский торт и поставили его на стол.

– Все продукты натуральные, – объявила Лариса, – молоко и масло – от Степановой козы из Харина, яйца от куры бабки Веры из Грызлова, мука с Дракинского рынка... вот сахар кубинский – "тростник".

– Куба – si, янки – non,– сказал Аугуст. Он раздавал ложки.

Лариса вырезала огромные куски из основания вавилонского сооружения и сваливала их на тарелки, которые подставлял Антон. Куски тяжело шлепались, рука Антона каждый раз слегка отклонялась вниз, не выдерживая тяжести, – и тарелки плавно плыли на свои места. Торт обладал особым свойством – он моментально заполнял все щели и отверстия, к которым прикасалась его нежная масса, поэтому дышать сразу стало нечем, челюсти останавливались, бессильные пробиться через тортовые завалы, язык изнемог, как слабое дитя среди стада бизонов... Но прошли мгновения – и торт чудесным образом рассосался, исчез, вызвав недоумение языка, который только что изнемогал от напора... И тут же новая порция заполняла рот, снова происходило сладостное сражение, и непобедимый торт исчезал, торжествуя, падал и падал в бездонную яму желудка...

Все замолчали, торт требовал полного внимания. Даже Крылов не копался, не ковырял еду, как обычно делал, его зубы щелкали не хуже волчьих. Свои у него выпали давно, а эти ему вырезал якут-косторез из настоящего моржового клыка. Зубы были всем хороши, но имели один малоприятный недостаток – они впитывали запахи и сохраняли их много лет. Крылову иногда казалось, что он ест мясо дохлой лошади, которую зэки нашли и тут же растащили на куски... это было очень давно... В такие минуты он страдальчески морщился и говорил: "Опять эта лошадь..." В житейском смысле, конечно, ничего хорошего, но, с другой стороны, не исключено, что зубы эти подогревали в историке интерес к быстро забывающимся событиям прошлого, и стоит, наверное, многим историкам пожелать вот такие зубы... А вот Бляс и Аугуст посмеивались над Крыловым. Мария называла его "Моржовый клык", а мужчины говорили – "клык моржовый..." – и перемигивались... "Наполеон" победил лошадь – Крылов на этот раз не вспомнил о ней и ел с большим увлечением. Наконец первый порыв ослаб, и стали понемногу обмениваться впечатлениями.

– Торт, Лариса, – чудо,– первой сказала Мария.

– Прэ-э-лесть... – проблеял Антон. Лариса покраснела:

– Вы, наверное, льстите мне, Антоний, коварный вы человек...

– Не-е-е... -довольно решительно возразил Антон.

– Тогда отрежьте себе как следует, вы, невозможный человек...

– Я возможный, хотя и не действительный...

– Действительный – это академик, – изрек Крылов.

– Я слышал, Сахаров еще жив, – сообщил Антон, победив второй кусок могучего торта.

– Сахаров – тоже Весы, – заявила Лариса. Она разливала чай.

– Как вы? – Антон всегда спрашивал это.

– Как вы и как я... потому мы с вами – лучшая пара.

Антон кивнул, он давно знал ответ. Крылов уже еле клевал торт, задумчиво уставясь в стену.

– Вы ученый человек, объясните мне, – обратилась к нему Мария,– почему мы так живем?..

– Как так? – не понял историк.

– Ну... где молодые у нас... и что дальше будет?..

– Собственно, я специалист по прошлому... Лет двадцать, думаю, будет также, а дальше, по моей теории, резкий скачок.

– Куда же мы будем скакать? – несмело спросил Аугуст.

– Трудно сказать, случайность выше всякой нормы, это фазовый переход третьего рода...

Все почтительно помолчали.

– А что легче – устанавливать прошлое или будущее? – спросил Антон.

– И то и другое трудно. Причем далекое прошлое и будущее установить легче, чем близкое, – это закон Твена.

– А кто такой Твен?

– Видимо, историк... это давно было...

– Антоша, почитай поэму, – попросила Анна. Антон стал читать. Поэму давно знали наизусть, но слушали внимательно.

– Может, и в истории палиндромы есть? – кончив читать, спросил Антон у Крылова.

– Я думаю, есть куски, которые повторяются, а может, даже вставлены наоборот... Вообще-то наша жизнь – тоже палиндром: читай в оба конца, все равно смысла не видно.

– Цель непонятна, – робко согласился Антон.

– Почему же палиндром, если смысла нет? – спросила Лариса.

– Отсутствие смысла в оба конца – в каком-то роде одинаковый смысл... – Крылов казался себе остроумным.

– Так сказать, нулевой палиндром, – поддакнул Антон.

– А цели уж точно нет, – авторитетно заявил историк.

Аугуст как будто проснулся:

– Почему нет смысл?

– В том, что происходит, нет заранее определенного смысла, поставленной цели, – вежливо объяснил Крылов, – некий закон реализует себя, наталкиваясь на случайности...

– Вот я здесь, и Мария, и Анна, и все мы – разве в этом нет смысла? Аугуст не понимал.

– Аугуст, вы хотите сказать – все, что было с вами, с Марией, – для этого?.. Чтобы все было так, как оно есть?

– А разве нет?

Крылов изумленно развел руками. Разговор явно зашел в тупик. Женщины ушли на кухню, мужчины отяжелели от съеденного, теперь говорили о природе, о том, что все уничтожается, разграбляется... Лариса внесла огромный кувшин с барбарисовым соком, снова пили, ели и около двух совершенно выбились из сил, не причинив торту значительного ущерба. Лариса стала собирать посуду, Антон – мыть тарелки, и гости, преодолевая одышку, расползлись по квартирам.

Проверка документов

Лариса уверяла нас, что теперь шансы на спокойную жизнь как никогда высоки. А что такое покой? Отсутствие перемен. Может, и бывают в жизни перемены к лучшему, но я давно о них не слышал и привык лучшим считать такое будущее, в котором все плохое из прошлого, по крайней мере, привычное... Но прошло совсем немного времени – и оказалось, что мы недостаточно прилежно трудились над "Наполеоном" и хвалили его: наметились-таки в нашей жизни перемены. А все они, как говаривал мудрый Аугуст, начинаются с проверки документов. Ведь прежде чем менять что-то одно, надо убедиться, что все остальное на местах, иначе начнется такой беспорядок, что уже ничего изменить будет невозможно, или, не дай Бог, все начнет изменяться само по себе...

Слухи всегда опережают события, вот иду печальный и встревоженный – и вижу – что-то белое мелькает в почтовом ящике. Вроде бы некому мне писать... В бумажке напечатано лично мне – "Уважаемый... предлагаю явиться для проверки документов двадцатого сего месяца..." Как мне нравится, когда предлагают! До чего приятно – предложили, а дальше дело твое. Но по своему опыту я знал, что выбирать не приходится, раз предложили – надо исполнять... Оказывается, такие бумажки получили все, это нас, конечно, обрадовало и немного успокоило.

Утром двадцатого взял паспорт, разрешение на жительство, еще какие-то бумажки, свое запрещение, зашел к Антону и пошли. У входа в кабинет собрались все жители, весь подъезд. Первым вызвали Бляса. Он вышел минут через десять, ухмыляясь, – разрешили вместо двух свиней держать пять, а главное – не утвердили свиной налог в пользу Гертруды – председателя... плати овощами, как все... Гертруда, по его словам, стал синим от бешенства, но сказать ничего не посмел – решил важный чиновник, спорить с которым он побоялся.

– Ой, смотри, Рома, – покачала головой Мария, – припомнит он тебе...

Бляс дернул плечом – "испугался рыжего, как же..."

Затем вызвали Ларису, мучили долго, все допытывались, кому продает картины, не допытавшись,– продавать запретили, предупреждали о котах и отпустили наконец. Следующего, Антона, ругали за подвалы – "в ужасном состоянии", обязали еженедельно сообщать о динамике закотированности и обещали премию за каждый процент снижения. Проект тотальной борьбы с котами путем накачивания в подземные коридоры речной воды был давным-давно утвержден, но потом вдруг выяснилось, что сначала будет заполняться подземное озеро, которое ниже, а для его восстановления понадобится вся речная вода в течение десяти лет... и мероприятие пока отложили, хотя и признали грандиозным и соответствующим духу времени...

Мария с Анной прошли легко, Гертруда молчал как убитый, да и не к чему было придраться. А вот с Аугустом кропотливо разбирались – не совсем ведь наш человек, правда, заключенный-то он наш и ссыльный – тоже наш, так что все-таки больше наш, чем чужой... Крылова тоже держали долго, и вышел он, бледен как мел, руки тряслись и ничего толком сказать не мог. Оказывается, раскусили его временное разрешение и выдали взамен такое постоянное запрещение, которое никаких лазеек не оставляло. Какой-то историк изложил новейшую историю в столь уничтожающем свете, что всю историю запретили до полного разбирательства этого дела... Потом вызвали меня.

В кабинете сидел Анемподист, Гертруда и какой-то малый с усиками, в темных очках – приезжий начальник, он и вел заседание. Гертруда взял мои бумажки, протянул приезжему:

– Лечили товарища, теперь на поселении, писать запрещено, но в остальном права имеет...

– А вы что скажете? – важный чиновник повернулся к Анемподисту.

– Правила выполняет, здоровье поправил свое, пенсионер, – тот отвечает и очень доброжелательно смотрит на меня... – ждем постановления – кто-то должен за погодой следить, хорошо бы его пристроить...

– Записи о погоде?.. Что ж, у нас большие перемены, думаю, это возможно. Вот пленум в октябре, он и решит.

Разрешение писать начиналось с первой ступени – записей об изменениях погоды и климата, вторая ступень – рассказы о домашних животных – давалась после первой.

– Значит, так и решим, – говорит тип с усиками, – в октябре... А с остальными документами сами разберитесь, теперь у нас самостоятельность на местах.

На этом проверка кончилась. Нет, был еще один момент.

– А как у вас отношения с котами? – спросил меня добродушный приезжий человек.

– У него нет котов, – быстро ответил Анемподист. Гертруда что-то хотел сказать, но передумал.

По дороге обратно мы встретили Колю – он мчался в жэк, штанины развевались как флаги. Вернулся он только на следующее утро, летел с четвертого до второго и так врезался в дверь квартиры Бляса, что серьезно повредил ее.

– Отработаешь, – коротко сказал Бляс, и Коля притих – отработать придется.

Чайные разговоры

На следующий день заглянул Аугуст – "приглашаем к нам в субботу". Он побежал в подвал – дела, но тут же пришел Антон. Мы сели пить чай и говорили, как ужасно для нашего историка это запрещение, ведь для него, кроме истории, никакой другой жизни нет...

– И он так верил, что кошкисты заняты котами... – Антон вздохнул.

– Хотел верить.

Антон спросил:

– Лариса расстраивается из-за Васи, что вы об этом думаете?

Я подумал – "не довольно ли Ларисе вас?.." – и ответил:

– Кот – вольный зверь, и жизнь у него своя...

Он кивнул:

– Представляете, иногда я завидую им. Все не получилось; сначала наука – пустое, совершенно фантастическое занятие... перевертыши, как сухой зуд чужие слова... и люди – мелькали, мелькали, все отбивался, отбивался... Потом это ранение... за что?.. что я им сделал...

Он ушел, а мы с Феликсом вышли на балкон. Желтизна пошла на убыль просвечивают ветки четким рисунком на слабо-голубом фоне. Больше в поля никто не ходит, в саду какое-то движение, наверное, Бляс собирает листья в большие мешки. Вот он всегда знает, что делать. Овраг кажется черней, чем летом, и перечеркивает ломаной линией небо... Да, вот скоро конец, а что было, зачем было – ничего не понял, не знаешь... Уже прохладно. Мы вернулись в дом, зажгли свет. Может, снова чайку, друг Филя? Жаль, что коты не пьют чай, им бы очень это шло. Рыбки бы тебе, да где ее взять, странный "дядя" снова куда-то исчез. Мария защищает его – помнит с детства, а это очень сильный аргумент, не так ли? Многих ли мы помним с детства... и где они?.. Будет ли Крылов у Марии? Историка не интересует ни день, ни ночь, ни люди, ни звери, ни травы, ни небо – так, чуть-чуть, в меру необходимости. Он поглощен странной игрой – создает свой вариант того, что было, но забыто, ищет решения уравнений для прошлого, подставив в них какие-то знаки из настоящего. Знаешь, Филя, в этом что-то есть, может быть, не хуже перевертышей...

Я оставил кота и пошел к соседу. Он был дома и пил чай. С медом. Похоже, не так уж он плох... Он говорит:

– Не понимают, дураки, какое страшное влияние на прошлое может оказать это запрещение...

Я удивился сначала, а потом понял, что все логично, – если он создает прошлое, то запрещение может самым губительным образом сказаться на всей истории.

– Надеюсь, это временно, – говорю ему. Он наливает мне чай. Я пробую мед, давно не пил чай с медом.

– Создавайте пока историю в голове, если получится, то записать недолго.

– Можно забыть... – он вздыхает. – Ведь нужно, чтобы концы сошлись с концами: при проверке должно получиться то, что есть сейчас. Я в прошлое иду от настоящего, я же вам объяснял.

– Помню, помню, как-то за грибами. А по-моему, если уж создавать, то отчего только прошлое – давайте и настоящее, и у вас всегда концы сойдутся.

Он смеется, помахивает пальцем:

– Вы меня толкаете в пропасть, ведь единственное несомненно-то, что происходит сейчас... дорогой вы мой писатель...

* * *

Вечером захожу к Антону и застаю его за странным занятием– мастерит какую-то упряжку из тонких полосок кожи.

– Что вы делаете?..

– Лариса сказала, что будет теперь гулять с Васей, – он кивает на упряжку, – это такой поводок...

– Разве Вася станет ходить на поводке?

– Лариса решила приучить... – он вздыхает. Мне становится жаль его.

– Котов вредно привязывать – у них стресс развивается.

– О-о-о, – он обрадовался, – скажите Ларисе.

– Что, что сказать... – она тут как тут, – ничего не вредно, пусть привыкает, дикий и невоспитанный кот...

– Вы лишите его самостоятельности, и он легко попадет в лапы к кошкистам.

Кажется, это подействовало, и поводка я больше не видел. Вася пришел, рассеянно похватал из мисочки – и снова скрылся.

* * *

В субботу вечером я поднялся на пятый. Мария и Анна сидели на диване и читали старую книгу.

– Если к вам пришли гости, а в доме ничего нет, то спуститесь в подвал... – прочитала Анна.

– А в подвале Блясик жарит свининку, – улыбнулась Мария.

– Его не будет?

– Рома вечно занят своими хрюшками.

– Ладно уж тебе, – насмешливо заметила Анна, – Аугуст ревнует, вот Роман и не ходит к нам.

– Аугуст ревнует к Гертруде, – поправила Мария. Ей все еще нравилось это. Как хорошо, что Мария теперь никому не нужна и Аугуст может жить спокойно.

– Гертруда подонок, – сказала Анна и встала. – Анемподист пригрел змею, а сам ничего не видит, не слышит, день и ночь пробивает проект своего Бима.

Вошел Аугуст, он нес какой-то сверток, и как цветы преподнес его Марии, и ручку поцеловал. А руки все еще красивые у нее... В пакете были пирожные.

– Ну и роскошь, – ахнули женщины.– Аугуст молодец, всегда что-нибудь придумает.

– Выбросили, я случайно рядом оказался, – скромно объяснил Аугуст. Вот скоро будут кальмары, бесплатно, тогда все пойдем, – сказал он, обращаясь ко мне.

Кальмаров давали по потребности, сколько кто может унести, и поход этот был развлечением и испытанием сил одновременно.

– Рома будет? – Аугуст хозяйским глазом оглядел стол.

– Сказал, что занят.

– Бляс не любит тихие вечера, – Аугуст всегда защищал своего друга.

– И постные тоже, – добавила Анна, наливая воду в чайник. – В прошлый раз взял у меня за мясо – что бы вы думали? – бюстгальтер, шелковый, старых времен... говорит, пригодится в хозяйстве...

– Но пойми, это коммерц... – Аугуст почувствовал себя неловко, – и сколько он дает просто так, забыла?..

– Нет, Блясик совсем неплох, только... он так живет, как будто здесь двадцать тысяч народу и базар, – засмеялась Анна.

– Он всегда здесь жил, всегда, понимаешь? – волновался Аугуст.– Его дед здесь землю пахал...

Дверь приоткрылась, и в щель просунулся широкий разбитый нос, маленькие глазки под толстыми захватанными стеклами оглядели всех.

– Весь народ? – несмело спросил Коля и просунул в щель ногу в шерстяном носке. Ко мне он приходил гораздо смелей.

– Привет алкашу, заходи, заходи, – насмешливо сказал Аугуст.

– ...Аугуст... – укоризненно посмотрела на него Мария, – входи, Николай.

– Я не алкаш, совсем не алкаш, – оправдывался Коля. – Любитель – и только. Разве так пьют, что вы знаете...

– Ладно, Коля... – Аугусту стало неловко. – Я пошутил...

– А Бляс-то будет? – Коля уважал Бляса и побаивался, рассказывал небылицы о его силе и удали.

– Когда-то они были друзьями, – сказала Мария с улыбкой, – а потом черная кошка пробежала.

– Может быть, кот?.. – Аугуст взглянул на Колю.

– Я с ним не ругался... Бляс всегда был первый здесь, что говорить.

Кроме пирожных к чаю было овсяное печенье – сердечками, и пресные лепешки, тонкие, хрустящие, напомнившие мне детство.

– Хорошо, что мало продажной еды... – Аугуста, видно, беспокоило, что я подумаю о них.

– Магазинной, – поправила его Мария. – Говорят, теперь и масло, и молоко, и мясо – все отравлено? – спросила она у меня.

– Тебе-то что? – усмехнулся Коля. – Разве ты в магазин ходишь?

– А этот суп – благодать, нам повезло, – продолжала она.

Аугуст кивнул: "Да, суп... и картошки хватает, слава Богу, без удобрений..." Он смотрел, как Мария разливает чай.

Вошла Лариса, ведя за собой мужа. Она была в просторном балахоне, сшитом специально для выходов. Антон в большом сером свитере, связанном женой, топтался у порога.

– Садитесь, мы уже пьем чай, – пригласила их Мария.

– Гертруда снова написал донос на Анемподиета, – сказал Антон тихим тонким голосом.

– Гертруда – скорпион, – заявила Лариса, – пока жив, он должен жалить.

– Скорпион, кажется, помирает от этого? – спросила Анна.

– Гертруда не помрет... – Лариса давно знала по гороскопу все о жителях города. Мой гороскоп она изучила в первые же дни и нашла, что мое прошлое совершенно соответствует ему.

– А вы – Весы? – спросил ее в сотый раз Антон.

– Я, как и вы, – Весы, а значит, лучшая пара вам.

Антон, как всегда, кивнул.

– А у Бляса был пустырник... – заметил Коля вопросительным голосом.

Все поняли, что он хотел сказать. "Пустырник – лекарство,– строго заметила Анна. Потом смягчилась: "Ну, разве что чуть-чуть..." Она принесла от себя полстакана пустырника и разлила по рюмкам. Все смаковали, только Коля выпил залпом.

– Бери, -Аугуст отдал ему свою долю, и Коля выпил второй раз.

– Раньше была валериана, на спирту, – Антон обращался ко мне, – и мы пили ликер... разбавляли сахарным сиропом, апельсиновым, кубинским.

– Он называл ликер "Спокойной ночи, малыши", – засмеялась Лариса.

Коля пренебрежительно хмыкнул – так портить "продукт"...

– Анна, сыграй нам что-нибудь, – попросила Мария.

– Я уже все забыла, – вздохнула Анна и села за рояль.

– Есть одна музыка, прекрасная, ты знаешь... – Аугуст стал напевать.

– Турецкий марш?.. – Анна заиграла. Стемнело, но света никому не хотелось.

– Этот Моцарт был гений... – Аугуст часто моргал, чтобы незаметно высушить слезы.

– И у него была ясная голова, – добавила Анна.

Коля долго сопел и наконец решился. Он бесшумно исчез и через несколько минут так же бесшумно возник. В руках он держал стаканчик с густой жидкостью.

– Вот что у меня есть...

– Неужели мед, Коля? – спросила с восхищением Анна.

Каждому досталось пол-ложечки.

– Говорят, теперь и мед продают поддельный, – сказал Антон, – а этот самый настоящий...

– Этот непродажный, – с гордостью заявил Коля, – из нашей деревни.

– Сразу видно, что не магазинный, – подтвердила Мария.

Аугуст кивнул: "Да, мед как у нас на Чудском, на другом стороне".

– На другой стороне,– поправила Мария.

– Аугуст, ты совсем стал русский, а ошибаешься, – заметил Коля.

– Нет, я не русский, я в командировке... – Аугуст захохотал.

Все засмеялись, потому что знали его историю. Вошел Крис, посмотрел на Сержа и уселся около Марии. Вид у него был довольный.

– Видно, мышь поймал, – ласково сказала Мария и погладила его.

Крис выгнул спину и заурчал.

– А мой Вася опять в бегах, – вздохнула Лариса. Я представил себе Васю на подоконнике, в том доме – и промолчал.