Текст книги "ЛЧК (Записки старого человека)"

Автор книги: Дан Маркович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Говорят, теперь Феликс часто нас навещает? – Анна посмотрела на меня.

– Приходит иногда.

– А правда, что Феликс – кот художника? – спросила Мария.

– Тот кот не может быть живой... никак не может... – Коля так разволновался, что очки упали. Он стал неловко возить руками по полу и все повторял: – "Никак, никак не может..."

Мария махнула рукой на него – дурак – и ждала моего ответа.

– Не знаю,– сказал я,– вообще-то коты не живут так долго... но если очень нужно, то, может быть, и живут...

Аугуст кивнул, ему понравился ответ: "Да, если очень нужно..." Он наклонился и поднял очки: "Держи, "дядя"...

– Сердечки надо съесть, – сказала Анна. Все вспомнили про печенье с чаем, про лепешки... Я выпил еще стакан и пошел к себе.

Я шел и думал о Коле: "Почему это Феликс ему покоя не дает?.." При случае спросил у Бляса:

– Я слышал, Феликс жил у художника. Хозяина увели, а кот ушел... Говорили, что без Николая дело не обошлось.

– Может, выдумки?

– Кто знает... А зачем он в жэк бегает? И Гертруда к нему со вниманием, так что остерегайся.

Он наливает мне чай, и не какой-нибудь, а цейлонский. Неужели есть еще на свете такая страна?.. Я тяну чай и думаю...

У Гертруды

О Коле я думал недолго, потому что некогда стало – другие мысли появились. События стали развиваться прямо-таки молниеносно, и мне пришлось признать, что перемены не всегда ведут нас от плохого к худшему. Историю, правда, не разрешили еще, зато повезло тем, кто обожает природу и домашних животных. И почти своевременно узнав об этом – не так уж мы были оторваны от настоящей жизни – я взял газету и направился в жэк, с просьбой предоставить мне право... согласно постановлению от такого-то... Гертруда копался в бумажках. Скоро конец года – трудное время для всех, особенно если на ответственном посту. Он рассеянно выслушал. "Дай заявление". Прочел, отложил:

– Не торчи, садись, у нас демократия... Отчеты замучили... Вот, – он ткнул пальцем в какие-то бумаги, – нас призывают к откровенному разговору?.. Пожалуйста, даем откровенный – "закотированность населения высока, снижается медленно..." Так и пишем! Вот таблицы, цифры, статистика...

– По статистике здесь двадцать тысяч народу...

– Ух, эти приписки, жить не дают... – он грозит кому-то огромным кулаком. – Да-а, что поделаешь, бывают и грубые ошибки. Вот, к примеру... список цельночерных котов... Где это?.. – он листает пухлый список. Я смотрю с удивлением – в нем несколько сот котов, не меньше... Наконец он находит: – Вот! Кот Феликс, 240 года рождения... Это что?! Такой кот не может существовать – явная липа. И с этими списочками нам работать!..

Я молчу. Хорошо, что Феликса быть не может, хорошо...

– Берем чернопятенных... и сразу – липа... – Он копается в другом списке. Хоть и ругается, а настроение хорошее у него. Я спрашиваю:

– А что вы будете делать, когда всех котов перебьете?

Он поднял голову, усмехнулся:

– Будь спок, всех не перебьем и на завтра оставим себе... – И тут же посерьезнел: – Что за разговорчики! У нас план есть, порядок во всем должон быть... – Сложил аккуратно толстенные папки, прихлопнул мощной ладонью: Думаешь, мне приятно за ними всю жизнь гоняться! Хоть и зверь, а живое существо. Надо же – откуда такая вредность в нем!.. Ничего, дай срок подвалы вычистим, воздух легким будет по всей земле... и никакого этого, понимаешь, поля... вони этой!.. А потом посадим сады, будем жить-поживать... вот так, дорогой...

Я смотрел на него с изумлением – до чего открытая душа... Но больше каверзных вопросов решил не задавать – все же гражданин начальник... Он задумчиво смотрел в окно. Я воспользовался минутой молчания:

– Мне нужно разрешение на... вот – заметки о погоде – разрешено.

– Было не разрешено, значит, не полагается.

– Было – нельзя, а теперь – можно...

– Можно новым – кто хочет, а тем, кому было нельзя, – не можно: закон обратной силы не имеет.

– Значит, нельзя?

– Снова не понял... – Он смеется, добродушный такой мужик. – Вот если б тебе не было нельзя, то стало бы – можно.

– Так ведь закон – он для всех...

– Для всех законных... а ты ведь – кто?.. "Пойду туда, где нет закона". – Он смеется. Сегодня он в ударе.

– Я же не уголовник, я ненормальный.

– Ну, брат... ненормальные тоже разные... есть за нас, а есть и против...

– Так что, нельзя?..

Он хитро смеется:

– Вот если б я не знал, что тебе было нельзя...

– А что для этого нужно?

– Пиши о черных котах... для меня...

– Так ведь нельзя же...

– Чудак, мне – можно... Если ты – мне... ясно?..

– Ясно...

– Ну как, договорились?

– А если я по списку?.. Начну вот с этих... – я киваю на список мертвых кошачьих душ.

Он смеется, показывает золотые зубы:

– Э-э-э, нет, это ты оставь... статистика статистикой... Подумай лучше – я тебе личного кота разрешу, пусть цельно-черного даже, а?..

– А как же поле?

Он ухмыльнулся:

– Да что тебе поле, если ты живой до сих пор... так думай-думай...

– ...Я лучше о погоде, ведь пишут – тоже важно.

– Погоды-то нет без котов, они погоду делают.

– А-а-а... А я думал, что вы...

Он нахмурился:

– Мы ее исправляем, переделываем – плохую на хорошую, и сами должны погодой овладеть.

Теперь он задумался, важен, деловит:

– Ладно, надумаешь про котов-сам явишься. А погода действительно в центре внимания – там,– он показывает пальцем на потолок... – Пиши!.. Но искажений действительности не допускай – нам нужна хорошая погода... От нас зависит, верно?..

Смотрю на него – государственный муж, весь дышит мудростью...

– А если погода плоха?

– Что значит "плоха"... Ты же знаешь – "у природы нет плохой погоды", – он смеется, – только хорошая... и взять ее у нее – наша задача. Понял?..

Он подписывает бумажку и отдает мне: "Дерзай!"

Теперь я могу писать о погоде.

Книга о погоде, котах и всем прочем

Вот так, друг Филя, мне разрешили писать о погоде, это чудесно, ведь, в конечном счете, от нее зависит все наше будущее. Я напишу о сияющих желтых и красных листьях, о небе, о полях и лесах, об оврагах... Об оврагах?.. Пожалуй, это ни к чему... Но я смогу писать о солнце, о закатах и восходах, о тепле,– о котором мечтаю, о свете, который льётся с неба, и как он проходит через зеленый листок – летний, и через прозрачный осенний, и что с этим светом делается в стаканах и графинах, в комнатах и подвалах... Подвалах?.. Нет, лучше не надо о них. Мне достаточно погоды, она так разнообразна и изменчива. Ты слышал, Филя, говорят, она зависит от котов... Нет, нет, это другая ступень – коты. Дались они тебе!.. Да и как о них писать? Разве можно рассказать о прыжке, который не улавливает глаз? Я бы сравнил его, пожалуй, с твердым знаком в слове; на согласном мгновенная задержка-собираем силы... молниеносный перекат-и мы уже на гласной... А как рассказать о богатстве звучания согласных – "м", "с" и "р", запертых в зубастом рту за коричневой полоской плотно сжатых губ... И даже о бешенстве летящих гласных – "э", "я" и "у" – таких простых, казалось бы,– ведь тоже не расскажешь... А взгляд?.. Один только мимолетный взгляд Феликса, обративший в бегство смельчака Криса, – какой он? Можно сказать, что был он желтый, а что еще?.. И ведь они такие разные – эти коты! Вася – тонкий, стремительный и таинственный, ускользающий от нас в свою страну, в тишину домика на окраине... Крис – могучий, быстрый, простой, добрый, с тяжелым детством, не уверен в себе и хвост не держит как надо... но нагловат иногда, что поделаешь... А вот мой Феликс, обросший густой шерстью, суровый, решительный старый кот... Вот Серж – красавец, но простоватый малый, флегматик и домосед... А Люська? ...Привлекательная, между нами говоря, кошка, но совершенно невозможная стерва... И этот несчастный серый котик, жертва эволюции и собственной слабости, побитый Феликсом, слезы льющий на подоконник... И другие, и другие... А Пушок? Тут не знаешь даже, как подступиться... с его головой, со всей этой печальной историей, так напоминающей нам о людях... А Бим? Ведь обещал! Но хоть взглянуть бы разик на него, не бронзового и стального, а обычного пса... Люди и коты населяют наше убегающее вниз кривое пространство – холм, спускающийся к реке. А собаки? Разве Артист не фигура? И этот мимолетный Кузя, который не дает ему спуску нигде и никогда...

Удивительна, в сущности, эта жажда писать слова. Что они могут? А ничего... Всегда, всегда рядом с людьми, уничтожающими друг друга с поразительной последовательностью, существовал ясный ум и прозрачный язык. Всегда какой-нибудь Монтень во время чумы скитался по дорогам. И все уживается как-то – тут же мыслят и говорят – и мычат, скрипят и воют... Впрочем, не слишком ли я разговорился? Так приятно вдруг стать разрешенным, что не сразу чувствуешь на плече тяжелую ласковую руку и начинаешь фантазировать: вот это напишу, вот это... и напечатают?.. – немыслимое дело... про погоду! вот удача!.. Про погоду...

Я кинулся просматривать свои тайные записи, вдруг что-то удастся выудить для печати, мучился, разрывался – и разрывал живое... а потом понял – нет, пусть молодые бегут за поездом. Погода неотделима от котов, коты от погоды... а что говорить обо всем остальном...

Покой и воля

Я понемногу писал, о чем хотел, и не думал больше про разрешение. По вечерам ко мне заходили люди. Как-то собрались Антон, Бляс и Крылов. Мы зажгли свет в мастерской, а сами сидели в задней комнате, в полутьме, и разговаривали. С чего началось?.. Пожалуй, со счастья. Антон прочитал:

– На свете счастья нет, но есть покой и воля...

Бляс встрепенулся:

– Вот! Нет его... тогда зачем все это-неурядицы, кошкисты?..

Историк рассмеялся:

– Счастье?.. При чем тут счастье...

Я спросил у Бляса:

– Представь себе, все спокойны, сыты – счастье будет?

Он подумал, вздохнул:

– Маловато, пожалуй... нужно еще, чтобы дорога была. Хочу – сижу, хочу – пойду куда глаза глядят...

– Вы говорите о свободе, без которой счастья быть не может, – вмешался историк.– А свобода – это осознанная необходимость. Без понимания законов жизни мы не можем быть свободны.

– А если жизнь идет поперек закона? – спросил Бляс.

– Это не может продолжаться долго и потом отзовется тяжко на всех.

– Да-а, что ни говори, а дорога нужна...– вздохнул Бляс и пошел к себе, хрюшки не давали ему ни покоя, ни воли.

– Мне кажется, наоборот, без свободы не может быть понимания, – я решил возразить Крылову, – а свобода... тысячу раз познай необходимость от этого свободы не будет, нужен выбор...

– В историческом аспекте наши мелкие "да" и "нет" сливаются в один писк, мы ничего выбрать не можем.

– Не знаю... Но история только оболочка жизни людей...

– Опять вы о внутренней свободе... Но с ней вы остаетесь в себе, одиноки и исчезаете бесследно, ведь без выражения себя ничего, ничего не остается. Это раньше – была душа, свободна и бессмертна, кому-то она была нужна, каждая, и видна – вся. Драки из-за нее устраивали, друг у друга из рук вырывали... А теперь всем ясно – от самого удивительного вашего внутреннего решения ничего в мире не изменится, не всколыхнется. Нигде ничего. Значит, нужно выразить и что-то в мире изменить...– и тут ваш свободный выбор кончается, необходимость находит вас и давит, как таракана, или загоняет обратно в щель...

Мне стало тоскливо и скучно, я перестал слушать его. Он еще немного покричал и ушел к себе. И тут неожиданно заговорил Антон, о котором мы забыли:

– А я вот обрел покой после того, как лишился молодости, всех надежд, даже лица своего...

Мы помолчали, каждый думал о своем. Потом Антон ушел, я остался один, сидел и смотрел на полоску света на полу. Вот так каждый из нас видит мир узкая полоса, а остальное в темноте... Как изменить то, что не можешь понять, не разбив при этом, не испортив?..

Промелькнула легкая тень, кот вошел в комнату:

– Ты что сидишь здесь!.. А как же ужин?.. М-р-р-р... Ах, да, ужин...

Филя остался дремать, а я вышел на улицу. Среднего возраста луна освещала пространство перед домом. Дальше земля опускалась в темноту, и казалось, что шар закругляется рядом с нами, небольшой такой шарик в несколько километров диаметром, игрушка, временное прибежище для нескольких живых существ... А потом?.. Распахнутся двери, ослепительный свет, пальмы и фиговые деревья, лев рядом с ягненком... Боже, какие басни... Или вечное пламя, смрад... – неловкие выдумки...

Да что тебе – "потом" -живи, пока живется, а пальмы и фиги пусть подождут.

Желтый кабель

И все-таки в чем-то .он прав, наш историк, не мешает иногда отвлечься от самосовершенствования и чуть-чуть подтолкнуть жизнь, чтобы когда-нибудь потом она подтолкнула тебя. Ведь споры о свободе – необходимость ли она или сама по себе возможность выбирать – эти рассуждения менять нашу жизнь не спешили. Мы во всем зависели от жэка, а это, согласитесь, неприятно – все время от кого-то зависеть, И мне пришла в голову мысль – хорошо бы лишить их возможности отключать у нас тепло и свет, это собьет с них немного спеси... а у нас будет чуть поменьше необходимости и побольше воли.

Я поделился своим планом с Блясом. Он согласился охотно:

– А что?.. Посмотрим... да и прогуляемся. Только ходить туда опасно, провалы, трещины, а внизу глубина, час лететь – до дна не долететь...

– Неужели час?

– Камень не долетает. Бросаешь – и звука никакого. Я один раз полчаса ждал.

Я прикинул по старой школьной формуле – "за полчаса камень до центра земли долетит..."

– Может, он и долетел, только вот звук не вернулся.

Эта история с камнем показалась мне странной. Но он прав – при свете факелов тени обманчивы, далеко лететь или близко, а ногу подвернуть проще простого.

Посоветовались с рассудительным Аугустом.

– Надо взять кота, – предложил тот, -кот всегда обратную дорогу знает и по опасному месту не пойдет.

– Идея! – загорелся Бляс. – Вот бы Феликса взять, он ведь все там знает...

– Оставь Феликс в покой, старый несчастный кот, – Аугуст всегда защищал Феликса, – возьмем Крис, тоже отличный зверь.

Так и решили. Аугуст договорился с Марией, что возьмет Криса на прогулку, об остальном, конечно, умолчал.

На следующее утро мы вошли в коридор, который сообщался с подвалом Бляса. Впереди бежал Крис, как всегда прижав уши и поводя хвостом из стороны в сторону. За ним шел Бляс с большим факелом, за Блясом следовал я, считал шаги и разноцветными мелками делал отметки на стене, чтобы не заблудиться. Кот у нас прекрасный, но осторожность не помешает. Последним был Аугуст, он нес запасные факелы и большой моток веревки – до центра земли не хватит, а пригодиться все равно может...

Коридор был высотой около двух метров. Трубы и провода занимали по метру с каждой стороны, и все равно в ширину оставалось не меньше трех метров. Пол вымощен тяжелыми каменными плитами, во многих местах они разбиты или отодвинуты. Свет факела, поднесенного к этим щелям и колодцам, не проникал дальше нескольких метров. Когда-то здесь, под нами, было озеро, а теперь пустота, и мы ползем, как мелкие насекомые по листу бумаги, над потрясающей бездной... Крис бежал, безошибочно выбирая лучший маршрут. В мерцающем свете факелов трещины были плохо заметны, и благодаря коту мы избегали многих неприятностей...

Вдруг Крис остановился. Хвост его совершенно опустился и замер, уши вплотную прижались к голове. Бляс поднял факел повыше. На дороге сидела белая крыса размером со здоровенного кота... злобные глазки, пасть усеяна острыми зубами... Преодолев замешательство, Крис завыл во весь голос. Эхо вырвалось из колодцев и подхватило его клич, как будто сотня котов вышла на бой. Этот тип взвизгнул, но не отступил. Наверняка он здесь не один. Нельзя допустить, чтобы Крис ввязался в драку – если сцепятся, коту трудно будет помочь...

В этот момент Аугуст метнул нож. Он промахнулся – рукоятка слегка задела спину зверя, но этого оказалось достаточно– крыса дернула хвостом и с визгом скатилась в темную щель между плитами.

– Ну и зверюга... – пробормотал Бляс, вытирая со лба пот и копоть, сколько же их здесь...

Аугуст молча поднял нож. Крис побежал дальше, мы следовали за ним.

Через полчаса коридор стал шире, в него то и дело впадали другие коридоры и коридорчики. Пришлось поработать мелками, не хватало еще заблудиться и остаться в темноте с этими тварями... Внезапно за поворотом стало светло. Коридор освещен яркими лампами, вдоль стен стоят узкие скамейки с белыми поперечными делениями. Коридор стрелой уходил вдаль, и эти скамейки двумя бесконечными рядами – тоже...

– Лампы вечные... на каждого человека полметра скамейки бомбоубежище, – пояснил Бляс.

Мы долго шли вдоль скамеечных рядов и уткнулись в серую бронированную дверь. Роман оглянулся на нас и толкнул ее. Она легко и бесшумно отворилась, мы вошли в большой зал. Стены закруглялись и исчезали в темноте. Толстые кабели в черной блестящей оплетке свисали с потолка. Мы медленно двигались вдоль стены, напряженно вглядываясь в хитросплетения проводов... Наконец увидели то, что искали: в свете факела блеснула яркая полоска – желтый кабель в два пальца толщиной, такой отходил от пульта в комнате Анемподиста. Проверили направление. "Оттуда, – сказал Аугуст,– и другого желтого нет". Мы пошли вдоль кабеля. Он впадал в большой железный ящик, сюда же подведены многочисленные черные провода, на крышке схема. Когда-то я разбирался в этих делах, правда, давно, но и схема была старой...

Я сидел на корточках перед ящиком, Бляс, согнувшись, дышал мне в шею, Крис напротив – глаза светились то зеленым, то красным... Скоро я понял нет, не смогу... Отключить от питания – пожалуй, но не отделить от жэка. Кто-нибудь помудрей, может, и справился бы, но для меня это слишком сложно. С трудом разогнулся, развел руками... Бляс похлопал меня по плечу:

– Не огорчайся... зато прогулялись...

И мы повернули обратно. Стыдно признаться, но с облегчением я возвращался к нашему жилью – ведь непонятно, что было бы, если сами по себе, а так, хоть и плоховато, зато привычно и понятно...

Снова Крис бежал впереди легкими скользящими шагами, мы молча шли за ним, перешагивая через трещины, обходя черные провалы... Вернулись к обеду, ели свинину у Бляса, и Крису досталось немало. Он щурился и был очень доволен собой. А мы решили о походе молчать, потому что нечем гордиться. Да и Крису тоже нечем – неизвестно еще, чем кончилась бы его схватка с огромной крысой в мрачном подземном коридоре...

Потом мы с Блясом обсуждали поход.

– А, да ладно,– он махнул рукой, – что они могут... субботники эти? Конечно, хорошо бы насолить Гертруде – зарвался рыжий, но в конце концов наплевать.

Я согласился – ничего они, в сущности, не могут с нами сделать. Вот если б меня заставили день-деньской перемножать цифры столбиком, – я бы взбесился.

Бляс усмехнулся – "у каждого своя слабина..."

И все-таки настроение было испорчено. А тут еще Лариса со своими предсказаниями! Оказывается, багровые закаты, при определенном стечении других обстоятельств, предвещают сильные искажения судьбы. Теперь нас ждали большие неприятности. Бляс предположил, что запретят свиней, обнаружат у них какое-нибудь поле – и запретят. Аугуст качал головой:

– Ты с ума сошел, Бляс, как они обнаружат, если свинина нужна...

Мария с Анной конечно же стали говорить об облаве, но Лариса возражала – облава еще далеко, искажения не могут быть такими длительными... Крылов смеялся:

– По вашим книгам было бы легко восстановить всю историю, ведь записи о погоде почти не опасны и сохранились за последние триста лет... Но не так все просто, уважаемая, – и сзади и спереди нас окружают фазовые переходы это труднопредсказуемые разрывы во времени. Нужны современные методы, а не это, простите, барахло...

Лариса горячилась.

– Какой вы заученный, простите, человек...

Но время шло, шло, шло, закаты горели, дымились, тлели – а наша и без того искаженная жизнь больше искажаться не хотела... Наконец зарево исчезло, день догорал тихо, с печальным желтым и розовым, а над ними распространялся холодный зеленоватый свет. И тут – то ли закаты свое дело сделали, то ли чрезмерно плавное свершение нашей судьбы вызвало раздражение сил определяющих и направляющих – никто не знает, только простой и печальный случай тенью лег на мою дальнейшую историю.

Смерть Васи-англичанина

Лариса постоянно жаловалась, что Вася куда-то исчезает, так что никто ее уже не слушал, все привыкли к этим стонам. Но на сей раз Васи не было очень давно, я тоже стал беспокоиться и отправился к домику на окраине. Взял с собой Артиста, он то бежал впереди, то копался сбоку, поглядывая на меня насмешливым глазом. По утрам подмораживало и мертвые листья вмерзали в лед, но днем еще грело солнышко, недолго и как-то отчаянно, из последних, видимо, сил...

У домика Васи не было... И внутри его не было тоже, тихо стояли старые вещи, изредка потрескивало дерево. Я вышел на крыльцо. Казалось, что Вася где-то здесь и сейчас появится – стройный, тонкий, загадочный, молчаливый кот... Я постоял и собрался уже уходить, как меня позвал Артист – он явно что-то обнаружил за домом, выглядывал оттуда и снова скрывался.

За углом в бурой осенней траве, вытянувшись, лежал черный кот. Он казался твердым и совсем плоским. Я раздвинул траву и увидел – это Вася. Голова у него была разбита,

В сарае за домом я нашел ржавую лопату и пошел искать место для могилы. Прошел мимо второго дома, третьего – и вышел к крутому спуску. Внизу течет река, за ней поле, дальше лес... хорошее место, высокое, сухое... Сначала копать было трудно, мешала трава и корни, потом стало легче. Я выкопал яму и пошел в дом, взял покрывало – на стуле, где любил сидеть Вася,– завернул кота в плотную ткань и понес к обрыву. По дороге останавливался, нечем было дышать, я стоял, прижав Васю к груди, и ждал. Наконец добрался до места, опустил сверток в яму и стал закапывать. Особенно трудно бросить землю прямо на тело. Мне казалось, что Вася вздрагивает, как будто просыпается от прикосновения руки, и что ему тяжело и душно, а душно было мне, и я ничего не видел от слез. Когда земля падает на слой земли – уже не так страшно. Я закопал яму, уплотнил землю, а сверху положил куски дерна с жухлой травой. Трава эта только кажется мертвой, а придет весна – и она вырастет снова...

Я вернулся к дому и закрыл поплотней дверь. Теперь мне нужно приходить сюда, чтобы Васины старания не пропали даром ведь брошенные дома тут же начинают разваливаться... Я шел и думал – как сказать Ларисе?.. Нет, не могу... и не поймет она эту историю с домом, которая так трогала меня, пусть надеется, что Вася вернется. Мне вдруг показалось, что стоит обернуться – и я увижу черную фигурку на крыше... Но я вспомнил тяжесть свертка, сухой плеск падающей земли – и ускорил шаг, чтобы уйти от притяжения этого места.

Ларисе ничего не сказал, а вот с Блясом поделился, пусть и он пожалеет кота. Васе это, конечно, ни к чему, это мы боимся смерти одинокой и молчаливой... Романа история тронула – "надо же... кот... а ведь и у меня там дом остался..." Он был деревенским человеком, а они свой дом помнят, это вам не клетка в клетке, как у горожан. Насчет Васи решили молчать, не такой человек Лариса, чтобы перестать надеяться. Недели через две кто-то сказал ей в деревне, что видели двух цыганок с черным котом, они направлялись в райцентр на базар. Лариса ездила туда – в самом деле, цыганки были, правда, без кота. Но она повеселела – значит, Вася убежал и где-то недалеко, и не такой он кот, чтобы пропасть, наверняка вернется, они ведь издалека возвращаются...

После печального дня Васиной смерти тихое равновесие в природе нарушилось -подули ветры, зашуршали дожди, и стало ясно, что осень кончается.

Конец осени

Осень начиналась с приема у Ларисы, а кончалась она подготовкой к зиме. Обнаружилось, что среди множества исходящих от жэка распоряжений не было самого важного – как нам готовиться. И мы взялись за дело сами, как умели, потому что знали – зима придет, хочет этого начальство или нет. Такова дерзость природы, дурной пример для тех, кто просто хочет жить, не рассчитывая на грядущее счастье. Жэковцев самовольная смена времен года, конечно, расстраивала, тем более – зима, время скудное, бесплодное, десятины собраны, ниоткуда ничего не возьмется, не прибавится... и хлопот много – отчет! а значит, пора за дело приниматься: ЛЧК на носу... В райцентровской газете печатали красными буквами – "распоясались черные тунеядцы", "поле огрызается" и "кто съел мясо?" – и с недельным опозданием привозили к нам...

Теперь предстояло запастись разной едой. Пищу странную и особенную лучше всех готовила Лариса, а вот нашу – простую и надежную – Мария с Анной. Бляс тоже умел, но не любил возиться, и ничего, кроме свинины, не признавал, зато по части приготовления мяса никто с ним не мог спорить... Пришло время квасить капусту. Долго спорили, полукочанами или не полукочанами и класть ли яблоки. В конце концов решили, что полукочаны, слоя два на бочку, положить стоит, яблоки никому не нужны и портят вкус, а вот морковь обязательно надо: натереть на крупной терке, и побольше, чтобы капуста выглядела веселой – в оранжево-красную крапинку, и добавить тмину, а как же... других пряностей ни в коем случае не "ложить", а тмин просто необходимо положить. Тмин, как всегда, нашелся у запасливого Аугуста. В деле участвовали все, но главной была Мария,

– Смотри, соли не переложи, – волновался Бляс.

– Да знаю, знаю, – отмахивалась Мария, – вот пристал... – Но и она волновалась.

Бочки парили, потом брали хлебный мякиш, свежий, и промазывали им дно и углы, тщательно, как замазкой. Теперь все будет как надо... Резали, солили, растирали руками, закладывали слой за слоем, полукочаны аккуратно засыпали резаной капустой и утрамбовывали. Получилось две бочки по сотне килограммов – на весь подъезд. Прибегал даже Крылов – давал советы и убегал к своей истории. Коты смотрели с удивлением -который год! могли бы и привыкнуть! – брезгливо нюхали капустные листья и удивлялись людской всеядности. Пришел Артист, просунул нос в дверь, ему дали понюхать капустный лист, а он его моментально сжевал, видимо, решил всех поразить, но не до него было... Все беспокоились – "не забудь протыкать..." – и действительно, пока капуста бродит, нужно выпускать газ, он скапливается у дна и может испортить вкус. Но Мария ничего не забывала, брала длинную, отполированную до блеска палку, которая ждала своей работы целый год – и протыкала – до дна, и в воздухе долго стоял запах метана и других газов, сопутствующих брожению... А тут вдруг пошли грибы, поздние, как полезли, как полезли... даже Бляс с Аугустом устали собирать, плюнули – "ну их, пусть остаются, нам хватит..."

К осени Феликс совсем избаловался – суп перестал есть, а мясо предпочитал вареное и даже, оказывается, любил жареное. Я думал сначала, что дело в зубах – ведь старик, и старался для него, а потом увидел как-то, что он свободно перекусывает мелкие кости... Ну, зажрался кот, еще жарить я тебе буду... Лариса по-прежнему бегала в деревню – доставала молоко от особой козы. Антон молоко хвалил, а сам тайком переливал в баночку и приносил мне, я давал Феликсу. И вареное мясо коту в конце концов надоело, он требовал только молока, стал задумчив, шерсть у него к осени отросла, потяжелела, и он раздобрел-ходил важно, спокойно, по лестнице поднимался не спеша. Если вкусная еда не давала покоя, то он закапывал ее – деловито ходил вокруг миски и скреб лапой линолеум... после этого спокойно уходил. Но от рыбы никогда не отказывался – с размаху выбивал ее когтистой лапой у меня из рук и тащил в угол. Он делал это с шиком и очень резко: как я ни пробовал отдернуть руку, чтобы он промахнулся, ничего не получалось – он настигал добычу...

Но как сытно ни ел мой друг, спускаясь с лестницы, он не мог не заглянуть в ведро с отбросами и часто залезал в него так, что виднелся только хвост. Он не обращал внимания на мои уговоры и шипение в ночной тишине, и мне приходилось не очень вежливо извлекать его из ведра и выпроваживать на улицу...

К зиме вокруг нас стали собираться коты, которых я не знал. Летом они кормились на полях, у магазина, а были и перебежчики, которые жили то в жэке, то у нас, но это были светлые, в жэке черных не держали... Пришел большой, тигровой масти кот Маркиз, с бандитской рожей и неприятными замашками. Он где-то отрастил огромное брюхо, которое при ходьбе колыхалось из стороны в сторону. Маркиз вел себя нагло, и Феликсу пришлось поставить его на место. Он сделал это так же, как с Серым. Маркиз ходил кругами, вопил, раздувался до невероятных размеров, но под давлением взгляда черного кота слинял и выше второго этажа с тех пор не поднимался. Но и здесь, на ступеньках между вторым и первым, он как-то столкнулся с Крисом, и тот жутко избил толстяка. Напрасно, вырвавшись из подъезда, Маркиз надеялся улизнуть – не было кота быстрей Криса, – он гнал Маркиза по всем улицам города... Но на следующий день Маркиз появился снова, вел себя скромно и был прощен: получил разрешение жить в соседнем подъезде, и Лариса приносила ему еду... Появилась трехцветная кошечка и привлекла всеобщее внимание. Если Маркиз был чернопятенным с натяжкой – все зависело от установок, которые менялись каждый год, то трехцветка определенно была в числе запрещенных. Ее тоже кормила Лариса, а наверх ей пробиться не удавалось Люська как бешеная накидывалась на нее и преследовала по всем этажам... Пришел очень красивый голубовато-серый кот, его так и звали Голубым или Голубчиком. Он как-то сразу определился к Блясу и спал и ел у него. Этих знали по прежним годам, но были и такие, которых раньше никто не видел, и даже два черных котенка прибежали и остались. Коты шли на тепло, кончилась осень, кончилась... И они шли навстречу опасности, потому что в трубах, в оврагах их никто бы не нашел. Гертруда знал, когда устраивать облаву. Он грозился установить в доме импортный прибор, который ожидали со дня на день, чтобы сигнализировал в жэк о состоянии дел. Бляс говорил, что разобьет эту штуку, но котометра пока не было...

Теперь у нас были и грибы, и капуста, и картошка, и свинина... и окна законопатили, и щели, дыры забили, заделали, как могли, так что, можно сказать, к зиме подготовились. В завершение подготовки Бляс с Аугустом сгоняли в райцентр и притащили огромную, литров двадцать, бутыль пустырника. На все расспросы – как удалось? – Аугуст отмалчивался, а Бляс таинственно ухмылялся. Они привезли новости – опять что-то готовилось. То ли из советов решили сделать комитеты, то ли из комитетов – советы, то ли запретить базары, то ли разрешить, то ли воспитать хозяина без собственности, то ли вырастить собственность без хозяина... Никто толком не знал ничего, но такие слухи всегда предшествовали неурядицам. И все-таки мы упрямо надеялись, что причинение новых благ минует нас – и зиму как-нибудь переживем...