Текст книги "Сценарий убийства"

Автор книги: Д. Баффа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

– Сегодня днем Стэнли Рот добровольно отдал себя в руки департамента полиции Лос-Анджелеса. Мистер Рот был арестован в связи со смертью его жены Мэри Маргарет Флендерс. Мистер Рот категорически отрицал всякую причастность к этому ужасающему преступлению. Мистер Рот не сомневается, что его вскоре оправдают.

Опустив руки «по швам», Джули выпрямилась и взглянула прямо в телекамеру.

– Я уверена, что имею право от имени всех работников студии «Блу зефир» и от имени всех, кто знает Стэнли Рота, заявить: мистер Рот не мог быть причастным к трагической смерти жены. Полиция совершила ошибку. Остается надеяться, что власти не остановятся на этой версии в случае неудачи в расследовании и поимке того, кто действительно ответствен за гибель дорогого нам человека, актрисы Мэри Маргарет Флендерс.

Джули посмотрела себе под ноги, словно собираясь с мыслями.

– С этого момента и в дальнейшем все связанные с делом вопросы находятся в ведении мистера Джозефа Антонелли.

Я выступил с коротким заявлением от своего имени, обращаясь прежде всего к той части слушателей и зрителей, которые станут на этом процессе присяжными.

– Стэнли Рот дал мне клятву, что он не убивал жену. Он поклялся также и в том, что не знает имени настоящего убийцы. Стэнли Рот любил жену, и со смертью Мэри Маргарет его жизнь рухнула. Теперь его арестовали – так, словно Стэнли Рот недостаточно страдает. Полиция сажает невиновного человека в тюрьму лишь потому, что не может предъявить другого обвиняемого и не в состоянии признать собственное бессилие.

Намеренно провокационное заявление, как и предполагалось, вызвало немедленную реакцию. Из толпы репортеров раздался выкрик:

– Вы обвиняете полицию в аресте заведомо невиновного человека?

Я чувствовал на лице палящие лучи солнца. Вокруг, словно насекомые, шелестели затворы многочисленных фотокамер. С дальнего края толпы на суматоху без всякого интереса смотрел садовый работник, убиравший с газона траву. Окружающий мир вдруг стал гораздо реальнее и ярче. Я стоял в центре общего внимания, слушал адресованные мне вопросы и собственные ответы несколько отстраненно, но – в сравнении с латиноамериканцем, сутуло опиравшимся на грабли, – вовсе не безучастно.

Нужно постараться кратко изложить то, что могла бы сделать полиция, не привлекая Стэнли Рота к суду. Выступив вперед, я взглянул в объектив телекамеры:

– Полиция арестовала невиновного человека. Потому что настоящий убийца ей неизвестен.

– Серьезное обвинение, не так ли? – отозвался еще один репортер.

Я в долгу не остался:

– Убийство – еще более серьезное обвинение. Обвинение, к которому нельзя прибегать без предварительного расследования и без единой попытки отыскать истину. Взамен мы видим, как процесс начинается с решения, кого считать виновным.

– Хотите сказать, полиция нарочно организовала дело, чтобы обвинить в убийстве Стэнли Рота?

Ничего подобного я не говорил. Впрочем, меня совершенно не волновало их мнение. Как бы подбирая нужные слова, я выждал секунду и сказал несколько угрожающим тоном:

– Уверен, что всякий, кто сможет наблюдать за судебным процессом, сам сделает выводы.

Надвинув шляпу на лоб, старик на дальнем краю лужайки принялся медленно и методично возить по траве граблями. Ни один из сбившихся в кучу репортеров не обращал внимания на копошившегося сзади толпы работягу. Не скрывая наглой ухмылки, вопрос задал помятого вида немолодой репортер:

– Если Стэнли Рот невиновен… Если полиция действительно арестовала не того человека… кто тогда убил Мэри Маргарет Флендерс?

Даже не оборачиваясь, я почувствовал на себе взгляд Джули Эванс. Она смотрела на меня не отрываясь, в ожидании услышать, что же я скажу. Повернувшись, я обратился к задавшему вопрос репортеру и уверенно произнес:

– Убийца Мэри Маргарет Флендерс не был ее мужем, но был кем-то, кого она знала. Она привела этого человека в дом. – Сделав паузу, я добавил – так, словно знал больше, чем собирался сказать: – Убийца был очень хорошо знаком ей.

Все будто сошли с ума. Каждый начал кричать, требуя, чтобы услышали только его. Кого она привела в дом? Кто этот человек? Кто ее убил? Кто убил Мэри Маргарет Флендерс?

Я отказался отвечать до тех пор, пока журналисты не замолчат. Наступила тишина.

– Ответ на этот вопрос, – мрачно улыбаясь, сказал я, – стоит того, чтобы ждать окончания процесса.

Слова не достигли цели даже наполовину.

– То есть вы не знаете, кто ее убил? – выкрикнули из толпы.

– Я сказал все, что мог, – еще более загадочно ответил я. Предупреждая новые вопросы, я сделал еще одно заявление: – Стэнли Рот арестован. Завтра утром он официально заявит о своей невиновности, и мы будем ходатайствовать о назначении судебного заседания на максимально раннюю дату. Стэнли Рот желает немедленно очистить свое имя и хочет, чтобы полиция провела расследование смерти его супруги как положено.

Повернувшись, я взглянул на Джули Эванс. Тут же выйдя вперед, она объявила, что пресс-конференция окончена.

Когда мы проскользнули за ворота, направляясь к офису Джули, располагавшемуся на территории студии, она шепнула:

– Для человека, приехавшего сегодня утром, вы неплохо знакомы с обстоятельствами. Выглядело так, словно вы знаете, кто убийца.

Правда состояла в следующем: я ничего не знал. Однако обязан был убедить всех, что знаю все. Для большинства людей арест Стэнли Рота означал его виновность. Настаивая на утверждении, что полиция совершила ошибку, я заставил определенную часть публики поверить, что Стэнли Рот невиновен. Возможно, невиновен.

Первое впечатление – это все. Я хотел, чтобы с первыми же новостями об аресте Стэнли Рота зритель узнал вовсе не о поимке настоящего убийцы, но о заключении под стражу невиновного человека.

– Надо же, они не сменили замо́к, – заметила Джули, когда мы вошли в офис.

До кабинета Джули Эванс нам пришлось пройти через три двери – все на втором этаже здания, где располагались высшие руководители. Та, через которую вошли мы, вела прямиком в холл. На двери из натурального дерева не нашлось места для таблички. Любой, кому была назначена встреча, шел по коридору до следующей полупрозрачной двери с «морозным» узором на стекле, на которой в золоте значились ее имя и должность: ответственный помощник Стэнли Рота. Еще одна дверь соединяла ее кабинет с офисом директора и собственно главы студии. Дверь оказалась закрыта. Тишина, царившая в устланном толстыми коврами офисе Джули, свидетельствовала, что дверь открывалась, лишь когда он сам хотел войти в ее кабинет.

– У нас примерно час времени, – сказала Джули, взглянув на часы цилиндрической формы, висевшие напротив стеклянного стола.

Стол она использовала в качестве письменного. В нем не было предусмотрено ни ящиков, ни места, куда ставят папки с бумагами. Единственное, что располагалось на его поверхности, – телефонный аппарат, ручка с золотым пером и позолоченный карандаш. Подняв трубку, Джули шепнула несколько слов. Через минуту дверь открылась, и в кабинет вошла хорошо одетая женщина с седеющими волосами и в очках с толстыми стеклами. Она принесла с собой несколько черных пластиковых папок, решительно водрузив ношу на стеклянный стол.

– В этих папках – все материалы о Мэри Маргарет Флендерс, что есть на студии, – пояснила Джули. Сложив папки правильной стопкой, она взяла их и встала со своего места. – Стэнли говорил, что вы должны работать в его кабинете.

Джули открыла дверь и пропустила меня внутрь. Складывая папки на стол Рота, она украдкой скосила взгляд в мою сторону, явно рассчитывая увидеть реакцию.

Я никогда не видел ничего подобного.

В комнате футов сорок на двадцать пять все было белым. Не только стены, потолок и что-то из мебели – все. Рабочий стол и кресло. Мягкий ковер с толстым ворсом, лежавший от стены до стены. Камин и кирпичи, которыми он был выложен. Два стоявших рядом диванчика. Лампы. Занавески. Жалюзи. Белыми оказались даже ручка и карандаш у переднего края стола.

– Стэнли – традиционалист. Все в белом… Похожий кабинет имел Сэмюэл Голдвин. Бывает и хуже. Дэвид Селзник сделал все зеленым, кстати, не самого приятного оттенка. – Направляясь к двери в свой кабинет, она добавила: – И не только кабинет: в тот же цвет выкрасили его машину. Верите?

– И эти люди создали фильмы, которые мне так нравились… – Я сокрушенно помотал головой.

– Не правда ли, обескураживает? – примирительно улыбнулась Джули.

Из папок я не вычитал ничего особенно полезного о личности Мэри Маргарет Флендерс. Ничего, кроме фактов и так известных любому, кто когда-нибудь смотрел фильмы с ее участием или читал газетные сплетни. Всего несколько десятков фотографий, сделанных за годы съемок, и бесконечные пресс-релизы, посвященные раскрутке очередной картины. И разумеется, копии всех контрактов, заключенных с актрисой на студии «Блу зефир».

Я был в кабинете уже полчаса или около того, когда дверь отворилась. Нет, не дверь из смежного кабинета Джули Эванс, а другая, располагавшаяся напротив. На меня пристально взирал человек с маленькими черными глазками в коричневом двубортном костюме. Человек невысокого роста – футов пять или меньше того. Он смотрел так, будто я совершил какой-то непростительный проступок.

Поднимаясь с кресла, я сказал:

– Мистера Рота здесь нет. Меня зовут Джозеф Антонелли. Чем могу помочь?

Человек уставился на меня с новым интересом – так, словно мои слова задели его еще сильнее. Развернувшись на пятках, он вышел, хлопнув дверью. Я продолжил чтение. Прошло еще тридцать минут. Когда неожиданно вошла Джули, я почти закончил.

– Нам пора, – сказала она, напомнив о встрече, назначенной в доме Льюиса Гриффина, и о дорожных пробках.

Кивнув, я перевернул последнюю страницу.

– Здесь контракт на картину, которую не сняли, – сказал я, закрывая папку.

– Не закончили. Не знаю, почему так произошло, – ответила Джули, забирая материалы, чтобы отнести их в свой кабинет. Остановившись, она добавила: – Оставалось отснять всего несколько сцен с Мэри Маргарет. Или их снимут – уж не знаю как, – или пленка отправится в корзину. Это станет настоящей катастрофой. Картина и так превысила смету, а ведь бюджет составлял сто миллионов.

Когда сзади закрылась дверь кабинета Стэнли Рота, Джули сказала:

– Возможно, решение найдется сегодня вечером. Если нас не пристрелят за то, что мы устроили для прессы.

5

Дом, в котором жил Льюис Гриффин, оказался одним из первых строений, возникших на месте того, что когда-то было птицефермой и превратилось со временем в Малхолланд-драйв. Актер, тогдашняя звезда немого кино, купил землю незадолго до Великой депрессии. Вложив средства в строительство дома, как оказалось, удачно, он выстроил особняк в стиле Тюдоров. Предполагалось, что это будет напоминать ему о годах юности, прошедших в Англии. То, что актер родился в Бруклине и когда-то носил труднопроизносимое словацкое имя, было забыто давно и, возможно, даже им самим. Карьера постепенно сошла на нет, оставив актера в странном и полном горечи состоянии. Он не покидал свое жилище и почти никогда не трезвел. Однажды, в самом конце тридцатых – то ли в тридцать восьмом, то ли в тридцать девятом году, – когда бывший актер крутил один из любимых фильмов у себя дома, целлулоидная пленка вспыхнула. Возможно, от непогашенной сигареты, оставленной в пепельнице рядом с проектором. Дом полностью выгорел, а обугленные останки актера, слишком завороженного собственной игрой или слишком пьяного, чтобы спастись бегством, нашли в кресле перед экраном.

Остатки дома стояли на своем месте все долгие годы войны. Три почерневшие, жутковато выглядевшие трубы высоко торчали над кучами мусора, перекрученной арматуры, серого кирпича и битого, оправленного в свинец стекла. В 1946 году участок купил промышленник, получивший от флота миллионы на разработку скоростных истребителей, но до конца войны так и не построивший ни одного самолета. На месте старого дома в стиле Тюдоров выросла новая испанская вилла.

Когда новый хозяин сорок лет спустя скончался, пережив трех жен и несчетную череду любовниц, дом забросили. За густыми зарослями бугенвиллеи стояли покрытые трещинами стены. В те несколько дождливых дней, что случались каждый год, через дыры от выбитой из крыши черепицы на пол лилась вода. В конце концов дом начал создавать ненавязчивое впечатление седой старины – так что его вполне могли принять за постройку, возведенную одним из тех испанских грандов, что изначально разделили между собой Калифорнию.

Льюису Гриффину не было дела до старины, и дом казался ему слишком маленьким. По наущению жены, известной своими амбициями, Гриффин стал коллекционировать предметы искусства, хотя ни он, ни его жена совершенно в этом не разбирались. Благодаря огромным вложениям мужа миссис Гриффин вошла в правление музея современного искусства. Благодаря настойчивости и энтузиазму, с которым жена вращалась в обществе, Льюис Гриффин начал скупать картины любых художников, имевших достаточно мозгов, чтобы вовремя назвать свои работы «постимпрессионизмом».

Сломав выстроенную сорок лет назад испанскую виллу, Гриффины возвели на ее месте модернистскую постройку из стекла, с пятнадцатифутовыми потолками и бесчисленными коридорами, температура в которых поддерживалась автоматически. Через три месяца после окончания строительства дом сошел с фундамента и был полностью разрушен землетрясением. Коллекция почти не пострадала – если не считать осевшего на картинах слоя пыли.

Строительство возобновили на прежнем месте, на сей раз усилив конструкцию стальной арматурой. Жилище мистера и миссис Гриффин получило вторую жизнь.

Выйдя за поворот дороги, мы остановились около железных ворот с позолоченными остриями прутьев между двумя рядами живой изгороди, скрывавшей за собой все, за исключением самых первых ярдов круговой подъездной дорожки.

Опустив стекло, Джули нажала кнопку металлической коробки переговорного устройства. Резкий от помех голос попросил представиться, и Джули терпеливо продиктовала наши фамилии. Через секунду ворота открылись.

Сдав машину охраннику, мы оказались на пороге дома точно в семь часов вечера. Мы пришли вовремя, однако оказались последними. На дальнем конце стоянки, отведенном для машин гостей, уже выстроились «роллс-ройс», «бентли» и три «мерседеса». Переглянувшись, мы с Джули подошли к огромной резной двухстворчатой двери.

– Это означает, что все хотели быть на месте до вашего прихода. – С мимолетной саркастической улыбкой она дотронулась до кнопки звонка. – Потому что за два часа, прошедшие после пресс-конференции, вы успели стать знаменитостью.

Джули быстро провела рукой по лбу, убирая выбившуюся прядь волос. Настраиваясь, она заранее приготовила улыбку к моменту, когда дверь наконец отворится. И быстро добавила:

– Сие означает, что теперь вы и есть самая важная персона в городе.

Сам не зная почему, я застегнул пиджак на все пуговицы и проверил, на месте ли галстук.

Хотя в доме имелись слуги, Льюис Гриффин обычно сам открывал входную дверь.

– Привет, Льюис, – сказала Джули, просияв улыбкой именно в тот момент, когда открылась дверь. Она поцеловала Льюиса Гриффина в щеку и затем, легко коснувшись его руки, представила мне хозяина дома.

Мы обменялись рукопожатием. Нет, скорее я поймал Гриффина за руку, а он позволил это сделать, хотя очень коротко. Он убрал мягкую, податливую руку в тот момент, когда я к ней прикоснулся. Довольно странно, но жест не принес ощущения неприятия, а тем более неуважения. Скорее он выражал дискомфорт, особого рода инстинктивно-застенчивую антипатию к варианту грубого или нагловатого похлопывания по плечам, так часто навязываемого людьми, желающими продемонстрировать дружеские чувства.

Тощий и угловатый, Гриффин был одет в костюм коричневого цвета и белоснежную рубашку с расстегнутой верхней пуговицей. Он носил удобные мягкие брюки, в сравнении с пиджаком чуть более темного оттенка, и плетеные кожаные туфли. Увидев его, снятого на фотографии в одиночку, в первый момент вы решили бы, что Гриффин гораздо выше ростом, чем в реальности. На самом деле он был невысоким, как тот коротышка, что пялился на меня в кабинете Рота, – то есть около пяти футов и шести дюймов. Высокий лоб Гриффина и недовольно кривившийся рот словно говорили, что с годами он привык ждать от жизни одних лишь неприятностей. Впрочем, куда большего внимания заслуживали его глаза. Глядя на вас, Гриффин как-то странно моргал, дважды – и только потом начинал говорить.

Когда Гриффин провел нас в гостиную, гости уже сидели за столом. Как только мы вошли, все тут же собрались вокруг меня, ожидая, чтобы их представили. Едва заметно улыбаясь, Джули отыскала свое место.

Троих из гостей я уже видел – в фильмах с их участием, которые, по моим смутным воспоминаниям, шли на экране лет двадцать или тридцать назад. Их лица были известны всем. Они не сходили с журнальных обложек и попадались везде – в аэропортах и бакалейных магазинах. Я видел их чаще, чем лица друзей. Двое из них, Уокер Брэдли и гораздо более юная Кэрол Конрад, были мужем и женой. Поговаривали, будто он женился потому, что эта женщина была последней, с кем он не переспал холостяком. Сказались ли результаты его легендарных амурных подвигов или косметических операций, но Брэдли выглядел усталым человеком с неестественно широко раскрытыми глазами – словно после бессонной ночи вскочил под холодный душ. Его жена, казавшаяся намного моложе, схватилась за мою руку с сентиментальным видом, точно вот-вот расплачется.

Остальные знакомые мне лица принадлежали женщинам, самым красивым из тех, кого я когда-либо видел. Если честно, в жизни Элизабет Хокинг выглядела намного прекраснее, чем на киноэкране. Интересно, что, начав сниматься в одно время с Мэри Маргарет Флендерс, она совсем не добилась взлета. Для взрывных и сексуально насыщенных ролей, «сделавших» карьеру Мэри Маргарет, Элизабет Хокинг выглядела слишком рафинированной – или слишком невинной. Мэри Маргарет Флендерс, напротив, обладала своего рода блестящей привлекательностью, заставлявшей желать, ждать и любить те моменты, когда она появлялась на экране.

Элизабет Хокинг была рядом с человеком, мне незнакомым. Им оказался Мелвин Шоренштейн, возглавлявший крупнейшее в киноотрасли агентство «Юнайтед криэйтив менеджемент», или «ЮКМ». Шоренштейн представлял интересы Элизабет Хокинг. Он также представлял Мэри Маргарет Флендерс, о чем не замедлил мне сообщить. Шоренштейн энергично потряс мою руку.

– Стэнли не делал этого, – произнес он, быстрым взглядом окидывая столпившихся вокруг нас людей. – Можете мне верить. – Не отпуская мою руку, он убежденно повторил: – Стэнли не делал этого. Верите ли, он ее любил…

Сразу за Шоренштейном, дожидаясь, когда он отойдет, стояли двое. Приятная пара слегка за сорок – продюсер Уильям С. Помрой и его жена Эстела, писательница. Помрой смутно кого-то мне напоминал. Позже я вспомнил: его отец был выдающимся, уважаемым всеми сенатором из Мичигана, женатым на дочери одного из первых, а теперь легендарных деятелей автомобильной промышленности. Я тут же вспомнил, что говорил Рот о привилегированных сынках богатых родителей, старавшихся войти в кинобизнес. Впрочем, Помрой мог добиться всего и сам.

Легонько взяв за плечи, Льюис Гриффин повернул меня к высокому, ладно скроенному пожилому человеку лет семидесяти на вид, с длинными седыми волосами и голубыми, будто удивленными глазами. Его волевой рот застыл в недоуменной улыбке. Казалось, он заранее готов к действию, уверенный, что честные намерения и доброе сердце, как всегда, одержат победу.

– Вы Роберт Мэнсфилд!

Обнаружив, что стою лицом к лицу с кумиром моей юности, я выпалил это прежде, чем успел оправиться от изумления.

– Да, – ответил он, пожимая руку так, словно мы были старыми друзьями и давно не виделись. – Да.

Повторив, он от души расхохотался.

Смех тут же прекратился, и Мэнсфилд напряженно уставился на меня.

– А вы…

– Джозеф Антонелли, – вполголоса назвался я, как будто Мэнсфилд знал, но случайно позабыл мое имя.

– Ах да, – незамедлительно просиял пожилой актер. – Джозеф Антонелли. Да, да… Чудесно, просто замечательно!

Дважды пожав мою руку, Мэнсфилд потерял ко мне всякий интерес, переключив внимание на жену – обаятельную латиноамериканку примерно одного с ним возраста. На мгновение оторвав взгляд от мужа, она подарила мне очаровательную улыбку.

– А вот две прелестные женщины, – сказал Гриффин, обняв дам за плечи. – Кларисса, моя жена, и Ребекка Уирлинг.

Занятый разговором с Джули, Майкл Уирлинг сидел за столом – единственный из всех, кто не подошел меня поприветствовать. Я не удивился этому обстоятельству, бросив в сторону Уирлинга более внимательный взгляд. Он оказался тем самым человеком, что заглянул к Стэнли Роту, когда я восседал в его кабинете. Как только я занял место, нас представили друг другу через стол. Ответом Майкла Уирлинга был короткий вежливый кивок. Отвернувшись, Уирлинг продолжил беседу с Джули Эванс, которая сидела справа от него.

Гостиная выходила на широкий двор, посреди которого располагался прямоугольный пруд, полный кувшинок. По воде легко скользила пара белых лебедей. Званый ужин обслуживали три молчаливых официанта. Четвертый появлялся словно ниоткуда лишь для того, чтобы наполнить бокалы.

– Итак, мы получили шанс встретиться с Джозефом Антонелли, – начал Гриффин, как только гости принялись за салат. Затем обратился ко мне: – Мистер Антонелли, интересно услышать, что вы скажете об этом деле. Что, по вашему мнению, произойдет дальше, и останется ли Стэнли в тюрьме до начала процесса? – Гриффин замялся. На его губах появилась смущенная улыбка. – Все это немного неловко… Боюсь, случившееся касается нас всех.

Судя по интонации, Гриффин предполагал, будто я расскажу все, что знаю и что думаю о деле. Не успев раскрыть рот и выразить свое замешательство, я услышал знакомый голос, когда-то давно будивший мое воображение.

Роберт Мэнсфилд объявил:

– Знаете, ведь Боги тоже едва не убили… В тот раз, когда он впервые увидел Лорен. Она стала его третьей женой… Или второй? Майо, Майо Мето. Да, так ее звали. Господи… Никогда не понимал, зачем он женился. – Подавшись вперед, Мэнсфилд положил на край стола напряженные руки. Медленно водя глазами по сторонам, он продолжил: – Она не казалась привлекательной. Однажды вечером Боги вернулся домой из какой-то больнички для алкоголиков на бульваре Сансет… Название теперь не помню. Туда обращалось много ребят, решивших на время завязать. Боги вернулся домой, а Майо была дома – и пела… Она пела, только подумайте: «Ты соблазнительный»! Такая вот песня. Конечно, ведь она всегда это пела! Не потому, что нравилось, скорее как предупреждение. Предупреждала, что она сейчас сделает. Ну, что-что, а это она сделала как надо. Пропела «Ты соблазнительный», держа за спиной кухонный нож, а потом кинулась на Боги. Но до цели не достала, то есть с первого раза. Боги увернулся. Хотел сбежать, но Майо его догнала и полоснула по спине. Боги очнулся на полу и увидел врача. Тот сказал, что лезвие вошло неглубоко и рана неопасная. Потом Боги снова потерял сознание. Не слишком похоже на кино, верно? – Мэнсфилд взглянул на меня, и на его лице появилась знаменитая недоуменная улыбка. – Любите ли вы кино? – спросил он, улыбнувшись. Теперь актер казался одиноким и потерянным.

– Да, я люблю кино. Хотя должен признать, что раньше, когда вы еще снимались, я любил кино гораздо больше. Те старые фильмы – самые любимые. С тех пор не видел ничего лучше.

Вдруг что-то вернулось, и на секунду я увидел прежнего Мэнсфилда. Его глаза просияли. Но это была не благодарность, скорее – знак взаимопонимания или признания факта, к которому мы относились одинаково.

Подали главное блюдо. Майкл Уирлинг, еще не сказавший мне ни единого слова, прервал светскую беседу с актрисой Элизабет Хокинг. Неожиданно приятным, хорошо поставленным голосом он произнес:

– Мистер Антонелли… Льюис спрашивал, как вы оцениваете ужасную ситуацию, в которой мы оказались. – Уирлинг сидел, покачивая над столом сложенными вместе ладонями. Сплетя пальцы и сжав губы, он изобразил вежливую улыбку. Казалось, Уирлинг оценивал меня с истинно бухгалтерской точностью. Он бросил взгляд в конец стола, словно подав Гриффину сигнал, что сказанное касается и его, и продолжил: – Если позволите, я проясню кое-что. Когда Мэри Маргарет… – О гибели актрисы Уирлинг сказал дипломатично. – Когда Мэри Маргарет умерла, до завершения съемок ее последнего фильма оставалось всего несколько дней. Студия вложила в картину сто миллионов долларов.

Продолжая смотреть на Уирлинга, я следил боковым зрением за реакцией Джули. Она говорила мне, какое обстоятельство беспокоит студию больше всего. Но лицо Джули оставалось маской равнодушия. Так, словно в подсчете экономического эффекта от чьей-то смерти она не находила ничего необычного, а тем более предосудительного.

– Уверен, вы меня понимаете. Невозможно просто взять и отказаться от съемок. Нам придется их закончить. Было непросто, но Билл уже скомпоновал все в одно целое. – Уирлинг кивнул в сторону Уильяма Помроя. – Написан новый финал, теперь без Мэри Маргарет. До завершения съемок остаются считанные недели. – Уирлинг еще раз позволил себе вскользь улыбнуться. – Предполагается скорейший выход картины на экран.

Кое-что прояснилось. Скрестив руки, я улыбнулся в ответ, рискнув произнести вслух:

– Пока в памяти свежи воспоминания о ней.

– Да, конечно, – ответил Уирлинг, будто обрадовавшись, что я не слишком далек от понимания того, вокруг чего крутится его мир. – Если подобное происходит – например, умирает кто-то из известных людей, – наступает очень короткий период, когда люди хотят говорить только об этом. Так случилось после гибели принцессы Дианы. Год, а иногда несколько месяцев – и никому уже не будет до этого дела. Сознанием аудитории завладеют другие идеи.

Уирлинг замолчал, ожидая нашей реакции. Я ничего не ответил. Словно намекая на некий скрытый в его словах смысл и мою сопричастность, Уирлинг добавил:

– Идею высказал Стэнли. Он на этом настаивал. Нет, не так… Он требовал завершить съемки и выпустить картину в прокат.

– Как дань уважения Мэри Маргарет, – не подумав, вставила слово жена Помроя.

Уирлинг бросил строгий взгляд – казалось, он хотел поправить ее, как ребенка.

– Верно, – сказал он. – Мы все этого хотим. Пусть ее последний и, без сомнения, лучший фильм послужит данью этой памяти. Но теперь, в результате сегодняшнего неудачного шага, возникла проблема.

– Проблема? – спросил я.

– Да. Дело в вашем заявлении, сделанном на пресс-конференции – той самой, что прошла у ворот студии. Вы сказали, что кем бы ни был убийца Мэри Маргарет, они вместе вошли в ее дом.

Мне хотелось, чтобы Уирлинг высказался совершенно открыто. Я положил ногу на ногу и, вытянув их под столом, задумчиво опустил голову.

– Почему это проблема? – спросил я, сощурившись и исподлобья взглянув на Уирлинга.

Он откинул голову, и на мгновение наши взгляды пересеклись.

– Потому что за этим подразумевается нечто недозволенное.

– Господи, Майкл… Ее убили! А тебя беспокоит что-то «недозволенное»! – с сарказмом воскликнула Элизабет Хокинг. Визгливый голос актрисы никак не укладывался в рафинированно-аристократический стиль, отличавший ее киногероинь.

Уирлинг нервно дернулся, однако не стал тратить времени на препирательства.

– Мэри Маргарет Флендерс несла зрителю определенный образ, – продолжал он, обращаясь в основном ко мне. – Образ целенаправленно культивировали, это стоило денег и времени. Никто не преуменьшает значения утраты, но распространять разрушающие этот образ слухи об обстоятельствах смерти Мэри Маргарет означает ухудшить ситуацию. Думаю, Стэнли согласился бы со мной. Уверен, вы способны найти путь для защиты интересов Стэнли помимо инсинуаций насчет его жены, наносящих урон студии, в создании которой он принимал участие и которая стала успешной во многом благодаря Мэри Маргарет.

Чтобы лучше видеть Джули Эванс, я на некоторое время отвел глаза от Уирлинга. Избегая моего взгляда, Джули уткнулась в тарелку.

В первый момент мне хотелось сказать Уирлингу, что он лезет не в свое дело. Потом я решил не обращать на его слова внимания и, отвернувшись, поймал взгляд Уокера Брэдли.

– Вы хорошо знали Мэри Маргарет Флендерс. Как полагаете, кого она могла привести домой поздно ночью, зная, что муж уже спит и ей никто не помешает?

И в жизни, и на киноэкране Брэдли играл только себя. В ожидании, когда я закончу вопрос, он покачал головой – так же как делал в фильмах десятки раз до этого, раскрыв рот и заранее готовый ответить.

– Нет, – решительно сказал Брэдли. – Не знаю никого, с кем она могла бы это проделать. – Держа жену за руку, он привстал и со всей решительностью объявил: – Не верю, что это мог совершить кто-то, кого она знала. Ее все обожали.

– Любил ли ее Стэнли? – громко спросила Элизабет Хокинг. – Я задаю себе вопрос: он действительно любил Мэри Маргарет?

– Что вы имеете в виду? – доверительно произнесла Кларисса Гриффин, и все сидевшие за столом с интересом уставились на Элизабет Хокинг.

В первый момент Элизабет ничего не ответила. На ее губах играла задумчивая улыбка, словно мимолетное отражение воспоминаний или печали, таившейся в глубине сердца и заслоненной заботами нынешнего дня.

– В картине под названием «Джильда» главную роль играла Рита Хэйуорт. Эта роль сделала ее звездой…

– «Джильда»?! – с неожиданной энергией воскликнул Роберт Мэнсфилд. – Ах да… Я помню «Джильду»!

Потухшие глаза заискрились интересом. Мэнсфилду не терпелось попотчевать слушателей смутным эпизодом сильно приукрашенного прошлого. Жена дернула его за рукав. Неожиданно покорившись, Мэнсфилд потер лоб, прокашлялся и замолчал.

– Рите Хэйуорт приписывают одно высказывание, – продолжала Хокинг. – Говорили, ее проблема состояла в том, что мужчины отправлялись в постель с Джильдой, а просыпались с Ритой. Это я имела в виду, говоря, что Стэнли Рот любил Мэри Маргарет, любил искренне. Вот и все.

Я украдкой посмотрел на Роберта Мэнсфилда. Уткнувшись взглядом в стол, он слушал. По все еще красивому лицу артиста блуждала лукавая улыбка. Должно быть, он перебирал в памяти истории, связанные с именем «Джильда», – все то, о чем теперь мог только молчать.

Майкл Уирлинг скорчил раздраженную гримасу. Он снова выставил ладони перед собой, на сей раз барабаня подушечками пальцев друг о друга. Сосредоточившись на этом процессе, Уирлинг видел только свои руки или, скорее, то, что находилось за ними.

– Итак, вы заявляете противоположное сказанному мистером Антонелли, – произнес он, и его взгляд стал еще напряженнее. – Противоположное объявленному всему миру – что она не приводила в дом того, кто ее убил. То есть убийство совершил Стэнли Рот, глава студии?