Текст книги "Сценарий убийства"

Автор книги: Д. Баффа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

12

На нее трудно было не обратить внимания. Секретарь суда, приземистая и чересчур полная, с маленьким, презрительно сжатым ртом и крошечными злыми глазками кипела от негодования – так же, как секретарь любого суда на моей памяти. От нее требовалось множество конкретных функций, и на каждую просьбу секретарь отвечала с подозрительностью, заранее сомневаясь, входит ли это в перечень ее должностных обязанностей.

– Будьте любезны пригласить суд присяжных, – терпеливо улыбаясь, попросил судья Хонигман.

Опустив пухлые ручки на бедра, секретарь задумалась, словно решая, будет она любезной или нет. Затем, что-то невнятно бормоча, пересекла пустое пространство перед адвокатским столом и оказалась у совещательной комнаты присяжных. Возле двери секретарь остановилась. Приняв позу, отдаленно напоминавшую о хорошей осанке, звучно стукнула в дверь костяшками пальцев и громко объявила, что пора начинать.

Возвращаясь назад к своему маленькому столику в нижнем ряду напротив скамьи присяжных, секретарь снова стукнула костяшками пальцев – на сей раз по углу стола, за которым сидели мы со Стэнли Ротом. Преисполненным муки голосом сухо доложила:

– Ваша честь, суд присяжных.

В зал суда не спеша вошли двенадцать присяжных и еще двое запасных – на случай если основных придется по какой-либо причине заменить. Как присяжные ни старались, занимая свои места на тесно поставленных скамьях, они все же толкались и задевали друг друга локтями. Каждый из предназначенных для семи человек рядов был достаточно узким, и вид скамей, поставленных в два ряда, вызывал у зрителя болезненное ощущение. Присяжным явно не хватало места, чтобы расслабиться или хотя бы немного изменить позу. Один из членов суда – высокий человек крепкого телосложения, судя по мускулистой шее и рукам, зарабатывавший на жизнь физическим трудом – был вынужден неестественно выпрямляться всякий раз, когда хотел сменить отсиженную ногу. И каждый раз его движение заставляло вздрагивать пожилую даму, сидевшую впереди и получавшую ощутимый удар по спине.

Скамья присяжных выглядела отдельным местом преступления, но, внимательно рассмотрев зал суда, это рассуждение можно было развить. Помещение с потолком, отделанным звукопоглощающей плиткой и серым линолеумом на полу, не выглядело ни величественным, ни сколько-нибудь вдохновляющим на правосудие. В зале стояли дешевые деревянные столы и дешевые деревянные стулья. Сбоку от стульев без подлокотников, на которые с тоскливым видом сели репортеры, находились выкрашенные зеленой армейской краской корзины для бумаг. Здесь же присутствовала вечно раздраженная секретарь суда. В стороне, водя по залу потухшим взглядом, стояла помощница шерифа – дама с выдающимся носом и большой грудью, особенно заметной из-за туго затянутого поясного ремня. Все напоминало о бюджете и его экономии, наводя на мысль об узколобых политиканах, обещающих снижение налогового бремени, и об общественности, уверенной, что своя рубашка ближе к телу.

Когда присяжные втиснулись на предназначенные им места, судья Хонигман счел, что обязан извиниться за столь стесненные условия:

– Извините за недостаток места. Мы постараемся чаще делать перерывы, чтобы вы могли размять ноги. – Сложив ладони, Хонигман подставил их под щеки и обвел глазами членов суда, скучившихся на тесном пространстве в трех шагах от него. – Вчера суд слушал вступительные речи поверенных: миссис Ван Ротен со стороны обвинения и мистера Антонелли – со стороны защиты. Также напоминаю вам, что данные заявления не являются свидетельствами чего-либо. Уликой или свидетельством, приемлемым в суде, является лишь то, что может доказывать или опровергать существование конкретного факта.

Хонигман подождал, дав членам суда возможность поразмыслить о значении его слов. Возможно, без этой паузы они не задумались бы вовсе. Хонигман был умнее, чем это показалось на первом заседании, и определенно лучше судей, с которыми мне приходилось сталкиваться на прежних процессах. Те, другие, много раз говорившие точно такие же слова, вряд ли спрашивали себя, понимают ли смысл сказанного присяжные. Обыкновенно люди сидели с пустыми глазами и с трудом разбирались в судебной терминологии. Казалось, Хонигман действительно хотел добиться от присяжных понимания того, что они делают.

– Итак, вступительные заявления, – снова повторил Хонигман, – не являются свидетельствами чего-либо.

С этими словами судья повернулся к Анабелле Ван Ротен, пригласив ее вызвать первого свидетеля обвинения.

Им оказался Ричард Крэншо. На вид – около сорока лет, с правильным разрезом глаз и квадратным подбородком. Нос показался мне слишком ровным, словно его подправил нож хирурга, чересчур белые зубы тоже казались вставными. В цвете волос не было ничего особенного, тем более экстраординарного, хотя прическа была уложена с такой тщательностью, что я не рискнул бы ассоциировать облик Крэншо с человеком, живущим на зарплату полицейского детектива. Аккуратно постриженные ногти, отполированные и обработанные по углам. Его одежда – удобные брюки, спортивная куртка, рубашка и галстук – казалась обычной для детектива только на первый взгляд. Сразу понятно, что все сшито на заказ и потому сидит лучше, чем одежда, взятая с полки в полицейском управлении.

Детектив Крэншо занял место с уверенностью бывалого свидетеля, не раз входившего в зал суда. Следуя наводящим вопросам Анабеллы Ван Ротен, Крэншо рассказал, что является детективом отдела убийств и эту должность занимает добрых лет десять. После звонка обезумевшего от горя мажордома в дом жертвы прибыли двое патрульных полицейских, но Крэншо подтвердил, что был первым детективом, оказавшимся на месте преступления, и немедленно приступил к расследованию.

– Оказавшись на месте, что именно вы обнаружили? – спросила Ван Ротен. Она стояла у самого края стола, небрежно подбоченившись и слегка выставив вперед ногу.

– Тело жертвы преступления, Мэри Маргарет Флендерс, плавало в бассейне лицом вниз, – ответил Крэншо. – Около тела вода была окрашена кровью. Вокруг головы было плотное красное облако. Когда мы перевернули жертву, то не сразу рассмотрели лицо.

Ответ казался спонтанным описанием, вряд ли подготовленным заранее. Но в тембре я уловил нечто необычное. Голос детектива был так хорош, словно его кто-то поставил. Звучавший спокойно и уверенно голос определенно вызывал ощущение доверия.

Ван Ротен знала, о чем подумают присяжные.

– Почему патрульные, первыми оказавшиеся на месте убийства, не вытащили тело из бассейна?

Крэншо сидел в уверенной позе, опираясь локтями на подлокотники кресла. Казалось, он внимательно прислушивался к заданному вопросу. Наконец, повернув голову, детектив печально взглянул на присяжных:

– Чтобы сохранить картину преступления. Тело оставалось в бассейне, пока на место не прибыли криминалисты, сделавшие все, что полагается в таких случаях.

Снова повернувшись к Ван Ротен, Крэншо замер в ожидании.

– Вы не могли бы опознать эти фотоснимки? – спросила заместитель прокурора.

Подойдя к детективу, она передала ему большой конверт.

Крэншо просмотрел фотографии, ничуть не изменившись в лице.

– Эти фотографии сделаны на месте преступления.

– Жертва выглядела именно так, когда вы впервые увидели ее, плавающую в бассейне лицом вниз?

– Да, – негромко, но внятно ответил детектив.

– Ваша честь, я прошу разрешения включить данные фотографии в число улик.

Хонигман ждал, пока я просмотрю снимки. Желая прекратить спектакль, я потребовал исключить фотографии из числа улик. Судья не согласился.

– Ваша честь, я настаиваю. – Я возвратил снимки секретарю. – Обвинение желает привлечь внимание к способу, которым была убита жертва, и к положению ее тела. – Тут я покачал головой, демонстрируя отвращение. – Эти фотографии непристойны. Их демонстрация не служит никакой цели помимо возбуждения эмоций присяжных. Ясно, что в контексте нашего обсуждения фотографии не помогут доказательству ни одного факта.

– Мистер Антонелли, возражение уже зафиксировано в протоколе, – сказал Хонигман, делая Ван Ротен знак продолжать.

– Ваша честь, разрешите ознакомить с фотографиями суд присяжных?

Только-только успев сесть, при этих словах я мгновенно вскочил со стула, закипев от возмущения:

– Хотелось бы знать, как именно эти снимки, то есть фотографии обнаженного тела женщины с перерезанным горлом… Я мог бы добавить: очень известной обнаженной женщины… Каким образом эти фотографии помогут суду присяжных взвесить имеющиеся улики беспристрастно?

Хонигман холодно посмотрел на меня.

– Ваш протест занесен в протокол, – постарался напомнить он.

– Вопрос о том, показывать ли эти фотографии по рядам, даже не обсуждался!

Лицо судьи быстро налилось краской. Понимая, что не может скрыть свое состояние, Хонигман краснел все сильнее.

– Прошу разрешения немедленно показать фотографии присяжным, – заявила Ван Ротен. – Ваша честь, в этом случае присяжные будут внимательнее следить за допросом свидетелей.

Глядя на фотографии в первый раз, я изо всех сил старался показать свое отвращение. Говорить об этих снимках следовало совсем плохо – еще хуже, чем они были в действительности. Имелась также и другая причина, но я еще не подготовил почву, чтобы раскрыть это обстоятельство перед Ван Ротен или перед судом. Не раньше, чем они сделают друг другу одолжение, разрешив суду присяжных ознакомиться со снимками.

– Возможно, взамен этих порнографических картин смерти госпожа Ван Ротен предложит суду пронести по рядам извлеченное из могилы тело Мэри Маргарет Флендерс!

– Ваша честь! – выкрикнула Анабелла Ван Ротен и вскочила с места, на мой взгляд, скорее ошарашенная, чем оскорбленная.

Напрасно она так беспокоилась. Судья Хонигман уже навалился на край стола, вперив в меня убийственный взгляд.

– Это оскорбительное высказывание.

Наклонив голову, я с недоумением поднял бровь:

– Ознакомить суд с такими фотографиями – оскорбительное действие.

Наглость, с которой я ответил судье, заставила лицо Хонигмана побагроветь сильнее.

– Мистер Антонелли, – предупредил он, – я не хотел бы обвинить вас в неуважении к суду.

Сделав озадаченное лицо, я развел руками, давая понять, что не предполагал никакого оскорбления.

– Простите меня, ваша честь… Это лишь слова. Слова отчаяния, вызванного моей неспособностью выразиться иным образом. Не могу подобрать слова, чтобы раскрыть более внятно и четко озабоченность тем, что основой решения присяжных должны быть улики, и только улики, как вы сами сказали всего несколько минут назад. Но я зашел слишком далеко и приношу извинения.

Достоинство судьи не пострадало, и настала пора проявить великодушие. Хонигман начал понемногу расслабляться, лицо приобрело нормальный оттенок. Все выглядело так, будто он поставил меня на место. Судья перешел на почти дружеские интонации.

– Каждый способен увлечься, – дипломатично заметил он. – Ваш протест записан в протокол. Фотографии будут введены в состав улик. Попрошу секретаря передать материалы членам суда присяжных.

Молча проклиная свою должность, секретарь сделала несколько шагов и, подойдя к скамье присяжных, водрузила пачку черно-белых фотографий на край стола.

Я наблюдал за тем, как каждый из присяжных по очереди посмотрел снимки. Что происходило в их головах, какие мысли посещали этих людей по мере того, как перед глазами сменялись изображения обнаженной женщины, снятой после смерти? Не просто обнаженной женщины, но женщины, так хорошо всем известной. Чувствовали ли они то же, что чувствовал я, впервые глядя на эти снимки? Возникло ли у них странное ощущение, что тут какая-то ошибка, что эта на вид совершенно обыкновенная женщина, застигнутая фотографом после столь трагичного случая насильственной смерти, возможно, вовсе не та дива, которая всегда представала столь захватывающе прекрасной на киноэкране и выглядела столь восхитительной и прелестной на страницах журналов о кино? Угнетало сознание, что в действительности она почти не отличалась от остальных. Не зная, кто это на самом деле, вы ни за что не испытали бы таких мыслей и ее смерть не потрясла бы так, как потрясла смерть именно Мэри Маргарет Флендерс.

Ван Ротен спросила, небрежно кивнув в сторону ходивших по рукам присяжных фотоснимков:

– Детектив Крэншо, скажите, эти фотографии… Их сделали непосредственно до и сразу после того, как тело Мэри Маргарет Флендерс извлекли из бассейна?

Крэншо дождался, когда на него обратит внимание присяжный, державший фотографии в руках.

– Да.

– И эти снимки точно отражают состояние тела в момент, когда вы его осматривали?

– Да.

– На… По-моему, это на пятой фотографии… Там, где тело жертвы лежит на спине возле бассейна… Вы не могли бы описать след, ясно видимый на шее жертвы?

Крэншо вытянул руку в направлении державшего фотографии присяжного:

– След, о котором вы спрашиваете, это глубокая рана, начинающаяся немного ниже левого уха жертвы и пересекающая горло почти до правого уха.

– Детектив Крэншо, другими словами, у жертвы перерезано горло?

– Совершенно верно, – ответил детектив, обратив внимание на обвинителя.

– Ножом?

– Острым предметом, вероятно, ножом.

– Чуть позже мы заслушаем коронера, который назовет точную причину смерти, – кинув беглый взгляд в сторону присяжных, сказала Ван Ротен. – Скажите, она умерла в результате ножевого ранения?

Следуя за ее взглядом, глаза Крэншо вновь обратились к присяжным, и это движение произвело впечатление поставленного балетного па.

– В этом нет сомнения. Горло перерезано, гортань рассечена. Рана глубокая, возможно, самая глубокая на моей памяти. Чтобы это сделать, нужна физическая сила. И хороший упор.

– Упор? – переспросила Ван Ротен, оборачиваясь к свидетелю, словно его замечание оказалось сюрпризом, неожиданно преподнесенным вместо текста, который они проходили множество раз, добиваясь максимального эффекта.

Теперь Крэншо показал на присяжного из последнего ряда, в чьих руках находились фотографии.

– Видите шелковый чулок, обмотанный вокруг шеи как раз над местом, где ее горло было рассечено? На одном из снимков виден кровоподтек в нижней части спины. По-моему, убийца держал жертву сзади, в его левой руке был чулок, обмотанный вокруг ее шеи, коленом он уперся в поясницу и перерезал горло ножом, который держал в правой руке.

– Правой рукой? Почему вы так уверены? – с горящим взглядом спросила Ван Ротен, поворачиваясь лицом к суду присяжных.

– Потому что об этом говорит угол, под которым нож вошел в тело, и направление деформации гортани.

– Вы показали, в бассейне было много крови. Имелись ли следы крови в других местах?

– Да, на цементном полу около бассейна.

– Эта кровь также принадлежала жертве?

– Да.

– Был ли цементный пол единственным местом, где вы обнаружили следы крови?

– Нет. Мы также обнаружили кровь на одежде.

– На одежде, принадлежавшей жертве, Мэри Маргарет Флендерс?

– Нет, – ответил Крэншо, поворачиваясь к присяжным. – Мы нашли кровь на одежде, принадлежащей обвиняемому, Стэнли Роту.

– Детектив Крэншо, последний вопрос. Вы были знакомы с жертвой, Мэри Маргарет Флендерс?

– Пару лет назад я работал консультантом в картине, в которой она снималась. Я не слишком хорошо ее знал, но… Да, мы были знакомы.

Мельком взглянув на Стэнли Рота, заместитель прокурора снова обратилась к свидетелю:

– И вы также знакомы с обвиняемым, Стэнли Ротом?

– Да. Он снимал тот фильм.

Я поднялся с места в ту самую секунду, когда Анабелла Ван Ротен завершила допрос свидетеля, и мой первый вопрос прозвучал раньше, чем судья Хонигман успел осведомиться, есть ли у защиты вопросы.

– Значит, было именно так? – скептически поинтересовался я. – Несколько кровавых пятен на полу у бассейна и кровь на одежде, по вашим словам, принадлежащей обвиняемому?

Поставив локти на подлокотники, Ричард Крэншо развел руками:

– Как я свидетельствовал, мы обнаружили кровь жертвы на цементном полу рядом с бассейном, и мы нашли кровь жертвы на одежде, принадлежащей обвиняемому.

– Вы уверены? Кровь на полу рядом с бассейном и кровь на одежде, по вашим словам, принадлежащей обвиняемому? В этом состоит ваше свидетельство?

Водрузив ногу на колено, Крэншо двумя руками взялся за лодыжку.

– Да, – осторожно подтвердил он, соображая, не упустил ли чего-либо в вопросе или интонации, с которой я его задал.

– И больше ничего?

– Ничего.

Опустив глаза, я выступил вперед, к краю адвокатского стола. От меня до скамьи присяжных оставался всего один шаг.

– Вы показали, что к моменту вашего первого появления в доме тело жертвы, Мэри Маргарет Флендерс, плавало в бассейне лицом вниз. – Я посмотрел вокруг. – Вы показали – я полагаю, что в точности помню ваши слова, – что вода в бассейне походила на «красное облако». Вы использовали именно эти слова, «красное облако», не так ли?

– Да, по-моему, я так и сказал.

– И насколько я понял, вы имели в виду, что в воде было большое количество крови… Крови, принадлежавшей жертве. Правильно?

Мрачно кивнув, детектив молча ждал очередного вопроса.

– Вы также показали, что горло жертвы было перерезано, причем перерезано с такой силой, что лезвие деформировало гортань. Кажется, вы сказали… Думаю, я смогу процитировать почти дословно: «Чтобы сделать это, нужна физическая сила и хороший упор». Ведь вы так сказали?

Убрав лодыжку с колена, Крэншо поставил обе ноги на пол и слегка подался вперед.

– Да, я так сказал, – согласился детектив.

– Среди упомянутых вами фотографий – тех, что прошли по рядам суда присяжных, – я поморщился, демонстрируя отвращение, – и исчерпывающе представляющих картину преступления, следует, что жертва потеряла много крови.

– Не могу не согласиться с выводом.

– Тем не менее единственными местами, где вы обнаружили кровь – кроме самого бассейна, – оказались цементный пол рядом с бассейном и некая одежда, обнаруженная вами… Где именно вы нашли упомянутую одежду? – спросил я, глядя в упор на Крэншо.

– В корзине для грязного белья, стоявшей в ванной, рядом со спальней хозяев дома.

Глядя в пол, я озадаченно почесал затылок.

– Да… В корзине для грязного белья… В ванной рядом со спальней хозяев…

Когда я снова поднял взгляд на свидетеля, моя рука лежала на перилах, ограждавших скамью присяжных.

– Ладно… Положим, это сочетается с образом обвиняемого. Всем известно о его внимании к вопросам содержания жилища. – Подняв брови, я задумчиво наклонил голову. – Убив жену, а именно перерезав ей горло, он повсюду оставил кровь. В том числе на собственной одежде. От борта бассейна, где он ее убил, пришлось идти через всю площадку до самого крыльца, подняться по ступеням, войти в дом, добраться до спальни, чтобы лишь после этого оказаться около ванной. И все это он проделал весьма осторожно, не уронив ни на пол, ни на ковер и капли со своей пропитанной кровью одежды. Более того, не испачкав кровью ни одной детали с внешней стороны закрытой крышкой корзины, в которой, как вы утверждали, была найдена окровавленная одежда!

– Да, в которой она была найдена! – воскликнула Анабелла Ван Ротен, подскочив на месте. Ее черные глаза пылали от возмущения. Качая головой, заместитель прокурора повернулась к скамье присяжных. – Юридически нет ни малейшего основания для подобных инсинуаций!

Оглядев зал, Хонигман остановил взгляд на мне. Прежде чем он успел сделать замечание, я спросил:

– Детектив Крэншо, кто-нибудь видел, как вы нашли одежду в указанном вами месте?

– Нет. Я обыскивал ванную комнату один. Найдя окровавленную одежду, я сам положил ее в пакет для улик.

– И причина, по которой вы предприняли осмотр, как уже заявлено ранее, состояла в том, что вы оказались на месте преступления первым?

– Да. Я не хотел ждать. Я не знал, кто оставался в доме, и хотел обеспечить сохранность улик.

– И вы отправились в ванную комнату, где, по-вашему, жертва разделась перед тем, как отправиться в бассейн.

– Да, в основном поэтому.

– Будет ли честным признать, что, передвигаясь по дому в поисках того, что могло представлять ценность для расследования, вы находились в состоянии нервного ожидания?

Крэншо следил за мной взглядом.

– Да, честно говоря, именно так, – осторожно признался он.

– Тогда к моменту обнаружения одежды, испачканной кровью жертвы, вы могли оказаться в некоей прострации? Нет?

– В прострации?

– Именно в прострации. Детектив Крэншо, я уже говорил: вся эта кровь, кровь жертвы преступления, испачканная кровью одежда… Несмотря на то что обошли весь дом, вы не обнаружили капель крови нигде, кроме бассейна и стоявшей в ванной корзины. Разве это не озадачило вас, детектив Крэншо? Разве не удивительно: как преступник, заливший свою одежду кровью зарезанной им жертвы, умудрился не оставить следа, когда бежал к дому, поднимался по ступеням и снимал с себя то, что затем, по вашим же словам, бросил в корзину для грязного белья?

Детектив замотал головой, словно желая таким образом избавиться от предположения о необычности ситуации. Я не оставил ему подобного шанса, задав вопрос, заставивший свидетеля замереть.

– В какое точно время эта одежда оказалась в корзине?

Лицо Крэншо помертвело. Он тяжело заерзал на кресле.

Покусывая губы, детектив сделал торопливую, обреченную на неудачу попытку устного счета.

– Когда мы вошли в дом, она была мертва несколько часов, так что…

– Нет, детектив Крэншо, – прервал я. – Меня интересует не время смерти. Я спросил: когда в корзине оказалась одежда, которая, судя по вашим показаниям, была там найдена?

Убедив себя, что я, должно быть, просто запутался, детектив постарался внести ясность.

– Одежду бросили в корзину сразу после убийства, – покровительственно разъяснил Крэншо. – Обвиняемый убил ее, взбежал по ступеням в ванную, снял одежду и смыл с себя следы крови. Вот почему следов крови больше не обнаружено: он прошел непосредственно в ванную и разделся там.

– Детектив Крэншо, вы здесь для того, чтобы свидетельствовать факты, и вовсе не должны сообщать нам свое мнение или рассуждать о возможном вердикте присяжных. А теперь еще раз: что за свидетельство или какие факты вы можете сообщить относительно точного времени, когда найденная вами испачканная одежда была помещена в корзину? Это могло произойти в любое время после убийства, правильно? Одежду могли положить в корзину через несколько часов, не правда ли?

Злой и раздосадованный из-за того, что я выдергиваю события из контекста, Крэншо энергично покрутил головой.

– Нет, ошибаетесь. Мое заключение резонно следует из фактов и обстоятельств дела. Его жену убили. Рот был в доме один, за исключением прислуги. Кровь жертвы обнаружили на найденной в корзине одежде, что я и показал на следствии!

– Ваша честь, требую вмешаться! – Произнеся эти слова, я повернулся, чтобы оказаться лицом к судье. – Свидетель вызван в суд для дачи показаний о том, что он видел, а вовсе не для заключений, которые, по его словам, вытекают из наблюдений.

Хонигман вперил взгляд в Анабеллу Ван Ротен. С уверенной улыбкой она медленно поднялась с места.

– Уверена, свидетель ответит на любой прямо поставленный вопрос. Разумеется, если мистер Антонелли захочет его задать. – Она наклонила голову, изогнув тонкую шею и касаясь пальцами края стола. – Должна отметить: временами мистер Антонелли проявляет больше интереса к собственной риторике, нежели к показаниям свидетеля. – Ее едва уловимая вялая улыбка стала вдруг почти игривой. – У мистера Антонелли действительно приятный голос – один из лучших голосов, что я когда-либо слышала. Вероятно, по этой причине он никогда не устает слушать то, что говорит.

Анабелла Ван Ротен только что послала хороший мяч в незримом состязании за симпатии и уважение со стороны присяжных. Настала моя очередь.

– Вам правда нравится мой голос? – с надеждой спросил я.

Едва заметно покраснев, заместитель прокурора спрятала ожившие глаза, стараясь не придать моему вопросу значения. Я продолжал уверенно смотреть на нее, демонстрируя мальчишеский пыл – будто говоря, что понял скрытый смысл вопроса. Бросив в мою сторону надменный взгляд, Анабелла Ван Ротен повернулась к судье.

Я продолжил:

– И последнее, детектив Крэншо. Вы лично не видели, как обвиняемый прятал одежду в корзину для белья, правильно?

Сжав кулаки, Анабелла Ван Ротен даже топнула ногой:

– Ваша честь!

Хонигман уже перевел взгляд и смотрел на свидетеля.

– Это так? – спросил он через плечо.

– Вы оставили мой протест без внимания, – сказала Ван Ротен.

– Вы не заявляли протеста, – повернувшись к ней, объяснил судья. – Мистер Антонелли потребовал вмешаться. Вы дали ответ на требование защиты. – С формальной улыбкой судья бурчал, словно врач, говоривший пациенту: «Ничего опасного». – Ваш ответ оказался убедительным. Задав следующий вопрос, мистер Антонелли отозвал свое требование «суб силенцио».

Хонигман довольно зарделся. В разгаре нашей пикировки Анабелла Ван Ротен забыла сформулировать протест, а я забыл, что требовал от судьи вмешаться. Тщеславие Хонигмана, сказавшего по-латыни, в некотором роде выручило нас обоих: это звучало более впечатляюще, чем «по умолчанию».

– «Суб силенцио», – с серьезным видом повторил я, словно признательный за то, что меня наконец поняли. – Именно так. А теперь, детектив Крэншо, – сказал я, переключая общее внимание на свидетеля, – ответьте, если вас не затруднит: вы видели, как обвиняемый поместил упомянутую одежду в корзину для грязного белья?

Взгляд Крэншо остался угрюмым, внимательным и сосредоточенным в ожидание вопроса. Он слушал внимательно и явно взвешивал каждое слово, надеясь отыскать в вопросе нечто пригодное для использования в качестве оружия.

– Я видел одежду, я видел кровь на одежде.

Стоя как раз напротив скамьи присяжных, я смотрел на два ряда лиц, казавшихся плотно сотканной лентой. Мысленно я улыбался.

– И тем не менее: вы видели, как обвиняемый положил одежду в корзину? – спокойно спросил я. И услышал ответ:

– Нет.

Глядя на лица присяжных, я спросил:

– Вы обнаружили в корзине окровавленную одежду, принадлежавшую обвиняемому. Где вы нашли нож – оружие, которое убийца использовал, чтобы перерезать горло Мэри Маргарет Флендерс? Орудие преступления также находилось в корзине?

– Нет, его не было в корзине.

Нарочито медленно, как бы не веря услышанному, я заглянул в глаза сначала одному присяжному, потом другому.

– Тогда где вы обнаружили нож?

Крэншо нервно сглотнул, и единственным звуком, нарушившим повисшую тишину, был скрип кожаной обивки свидетельского кресла.

– Орудие убийства не было найдено, – сообщил Крэншо, явно стараясь не придавать этому факту особого значения.

Я не отводил взгляда от суда присяжных, продолжая заглядывать им в глаза, всем своим видом говоря, что не доверяю Крэншо и что он сам знает это. Знает, что провал его попытки отыскать орудие убийства есть факт огромного значения и присяжные ни в коем случае не должны об этом забывать. Положив руку на перила, ограждавшие скамью присяжных, я опустил глаза и улыбнулся, словно вспомнил какую-то одному мне известную шутку.

– Так вы не смогли обнаружить нож? Вы не нашли в корзине орудия убийства? И не нашли его, обыскав дом?

Крэншо невозмутимо ответил:

– Как я сказал, орудие убийства не было найдено.

Нахмурившись, я покачал головой, будто понял, что ситуация, казавшаяся столь простой и понятной, вдруг усложнилась и, более того, стала затруднительной. Продолжая держаться за ограждение, я поднял взгляд на свидетеля.

– Но вы убеждены в такой степени, что страстно доказывали это несколько минут назад, в том, что именно обвиняемый положил окровавленную одежду в корзину? Спрятал одежду туда, где ее нашли после самого поверхностного досмотра?

– Да, убежден, – без колебаний ответил Крэншо.

– Не странно ли это, детектив Крэншо? Если вы правы, то Стэнли Рот, убив жену, бросив окровавленную одежду в первое попавшееся место, где эту одежду обнаружили без труда, проявил вслед за этим величайшую осторожность. Уйдя с места преступления на значительное расстояние, он спрятал орудие убийства так, что все усилия полиции до сих пор не увенчались успехом. Разве вы не находите это по меньшей мере странным, детектив Крэншо? Человек идет на огромный риск, прячет одну улику и почти в то же самое время оставляет другую улику у всех на виду. – Я тут же повторил вопрос, не давая подумать: – Разве это не самое странное и неожиданное поведение преступника, с которым вы сталкивались за годы расследования убийств?

– Ваша честь! – воскликнула с места Анабелла Ван Ротен. – Сколько еще вопросов задаст адвокат, прежде чем свидетелю дадут возможность ответить?

– Прошу прощения, ваша честь, – сказал я, прежде чем судья успел отреагировать. – Я слишком быстро иду вперед. – Повернувшись к свидетелю, я произнес: – Детектив Крэншо, если позволите, еще раз. Как вы объясните подобное несоответствие: что некто смог тщательно спрятать орудие убийства и в то же время оставил на видном месте окровавленную одежду?

Теперь у детектива хватило времени на раздумье. И он полагал, что ответ уже готов. Продолжая смотреть на присяжных, он спокойно и совершенно естественно пожал плечами.

– Убийство не было хорошо спланированным, если его вообще планировали совершить. По какой бы причине ни убили Мэри Маргарет Флендерс, это было сделано в спешке и…

– Ответьте на мой вопрос, детектив Крэншо! Я не спрашивал, как, по-вашему, было совершенно преступление.

Повернув голову, Крэншо посмотрел мне прямо в глаза.

– Вы просили объяснить, каким образом он мог спрятать нож и не скрыть окровавленную одежду. Это могло произойти разными способами. Задумайтесь о том, что проносится в сознании убийцы непосредственно после совершения преступления: страх, эмоции, дикая спешка… Знаю, про такое всегда неприятно думать, но это так. Вы только что совершили убийство, ваше сердце стучит как молот, вы ничего не слышите и ничего не видите. Вы знаете одно: нужно что-то делать. Единственное, о чем вы можете думать, – о действии, которое будет следующим. – Глаза Крэншо были огромными и выразительными. Схватившись за подлокотник, детектив подался вперед. – Он только что ее убил. Он бежит по дому, стремительно поднимается вверх по лестнице и в этот момент понимает, что в руке все еще зажат нож, орудие убийства. Он не знает, что делать, и единственная мысль – как избавиться от ножа, где спрятать, куда бросить, чтобы никто не смог его найти. Он вообще не помнит, как сбросил окровавленную одежду, тем более куда ее положил. Все, о чем он думает, – это убежать, покинуть дом и навсегда избавиться от ножа. Он бросает одежду в корзину для белья – потому что всегда бросал одежду туда, – потом смывает с себя кровь, переодевается и покидает дом. Вот как могло случиться, мистер Антонелли. Он вообще мог думать, что никто не станет рыться в его вещах. Он надеялся, что перепрячет или постирает одежду потом, когда будет достаточно времени. Боюсь, я не вижу никакого несоответствия.