Текст книги "Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908"

Автор книги: Цзюн Чан

Соавторы: Чан Цзюн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

В своем письме великий князь Цюнь сформулировал господствующие настроения среди великих князей, генералов и чиновников. Цыси знала, что ее действия будут пользоваться большой популярностью среди представителей всех слоев населения Китая. Располагая несокрушимой уверенностью и двумя печатями, названными символами монаршей власти, она ощущала, что с ее помощью великий князь Гун исполнит свой долг. Поскольку тот находился в столице, план Цыси заключался в том, чтобы присоединиться к нему раньше регентов, согласовать с ним совместные действия и задержать этих людей, как только они приедут. С этой целью великий князь Цюнь посоветовал регентам согласиться на то, чтобы малолетнего императора кратчайшим путем вернули в Пекин. Тогда ему не придется медленно двигаться с громадным ковчегом усопшего императора, который повезут главной дорогой десятки мужчин в сопровождении всего двора. Все согласились с тем, что ребенка следует освободить от тягот длительного и изматывающего путешествия.

В назначенный астрологами благоприятный день два месяца спустя после смерти императора Сяньфэна от охотничьего домика тронулась грандиозная процессия с его гробом. На пути их движения отремонтировали мосты, сровняли ухабы на дороге, расширили проезжую часть и посыпали ее желтой почвой, как требовалось при подготовке дорог для движения августейших особ. Перед тем как гроб подняли на траурную повозку, юный император встал перед ней на колени, чтобы попрощаться. Тот же самый обряд встречи покойного отца ему предстояло исполнить у ворот Запретного города через 10 дней. Половина регентов сопровождала гроб под присмотром великого князя Цюня. Вторая половина отправилась с малолетним императором, который в строгом соответствии с придворными правилами сидел в одном с императрицей Чжэнь паланкине, по случаю траура занавешенном черными шторами. Цыси находилась в другом задрапированном черным паланкине. Двигаясь на полной скорости, они покрыли расстояние до Пекина за шесть дней, то есть на четыре дня обогнали процессию с гробом императора. Сразу по прибытии в пригороды столицы Цыси попросила позвать великого князя Гуна и вручила ему указ по поводу дворцового переворота, снабженный двумя печатями: одной в начале, а второй в конце текста. Великий князь Гун теперь уже верил сам и мог убедить в этом других, что отстранение от власти регентов проводится по распоряжению нового императора.

Он предложил несколько исправлений к указу о перевороте, попросил убрать из текста его собственное имя, которое упоминалось в контексте фразы с его восхвалением за то, что он принес мир своей империи. Слова «иноземные варвары», которыми обозначались иностранцы, он заменил нейтральным словом «вайго» – «зарубежные государства». Затем великий князь занялся приготовлением предстоящего переворота.

В последний день девятого месяца 1861 года по лунному календарю, пока торжественная процессия с гробом императора Сяньфэна приближалась к столице, Цыси подожгла фитиль подготовленного ею переворота. Она приказала великому князю Гуну привести к ней его соратников и императрицу Чжэнь, а когда они прибыли, объявила им указ о смене государственного руководства. С видом трогательной печали обе вдовствующие императрицы осудили регентов за запугивание их самих и малолетнего императора. Все присутствующие изобразили великое негодование. Они еще не закончили вполне искренне возмущаться, как во дворец ворвались регенты, сопровождавшие Цыси, и закричали из коридора, что августейшие дамы нарушили основополагающее правило, пригласив на женскую половину чиновников-мужчин. Цыси, не скрывая своей крайней ярости, приказала без промедления составить и ввести в действие указ о задержании регентов на том основании, что они попытались мешать организации встречи императора со своими чиновниками. То есть речь шла о тяжком преступлении.

В изначальном виде этим указом всего лишь предусматривалось смещение регентов с их должностей. Теперь великий князь Гун, руководствуясь новым указом, отправился арестовывать неугомонных регентов, продолжавших шумно выражать свое недовольство. Те возмутились: «Писать указы поручено только нам! Ваша писанина ничего не стоит, так как нас не пригласили к ее составлению!» Однако при виде двух печатей смолкли. Вызванные великим князем стражники увели их прочь.

Располагая еще одним заверенным магическими печатями указом, великий князь Цюнь арестовал регентов, сопровождавших гроб с телом императора. Он лично пришел за Сушунем, фактически главным из них. Когда великий князь ворвался в дом, где на ночь остановился Сушунь, он обнаружил дуайена регентов, отличавшегося крупным телосложением, в постели с двумя наложницами. Сушунь взревел, «как леопард», и отказался повиноваться «постановлению об его аресте». Такое проявление открытого неповиновения императорскому указу и тот факт, что он откровенно предавался плотским утехам во время сопровождения гроба мертвого императора, послужило Цыси основанием для предания его казни. Сушуня можно назвать единственным из Совета регентов, кому было что-то известно о высоких умственных способностях Цыси, и он желал ей смерти. Однако в отсутствие каких-либо подозрений по поводу ее устремлений и способностей он поддался уговорам остальных регентов и отказался от своего плана. Когда его волокли на плаху, он рыдал от отчаяния, что не смог по достоинству оценить «эту простую бабу».

Исполнение положенного наказания прошло в установленном законом порядке. Сначала великий князь Гун собрал комитет великих князей и чиновников, чтобы определить конкретное преступление каждого из регентов и предложить достойную кару в соответствии с уложением о наказаниях. Для разжалования регентов требовалось признать их виновными в измене. Только названные их прегрешения никак не подпадали под данную категорию проступка. На пятый день, когда все уже подумывали о перерыве в заседании, вмешались наши дамы с неопровержимыми доказательствами: эти восемь регентов сфабриковали последнюю волю их скончавшегося мужа. Новое обвинение казалось настолько чудовищным (насколько и невероятным), что участники совещания никак не решались сослаться на него. Ведь вполне могло оказаться, что сами они допустят подтасовку. Тогда вдовствующие императрицы всю ответственность взяли на себя, позволив участникам совета объявить, что данная информация поступила именно от них. Таким образом, великому князю Гуну и участникам заседания удалось предъявить восьми регентам обвинение в измене. Троих главных преступников приговорили к смерти через тысячу порезов. Продемонстрировав тщательно рассчитанное великодушие, Цыси в огромной степени облегчила наказание. Причем казнили одного только Сушуня, да и то гораздо менее болезненным способом – просто отрубили голову.

Казнь Сушуня с радостью встретили многие люди, которые его ненавидели. В качестве председателя испытательной комиссии для кандидатов на должности чиновников он крайне придирчиво относился к эрудитам, приезжавшим в столицу из всех уголков империи. Путь этот им давался с большим трудом. Он, заметил его коллега из испытательной комиссии великий наставник Вэн, обращался с ними «как с рабами». Играя роль фанатичного «борца с продажностью чиновников», Сушунь требовал несоразмерные по тяжести наказания за мелкие прегрешения, притом что сам числился самым испорченным в империи взятками человеком. Он обвинил своего подчиненного по имени Жунлу в «растрате казенных средств» и чуть было не подставил его под топор палача. Однако, если послушать самого Жунлу, Сушунь начал преследовать его потому, что тот отказался передать ему свою коллекцию отборных табачных флаконов и первоклассную лошадь. Утром в день казни Сушуня Жунлу поднялся пораньше, чтобы занять место в первом ряду и посмотреть, как покатится по земле голова его врага. После этого он отправился в трактир и там напился. Жунлу всю свою жизнь сохранял преданность Цыси; такая привязанность позже послужила поводом для слухов, будто они состояли в любовной связи.

Еще двум важным фигурам среди регентов – великому князю Чжэну и великому князю Ё – Цыси приказала покончить с собой. Для этого им прислали длинные белые шелковые шарфы, с помощью которых им предлагалось удавиться. Такое достаточно часто поступавшее императорское распоряжение получило романтическое название цыбо – «наградной шелк». Когда речь заходила о смертном приговоре, такой исход считался монаршей милостью: ведь предлагалось покончить с собой без публичной казни, и уход из жизни можно было обставить в частном порядке. Остальных опальных регентов просто отпустили на вольные хлеба (одного из них послали служить на границу). В последовавших вскоре указах говорилось, что никого больше преследованию подвергать не будут, а бумаги, изъятые в доме Сушуня, сразу же сожгли, не удосужившись их прочитать, перед участниками Верховного совета.

Итак, через два месяца после смерти мужа двадцатипятилетняя Цыси завершила дворцовый переворот, стоивший жизни троим мужчинам. Никакого кровопролития и мятежей при этом не случилось. Британский посол в Пекине Фредерик Брюс не скрывал своего восторга: «Мы имеем дело с единственным в своем роде случаем, когда человек, долгое время находившийся во власти, распоряжавшийся государственными средствами и пользовавшийся высоким покровительством, пал без малейшей попытки сопротивления. К тому же никто не решился даже подать голос в его защиту или протянуть руку». По всему этому видно, насколько мощной поддержкой пользовалась Цыси при захвате власти. В Лондон Ф. Брюс написал следующее: «Насколько мне удается выяснить, носители общественного мнения проявляют совершенно очевидное единодушие через осуждение Сушуня с его коллегами регентами, а также через одобрение наказания, назначенного им». Этот переворот не только отвечал чаяниям народа, но и к тому же «совершенно определенно его организовали с большим знанием дела», ведь в результате возникший «конфуз» по масштабу не превысил «смену министра». Все в мире узнали, что Цыси осуществила захват политической власти, и эта женщина заслужила грандиозного уважения. Наместник в Кантоне «с большим воодушевлением» хвалил ее перед британским послом, который передал его слова в Лондон: «Императрица-мать обладает редким умом [sic] и мощной волей», переворот «проведен успешно» и «теперь появляются кое-какие надежды на лучшее». Прославленный военный руководитель и будущий организатор коренных реформ в Китае Цзэн Гофань сразу после того, как узнал от своего приятеля о подробностях переворота, записал в своем дневнике: «Меня поражает ум вдовствующей императрицы, решительность ее действий, на которые даже великие монархи прошлого не смогли осмелиться. Моя душа преисполнена восхищением и трепетом перед нею».

Великий князь Гун находился практически под таким же впечатлением. Представители его лагеря призвали ее, а не их великого князя взять на себя заботу об их стране. Данное предложение, вне всякого сомнения, с самого начала поступило от него самого. Даже притом, что при Цинской династии подобного не происходило, эти сановники заявили, что прецедент можно отыскать во временах других династий, правивших больше 1700 лет назад. Они принесли список вдовствующих императриц, осуществляющих руководство страной от имени своих малолетних сыновей. И только одна женщина в китайской истории по имени У Цзэтянь (624–705) недвусмысленно объявила себя «императором» и полноправно правила страной. За что ее постоянно осуждали. Поддержку Цыси оказывали в силу понимания того, что ее политическая власть носила переходный характер, и заканчивалась ее роль с достижением сыном положенного возраста.

Цыси сначала подумывала о том, чтобы назначить регентом великого князя Гуна, но теперь в ее убеждениях произошел перелом. Она самостоятельно пришла к власти, при этом сам великий князь только лишь выполнял ее распоряжения, поэтому ее уверенность в собственных силах укрепилась неимоверно. В конечном счете она присвоила ему звание великого советника – ичжэнван, и всем стало понятно, кто в стране главный человек. На великого князя Гуна посыпались редкие почести, от которых он пытался отказываться, подчас даже со слезами на глазах. Возможно, он искренне считал, что не заслуживает их. Он готов был и дальше преданно служить Цыси и их общему делу.

На девятый день десятой луны 1861 года, то есть накануне двадцать шестого дня рождения Цыси, от имени императора на всю империю объявили, что «впредь всеми государственными делами будут заниматься две вдовствующие императрицы, которые должны отдавать распоряжения великому советнику, и члены великого совета будут их исполнять. Указы будут по-прежнему издаваться от имени императора». Цыси заняла место истинного правителя Китая. В то же время она считала себя обязанной объявить о том, что править страной ее или императрицу Чжэнь заставляет нужда, а не прихоть. Они всего лишь откликнулись на страстные просьбы великих князей и министров, которые умоляли их в эти сложные времена исполнить свой долг. Она просила подданных правильно понять их дилемму и обещала передать бразды правления юному императору, как только тот созреет для власти.

Накануне дня ее рождения при пасмурной погоде, когда небо затянули тучи, а в воздухе повисла изморось, состоялась коронация ее сына Цзайчуня, которому при вступлении на престол присвоили имя император Тунчжи. Это имя означало девиз его правления: «Порядок и благоденствие», то есть конфуцианский идеал того, что должно принести обществу толковое исполнение власти[14]14
  Существует распространенное предположение о том, что этот девиз означает «совместное правление» двух вдовствующих императриц, так как слово «Тунчжи» в современном китайском языке можно перевести именно так. Но это заблуждение. Их «совместное правление» представляет собой временное соглашение, за которое они должны были просить прощения. Его не могли увековечить через объявление девизом императорского правления. На самом деле девиз правления берет начало в конфуцианском учении: «Существует множество путей достойного правления, и все они сходятся к двум понятиям – порядок и благоденствие; существует множество путей превращения в злого правителя, и все они сводятся к беспорядку и мятежам».


[Закрыть]. В семь часов утра августейшего мальчика привели в самый просторный зал Запретного города под названием павильон Высшей гармонии – Тайхэ. Одетого в желтый парчовый халат, расшитый золотыми драконами, летящими на фоне красочных облаков, мальчика усадили на золотой лакированный трон, украшенный девятью позолоченными драконами. Множество драконов окружало его в виде резьбы на ширме, стоящей сзади, на несущих опорах и на потолке, где, свившиеся вместе в самом центре, они держали в зубах свисавший с потолка огромный серебряный шар. Замысел состоял в том, что этот шар должен упасть на голову того, кто сядет на трон, не имея предписания на место монарха. Все в Китае свято верили в такой исход дела. Даже сама Цыси ни разу не пробовала сесть на этот трон[15]15
  Спустя десятилетия, в 1915 году, когда генерал Юань Шикай провозгласил себя новым императором, он приказал передвинуть трон к стене и в сторону от висящего шара, явно опасаясь падения его на собственную голову.


[Закрыть].

Напротив трона находился прямоугольный стол, украшенный позолотой и застланный отрезами желтой парчи в виде приносящего удачу покрова. Он стоял на желтом ковре. На столе лежал свернутый свиток, на который нанесли текст высочайшего манифеста о назначении нового императора. Желтый свиток с текстом, составленным на китайском и маньчжурском языках, в развернутом виде достигал длины нескольких метров, и на нем стояла большая официальная печать нового императора. Загадочности и торжественности мероприятию придавали четыре бронзовые курильницы на высоких подставках, из которых распространялись облака благовоний. В помещении царил мрак, зато белую мраморную террасу снаружи, величественность трем уровням которой придавали резные балюстрады и крутые лестницы, освещало яркое солнце. Ниже, как раз напротив павильона, находилась мощеная площадка в 30 с лишним квадратных метров, заполненная теперь высшими чиновниками и служащими, собравшимися здесь еще до рассвета и выстроившимися в строгом соответствии с положением в обществе. Под развевающимися разноцветными знаменами и балдахинами, в сопровождении торжественной музыки колоколов и барабанов они периодически становились на колени и простирались ниц перед новым императором.

Как только обряд подошел к концу, этот свиток с эскортом вынесли из Запретного города в ворота Тяньаньмэнь, выходящие на южную сторону. На вершине этих ворот свиток развернули и прочитали вслух собравшимся у подножия внешней стены чиновникам, стоявшим на коленях, сначала по-маньчжурски, а потом по-китайски. Когда чтение текста указа и положенный обряд многократного поклонения до земли завершились, императорский свиток поместили в клюв золотого феникса, медленно спустили на веревке вдоль внешней стены и установили в раку, отправленную в надлежащее место в сопровождении почетного караула. В министерстве ритуалов текст этого манифеста размножили в виде копий на специальной монаршей бумаге и отправили в провинции, где его оглашали перед чиновниками разных уровней вплоть до самых мелких по званию. Уведомления появились на улицах городов, а до жителей деревень дошла молва о новом императоре. Вдоль путей, по которым везли копии манифеста, все чиновники и простые люди простирались ниц.

Цыси на церемонию венчания сына на престол не пошла. Как женщина она не имела права на посещение величественной центральной аллеи Запретного города. Фактически став в данный момент правителем Китая, она все равно не могла войти на его мужскую территорию. Более того, когда ее паланкин проносили вдоль аллеи, ей приходилось задергивать занавески и демонстрировать покорность, отказываясь взглянуть на его красоту. Формально все указы издавались от имени ее сына, так как Цыси не получала полномочий на правление страной. Терпя эту требующую постоянного внимания помеху, она продолжила проведение изменений в жизни Китая.

Часть вторая
Правление страной из-за трона своего сына (1861–1875)

Глава 5
Первый шаг на долгом пути к обновлению (1861–1869)

Признаки наступления новой эпохи все увидели сразу. Великий князь Гун теперь возглавил Верховный совет, а полдюжины новых его членов составили люди, подобно ему грамотные и здравомыслящие. Фредерик Брюс – британский посланник, обосновавшийся в Пекине, увидел в них «государственных деятелей, достаточно понимающих наши характерные особенности и побуждения к действию, чтобы оказывать нам доверие» и тех, кто «удовлетворяется нашей сдержанностью, а также нашей силой». Он считал смену руководства Китая «самой благоприятной случайностью, которая имела место в ходе наших отношений с китайцами».

На самом деле из докладов великого князя Гуна и самого факта того, что англо-французские войска оставили Пекин, Цыси пришла к умозаключению о возможности дружеских отношений с Западом. Более того, она приступила к налаживанию таких отношений. Вдовствующая императрица задалась краеугольными и ясными вопросами: неужели развитие внешней торговли и проведение политики открытых дверей так уж вредны для Китая? Разве не могут они принести выгоду? Разве они не могут послужить разрешению проблем Китая? Эпоху Цыси ознаменовал именно такой новый взгляд на вещи. Она старалась вывести Китай из тупика, в который загнал его император Сяньфэн с его всепоглощающей ненавистью к европейцам и политика закрытых дверей, проводившаяся на протяжении 100 лет. Она внедряла в своей стране новый курс: курс открытости для внешнего мира.

Этот исполинский процесс Цыси вместе с императрицей Чжэнь направляла из стен гарема. Чтобы подготовиться к утренним аудиенциям, они вставали в пять или шесть часов утра, а иногда даже в четыре часа. Такие ранние подъемы с постели давались Цыси с большим трудом. Их одежды всегда отличались пышностью: они носили официальные халаты, расшитые фениксами, украшенную жемчугом обувь, множество украшений с драгоценными камнями, а на голове высокие замысловатые прически. В зале для аудиенций они садились рядом за желтой шелковой ширмой, через которую вели деловые беседы с членами Верховного совета. Членам этого совета приходилось некоторое время ждать приема у императриц в своих откровенно скромных кабинетах за скромными столами, обтянутыми незатейливой тканью. Когда совещания с членами Верховного совета заканчивались, две эти женщины принимали чиновников, прибывавших со всей империи. Малолетний император Тунчжи теперь восседал на небольшом троне перед ширмой лицом к чиновникам, а фигуры императриц за ней едва можно было различить. Для участия в аудиенции чиновникам приходилось вставать с постели сразу после полуночи и добираться до Запретного города на запряженных мулами повозках. В этот час на пустынных улицах Пекина слышался только цокот копыт этих мулов. На всем протяжении аудиенции у императора они лежали, простершись на полу лицом вниз и не поднимая глаз.

Вопросы во время аудиенций обычно задавала Цыси. У нее виртуозно получалось навязывать свою волю другим людям. Многие обратили внимание на то, что во время нахождения на дамской половине дворца она проявляла живость натуры, и постоянно можно было слышать ее смех. Но в момент, когда приходил евнух и, стоя на коленях, докладывал о приготовленном паланкине для доставки ее в зал для приема чиновников, улыбка мгновенно исчезала с ее лица, и оно приобретало властное выражение. Даже через разделявшую их ширму чиновники чувствовали ее властное присутствие, а она умела оценить их личные способности. Многие участники аудиенции рассказывали, что Цыси просто «читала их мысли», и «одного взгляда» ей хватало, чтобы «увидеть характерные особенности каждого человека, появляющегося перед нею». Императрица Чжэнь вела себя спокойно и расслабленно, добровольно соглашаясь на роль второй скрипки в дуэте.

Вернувшись после аудиенции в свои палаты, полновластные женщины вели беседы, переодевшись в неофициальное и более уютное платье, сняв украшения, существенно утяжелявшие их прически. Они брали из желтой шкатулки ежедневные доклады и, быстро освоив придворные традиции, загибали уголок страницы или проводили на нем ногтем бороздку. Это значило: «Доклад зарегистрирован», «Действовать согласно указанию» и т. п. Большая часть рутинной работы посвящалась чисто управленческим вопросам, таким как одобрение назначений чиновников на посты. С подобными делами императрица управлялась самостоятельно, и львиную долю документов такого рода она скрепляла одной только своей печатью. Полностью на откуп Цыси отдавалась сфера политики. На протяжении двух десятков лет до самой кончины императрицы Чжэнь в 1881 году этот женский дуэт работал в полном согласии. Самым выдающимся их подвигом считается то, что на протяжении всей своей жизни эти женщины сохранили дружеские отношения и оставались политическими соратниками. Один американский миссионер оценил этот подвиг как «практически единственный подобный пример в истории человечества».

Получило широкое распространение мнение о том, что все решения за Цыси, называемую «полуграмотной женщиной», располагающей узким кругозором и бедным жизненным опытом, принимал великий князь Гун. Однако на основании многочисленных документов, проходивших между ними, а также между Цыси и чиновниками, складывается прямо противоположная картина: на самом деле великий князь Гун и все остальные вельможи находились в прямом подчинении у Цыси и последнее слово всегда оставалось за ней. Она, разумеется, постоянно интересовалась мнением великого князя Гуна и иногда обсуждала актуальные проблемы с представителями верхнего эшелона власти. Распоряжения она потом отдавала в устной форме представителям Верховного совета, а те или их секретари формулировали в виде указов. После их одобрения она и императрица Чжэнь проставляли на готовых документах свои печати. Следуя цинским правилам, верховным советникам (в том числе великому князю Гуну) запрещалось что-либо дополнять или менять в тексте указа.

В качестве проверяющей политические решения инстанции в династии по традиции сформировалась категория контролеров – цензоров юйши, числившихся официальными «порицателями». Кроме того, Цыси поощряла критические замечания со стороны остальных чиновников. Именно она содействовала привлечению к государственным делам эрудитов, хотя традиционно от участия в политической жизни их всячески ограждали. Эти неформальные «оппоненты» бюрократии превратились во влиятельную силу на местах и приобрели общее название цинлю, или «чистый поток», означавшее то, что они стоят выше корыстных интересов. Не обходили они вниманием и саму Цыси. На протяжении многих лет министры правительства жаловались на то, что такие нападки осложняют их работу, однако Цыси даже не пыталась унять «чистый поток». Подсознательно она должна была знать, что ее правительству необходимо слышать голоса носителей иного мнения. Среди этих носителей альтернативного мнения она выделяла выдающихся деятелей и назначала их на высокие государственные посты. К ним следует причислить Чжана Чжидуна, ставшего одним из самых видных реформаторов Китая. Цыси старалась учитывать мнение большинства, но окончательное решение всегда оставалось за ней.

Управление империей требовало больше ораторских навыков и знаний трудов классиков, чем располагала Цыси. Поэтому она занялась устранением имевшихся у нее пробелов с помощью грамотных евнухов. Занятия с ней проводились в манере чтения перед сном и приходились на время послеобеденного отдыха или на ночь. Обычно она, скрестив ноги, садилась на постель с книгой стихотворений или трудом одного из классиков в руках. Евнухам отводилось место на подушке на полу у низкого столика. Сначала они читали ей тексты, а она читала их вслед за ними. Урок заканчивался, когда Цыси просто засыпала.

При Цыси Китай вступил в период продолжительного мира с Западом.

Представители британского правительства, например, обращали внимание на то, что «китайцы теперь готовы налаживать близкие отношения с иностранцами и совсем… не стремятся ни к какому предотвращению связей с ними». А «поскольку политика китайских властей состоит в поощрении торговли с государствами всего мира, было бы самоубийственным с нашей стороны отказываться от помощи нынешнему просвещенному правительству Китая…». В связи с этим власти Британии и прочих держав приняли на вооружение «политику сотрудничества». «Наш нынешний курс, – завил лорд Пальмерстон, занимавший в то время пост премьер-министра, – состоит в том, чтобы укреплять Китайскую империю, наращивать ее доходы и помочь ее властям в деле строительства современных военно-морских сил и армии».

Великий князь Гун, возглавлявший первое внешнеполитическое ведомство Китая, а также Верховный совет, прекрасно ладил с западными дипломатами. Его считали очаровательным человеком. Дед Митфорда Альгернон Фриман-Митфорд говорил, что тот «расточал шутки и радость», даже притом, что казался человеком «с беспечными манерами»: «Мой монокль служил нашему великому князю настоящей палочкой-выручалочкой. Как только ему катастрофически не хватало аргументов или никак не получалось подобрать достойный ответ, он выдерживал паузу, а потом в восхищении выбрасывал вперед руки и, показывая на меня, кричал: «Монокль! Превосходно!» Таким образом отвлекая внимание на меня, он выигрывал время для обдумывания своего ответа».

Ближайшая выгода для Цыси от таких новых дружеских отношений состояла в том, что представители западных держав помогли ей в разгроме тайпинов. К 1861 году эти мятежные земледельцы уже на протяжении десятилетия вели ожесточенные схватки в центральной части Китая. Они удерживали крупные участки плодороднейших угодий страны в долине реки Янцзы, а также несколько богатейших городов, в том числе Нанкин, провозглашенный столицей тайпинов, от которого было рукой подать до Шанхая. Так как мятежники причисляли себя к христианам, европейцы поначалу испытывали к ним определенное сочувствие. Но такое заблуждение прояснилось, когда все совершенно определенно осознали весьма далекое отношение тайпинов к христианству. Вожак их Хун Сюцюань на длительное время ввел для рядовых своих сторонников полное воздержание от половой жизни и назначил смертную казнь для нарушителей этого своего запрета, даже если речь шла о мужьях и женах. При этом он официально установил право своих ближайших подручных иметь по 11 жен, а для себя подобрал 88 спутниц жизни. Он написал больше 400 «стишат» с описанием того, как его должна обслуживать женщина, то есть служить Солнцу, как он сам себя называл. Но беда заключалась далеко не в этом, а в той жестокости и бессмысленности, с какой орды вооруженных земледельцев истребляли местных жителей, жгли деревни и города после их захвата. Они полностью опустошили территории, сопоставимые с Западной и Центральной Европой, вместе взятыми. Автор статьи в газете «Вестник Северного Китая» (North China Herald), выходящей на английском языке, пришел к заключению, что «вся история тайпинов представляет собой непрерывную череду кровопролитий, грабежей и нарушений установившегося порядка. А [их] продвижение с юга на север, а теперь на восток нашей многострадальной страны постоянно сопровождается опустошением, голодом и эпидемиями». Враждебность мятежники проявляли и по отношению к европейским христианам: они отвергли их просьбу не трогать Шанхай. Напротив, тайпины попытались захватить этот город, чем создали угрозу деловой жизни и спокойствию представителей Запада.

Власти нескольких западных держав предложили помощь в подавлении тайпинов еще при жизни императора Сяньфэна. Но он ненавидел их точно так же, как самих тайпинов. Вскоре после его кончины данный вопрос подняли снова, и Цыси отнеслась к нему с воодушевлением. Тем, кто высказывал опасения в том, что европейцы замышляют недоброе и вполне могут занять территории, отобранные у мятежников, она отвечала так: «С момента подписания известных соглашений англичане и французы держат свое слово и вывели войска. Они заинтересованы в оказании нам помощи». При всем своем энтузиазме Цыси проявила должную осмотрительность и отказалась от использования экспедиционных войск Запада. Здесь она послушала совета руководителя британского посольства Томаса Уэйда, сказавшего, что появление иностранных войск на китайской территории Пекину ни к чему[16]16
  Т. Уэйд считался выдающимся китаеведом, именно ему принадлежит заслуга в создании транслитерации латиницей китайского языка, получившей известность как система Уэйда-Джайлза. На протяжении практически всего ХХ века она служила иностранцам подспорьем для изучения китайского языка. Да и самим китайцам она помогала в изучении собственного языка. Имя автора настоящей книги Цзюн Чан (Jung Chang) написано по системе Уэйда-Джайлза.


[Закрыть]. Цыси исходила из того, что Т. Уэйд давал ей такой совет ради блага самого Китая. Она избрала путь, при котором европейские военные специалисты вооружали, занимались боевой подготовкой местных рекрутов и возглавляли китайские подразделения, оставаясь в общем подчинении у маньчжуров.

С ее одобрения американец Фредерик Таунсенд Уорд сформировал соединение в составе нескольких тысяч китайских солдат, прошедших обучение военному делу по европейской программе под управлением офицеров из Европы. Ф. Уорд был родом из городка Салема (штат Массачусетс), ему к тому моменту исполнилось тридцать лет, он упорно искал приключений на поле боя и отличался редкими организаторскими способностями. Ф. Уорд со своей армией одержал многочисленные победы над мятежниками, о которых Цыси узнала из докладов о блистательных успехах. Она открыто осыпала его высочайшими почестями, а его соединению присвоила титул «Всегда побеждающей армии». И вовсе неслыханным стал императорский указ, где «искренне и однозначно признавались» достижения иностранца, а европейцы увидели в этом «ясное указание на изменении в китайском отношении» к ним.