355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Цзюн Чан » Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908 » Текст книги (страница 3)
Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:29

Текст книги "Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908"


Автор книги: Цзюн Чан


Соавторы: Чан Цзюн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Из-за поражения в Опиумной войне китайцам пришлось согласиться на деятельность западных миссионеров в своей стране. До того момента на протяжении 100 с лишним лет въезд в Поднебесную им запрещался. После этой войны французы, объем торговли которых с Китаем находился на низком уровне и которых интересовало исключительно проповедование там католицизма, воспользовались победой европейского оружия и принялись со всей энергией требовать отмены данного запрета. Император Даогуан попытался противостоять таким требованиям. Но в ту пору, уже совсем сбитый с толку и подверженный колебаниям, он поддался упорным требованиям французов, передаваемым через его уполномоченного по делам европейцев Циина, рекомендовавшего пойти на уступки. Своим историческим указом от 20 февраля 1846 года император отменил запрет на деятельность христианских миссионеров. Его разрешение распространялось на договорные порты; запрет сохранялся в силе на остальной территории Китая.

Однако удержать миссионеров в узде не удалось. Получив в свое распоряжение опорные пункты, они тут же начали проникновение во внутренние районы империи, не признавая известного запрета. В отличие от прежних иезуитов, числившихся частными придворными наемными работниками и никогда не помышлявших о неповиновении императору, нынешние миссионеры были смелы и дерзки, ведь за спиной у них стояли европейские канонерки. С большим усердием ринувшись в глубь этой земли с древнейшей историей, они принялись заниматься распространением западных представлений и привычек, якобы помогая придать жизни в Китае современный вид, умышленно или по недоразумению постоянно призывали к свержению Цинской династии. Даже притом, что последователей они привлекли относительно немного, все равно представляли жизненно важной свою роль в деле изменения облика Поднебесной.

Император мог и не предвидеть грядущих перемен, но совершенно определенно представлял себе то, что самолично дал волю грандиозной и зловещей силе. И это осознание беспокоило и угнетало его. Неудачное общение с британцами вызвало у него непреодолимое разочарование и отчаяние. «Загнанный в угол таким неприкрытым принуждением, внутренне я ощущал бурю яростной озлобленности и ненависти, – написал он в своем дневнике. – Винить остается только лишь меня самого, и ужасный позор жжет мне душу». А также: «Хочется бить и бить себя в грудь крепко сжатыми кулаками». Через несколько месяцев после подписания рокового указа из провинций стали поступать тревожные сообщения о прибытии европейских миссионеров и проблемах, с этим связанных. Страдания императора усиливались, и он написал завещание и назначил преемника. Даогуан видел свой долг в том, чтобы оставить империю на попечение одного из своих сыновей, который мог бы проявить больше решительности в противостоянии с Западом. Он выбрал своего четвертого сына, Сяньфэна, а Цыси служила ему наложницей. Этот сын вырос яростным ненавистником европейцев.

В Цинской династии отсутствовала система безусловной передачи престола по наследству старшему из сыновей, поэтому правящему императору вменялось в обязанность написание завещания с назначением преемника, имя которого до поры не разглашалось. Император Даогуан изложил свою последнюю волю в уединенной и все-таки торжественной обстановке. Он написал его на двух языках: китайском и маньчжурском, как того требовали правила составления документов исключительной государственной важности. Затем он сложил его пополам и вложил между двумя листами императорской желтой бумаги, после чего на конверте поставил свою подпись и дату. Этот конверт он положил внутрь картонной папки с белой подкладкой и желтой крышкой. Эту картонную папку император обернул еще одним листом желтой бумаги, а на ней снова поставил свою роспись и по-маньчжурски написал такие слова: «Десять тысяч лет», то есть обозначил окончательность своего завещания. Затем он положил завещание внутрь ларца, изготовленного из самого драгоценного дерева наньму, обитого изнутри белым щелком и снабженного желтой деревянной крышкой. Этот ларец использовали предыдущие императоры для хранения своей последней воли о передаче власти по наследству. Замок с ключом от этого ларца мастера изготовили в виде затейливых летучих мышей на фоне облаков. (Слово «летучая мышь» по-китайски созвучно слову «удача».) Император Даогуан не стал сразу опечатывать свой ларец: он отложил это дело на день, чтобы еще раз подумать и удостовериться в правильности своего решения. Наконец он опять же собственноручно запер ларец и опечатал его с помощью полосок бумаги, каждую из которых снабдил своей подписью и датой на лицевой стороне. Ларец аккуратно поместили за гигантским декоративным диском, висевшим над входом в главный зал Запретного города. Этот диск украшали четыре громадных иероглифа: чжэн да гуан мин – «неподкупный, благородный, великодушный и мудрый», означавших девиз императора.

У императора Даогуана было девять сыновей от разных наложниц, но только четвертый и шестой из них подходили по возрасту, чтобы считаться достойными потенциальными наследниками[8]8
  Первый, второй и третий сыновья умерли, а седьмой (великий князь Цюнь, женившийся на сестре Цыси), восьмой и девятый великие князья не достигли еще нужного возраста. Пятого великого князя отец назвал приемным сыном от (умершего) брата, поэтому пришлось исключить его из претендентов на наследование престола.


[Закрыть]
. Шестого сына император решительно отверг, хотя ставил его выше остальных великих князей и присвоил ему исключительный титул циньван. Прелестный и пользовавшийся популярностью при дворе, этот шестой сын не обладал животной ненавистью к иностранцам, которой отличался его брат по отцу, назначенный наследником. Их общего отца тревожило то, что его шестой сын проявит уступчивость и в ответ на требования европейцев позволит им открыть ворота в Китай настежь[9]9
  Самым распространенным объяснением выбора своего преемника императором Даогуаном называют то, что в один прекрасный день он обнаружил такой факт: его четвертый сын не мог заставить себя весной причинять вред животным, если это оказывались стельные самки. Такое поведение он считал сентиментальным вздором.


[Закрыть]
. Отец прекрасно знал характеры своих сыновей. В будущем они повели себя именно так, как он и предполагал.

Когда разразилась Опиумная война, будущему императору и мужу Цыси шел девятый год, и в последующие годы он мог наблюдать, как из-за этой войны его отец терял здоровье, как тяжко он мучился. Унаследовав в 1850 году китайский трон, первым делом он составил подробный указ с осуждением императорского наместника Циина, подписавшего Нанкинский договор и убедившего его отца снять запрет на христианские миссии. В этом своем указе император Сяньфэн обвинил Циина в «постоянных уступках иностранцам в ущерб своей стране», «предельной деловой непригодности» и «отсутствии каких-либо проблесков совести». Ци-ина разжаловали и в конечном счете заставили покончить с собой.

Однажды императору сообщили о том, что во время грозы рухнула крыша одной из церквей Шанхая, а крупный деревянный крест с распятием Христа развалился на части. Он увидел во всем этом промысел Небес и написал на докладе следующее: «Я очень напуган и взволнован, но чувство стыда все-таки преобладает». Его отчуждение по отношению к христианству и европейцам еще больше усилилось из-за того, что тайпинские мятежники, расшатывавшие его трон, считались христианами, а их вожак по имени Хун Сю-цюань объявил себя младшим братом Иисуса Христа. Император Сяньфэн собрался со всем ожесточением бороться не на жизнь, а на смерть, только ради того, чтобы отбросить европейцев подальше из Китая.

К тому времени англичане захотели открыть для торговли еще больше китайских портов и потребовали права прислать своих представителей в Пекин. Человек, назначенный императором Сяньфэном вести с ними дела, наместник императора в Кантоне Е Минчэнь полностью разделял взгляды своего владыки и все их запросы пропускал мимо ушей. В конечном счете англичане пришли к выводу, что «без военного флота никак не обойтись». Поводом для развязывания так называемой «второй опиумной войны» в 1856 году (год рождения сына Цыси) послужил инцидент с судном под названием «Стрела» (Arrow). На следующий год в Китай с эскадрой боевых кораблей послали лорда Эльджина (сына седьмого графа, прославившегося мраморами Эльджина). Французы отправились с ним в качестве союзников, рассчитывая добиться беспрепятственного доступа во внутренние районы Китая для своих миссионеров. Союзники овладели Кантоном и отправили наместника Е Минчэня в Калькутту, где тот в скором времени скончался. Европейцы пошли под парусами в северном направлении. В мае 1858 года они захватили форты крепости Дагу, лежащей примерно в 150 километрах к юго-востоку от Пекина, а также вступили в соседний город Тяньцзинь. Император Сяньфэн все еще категорически отказывался принимать требования войск врага, которые уже стояли у порога его дома. В конце концов лорд Эльджин пригрозил походом на Пекин, и Сяньфэну пришлось выслать представителей для переговоров и удовлетворить все требования агрессора: принять послов в Пекине, открыть для торговли новые порты и пустить миссионеров внутрь территории Китая. Император Сяньфэн уступил требованиям в условиях, которые французский посланник барон Грос назвал «с пистолетом у виска», подписав необходимые документы. Союзники добились своего и на канонерках покинули форты Дагу.

Император Сяньфэн ненавидел навязанную ему силой сделку. Ломая голову над поиском выхода из сложившегося положения, он даже предложил освободить английские и французские товары от налогового сбора, если в Лондоне и Париже согласятся на ее отмену. Однако власти обеих стран, с радостью восприняв предложение об отмене таможенного сбора, заявили о решительной приверженности заключенным соглашениям. Император продолжал упрекать своих представителей, занимавшихся переговорами с европейцами в Шанхае, и все без пользы.

Прошел год, и наступила пора ратификации в Пекине достигнутых соглашений. Младший брат лорда Эльджина Фредерик Брюс в июне 1859 года отправился в столицу Поднебесной в сопровождении британских войск и небольшого французского отряда. (Французы в это время были заняты борьбой за колонизацию Индокитая.) Император Сяньфэн творил всевозможные препятствия, стараясь сорвать миссию Брюса и его коллег. Он потребовал, чтобы суда с послами пришвартовали в прибрежном городке, откуда им предписывалось «отправиться в Пекин с сопровождением не больше 10 человек без оружия… не брать с собой каких-либо паланкинов или участников процессии. и покинуть Пекин сразу после завершения процедуры ратификации». Паланкины считались престижными средствами передвижения. На выбор западным посланникам предлагалось воспользоваться одноместными, запряженными мулом колесницами, настолько неудобными на ухабистых сельских дорогах, что поездка на них превращалась в мучение. Брюс отказался угождать императору, более того, наперекор ему предпринял штурм фортов Дагу. К собственному изумлению, штурм китайцы отбили: за год им удалось значительно укрепить эти форты. Вера в свои силы императора укрепилась как никогда, и он незамедлительно распорядился об отмене всех договоров с европейцами.

Однако через год, то есть в 1860 году, европейские союзники вернулись с гораздо более крупной армией, возглавляемой лордом Эльджином, назначенным британским чрезвычайным послом, и французским послом бароном Гросом. Они сначала прибыли в Гонконг, потом в Шанхай, а затем морем пошли на север. С учетом отряда кантонских носильщиков они располагали войском в составе 20 тысяч морских пехотинцев. Армии союзников удалось захватить форты Дагу, причем обе стороны понесли тяжелые потери. Подполковник Г.Д. Вулзли оставил такой отзыв: «Англичане никогда раньше не открывали кампании, располагая такой прекрасно организованной и всесторонне подготовленной военной силой». В отличие от англичан китайские подразделения состояли из «кое-как одетых и плохо вооруженных солдат, на скверных конях; одни вышли на бой с луками и пиками, другие с ржавыми старинными кремневыми ружьями». Европейцы сразу же заметили нежелание китайцев участвовать в войне. «Если бы китайцы располагали планом кампании, подобным тому, в соответствии с которым Веллингтон смог успешно отстоять Португалию в 1809 году или который русские в 1812 году применили при обороне Москвы, мы не дошли бы до Пекина [Бэйдзина] в 1860-м. Они только разоряли свою страну, жгли неубранный урожай, угоняли весь скот и приводили в негодность лодки вдоль берегов реки Байхэ, чтобы полностью сорвать наши планы…» Вулзли к тому же обратил внимание на то, что, когда он высадился на берег, «местные жители проявляли предельную любезность и охотно предоставляли всю информацию, которой обладали». Он отметил, что «китайцы явно ненавидели всех монголо-татарских солдат [обороняющуюся армию составляли монголы], которых они называли представителями ужасного народа, говорящего на незнакомом языке, питающегося в основном непрожаренной бараниной»; и. «смердящих хуже вас (англичан)…» Этот подполковник добавляет: «Весьма утешительное для наших национальных чувств обобщение, особенно притом, что Джон Булл склонен считать себя самым чистоплотным представителем человечества…»

На самом деле совершенно справедливо считать, что эта война была делом престола, а не среднестатистического подданного империи. Императора от простого народа отделяла непреодолимая сословная дистанция. Даже среднего чиновника эта война особенно не волновала. И удивляться не стоит, так как политика режима состояла в том, чтобы отлучить от участия в политике даже просвещенный класс, то есть образованное население. Таким образом, преодолевая все незначительные препятствия, союзники приближались к Пекину. Теперь они не просто настаивали на ратификации соглашений, заключенных два года назад, но и добавили новые требования, в том числе открытие Тяньцзиня в качестве дополнительного торгового порта и уплату военной контрибуции. Император Сяньфэн вне себя от ярости прибегнул к унизительной злой иронии и оскорблениям, когда проводил совещание по приему требований союзников, лишь бы те убирались восвояси. Для того чтобы заставить свою армию воевать, он предложил щедрое вознаграждение: «50 лянов серебром за каждую черноволосую голову варвара», то есть индуса из британского экспедиционного корпуса, и «100 лянов за светловолосую голову варвара…».

Лорд Эльджин стремился к переговорам и отправил вперед в город, расположенный рядом с Пекином, своего представителя Гарри Паркеса. Паркеса с сопровождающими его сотрудниками схватили и поместили в тюрьму китайского министерства наказаний. Император лично распорядился относительно их «безжалостного водворения в тюремную камеру». Пленников связали и заковали самым болезненным образом на манер каоню, из-за которого многие умирали. В войне с участием китайцев грубое обращение с вражескими парламентерами означало только одно: «мы будем сражаться с вами до конца». Однако командир монгольского подразделения, осознававший, что ничего доброго ему такое представление не принесет, пообещал пленникам достойное обращение, а также обеспечение уютного жилья и сытного питания. Он взялся лично написать послание лорду Эльджину, в котором выразил свое стремление к миру и урегулированию разногласий. Разгневанный император Сяньфэн объявил ему строгий выговор. Представители ближайшего круга императора, состоявшего из группы великих князей и высокопоставленных чиновников, призывали его не идти на уступки и компромиссы. Один из вельмож по имени Цзяо сказал, что «Паркеса следует предать смерти самым крайним методом», имея в виду казнь от тысячи порезов. Императору Сяньфэну такое предложение пришлось по душе. Он написал в своем дневнике: «Вы совершенно правы. Только нам следует выждать несколько дней».

Веру в успех императору внушили чиновники его ближайшего круга, которых он назначил «заняться варварами». Они сообщили ему: «Варвар Паркес представляется человеком, умело владеющим искусством военного маневра, и все остальные варвары подчиняются его распоряжениям. Теперь, когда он находится у нас в плену, солдаты варваров должны совсем утратить боевой дух, а если нам удастся с толком использовать благоприятную возможность, чтобы провести операцию по их истреблению, то победа будет за нами». Через три дня после этого совещания, отмеченного причудливым самообманом, 21 сентября 1860 года в предместьях Пекина китайская армия была полностью разгромлена. Император Сяньфэн получил известие об этом в Старом летнем дворце, ему оставалось разве что спасаться бегством. Той ночью придворные в панике собирали вещи. На следующее утро, когда чиновники прибыли к нему на аудиенцию, они обнаружили, что император исчез. Подавляющей части придворных пришлось покидать Пекин немного позже, самостоятельно, так как дороги заполонили толпы жителей столицы, прослышавших о бегстве императора.

Солдаты французских подразделений ворвались в Старый летний дворец 6 октября. 8-го числа состоялось освобождение Паркеса и некоторых из оставшихся в живых пленников. В следующие дни удалось вернуть еще нескольких – в основном мертвыми. Из 39 человек, попавших в плен, 23 страдальца погибли оттого, что их связали по-китайски, о чем распорядился сам император. Товарищи видели, как их истязатели «как можно легче [плотнее] связали им ноги и руки вместе за спиной, после этого полили веревки водой, чтобы усилить их натяжение. В таком ужасном состоянии пленных держали до тех пор, пока кисти и запястья не принимали вид, слишком ужасный даже для того, чтобы просто пытаться их описать». Смерть для них наступала после нескольких дней нечеловеческих мучений. Паркес и кое-кто еще из пленников выжили исключительно заботами здравомыслящих сотрудников министерства наказаний, сохранивших им жизнь.

Лорда Эльджина крайне задело все то, что он увидел сам и услышал от других свидетелей событий. Своей жене он написал следующее: «Моя дражайшая, нам поступили ужасные известия относительно судьбы кое-кого из попавших в плен товарищей. Мы имеем дело с жестоким зверским преступлением: совсем не ради мести, а во имя будущего спокойствия к нему следует отнестись со всей серьезностью». Европейцы как раз начали прибывать в Китай. Чтобы с ними не обращались так же, как с его плененными парламентерами, он решился на назидательный, по-настоящему болезненный для китайского императора поступок и приказал сровнять с землей Старый летний дворец. В своем донесении генерал Грант писал, что без такого карательного мероприятия «китайские власти могли бы посчитать, что наших соотечественников можно безнаказанно брать в плен и убивать. По этому поводу необходимо решительно открыть им глаза на истину». Лорд Эльджин взвесил и другие варианты, но отверг их: «Мне бы остановиться на разгроме китайской армии, все еще находящейся по соседству. Но так как нам предстоит заняться делом, мы могли преследовать китайцев за стенами Пекина [Бэйдзина] до самого Судного дня, однако так и не догнать их». Он собирался поскорее закончить дело и покинуть Китай, чтобы не рисковать надолго завязнуть в этой стране, тем более погода менялась к холодам, да к тому же существовала угроза подхода китайских войск. Проще всего было ограничиться устройством простого пожара.

Старый летний дворец на самом деле представлял собой целый дворцовый комплекс, возведение которого стартовало в начале XVIII века, а совершенствование продолжалось на протяжении последующих 100 с лишним лет. На территории 350 гектаров разместились величественные строения в европейском стиле, спроектированные иезуитами Джузеппе Кастильоне и Мишелем Бенуа, которых нанял на службу Цяньлун Прекрасный. Там же возвели сотни зданий в китайском, тибетском и монгольском архитектурном стилях. Разнообразие природы империи нашло отражение в ландшафтных садах. Среди них следует особо отметить болота долины Янцзы, прославленные персиковым цветением и бамбуковыми рощами с извилистыми ручейками. Мастера воспроизвели сцены из величайших поэм. По мотивам произведения поэта VIII века Ли Бая они создали водопад, низвергающийся в пруд с камнями, падение на которые с разной силой водных потоков производило музыку. При расположении солнца в определенном месте небосклона над этим водопадом появлялась радуга, совпадающая по кривизне с крутой аркой моста, спускавшегося с вершины водопада в пруд. Любимым занятием придворных в свободное от службы время считалось наслаждение видом этой радуги, звуками музыки водных струй из изящной беседки, сооруженной на мосту. В этом дворце удовольствия забывалось о роскоши и все внимание сосредоточивалось на прекрасном. За 100 с лишним лет здесь накопились бесценные произведения искусства и сокровища.

Перед тем как лорд Эльджин распорядился сжечь эту потрясающую сокровищницу, дворец подвергся варварскому разграблению со стороны французов, которые вошли на его территорию первыми. Их командующий генерал Монтобан так описал свои впечатления от посещения Летнего дворца: «У нас в Европе не найти даже намека на такую роскошь, и мне не дано в нескольких строках передать его великолепие, ведь меня просто потряс вид такого рукотворного чуда». Его солдаты набросились на свою добычу без особых угрызений совести. Свидетелем всего этого безобразия выступил подполковник Вулзли: «Тут же началось беспорядочное разграбление и варварское разрушение всех предметов, казавшихся слишком тяжелыми, чтобы унести с собой… Офицерами и солдатами как будто овладело временное умопомешательство; телом и душой они были поглощены одним общим желанием: грабежом, и только грабежом». Штатный переводчик генерала Гранта по имени Роберт Свайно записал в дневнике, что британские солдаты, прибывшие позже, сразу же присоединились к французам, так как «их генерал не высказал возражений по поводу разграбления» китайского чуда. «Сама по себе возникла ужасающая картина разрушения!» Грант по этому поводу писал: «Нетронутой во дворце оставалась всего лишь одна комната. Генерал Монтобан сообщил мне, что он сохранил все ценности, которые могли в ней находиться, для честного дележа между англичанами и французами. Стены комнаты покрывали пластины нефрита. Этот французский генерал рассказал мне о том, что он обнаружил два. канцелярских набора из золота и зеленого нефрита. Один из которых он собирается передать мне в качестве подарка королеве Виктории, а второй предназначается императору Наполеону».

Среди подарков, полученных королевой Викторией, стоит упомянуть собачонку. Некая престарелая наложница императора, не успевшая отправиться в бега вместе с остальным двором, умерла от страха, когда в столицу прибыли европейские союзники. Пять ее собачек породы пекинес привезли в Британию, и они положили начало породе пекинесов за пределами Китая. Одного песика привез капитан Харт Данн из Уитширского полка, прозвавший своего питомца Лути (от английского глагола to loot – грабить) и подаривший его королеве Виктории. В записке с представлением этой собаки капитан отметил: «Перед вами самое преданное и умное маленькое создание природы, привезенное мною из Китая, – его с самого начала приучили к тому обращению, которое полагается домашним питомцам, и делалось это в надежде на то, что за ним будут ухаживать сама ее величество, а также члены августейшей семьи». В Виндзоре эта собачонка вызвала некоторое содрогание. Экономка королевы госпожа Хендерсон писала в своей докладной начальству: «Это животное отличается большой разборчивостью в еде и, как правило, отказывается от хлеба с молоком, однако с удовольствием питается вареным рисом с курятиной, а также мясной подливкой. Можно сказать, что это блюдо подходит ему больше всего». Ее начальник проявил явную озабоченность и написал на оборотной стороне второго подобного письма: «Китайский пес, настаивающий на курятине для своего питания!» Госпожа Хендерсон получила такое вот указание: «…после непродолжительного лечебного голодания и увещеваний он [притом, что Лути был сучкой] должен полюбить корм, полезный для него…» В Виндзоре королева Виктория заказала нарисовать Лути немецкому художнику Фридриху Кейлю и через своего секретаря госпожу Скеттет особо отметила, чтобы «когда господин Кейль изобразит эту собаку, ему следует поместить рядом с ней некий предмет, чтобы было видно [Вот как!], какая она на самом деле необыкновенно маленькая…», Лути прожила на псарне Виндзора в общей сложности десять лет.

Когда лорд Эльджин принял решение спалить Старый летний дворец, французы отказались принять в этом деле участие, назвав его актом вандализма против беззащитных. Тем не менее сожжение было методично осуществлено. Генерал Грант описал картину такого преступления в своем письме военному министру в Лондоне: «Солдаты дивизии сэра Джона Мишеля 18 октября с большей частью кавалерийской бригады строем вошли на территорию дворца и подожгли там все имевшиеся строения. Зрелище предстало по-настоящему величественное. Мне оставалось разве что горевать по поводу уничтожения такого древнего великолепия, и я понимал, что так могли поступить только отпетые дикари; однако приходилось признавать необходимость такой меры в назидание китайцам, чтобы они больше не решились на убийство европейских посланников, а также на нарушение положений международного права».

Пожар, охвативший больше 200 пышных и изысканных дворцов, беседок, храмов, пагод и ландшафтных садов, продолжался несколько дней. Вся западная часть Пекина окуталась черным дымом и пеплом. Вулзли написал в своем дневнике: «Когда мы впервые вошли в сады, они напомнили нам одно из чудесных мест, описанных в сказках; мы покинули их 19 октября, оставив там полную разруху, не похожую ни на что».

Своей цели лорд Эльджин в некоторой степени достиг. Представители новой китайской власти будут обращаться с европейцами с особой осторожностью, не то что со своим собственным народом. Однако любое соображение по поводу удобства европейцев на территории Китая всегда омрачалось потенциальными ростками ненависти, поднимавшимися на прахе Старого летнего дворца. Чарльз Гордон, позже заслуживший прозвище Китайский Гордон, в то время служил капитаном карательной экспедиции и принимал деятельное участие в разрушении пекинского шедевра зодчества. В своей весточке домой он писал: «Народ здесь воспитанный, но мне кажется, что вельможи должны ненавидеть нас после того, что мы сотворили с Летним дворцом. Вряд ли вам удастся представить всю красоту и роскошь дворцов, которые мы так безжалостно спалили. Те, кто жег их, не могли не испытывать боли в сердце…» Год спустя Виктор Гюго написал так: «Это чудо света исчезло. Мы, европейцы, считаем себя цивилизованным народом, а китайцы представляются нам варварами. Так вот что наша цивилизация делает с варваром».

Когда Цыси с мужем и сыном в сентябре 1860 года покидала Старый летний дворец, тот находился в зените славы. Осень в Пекине считается самым благоприятным временем года, когда солнце уже не печет, лютые морозы еще не наступили, а песчаные бури из северо-восточной пустыни не обрушиваются на город, как это бывает весной. За считаные дни до высадки европейских союзников на китайское побережье ее муж отпраздновал свой тридцатый день рождения[10]10
  По традиции возраст в Китае исчислялся с момента, когда новорожденному исполнялся год.


[Закрыть]
, и по традиции горячо любящему оперу монарху, пусть даже переживающему многочисленные беды, позволялось потешить свою страсть на протяжении четырех дней. Огромная сцена, сооруженная в три яруса, стояла на открытом воздухе около просторного озера, а Цыси наблюдала представление вместе с ним из беседки во внутреннем дворе. В финале толпы актеров – мужчины тогда играли роли и мужчин и женщин, а также богов – пели и танцевали на всех трех уровнях, поздравляя императора в день его рождения. Под ясным осенним небом ветер разносил музыку во все решетчатые окна пропитанной ароматами дворцовой территории. Великолепие Старого летнего дворца запало в сознание Цыси, и теперь оно будет часто преследовать ее. Восстановление его станет для нее одержимостью.

Преодолев 200 километров в северо-восточном направлении, императорский двор вышел за Великую Китайскую стену и прибыл в императорский охотничий домик, находившийся на краю монгольских степей, в холмистой области Чэндэ. Этот «домик» на самом деле даже превосходил размерами Старый летний дворец, хотя по убранству значительно уступал ему. Он считался основным лагерем для охотничьих забав предыдущих императоров. Император Кан-си, построивший данный домик в 1703 году, числился мастером охоты и однажды за одну только неделю убил восемь тигров. Вечерами императоры со своими сопровождающими зажигали костры, чтобы зажарить свою добычу; в свете пламени костров они пили вино, пели песни и плясали в чисто мужской компании. На берегу протяженного коварного озера они устраивали состязания борцов и соревнования в гребле. Одно из зданий представляло собой копию дворца Потала в Лхасе, и в воинственно выглядевшей монгольской юрте лорд Макартни в 1793 году получил у императора Цяньлуна бесполезную аудиенцию. Цыси никогда не бывала здесь раньше. Ее мужу на протяжении всего своего правления приходилось справляться с нарастающими беспорядками, так что сюда они попали только лишь в качестве беглецов.

На протяжении невиданного нынешнего династического надлома Цыси еще не играла никакой политической роли. Она оставалась запертой в гареме, где ей было опасно даже намекать на свои воззрения. Ее роль состояла в том, чтобы приглядывать за сыном, которому в то время шел пятый год от роду. Полвека спустя, в 1910 году, после ее кончины англичанин сэр Эдмунд Бекхаус издал популярную биографию Цыси, озаглавленную «Китай при вдовствующей императрице» (China under the Empress Dowager), в которой он сфабриковал дневник. К тому же он представил Цыси в образе весьма воинственной личности, призывавшей своего мужа отказаться от денег и мира с иностранцами, а также убить парламентеров. И это считается досужим вымыслом автора[11]11
  С тех пор Бекхауса разоблачили как литературного мошенника. В данном случае он явно выдумал пять предложений, касающихся Цыси, и вставил их в известный опубликованный дневник пекинского вельможи по имени У Кэду. Так как Бекхаус с самого начала издал свою биографию на английском языке, эти пять подделанных предложений он вставил в английский перевод приведенной из этого дневника выдержки. Когда его книгу позже перевели на китайский язык, выдуманные фразы, таким вот образом внедренные в дневник, стали считаться истиной. Такая подделка озадачила историков, так как в существующих в Китае изданиях дневника подобных ссылок на Цыси найти не удается. Судя по взятым с потолка фразам, жители Пекина якобы прислушивались к каждому слову Цыси, произнесенному по поводу судьбы их империи. Такое можно счесть возможным на десяток лет позже, когда Бекхаус находился в Китае, но не в 1860 году, когда она, как императорская наложница, выступать публичным деятелем никак не могла.


[Закрыть]
. Как покажут события, Цыси на самом деле выступала против внешней политики своего мужа и его ближайшего окружения, но совсем по другим причинам. Молча взирая с близкого расстояния, она на самом деле считала их упорное сопротивление политике открытых дверей поведением глупым и ошибочным. Их злобные попытки отгородиться от Запада, на ее взгляд, вместо сохранения государства произвели обратный эффект – подвели империю к катастрофе, а не только спровоцировали разрушение ее любимого Старого летнего дворца. Сама она собиралась следовать новым путем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю