Текст книги "Слишком много колдунов(СИ)"
Автор книги: Цокто Жигмытов
Соавторы: Ч. Цыбиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
– Ну что ж, мадемуазель Прелати, – сказал Аслан, выбираясь из кабины вслед за остальными. – А теперь расскажите нам, что же, собственно, здесь происходит.
Бабушка не успела даже осознать, что сказал эвакуатор, как заговорил и Питер.
– Прежде чем отвечать, подумайте хорошенько. Мы видимся в третий раз, и два раза из трёх рядом с вами были чудовища, от которых вы благополучно спаслись. Во всём Альянде не найдёшь таких везунчиков.
– Почему вы остались в квартире, когда Нони похитили? – спросил Жак. – Кого вы ждали одетая и собранная?
– Почему окно было выбито изнутри наружу? – спросил и Аслан. – Чудовище вошло через дверь?
Мадемуазель Прелати смотрела на троих друзей безо всякого выражения.
– Я не понимаю, о чём вы, месье, – сказала она с большим достоинством. – Я бедная старая женщина, которую обвиняют в ведьмовстве. Я оделась потому, что полиция, скорее всего, решила бы, что я причастна к похищению, и посадила бы меня в тюрьму, а Майю отдали бы в приют Мадлен, а то и куда похуже. Я знаю нашу страну и наши порядки, и не питаю никаких иллюзий. Как попало чудовище в спальню, я не знаю.
Питер поглядел на Аслана, Аслан поглядел на Жака, а Жак в свою очередь поглядел на Питера, и тот еле заметно двинул плечами. Жак стал разглядывать облака, а Питер заговорил:
– Старая бедная женщина, которая говорит как дама из общества. Дама из общества, служащая простой горничной. Простая горничная, бегущая по стране неизвестно от чего и зачем. Мы могли бы обыскать и вас, и Майю, посмотреть, что у вас в сундучке. Допросить вас по отдельности – ну, вы же знаете нашу страну и наши порядки. В конце концов, дождаться, когда легионеры с вами закончат и поглядеть, придут ли те, кого вы ждали.
– Но мы вас просто спасли, – сказал Жак зло. – И просто хотим знать, что происходит. А вы…
– И мы прощаем вас за это, мадемуазель Прелати, – перебил его Питер, глядя куда-то в сторону рощи и ввысь. – Хоть это и не принято в нашей стране и не отвечает нашим порядкам, мы просто отпустим вас у ближайшего города, где вы сможете продолжить свой путь, куда бы он ни вёл, а мы отправимся за Нони вслепую, не держа на вас зла. Идите в «Фуксию», мадемуазель, и ты, Майя, тоже иди, мы торопимся.
После этих слов Питер направился к саням, Аслан кивнул и полез в кабину, а Жак оглядел старуху с ног до головы и сделал вежливый жест, пропуская её с девочкой вперёд. Прелати холодно посмотрела на него и пошла к саням, невозмутимая. Через два шага она поняла, что что-то не так: в левой руке её не было привычного ощущения ладошки Майи. Женщина обернулась. Девочка стояла, спрятав руки за спину, и глядела ей прямо в глаза, насупившись.
– Майя, – строго сказала Прелати. – Пойдём.
– Бабушка, расскажи им, – сердито сказала Майя. – Они хорошие.
Аслан застрял в дверце, Питер остановился на полушаге, а лицо Жака оживилось, он поднял брови и начал оглядывать всех по очереди.
– Майя, – Прелати повысила голос. В ушах почему-то зашумело.
– Расскажи им! – крикнула девочка. – А то убегу.
– Беги! Беги и сдохни! – заорала Прелати. – Я тебя вырастила, а ты!
– Расскажи им, – голос Майи стал тише, но приобрёл явственный отзвук металла.
Пять долгих-предолгих секунд две женщины, старая и юная, смотрели неотрывно друг на друга, затем мадемуазель Прелати длинно вздохнула и как-то сразу вся уменьшилась. Она отвернулась от строптивой внучки, которая не была ей внучкой, залезла в «Фуксию», села на сиденье у выхода. Аслан осторожно, словно боясь спугнуть, выбрался из кабины и застыл рядом с Питером и Жаком.
– На острове Британия, на берегу моря, – начала мадемуазель Прелати, – есть замок. Там живут мой брат Франциск и его жена. Её зовут Клотильда Меффрэ.
5
Нони попыталась сфокусировать свой взгляд. Сознание человека не слишком приспособлено для прямого управления органами, это достигается путем долгих и весьма специальных тренировок. Нони об этом не знала и скоро её стошнило.
Через пять минут она догадалась закрыть один глаз рукой и попробовать оглядеться. Рука слушалась совсем неохотно, и Нони несколько раз промахнулась – въехала рукой сначала мимо, по подушке, потом по уху, а затем и по лицу. Мутные плывущие очертания некоего ложа с высокими бортиками. Вроде высокий потолок. Что-то наподобие вешалок там и сям. Яркий солнечный свет за окном, похоже, уже давно полдень. Запах её рвоты и сильный запах больницы вообще.
Почувствовав, что желудок снова подкатывает к горлу, она закрыла глаза. Легче не стало. Под веками плавали шершавые блямбы красного, фиолетового и зеленого света. Внезапно она поняла – это не вешалки, это капельницы. Хотелось умереть.
Откуда я знаю, что такое «капельницы»?
Неприятный голос произнёс:
– Для слабых людей смерть интересна не столько избавлением от мук, сколько переходом в иное состояние.
Блямбы под веками отозвались жёлто-сиреневыми сполохами.
Нони не стала открывать глаза.
К черту. Пошла к чёрту.
Её всегда удивляло, почему незваные проповедники появляются именно тогда, когда всё уже кончилось и ничего нельзя изменить. Почему бы ей не остановить её заранее, или по крайней мере спрятать получше эти таблетки… Где она была раньше?
Стоп. Какие таблетки? Какое раньше? Кто? Кто я?
Ощущение было так себе: примерно как гулять по цветочному лугу и оказаться на краю черной пропасти, отчаянно балансируя руками, чтоб не полететь вниз. Я живу в Северном Голливуде, нет, я живу в Париже. Играю в театре на Буальдьё, но умираю в Нью-Йорке на экране. Я ложусь в белую теплую ванну под аплодисменты лучших врачей мира, чтобы уснуть на много лет, и вижу длинную серебристую иглу, которую целит мне в шею железное чудовище, торчащее в моей спальне. Я флиртую с Джонни, с умным, тонким, нервным, талантливым Джонни, и не люблю Жака – просто потому, что...
Нони летела в черную пропасть. Последний звук, который её мозг успел воспринять – мертвый, однотонный тревожный писк неживого механизма.
А по комнате суматошно бегала толстая женщина в жёлтом платье и наспех накинутом белом халате. Она подкатила несколько капельниц к недвижному телу, ввела длинную и тонкую иглу и почти сразу же вытащила. После этого начала нажимать кнопки и клавиши, расположенные на панно в изножье; раздался легкий свист и тело Нони начало окутываться белым паром, шедшим прямо из-под неё.
– Ах чёрт, да что же я делаю, – досадливо пробормотала толстуха. Пар исчез, писк прекратился. Удивительно красивая Нони лежала недвижно, дышала ровно, глаза её были закрыты. Толстуха некоторое время смотрела на неё.
– Хоть бы получилось, – сказала она себе негромко. – Господи, помоги мне.
Госпожа Клотильда Лоис София Меффрэ была женщиной решительной и целеустремлённой – из тех людей, что полагают мир исключительно декорацией для блистательного воплощения своих принципов. Давным-давно, когда она была некрасивой девочкой из хорошей семьи, попала ей в руки странная книга без обложки, в которой рассказывалось о приключениях двух героев с дурацкими именами – один из них бродил по лесу, а другой внутри и около какого-то здания, причем понять, что и почему там происходит, было трудновато. Клотильда нетерпеливо пролистывала непонятное – и вдруг наткнулась на описание колонии. В колонии жили одни только женщины, были они могущественны, неуязвимы и плодовиты, причем рожали опять же женщин, а мужчины занимали подобающее место: служили новым хозяйкам мира.
Это было прекрасно: могучие полуобнаженные богини небрежно повелевали живым и неживым, вели душевные беседы низкими красивыми голосами, а хилые, униженные мужчины шныряли где-то фоном, стараясь не попадаться на глаза. Потрясенная Клотильда промечтала всю ночь, а наутро решила твердо, что посвятит этому свою жизнь.
Нони, которая сейчас была вне опасности, была ключевой деталью её плана. Спасти женщин, стать одной из матерей новой, лучшей расы – вот какой была её миссия. Сама судьба привела её сюда, временно, правда, поморочив перед встречей – госпожа Меффрэ, а точнее её строптивая и неумелая помощница, сестра её непутёвого мужа, опоздала к тому месту, где эвакуаторы нашли Нони, буквально на неделю. Но всё устроилось как нельзя лучше, Прелати исправила свою ошибку – и сейчас будущая мать нового человечества, получив тонизирующего раствора, лежала тихо и покойно. С беспокойством и нежностью госпожа Меффрэ смотрела на актрису, проспавшую почти три сотни лет; так смотрят мамы на своих детей.
Она ещё не знала, какая пакостная новость ждёт её в соседней лаборатории, где её муж Франциск обрабатывал результаты первых анализов.
Нони вздохнула чуть поглубже, снова открыла глаза. Ей стало лучше, комната не двоилась, а запахи не тревожили совсем.
– Какая нежная, – проскрипел уже знакомый голос. – Всего-то четверть дозы, а как подействовало.
– Кто вы? – спросила актриса, медленно поводя глазами.
– Я Клотильда Меффрэ, – произнёс голос. – Но ты, девочка, будешь звать меня госпожа Меффрэ, потому что я старше, умнее и сильнее.
С этими словами Клотильда Меффрэ подошла и наклонилась над ней.
Зрелище было не для слабых духом.
– Где я? – спросила актриса.
– Ты в безопасности, – ответила толстуха.
– Что вы от меня хотите?
– О-о, – протянула страшная женщина. – Какой точный и своевременный вопрос. Я хочу, девочка, чтобы ты стала Евой.
Нони сказала:
– Я не понимаю. – Она быстро приходила в себя, и уже чувствовала голод, который начинал как-то даже бороться со страхом перед этой толстухой, похожей на ведьму.
Лицо госпожи Меффрэ дернулось, и Нони вздрогнула.
– А что тут понимать, – раздраженно сказала Меффрэ. Она не любила говорить прямо, а любила говорить возвышенно, метафорами, но тупизна этой красотки вынуждала её называть вещи своими именами. – Родишь пару девочек. Можешь больше. Это всё, что от тебя требуется.
– Я не хочу, – отчаянно сказала Нони. Она собралась с силами и села на кровати, обняла колени, и смотрела на похитительницу огромными бездонными глазами.
Какая же она красивая, чёрт возьми.
Меффрэ окончательно поняла, что Нони-спящая ей нравится значительно больше, чем Нони-говорящая. Да что там, вторая попросту бесит. Хотелось крепко схватить её за пижаму и надавать пощёчин – раз-два, раз-два, раз-два и по лбу так плашмя ладонью бац! – может, тогда во влажных оленьих глазах появится хоть что-то, похожее на мысль.
Нони почувствовала её настроение и натянула одеяло до подбородка, не сводя с неё взгляда. Нет, она просто испугана, устало подумала госпожа Меффрэ. Она отвернулась и начала передвигать какие-то склянки на столике у стены.
– Вы не понимаете, – выговорила Нони сквозь зарождающиеся где-то в груди всхлипы и рыдания. – Не понимаете.
И вздрогнула снова: госпожа Меффрэ с треском разбила какую-то колбу и, невнятно ругаясь, начала убирать осколки со столика.
– Я-то как раз всё понимаю, – ответила она раздражённо. – А вот ты, похоже, нет. Так я тебе объясню.
Меффрэ смотрела прямо ей в глаза.
– Лучшая клиника этого мира окружает тебя своей заботой. Лучшая. Знаешь, что такое «клиника»? Конечно, знаешь. И если кое-кто не будет глупить и капризничать, то всем будет хорошо и даже прекрасно.
Она закончила свою короткую речь и очень доброжелательно (как ей казалось) уставилась на актрису. Может, быть, именно из-за красоты мисс Горовиц она не сразу заметила, что предполагаемая мать нового мира как-то изменилась – не очень заметно, но принципиально.
– А от… – Нони прокашлялась. – От кого? Ребенок.
Меффрэ осклабилась.
– Не бойся, девочка, – сказала она. – Никакой потной возни.
Она прошла к морозильнику над столом и выдвинула оттуда небольшой сетчатый ящичек, заполненный колбочками.
– Ты уснёшь ненадолго, а проснёшься уже беременной.
– Это… это чьё-то семя? – с отвращением спросила актриса. – Я не смогу…
– Это отличное семя, – твёрдо сказала Меффрэ. – У него много хороших свойств. Будем надеяться, что они передадутся твоим дочерям. Нашим дочерям. Мальчики, как ты понимаешь, абсолютно исключены.
– Я не смогу, – повторяла Нони, закрыв ладонями лицо. – Не смогу. Вы не понимаете.
– Я всё понимаю, и всё ты сможешь, – непреклонно ответила Меффрэ. Так суровая мачеха парирует глупости дуры-падчерицы.
– Меня спасут, – сказала Нони, утирая слёзы. – Жак и его друзья придут и вытащат меня. И вам будет плохо.
– Даже если они сюда доберутся, – произнёс незнакомый мужской голос, – в эту лабораторию им не попасть. Это самое безопасное место в мире, безопаснее, чем ваше предыдущее убежище.
Открылась дверь, и вошел Франциск Прелати, худой пожилой колдун с вытянутым сухим лицом, одетый в зелёный халат лаборанта и длинные гладкие резиновые перчатки
– Безопаснее и просторнее, – заметила Меффрэ. И тут только она осознала, что её муж вошёл без стука, без приглашения и разрешения, то есть дело было серьёзное. Она с тревогой посмотрела на него: так и есть, на его лице было изображено ангельское терпение, как всегда в те моменты, когда он хотел сообщить ей особенно скверную новость. В колбе, которую он нёс осторожно, жидкость была бурой, а на дне шевелились тёмно-коричневые хлопья. Не красноватые, что было бы приемлемо, а густо-тёмно-коричневые.
У Меффрэ ослабли ноги, она опёрлась на столик.
– Сколько? – одними губами спросила она. Франциск поклонился Нони вежливо, затем бесконечно сочувствующим голосом произнёс:
– Шестьдесят. Плюс-минус два-три года.
Меффрэ потрясённо глядела на него, затем медленно перевела взгляд на красавицу, сидевшую на койке. Нони по-прежнему прятала лицо в ладонях.
– Шестьдесят…– выговорила Меффрэ. – Шестьдесят.
Актриса подняла голову. Господи, подумала Меффрэ, как же я сразу не увидела. Глаза. Глаза ведь сразу выдают. Как же я не увидела? Как?
– Шестьдесят три, если точнее, – тихо сказала Нони, разглядывая кисть своей руки, будто видела её в первый раз. – Мне шестьдесят три года, уважаемая… Клотильда.
Посмотрела на Прелати, затем на Меффрэ.
– И, я думаю, это проблема. Поэтому… – она терпеливо улыбнулась. – Поэтому расскажите, что вы тут умеете. В лучшей клинике этого мира.
6
– Это первый и единственный саркофаг, про который мы наверняка знали, кто там лежит, – слегка отрешённо рассказывала Прелати. – К тому же ещё неэвакуированный. Но через полгода мы с Франциском уже отчаялись напасть на след, и Меффрэ решила вернуть нас с Майей в Британию, чтоб потом придумать, как выкрасть его уже у эвакуаторов, если они его найдут. Меффрэ послала за нами автокапсулу, но она поломалась. То, что вы называете чудовищем. Вы его распилили и вытащили нас оттуда. Дальше вы знаете. Всё пошло совсем не так.
Некоторое время царила тишина. Питер, Жак и Аслан молчали, обдумывая рассказ женщины, выдающей себя за горничную. Питер был прав, думал Аслан, чудовища – это действительно транспорт… Случайность? В чём ещё он может быть прав?
– А что стало с этими… старостой и егерем? Которые вас пустили в Лилль.
– Не знаю, – коротко ответила Прелати. Майя быстро подняла на неё взгляд и также быстро опустила глаза.
– И что, – хмуро произнёс Питер через полминуты. – Как теперь жить.
– Допустим, мы вам верим, – сказал Аслан. – Что вы собираетесь делать сейчас?
– Я своё дело сделала, – ответила Прелати. – У неё теперь есть настоящая древняя женщина. Мы ей больше не нужны.
– Что делать-то будете? – повторил Аслан.
– Не знаю, – повторила Прелати. – Пойдём подальше от Парижа, со всеми. Не нравятся мне эти новые порядки.
– Я вам так скажу, мадемуазель Прелати, – заговорил Жак, глядя в землю у её ног. – Может и правда мир обречён из-за мужчин, а эти ваши женские идеи очень правильные и прогрессивные, но от этого они не становятся ни менее мелкими, ни менее подлыми, ни менее глупыми.
– Жак, – произнёс Питер.
– Нет уж, позволь, – свободный финансист слегка повысил голос. – Я вам скажу, что будет, когда наступит мир одних женщин, добрых, умных и мирных. Так вот, среди этих ангелов очень скоро появятся злобные, агрессивные и воинственные. Они захватят ваш дивный прекрасный мир и сами станут в нём править, и начнут войны, и будут убивать и покорять, и история начнётся заново, только не с сегодняшнего дня, а с позавчерашнего. Это всё, чего вы добьётесь.
– Во-первых, не я, – холодно сказала мадемуазель Прелати. – Во-вторых, она просто хочет жить по-другому. Спокойно и безопасно. Никому не мешая и никого не покоряя. Просто жить, растить дочерей, учиться, радоваться новому. И плевать нам, какой там день в этой самой истории. Неужели это так плохо?
– Это прекрасно, – сказал Питер. – Только не надо рассчитывать на то, что те, кого вы и ваша Меффрэ считаете грязью, поймут вас и поддержат.
– Я думала, вы умнее, – проговорила старуха, глядя на него. – Конкретно вы, месье Кэтфорд. Мне казалось, у вас более широкие взгляды.
– Мне тоже так казалось, – ответил Питер.
– Не говоря уж о том, что без мужчин ей всё равно не обойтись, – сказал Жак. – Размножаться-то как будете?
На секунду наступила тишина, затем мадемуазель Прелати прыснула совершенно неприлично.
– Вы серьёзно, месье Делакруа?
– Жак, – протянул Питер раздосадованно.
– Что? – спросил Жак. – Что такое? Аслан?
– Не знаю, – спокойно ответил эвакуатор, и поглядел сначала на Прелати, затем на Питера. – Что смешного?
Ему никто не ответил, но он требовательно оглядывал всех по очереди и наконец остановился на том, кто, по его мысли, должен был знать.
– Есть такая штука, – потирая нос, сказал Питер. – Называется партеногенез. Оно же – девственное рождение. Как у ящериц. Девочки рожают девочек.
– Такое разве возможно у человека? – с недоверием спросил Жак.
– Один случай упоминается, – сказал Питер. – Хотя да, ты же у нас атеист.
– Там вроде был мальчик, – заметил Аслан.
– Это же древние, – Питер пожал плечами. – Кто их знает, на что они способны.
– Так вы исследовали возможность этого… партеногенеза? – спросил у Прелати почему-то повеселевший Жак. Прелати молча и величественно кивнула. – И как успехи?
Пожилая женщина не ответила.
– Ясно, – Жак улыбнулся совсем уже широко и дружелюбно. – Так до нового мира ещё очень далеко, оказывается. А я-то уж испугался.
– Путь в тысячу лье начинается с первого шага, – сказала Прелати.
– Бабушка! – прикрикнула молчавшая до сих пор Майя. Друзья с удивлением посмотрели на неё. Девочка угрюмо сказала:
– Ненавижу эту поговорку.
Аслан неожиданно произнёс:
– Слышите?
Питер встревоженно огляделся.
– Да, слышу.
– Там, – сказал Аслан, указывая на холм, за которым минут двадцать назад скрылось несколько телег с людьми и подвод с их скарбом.
– В машину, – скомандовал Жак, и Прелати с внучкой беспрекословно забрались в солнечные сани. Аслан, сидевший на водительском месте, снова стартовал так резко, что пассажиры едва не повалились друг на друга. Как выяснилось буквально несколько секунд спустя, такая спешка была вполне оправдана.
За холмом, на пыльной едва обозначенной колее Северного тракта, имел место обычный, совершенно банальный дорожный разбой. Жертвы его, несколько почтенных семей, что выехали из Парижа ранним утром, состояли главным образом из женщин, стариков и детей; насколько Питер успел разглядеть, мужчин там не было или было очень мало. А вот среди нападавших мужчины были. Собственно, они все были мужчинами – с хозяйским покрикиванием стаскивавшие городских с телег и копавшиеся в их добре. Одеты разбойники были как полагается – то есть во что попало, и вооружение их составляли в основном длинные ножи или топоры.
Питера увидели не сразу, он успел приблизиться, вытянув саблю на бегу. Учёный уже раскручивал оружие, уже наметил себе первого противника, с которого начнётся пляска смерти – сутулый рыжебородый тип с двумя топорами, один за поясом, а второй в руке; судя по тому, как он его держал, его надо было опасаться больше всего.
Но драки не вышло.
Грабители, увидев Питера, мгновенно побросали всё, что у них было в руках, и врассыпную помчались к ближайшему подлеску. Питер добежал до телег, увидел попрятавшихся под ними женщин и детей, и, наконец, догадался обернуться. Ну конечно.
Аслан не стал выскакивать с саблей наголо, а просто поехал вслед за ним, не спеша. Именно вид саней (аж двух) разогнал грабителей. Питер вздохнул, вложил саблю в ножны и заглянул под телегу.
– Не бойтесь, – как можно более миролюбиво сказал он. – Мы вас не тронем.
Через минуту из-под телеги выбралась женщина, в которой явно угадывалась дама из общества: платье, хоть и всё в пыли, было дорогим, а сбившийся набок капор был даже щегольским.
– Уберите вашу адскую повозку, – сказала она высокомерно. – Лошадей пугаете.
И пошла как ни в чем не бывало, вытаскивая из под телег и из канавы у дороги своих попутчиков, одного за другим. Выяснилось, что мужчины в обозе были, а некоторые даже были вооружены. Питер стоял и смотрел, как возничие и пассажиры неумело, но очень энергично отвлекают и успокаивают лошадей, забрасывают вещи обратно на подводы и потихоньку трогаются, один за одним.
– Смотри, – вдруг сказал Аслан. Он выбрался из кабины и стоял рядом с ним.
Навстречу спасённому от грабителей обозу шагала большая нестройная колонна. Судя по одежде, это были деревенские жители, почти все они шли пешком, лишь некоторые ехали на ослах или мулах. Тележки, котомки, наплечные мешки, усталые лица – и странные, нехорошо горящие глаза. В отличие от горожан, они совершенно не испугались солнечных саней, напротив, разглядывали чудную повозку с любопытством и одобрением.
– Эй, господин хороший, – обратился к Питеру весёлый мужичок с небольшим мешком за плечами. В мешке сидел, точнее, стоял ребёнок и сосредоточенно сосал грязный палец. – Далеко до городу-то ещё?
– Двенадцать лье, – сказал Аслан вместо Питера. Мужичок с лёгким удивлением посмотрел на него, поблагодарил и пошёл дальше. Больше с ними никто не разговаривал, поток людей иссяк через минут десять.
– Одни бегут из города, другие в город, – сказал Аслан задумчиво, затем вдруг вспомнил что-то и позвал. – Жак!
– Чего? – из дверцы саней высунулась голова свободного финансиста, который по своему обыкновению старался лишний раз не высовываться.
– Как это понимать? – спросил его эвакуатор. – Куда они идут?
Жак ступил на землю, поглядел сначала вслед обозу, затем в спины деревенских.
– Это Фуке, – сказал он неохотно. – Он обещал им место в столице.
– Зачем? – поразился Аслан.
– Не всем, конечно, – сказал Жак. – Только тем, в чьей семье есть солдат из Легиона.
– Умно, – с нехорошим спокойствием произнёс Питер. – Очень умно.
– Да, – с досадой сказал Жак. – Это опора его режима, каким бы он ни был.
– Оч-чень интересно, кто ему это подсказал.
– Не я, – мрачно сказал финансист. – Может, он сам.
– А чем он их будет кормить? – спросил Аслан. – И где он собирается их поселить? Лютеция им что, пузырь бычий?
– Ох, кто бы говорил, – сказал Жак и тут же поднял руки. – Шучу. Шучу!
– Ну, – тем же спокойным голосом проговорил Питер, – я думаю, что, например, у нас на Рю де ла Пэ можно поселить целых не одну, а две или даже три семьи.
– Ничего не понимаю, – мрачно говорил Аслан, залезая обратно в кабину водителя. – Совершенно. Чувствую себя полным… имбецилом.
7
– Людей что-то нет, – произнёс Аслан.
– Вижу, – сказал Питер.
Этот краткий диалог прозвучал уже в третий раз за последние двадцать минут. Шёл пятый час их пути, и по всем расчётам они уже должны были приближаться к Кале, городу на побережье. Старуха Прелати и Майя тоже перебрались в кабину Аслана, без разрешения; эвакуатор лишь косился на них, но ничего не говорил. Женщины пристально смотрели вперёд, на освещённую заполуденным солнцем равнину с нерастаявшим ещё снегом. Майя, несмотря на недавнюю ссору с бабушкой, крепко держалась за её руки, вполне возможно, сама не замечая этого.
Прелати издала короткий возглас, и Питер в ту же секунду увидел. По левому борту от них появились величественные сооружения – ажурные сетчатые конструкции, напоминающие короткие наблюдательные вышки, расположенные когда-то в строгом порядке, а теперь смятые и раздавленные неумолимым временем.
– Крылатые башни, – сказала Прелати. – Почти приехали.
– Маленькие какие-то, – с сомнением заметила Майя. – Я что, так сильно выросла?
Питер, Аслан и появившийся в дверях кабины Жак тотчас же увидели, что у некоторых башен и правда есть крылья, как у мельниц. Аслан снизил скорость, и некогда грандиозные сооружения проплывали мимо «Фуксии» и «Сельди», забытые, полуразрушенные, но по-прежнему хранившие свою тайну и тайну тех, кто их создал. Господи, думал Питер, мы ведь ни черта не знаем, совсем, ничегошеньки. Попрятались в городах, вцепившись в собственное невежество и держась друг за друга, отказались от знания, которое слишком велико для нас, живём как муравьи, случайно поселившиеся в забытом чьём-то доме. Те, кто живёт в деревнях, рядом с лесом, рядом с тем, что осталось от древних, знают больше – и то ненамного, потому что тоже боятся узнавать, боятся открыть глаза на мир, который нас окружает. Мир, который надо узнавать и изучать, иначе его тайны узнает и использует кто-нибудь другой… как Жан Легри, например. Мир, который, возможно, в один прекрасный день потребует, чтобы его узнали – иначе будет слишком поздно. Мир, который однажды вдруг пойдёт своей дорогой – и вот тогда уж точно будет поздно; Питер незаметно покосился на Прелати.
– Стойте, – сказала вдруг Майя глухо. Аслан послушно шевельнул штурвалом, и объект класса тэ-четыре номер двадцать восемь дробь два остановился с небольшим разворотом, подняв кучу снежной пыли. Питер вдруг подумал, что, наверное, со стороны их кавалькада во время движения очень здорово смотрится, хорошо бы поглядеть при случае; наверное, столб земли и снега, наверное, сани сияют на свету, и паруса двигаются как живые, отбрасывая мириады солнечных зайчиков во все стороны.
Тем временем девочка долгую минуту пристально вглядывалась в ледяную холмистую равнину, на которой кое-где виднелись деревья, затем произнесла таким же глухим голосом:
– Здесь были дома. И мой дом тоже.
– Кале, – негромко произнёс эвакуатор. – Судя по карте, Новый Кале. Старый Кале – где-то там.
– А где море? – полюбопытствовал Жак.
Аслан ткнул свернутой в трубку картой куда-то направо. Майя внезапно сморщилась, прижала сжатые в кулачки руки к лицу и затряслась беззвучно. Прелати сказала дрогнувшим голосом:
– Майя.
Девочка не реагировала.
– Я же тебе рассказывала. Ещё тогда.
Старуха обвела взглядом троих друзей и указала в сторону равнины.
– Это ледник. Город… Город под ним.
– Чего? – тупым голосом произнёс Жак. – Это что, это всё лёд?
– Да, – сказала старуха. – И где мы стоим, тоже лёд. Мы едем по льду, давно уже.
– Надо же, – сказал вдруг Аслан. – Быстрее, чем я думал.
– Там же деревья растут, – недоверчиво произнёс финансист. – Вон там.
– Растут, ну и что? – сказал эвакуатор. – Не вижу, почему бы на леднике не расти деревьям.
– Там же лёд, – упрямо сказал Жак. – Как на льду могут расти деревья?
– Ледник, он не состоит исключительно изо льда, – начал объяснять Аслан. – Как ни странно. Лёд, это лишь часть ледника. Сверху на нём крупный снег, который снегом-то назвать нельзя, поэтому мы называем его снежным гравием. Под снежным гравием находится лёд. Этот лёд – очень твёрдый, ему много лет, может быть, сто или двести. Когда ледник движется…
– Стой-стой-стой! – Жак даже подскочил немного. – Движется? Ты сказал – движется?
– Ну да, – сказал Аслан удивленно. – Медленно, но движется. С севера на юг.
– Не так уж и медленно, – сказала Прелати. На Аслана она смотрела пристально и как-то уже по-другому, не так, как раньше.
– Святая мама богородица, – произнёс Жак. – Движется.
– Так вот, когда он движется, он может срезать целые холмы. Он и срезает, поэтому сверху на леднике – земля, а на земле деревья. Всё.
– Ясно, – сказал Питер. – А с какой скоростью он движется?
– Да вот теперь уже и не знаю, – ответил Аслан. – Этой карте лет пятнадцать, на ней ещё отмечен город. Оба города, и Старый Кале, и Новый. А теперь…
И тут Майя заревела в голос. Прелати подхватила её под руки и увела в пассажирский отсек, начала успокаивать. Питер, Аслан и Жак остались в кабине, мрачно разглядывая снежную равнину, под которой пряталось столетнее ледяное лезвие, срезавшее холмы и города и медленно наступавшее на юг.
– А почему ледник не утонул в море? – спросил вдруг Жак. – Он же из моря?
Аслан вздохнул и сморщился.
– Ледник, он ведь не только движется, – сказал он. – Вместе с движением он ещё и растёт. Я не знаю, почему, может, погода такая. Может, с солнцем что-то или с воздухом. Море выталкивает лёд наверх, а наверху его теснит океанский лёд.
– И ему ничего больше не остаётся, как идти на юг, – проговорил Питер.
– Идти и расти, – подтвердил Аслан.
– Так он что, может и до столицы так добраться? – дурашливым голосом спросил Жак. Питер и Аслан ничего не ответили, лишь посмотрели на него одинаково спокойно. Финансист медленно изменился в лице.
– Эу, – сказал он. – Не понял, – так он что, доберётся?
– Лет через десять, – пожал плечами Аслан. – Может, позже.
– Через пять, – поправил его Питер. – Он перевалил через берег, сожрал город, и его скорость увеличится.
Аслан глянул на него, прищурившись.
– Ты думаешь, что…
Питер кивнул, не дав ему договорить. Жак крутил головой, переводя взгляд с одного друга на другого, затем не выдержал и потребовал объяснений. Объяснения были дадены незамедлительно.
Я думаю, сказал Питер, что город построен древними как раз для того, чтобы противостоять леднику. И все эти сооружения, что мы видели, и те, что мы ещё не видели, и те, что вообще никогда уже не увидим – это часть огромного целого, призванного сдерживать наступление льда на побережье. Смотри, сказал Питер, как наклонены крылатые башни; они кренятся не с севера на юг, по направлению движения ледника, а с запада на восток. Почему? Потому что Новый Кале стоял до последнего и система древних там ещё работала. И леднику пришлось обходить город и участок берега, обхватывая его с двух сторон.
– А почему Кале прекратил работу? – спросил Жак таким тоном, будто он сам лично дал им такое простое поручение, сдерживать ледник, а они не справились.
– Потому что ледник сильнее? – полувопросительно произнёс Аслан.
– Потому что тех, кто мог её выполнять, сожгли на костре, – раздался голос Прелати. Друзья разом обернулись. Старуха стояла в дверях кабины, сложив руки на груди в вызывающе мужском жесте.
– А, так это были женщины, – мрачно сказал Питер. – Глупые мужчины сожгли на костре умных женщин, и город исчез подо льдом. Пост хок эрго проптер хок.
– Не выражайся, – пробормотал Аслан.
– Нет, – холодно ответила Прелати. – Среди умных были и мужчины, но женщин, вы правы, было больше. Среди них была и её мать.
