Текст книги "Хороший сын, или Происхождение видов"

Автор книги: Чон Ючжон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Я шагнул внутрь. В комнате никого не было. У меня на лбу сильно запульсировала вена. Значит, она все-таки вышла. Из ушей повалил дым. Кожу покалывало, а спина и мышцы на ногах онемели. В уши хлынул целый поток звуков – шум автомобилей, проезжавших где-то вдали, громкий смех детей, играющих во дворе, скрежетание лифта, гудение холодильника на кухне, пульсация вен на висках. Подобное я испытывал каждый раз, когда меня охватывала «собачья болезнь». Это химическая реакция, которая возникала в момент возбуждения, и длилась, пока я его не подавлял.

Я остановился перед бюро. Ее пальто, как я и рисовал до этого в своем воображении, висело на спинке стула, а сумка лежала открытой на столе. Рылась ли тетя в ящике стола, сказать было сложно, но похоже, все мамины вещи, включая кошелек, были на своем месте. Только тюлевая занавеска, закрывавшая стеклянную дверь на веранду, была немного отодвинута. Возможно, она выходила на веранду осмотреть кладовку. И на кровати, которую я вчера как следует заправил, было смято одеяло. Было видно, что тетя не укрывалась им, а приподнимала.

Я подошел к кровати и сдернул одеяло. Резинка, которой я зафиксировал простыню, была снята с матраса. Похоже, она обнаружила пятна крови. Меняя матрас, я его перевернул, поэтому случайно увидеть кровь она не могла. Значит, она специально сняла простыню, приподняла матрас и осмотрела его нижнюю сторону. Затем она, наверно, пошла в ванную и позвонила Хэчжину. Что она могла ему сказать? Кажется, Ючжин убил маму? Мне нужно осмотреть весь дом, поэтому как-нибудь вымани Ючжина из дома? В таком случае, тетя выходила на веранду, чтобы убедиться, что я вышел из дома.

Что ты делаешь? Занят?

Я вспомнил запыхавшийся голос Хэчжина, который был на пол октавы выше обычного и в котором слышалось волнение. Но, с другой стороны, в нем чувствовалась радость. Услышь он от тети про маму, вряд ли был бы в таком приподнятом настроении. Да и отношения между тетей и Хэчжином не были такими уж доверительными, чтобы поверить ей на слово. Если только они не были в тайном сговоре у меня за спиной.

Тетя, по-видимому, попросила Хэчжина выманить меня из дома под другим предлогом. А тот, ни о чем не подозревая, без всякого злого умысла исполнил ее поручение. Но, как бы то ни было, они провернули это вместе, как заговорщики – от этого никуда не денешься.

Я запер мамину комнату и вышел в гостиную. Сперва открыл ящик углового шкафа, связки ключей там не оказалось. Все точно, как я и предполагал. Тетя совала нос именно в те места, куда, я молил Бога, чтобы она не ходила. Тем не менее я не собирался сразу бежать на второй этаж, чтобы остановить тетю. Просто я установил предельную границу – стеклянная дверь на террасу в моей комнате. Лучше бы она не преступала ее ради нас обоих.

Над головой раздался хлопок – тихий, глухой, но дрожащий. Звук закрывающейся стеклянной двери. Звук, из-за которого я осознал, что сейчас может произойти. Мое спокойно бьющееся сердце охватил жар. Мало того, что довела мою жизнь до всего этого, так еще теперь загнала меня в тупик, заставляя сделать выбор.

Я поднялся по лестнице. Беззвучно шаг за шагом. Затем прошел через коридор с таким же нереальным чувством, как тогда, когда тащил по лестнице маму.

WELCOME

Я остановился и злобно взглянул на табличку на двери, ведущей на крышу из коридора. Она была деревянной, и я, конечно, не смог увидеть через нее крышу, поэтому просто нажал на ручку, проверяя, заперта она или нет. Заперта. А вот дверь моей комнаты была закрыта, но не на ключ. Как я и ожидал, тети в комнате не было. На столе лежала связка ключей. Жалюзи были полностью закрыты, но я знал, что и стеклянная дверь на террасу закрыта, иначе в комнату тянуло бы ветерком. Тетрадь с записями, которую я убрал в ящик, раскрытой лежала на столе. И как за десять минут она так быстро все успела?

Я подошел к стеклянной двери и, раздвинув жалюзи, посмотрел наружу. Там, повернувшись в сторону навеса, стояла тетя – в руке мобильный, на ногах мои тапочки – и не двигалась. Волосы, подстриженные в форме каре и покрашенные в красно-коричневый цвет, развевались на сильном ветру, словно сухая трава. То ли из-за холода, то ли из-за напряжения ее узкие плечи сильно дрожали. По напряженной спине тети я чувствовал, что она колебалась. Колебалась от того, что знала, куда направится и что откроет. Я понял это еще и потому, что, пока я поднимался по лестнице и был в комнате, она простояла там.

Под навесом мама качалась на качелях. Она смотрела на небо, растянув рот, как Джокер, и пальцами ног загребала пол. Полы ее ночнушки взлетали, словно бабочки. Самый верный способ очаровать кого-то. Если, конечно, этот кто-то смог бы увидеть это привидение.

Тетя заправила развевающиеся волосы за уши, медленно обернулась и посмотрела на мою комнату. Ее взгляд будто был направлен точно мне в глаза. Я смотрел прямо на нее. В душе я наполовину умолял ее, наполовину кричал. Еще не поздно, вернись в комнату!!

Тетя снова перевела взгляд на навес. Похоже, она решилась. Она еле поднимала ноги и пошла по дорожке к навесу. Первый камень, второй, третий. Остановившись, она поднесла руку с телефоном к глазам и долго смотрела на него. Я предположил, что сейчас в голове тети борются две мысли. Надо позвонить в полицию. Надо воочию убедиться. Ну, или что-то в этом роде.

Во мне тоже шла борьба. Позвать тетю сюда? Или выйти сейчас же самому? От выбора зависело «мое будущее», которое я до сих откладывал – сдаться или убежать, разум или инстинкт. Когда я сделаю выбор, пути назад не будет. Компромисс был невозможен, да и времени оставалось мало. До того, как она пройдет пять последних камней по дорожке, я должен принять решение.

Я следил за движениями тети, словно вел обратный отсчет, и шептал ей, чтобы она вернулась. А, может быть, шептал и себе. Я ждал ровно столько, сколько мог, и давал ей шанс. Если я и был в чем-то виноват, то только в одном – я ненадолго покинул дом, будучи обманутым «искренним» Хэчжином.

Наконец тетя зашла под навес и остановилась перед столом спиной ко мне. Я отошел от стеклянной двери, снял куртку и, положив ее на стол, достал из ящика бритву. Испытывая легкость во всем теле, я снова вернулся к двери и наполовину поднял жалюзи. Затем беззвучно открыл стеклянную дверь и вышел на крышу.

Когда моя босая нога ступила на холодный твердый камень дорожки, случилось кое-что неожиданное. Мама, которая со вчерашнего дня все время сидела на качелях, начала растворяться. Ее образ исказился, как горящая в огне резиновая кукла, рассыпался и растаял в воздухе черной дымкой. Пальцы ног, которые скребли пол под навесом, закончили долгое представление. Скрип также исчез. На пустые качели упал непонятно откуда взявшийся листочек.

Тетя тоже испарилась из моей головы. Та фигура, которая стояла лицом к столу и спиной ко мне, была всего лишь пустая головешка. Чертова головешка, которая постоянно пугала, провоцировала, уговаривала и заставляла маму отравлять мне жизнь.

Мое тело начало заглушать все звуки. Боль в затылке прошла, дыхание стало ровным, сердце под ребрами снова забилось медленно. Напряжение, которое каталось в животе, словно мяч, исчезло. Все пять чувств обострились. Нас разделяло всего несколько метров, но, несмотря на это, я четко слышал учащенное дыхание испуганного существа. У меня было такое ощущение, что весь мир затих, что передо мной открывается дорога и приглашает меня вперед.

Я шагнул на второй камень, ведущий к навесу. Я двигался беззвучно, хотя мне было все равно – заметит меня Головешка или нет. Рано или поздно она должна была меня увидеть. Эта мысль будоражила меня. Заметив меня, какое у нее будет выражение лица? Что она мне скажет? Как поведет себя? Набросится на меня? Убежит? Закричит?

Я остановился на восьмом камне. До навеса оставался ровно один шаг. Несмотря на это, Головешка вообще не собиралась на меня смотреть. Кажется, она не чувствовала моего присутствия. Она была полностью поглощена тем, что находилось перед ней. Ее радар, похоже, перестал работать. Она, словно новобранец на сборах, стояла прямо и неподвижно перед столом, затаив дыхание. Как и та девушка с жемчужной сережкой позапрошлой ночью у реки.

Мне пришлось прождать достаточно долго, пока Головешка снова задышала. Еще больше времени понадобилось на то, чтобы она решилась протянуть руку к столу. Она лишь слегка дотронулась до края верхней доски и сразу отступила, с испугом отдернув руку, словно коснулась горячей кастрюли. Похоже, она знала, что там внутри. Мозги-то у нее шарят нормально, недаром она врач, самая ученая в нашей семье. Сложив руки за спиной, я поменял позу с «вольно» на «приготовиться». Мне уже все это порядком наскучило, но я все-таки решил подождать, пока она сама меня не обнаружит или пока не увидит труп мамы.

Головешка собиралась с духом. Она убрала сотовый в задний карман джинсов и потерла ладонями бедра. Затем пару раз глубоко вздохнула и подошла к столу. На этот раз она обеими руками взялась за край доски и с силой сдвинула ее. Ящик открылся с тупым звуком. Недолго она рассматривала содержимое ящика.

Мне было несложно представить, что она видела. Всякую всячину: прозрачный пластик, мешок с удобрением, мотыгу, садовые ножницы, лопатку, пилу, пустые горшки и всякую глиняную посуду, скрученные шланги, электрическую пилу, а под всем этим синий брезент. Возможно, там остались капли крови – ведь доску снаружи я помыл, а на том, что было внутри, особо не заморачивался, да и некогда было. Я и представить себе не мог, что так быстро найдется человек, который заинтересуется содержимым ящика.

Головешка снова задвигалась. Нижней частью живота она прижалась к краю ящика и вынула изнутри все вещи. Пластик, мешок с удобрением, пилу, шланг. И, наконец, перегнувшись через край, одной рукой отодвинула брезент. Из ее рта сразу же послышался хрип. Она откинула голову назад, будто ее ударили по подбородку, и отшатнулась. Волосы, которые она убрала за уши, растрепались. Ее напряженные плечи содрогались, словно у нее началась икота. Дыхание вырывалось из груди с рокотом мотоцикла. Брум, брум…

Я точно знал, что она увидела. Наверно, того самого Джокера, которого я вчера ранним утром обнаружил в гостиной. Или ее глаза встретились с глазами мамы. Вещи, которые тетя вынула из ящика, я положил маме на голову. Повернись она в мою сторону перед тем, как убрать брезент, я бы посоветовал ей сперва убрать цветочные горшки – ноги-то были там.

Головешка была полностью выбита из колеи и морально, и физически и никак не могла собраться. Казалось, что она вот-вот впадет в панику. Ноги стали ватными, она шаталась и еле удержалась, чтобы не упасть, ухватившись за край ящика. Из горла вырывались звуки, похожие не то на стон, не то на хныканье. Она достала из заднего кармана джинсов сотовый телефон. Он выскользнул из мокрой от пота руки, упал на пол и разбился на три части. Корпус отскочил в сторону качелей, крышка под ступеньки навеса, а батарейка прямо мне под ноги.

Головешка в спешке побежала к качелям и подняла корпус, затем обернулась в поисках других частей. Наконец-то она увидела меня. Ее взгляд, метавшийся во все стороны, остановился на мне, в глазах читалось удивление. Почему ты здесь? Корпус телефона, который она с трудом подняла, снова выскользнул из рук. Я раскрыл бритву, которую держал в руках за спиной.

– Что ты здесь делаешь?

Головешка поджала губы и покачала головой. По ее лицу было ясно, что она уже поняла, что находилось у меня за спиной. Я, глядя на Головешку, поднял из-под ног батарейку.

– Ты собиралась позвонить в полицию? – спросил я, с легкостью шагнув под навес. Головешка резко попятилась. Ее глаза были устремлены на бритву в моей правой руке. Изо рта послышался звук, похожий на хруст ломающейся кости – не то икота, не то крик. Неважно, что это было, суть в том, что это был страх человека, который инстинктивно понял свою судьбу.

Меня охватила грусть, похожая на холод. Как было бы хорошо, если бы она ощутила этот же страх шестнадцать лет назад, если бы тогда почувствовала хотя бы крупицу той тяжести, которая давила на жизнь мальчика, то сегодняшний день не наступил бы, и она не столкнулась бы сейчас с такой судьбой. А теперь уже совсем поздно. Хотя шестнадцать лет назад было бы еще слишком рано.

– Все в порядке. Звони.

Я протянул ей батарейку и подошел на шаг ближе. Головешка покачала головой и отступила на шаг назад.

– Позвони в полицию и все расскажи. Шестнадцать лет назад ты начала лечить девятилетнего социопата и до сих пор обманывала его, убеждая в том, что он эпилептик, давая ему непонятное лекарство. Используя его маму, контролировала все его шаги и заставила бросить то, что он любил больше жизни. И вот однажды он действительно сошел с ума и убил свою маму. А теперь собирается убить и тебя…

Я, как богомол, сделал большой шаг по направлению к ней.

– Позвони и расскажи им, сука.

Головешка попятилась, задник тапочек застрял между деревянными дощечками пола. Из-за этого она пошатнулась и замахала руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но вокруг ничего не было, и она грохнулась из-под навеса. Теперь друг от друга нас отделяло два метра. Такой ничтожный шанс она не упустила – быстро повернулась и, плача и крича, поползла к железной двери. Подпрыгнув, я коленом ударил ее по спине, схватил за редкие тонкие волосы и потянул назад. Изо рта Головешки раздался резкий крик – последний в ее жизни.

– Юмин…

Во мне открывался темный лес. Время замедлилось в сто раз. Вот моя рука за волосы тянет ее вниз, вот бритва одним махом проходит у нее под подбородком, рассекая шею, как открывающуюся молнию. Кровь разлетается во все стороны, стреляя, как из пулемета. Кровь заливает пол крыши. И какой-то другой, прячущийся во мне «я» наблюдает за происходящим. Я задумался над последним словом, произнесенным Головешкой с окровавленным лицом.

– Юмин…

Я отпустил волосы. Ее голова рухнула на пол крыши. Юмин…?

Глава IV
Происхождение видов

Юмин.

Папа позвал брата. Это был душераздирающий крик. Я дернулся, будто в мое ухо вонзили шило, и открыл глаза. Ухо и в самом деле болело, я некоторое время никак не мог прийти в себя. Где же я? Когда боль прошла, я понял, что лежу в своей комнате. Точно не знаю, сколько я проспал, но было ясно, что уже не ночь. Свет, падающий через жалюзи, был немного тусклым, но солнечным.

Юмин.

Я почти не помнил сам сон, но отчетливо, как наяву, в ушах раздавался голос отца. Я впервые услышал его во сне. До этого я не мог его вспомнить. Кажется, я даже не пытался и не скучал по нему. С девяти лет папа для меня просто не существовал. Ни в воспоминаниях, ни в памяти, не вызывал никаких чувств. Никак. Однако я сразу узнал его голос, словно мы все время были вместе.

Как я понял, что это его голос? Почему он звал не меня, а Юмина? Почему появился папа, а не мама? Он теперь что, собирается сменить испарившуюся маму? У него есть что мне сказать? Я локтем оперся о кровать и, подняв голову, посмотрел на часы на столе. 1:41. За стеклянной дверью на террасу было очень светло – вряд ли сейчас ночь.

Помню, что перед тем, как уснуть, я посмотрел на часы. Было 9:30 вечера. Значит, я продрых шестнадцать часов. Получается, я разом проспал две ночи, во время которых бодрствовал. Хотя просто прилег, думая, подремать, пока не вернулся Хэчжин. Я моргнул сухими веками, отгоняя сон.

Я спустился с кровати и открыл жалюзи. За окном висело серое небо. В туманном воздухе низко кружила чайка. Солнце было скрыто за облаками, но было очевидно, что уже за полдень.

Качели на крыше были пустыми. Кажется, мама совсем покинула меня. Я не мог понять, почему она появилась и почему ушла. Но испытал странную печаль, будто мне перерезали пуповину, почувствовал, что стал беспризорным, который переступил границу дозволенного. А тот, кого я оставил за этой границей, был я – я, который жил в мире людей, который верил, что твердо стою на земле. Но, преступив запрещенную границу, нет пути назад, невозможно ничего сделать, кроме как двигаться вперед в зимний холод.

Теперь я был уверен, почему в памяти стерлось все, что произошло за два с половиной часа, когда я совершил два убийства. Потому что, вспомнив, я должен был покинуть мир, где я родился и вырос, должен был оставить привычную мне жизнь, но вот покинуть его я был не готов. Я совершил то, с чем не мог справиться. Неужели забвение было единственным путем, чтобы справиться с тем, с чем нельзя было справиться?

С другой стороны, я помнил практически все, что произошло прошлой ночью. Много времени я провел рядом с трупом тети и очень-очень долго бродил в темном лесу внутри меня. Я летал в розовом тумане, как бабочка, которая только что вылупилась из кокона. Красный огонек мигал сквозь туман, предупреждая меня о паутине, но я его проигнорировал. Горячая сила, более сладкая и мощная, поднимала меня все выше к свету. С подъемом звезды тоже стали ближе ко мне.

Когда я пришел в себя, Реалист громко кричал. Стемнело. Ты замерзнешь. Скоро вернется Хэчжин. Надо привести в порядок место преступления. Скорее, скорее…

Я помню, как отрешенно оглядывал место убийства. Я смотрел на тетю, которая лежала на животе под навесом в свете фонаря, на себя, сидевшего рядом на корточках с бритвой в руке, на кровь, полностью залившую крышу. Вокруг опускался холодный мокрый туман. В ушах стонал ветер. Падающие звезды исчезли, и только их отсвет мерцал под ногами, постепенно затухая, словно тлеющие угольки.

Я оперся рукой о пол и хотел встать, но снова сел. Долго сидел на корточках, поэтому ноги разгибались с трудом. Я ощутил холод и боль во всем теле. Меня охватила усталость, захотелось просто рухнуть и уснуть. И тут на глаза мне попалась резиновая бочка, стоявшая рядом с краном.

Я положил туда труп тети. Можно сказать, выбрал самый практичный способ расправиться с трупом, как и в случае с девушкой с жемчужной сережкой. Крыша стала семейным кладбищем. В середине – мама, а справа – тетя. Я ухмыльнулся. Теперь что, и левую сторону заполнить?

Я открыл кран и шлангом, который был надет на кран, помыл на крыше пол. Потом потер помутневшие глаза и отыскал части сотового тети. Затем снял с себя окровавленную одежду и залез в ванную. Тело так сильно замерзло, что я не мог держать в руках душ. Я простоял под горячей водой больше десяти минут и только тогда смог еле-еле двигать руками.

После душа я помыл бритву и положил ее в ящик стола. Затем спустился на первый этаж, засунул испачканную кровью одежду в стиральную машину и запустил стирку. Одеяло, которое я вынул из машинки, я сложил и положил в шкаф в комнате мамы. После этого я надел одноразовые перчатки и начал уничтожать свои и тетины следы. Влажной салфеткой стер свои отпечатки с ее сотового, потом собрал телефон и положил его тете в сумку. Сумку и туфли, стоявшие в прихожей, я завернул в ее пальто и положил в маленький чемодан мамы в гардеробной. На кровати у мамы в комнате я поправил только простыню. Сперва я хотел вернуть матрас к себе, но сразу передумал – если тетя ничего не сказала Хэчжину, то вряд ли он будет проверять мамин матрас. Но если честно, то меня ужасала только одна мысль, – что придется опять поднимать и спускать такую тяжесть.

Все это время я мог двигаться только благодаря силе духа, так как был крайне изможден и почти в бессознательном состоянии. Я точно не помнил, как закончил уборку. Достал ли одежду из стиральной машины? Запер ли мамину комнату или нет? Вернул ли связку ключей в угловой шкаф? … Дожидаться Хэчжина просто не было сил. Поднимаясь на второй этаж, я почти спал.

Хэчжин уже дома? Раз сказал, что вернется поздно вечером, значит, дома. Как он вошел в подъезд? Вчера вечером я не обыскал тетину сумку, но если он все-таки отдал ей свою карточку, то должен был позвонить в домофон. Я не помню, чтобы открывал ему дверь, но думаю, что каким-то образом ему удалось войти: или за кем-то из жильцов, или позвонив в квартиру Хэлло на двадцать втором этаже. Возможно, злясь на меня, он даже поднимался ко мне. Но увидев, что я уснул, снова спустился вниз. Он тоже заснул? Вдруг я почувствовал голод.

На цыпочках я спустился на первый этаж. Решил проверить те места, в которых сомневался, и заодно заморить червячка. Вчера я с трудом мог управлять своим телом, оно было такое тяжелое, а сегодня я испытывал необычайную легкость – тело было невесомым, как моя футболка. Я почти сутки ничего не ел, но сил у меня было хоть отбавляй, как перед «собачьей болезнью». Настроение тоже было намного лучше, чем вчера. Я не принял никаких решений и не нашел никаких ответов, но почему-то был преисполнен оптимизма, что все закончится хорошо. Было такое ощущение, что все зависит только от меня.

На первом этаже было тихо. Кажется, Хэчжин был в своей комнате. Изредка доносились какие-то голоса, наверно, он смотрел фильм. Или обрабатывал фото и видео, которые снял вчера. Дверь в комнату мамы была заперта, а связка ключей лежала на своем месте. Только я вошел на кухню, как почувствовал запах супа из соевой пасты. На газовой плите стоял глиняный горшочек. Кажется, Хэчжин приготовил обед. Я пошел на веранду, примыкающую к кухне, и открыл стиральную машину. Она была пуста. Я вернулся на кухню, пытаясь вспомнить: вчера ночью я уже достал сухое белье и отнес в свою комнату?

– Ты встал?

У входа на кухню стоял Хэчжин. Я остановился рядом с раковиной.

– Когда ты вернулся?

– Когда-когда? Вчера, примерно в половине одиннадцатого? Ты уже спал.

Хэчжин вошел на кухню и включил плиту.

– Как можно так спать? Прямо как зверек. Даже не заметил, как я заходил к тебе.

Все-таки он поднимался ко мне, как я и предполагал. Я попытался вспомнить, какой увидел свою комнату после пробуждения. Надеюсь, там не было ничего подозрительного…

– Достань закуски, пообедаем. Я сварил суп и решил подождать тебя. Чуть не умер от голода.

– Ты ешь, я потом. Сейчас не хочется.

Хэчжин, который собирался протереть стол тряпкой, слегка наклонил голову от неожиданности.

– Ты спустился не потому, что захотел поесть?

Да, я был голоден. Однако мне больше хотелось избежать разговора с ним, чем есть.

– Я просто вспомнил, что вчера не вынул стирку, вот и спустился, а машинка пустая. Это ты достал белье?

– Да, я повесил его на веранде в гостиной. Его было совсем немного, поэтому я решил не сушить.

Ааа… Когда я кивнул головой, Хэчжин задал вопрос, на который я так не хотел отвечать.

– Есть новости от мамы?

– Нет, еще нет.

Хэчжин удивленно повел головой.

– До сих пор? Вдруг с ней что-то случилось? Может, авария…

– Если бы случилась авария, с нами наверняка бы уже связались. Она и машину оставила на парковке.

– Оставила?.. – Хэчжин взглядом следовал за мной.

– Никогда такого не было, чтобы она так долго не давала о себе знать.

– Ну, может быть, сегодня свяжется или вернется.

Как только я вышел из кухни, голос Хэчжина ударил мне по затылку.

– Даже тете не звонила?

– Не знаю. Я ее не спрашивал.

Хэчжин продолжал задерживать меня.

– А когда ушла тетя?

Перед лестницей я остановился и повернулся к нему. Хэчжин продолжил:

– Я просто… Тетя тоже не отвечает на мои звонки. Сегодня весь день ее телефон выключен. Она и к домашнему не подходит.

С каких пор они стали друг другу звонить? Обычно, когда у меня портилось настроение, я невольно начинал говорить резко:

– А почему это ты ищешь тетю? Чтобы забрать свои ключи от дома?

– О чем ты?

Хэчжин вышел из кухни и встал передо мной.

– Ты же позавчера днем ездил к тете в клинику, чтобы передать ей ключи.

– Я? С чего это ты взял? – удивленно переспросил Хэчжин. – Так тетя сказала?

Я не ответил. Удивленное выражение на лице Хэчжина переменилось на «я все понял».

– Не надо гадать. Вечно ты так: ничего не знаешь, а говоришь так уверенно, словно все видел своими глазами. Мы с ней в самом деле разговаривали по телефону, но в клинику я к ней не ездил. Она меня долго расспрашивала. Видел ли я, когда мама уходила из дома? Был ли я вчера дома? А потом я рассказал ей, что ты сдал экзамен, на что тетя сказала, что хочет сделать тебе сюрприз, и попросила сказать код от входной двери. Она уговорила меня не рассказывать тебе, что мы с ней разговаривали. Я ей пообещал.

Но я все равно не мог понять, как она смогла войти в подъезд. Да и с входной дверью все было не так уж просто. Если Хэчжин говорит правду, то тетя, как она мне и сказала, действительно набрала код и вошла в квартиру. Но почему я не услышал звукового сигнала? Не услышал бы, если б спал. Но я же не спал. Может быть, я так увлекся чтением записей, что ничего не слышал.

– То есть ты выманил меня на улицу, потому что тетя хотела устроить мне сюрприз?

– Ты не знал? Она тебе ничего не сказала?

Хэчжин был в замешательстве. Я не ответил.

– Я не хотел тебя обманывать… Просто тетя сказала, что ты смотришь телевизор в гостиной, поэтому она ничего не может сделать, вот я и предложил ей вытащить тебя ненадолго из дома. Я подумал, что тетя хочет устроить тебе удивительный сюрприз. Тем более, мне самому было стыдно, ведь я толком тебя не поздравил. Подумал, раз мамы нет дома, тетя решила взять инициативу на себя. Мне тоже показалось, что она немного перегибает палку.

Да уж. Она перестаралась. Но не самую малость, а сполна, будто с катушек слетела. Целых шестнадцать лет она держала нас с мамой в руках и вертела, как ей вздумается. Мне надо узнать, почему. Может быть, ты отпустишь меня?

– Когда я вернулся, увидел в холодильнике нетронутый торт, ни намека на то, что его открывали. Поскольку я знаю, что тебе она не нравится… Я немного переживал. Даже подумал, может, вы поссорились. Ты спал, поэтому я позвонил тете, но она не ответила, вот я и забеспокоился. И мама не звонит, и тетя пропала.

В моей голове возникло семейное кладбище на крыше. Я сбился и сказал ерунду:

– Не знаю, но, может, маме тоже иногда хочется уехать куда-нибудь без нас.

– А тетя? Ей тоже случайно захотелось куда-то исчезнуть одновременно с мамой?

– Откуда я знаю? – Я был так раздражен, что невольно закричал. – Чего ты от меня хочешь?

Хэчжин открыл рот и растерянно посмотрел на меня. Было видно, что он никак не поймет, почему я сержусь.

– Я ничего от тебя не требую. Просто предлагаю подумать, потому что уже начинаю переживать.

– Ладно, прямо сейчас и начну думать.

Я повернулся и начал подниматься по лестнице. Мое лицо стало холодным и сердитым. Хэчжин больше ничего не сказал. Мне показалось, что он все старался придумать слова, которыми можно было меня удержать. Он смотрел мне вслед до тех пор, пока я не повернул на лестничную площадку второго этажа. Я громко захлопнул за собой дверь, давая понять – теперь я буду усердно думать, так что не беспокой меня.

Я сел за стол. Времени было немного. Я чувствовал, что все уже идет к концу. Положение дел не изменится к лучшему, и неумолимо бегущее время не остановить. Я ясно понимал, что сегодняшняя ночь станет последней точкой. До этого я должен сделать все, что смогу. Сперва до конца все про себя понять и, исходя из этого, решить, что делать дальше. А потом сразу реализовать.

Я чувствовал себя так, словно уселся на горку, откуда прямиком можно скатиться в ад. Из ящика я достал тетрадь и нашел место, на котором остановился вчера.

Социопат. Хищник. От такого удара в моей голове потемнело. В этот момент промелькнули глаза Ючжина, которые я увидела в тот день, когда позвала его. Глаза, которые смотрели на меня, когда мы стояли с ним перед колокольней. Глаза разъяренного зверя с черными расширенными зрачками, сверкающие горящим пламенем.

Хэвон сказала, что хищник видит мир иначе, чем обычные люди. Он не боится, не беспокоится, не чувствует угрызений совести и не сочувствует. При этом он, словно дух, точно читает чувства других людей. Это врожденное.

Мне очень хотелось заткнуть уши. Я чуть не закричала, что этого не может быть. Почему это случилось с моим ребенком…?

Хэвон сказала, что события «того дня» произошли не случайно. Этот «проступок» Ючжин совершил, будучи хищником. Если все так и оставить, то это повторится. Она велела мне пойти в полицию и рассказать правду. Она сказала, что медицинская помощь должна сопровождаться изоляцией.

Изоляция. Я невольно крепко впилась руками в колена, еле сдерживая себя, чтобы не вскочить со стула. Ошибка трехлетней давности не должна повториться. Но и правду сказать я не могла. Кем бы, по словам Хэвон, ни являлся Ючжин, он – мой сын. Я должна за него отвечать. Я должна его защищать. Любым способом я должна помочь ему жить нормальной жизнью.

Я умоляла Хэвон. Говорила, что сделаю все, что она скажет, что ручаюсь за него своей жизнью. Обещала, что переживу его, что буду отвечать за него до конца. В доказательство своего обещания, если бы это помогло переубедить Хэвон, я готова была достать из груди свое сердце.

Хэвон согласилась начать лечение при одном условии, что я ни в коем случае не буду скрывать от нее ничего, что касается Ючжина.

Хэвон сказала, что лечение будет долгим, возможно даже растянется на всю жизнь. Лекарства, терапия, гипноз, когнитивная терапия, групповая терапия. Она заверила меня, что испробует все методы лечения, но не может дать гарантию, что это поможет. Говорить о чем-то будет возможно только тогда, когда Ючжину исполнится сорок, даже если до этого будет казаться, что у него, благодаря лечению, больше нет проблем. Она добавила, что по статистике такие состояния потихоньку смягчаются примерно после сорока.

Хэвон сказала, что цель лечения – не учить его моральным правилам. Это вообще невозможно – он просто не может понять, что хорошо, что плохо, как ему ни объясняй. Самый лучший метод помогать ему – понять, что ему выгодно, а что нет. И велела мне вести себя с ним также.

Я вся дрожала, словно меня бил озноб. Хотя Хэвон обещала помочь, я не видела никакого просвета. Было очень страшно, непонятно и безнадежно. Смогу ли я поступить, как сказала Хэвон? Смогу ли я забыть те события? Смогу ли любить Ючжина, как раньше? Меня охватил страх, который был больше моего отчаяния.

Я пристально смотрел на последнее предложение. Страшно было не только маме. Я боялся перевернуть страницу. Мне тоже было страшно, хотя я не понимал, чего боюсь, и вместе с тем удивительно, что я еще до сих пор чего-то боюсь, хотя уже со всем смирился. Несмотря на страх, я не мог не читать дальше. Все равно что плыть на корабле посреди Тихого океана, испытывая морскую болезнь, и не иметь возможности сойти на берег.

30 апреля. Воскресенье.

Ючжин спит. Беззаботно, мирно спит. А меня по-прежнему мучит бессонница. Хотя с того дня прошло уже полмесяца. За это время я уволилась из издательства и почти целые дни проводила дома – ходила в магазин, готовила для Ючжина и стирала ему одежду. Больше ничего не делала. Не убиралась, не мылась и даже не отвечала на звонки и не встречалась с людьми.

После похорон родители мужа сразу вернулись на Филиппины. С того же времени я не встречалась с моим отцом и с Хэвон. Я проводила все время, просто тупо сидя в комнате Юмина. Словно поезд, который двигается по бесконечным рельсам. Часы в голове все время возвращались на шестнадцатое апреля. Если бы мы не отправились тогда в путешествие, чем бы все это закончилось? Могли бы мы продолжать спокойно жить?

Это была семейная поездка впервые за три года. В честь одиннадцатой годовщины нашей с мужем свадьбы. Еще до отправления я была сильно взволнована. Мы четыре часа ехали на машине, затем больше часа плыли на пароме, но я не чувствовала усталости. В тот момент я была уверена, что все идет хорошо. Бизнес мужа, несмотря на экономический кризис в стране, постепенно развивался, а меня повысили в начальники отдела европейской литературы. Люди удивлялись, как я успеваю работать и параллельно растить двух мальчиков-погодков. Однако моя жизнь была не такой трудной, как они думали. Мальчики росли каждый по-своему. Я любила сравнивать их с цветами. Юмин, светлый и теплый, но при этом торопливый и неаккуратный – оранжевый. А Ючжин, спокойный, воспитанный и хладнокровный – синий.

Пока Юмин бегал по палубе и пугал отца, Ючжин сидел в каюте и молча смотрел на море. Только когда мы добрались до острова, он впервые открыл рот и спросил, как называется этот остров.

Тхандо – последняя остановка парома и наш пункт назначения. В последнее время он стал пользоваться популярностью за свои удивительные каменные скалы и причудливые обрывы. Этот остров стал новым туристическим местом, где начали активно строить пансионы, маленькие гостиницы и кемпинги. И при этом остров еще хранил свою самобытность. Каменные скалы, торчащие из моря, словно клыки, бесконечные обрывы, которые тянулись по всему периметру острова, лес, защищающий от ветра, морские птицы, парящие над морем, и белые лепестки яблоневых цветов, кружащиеся в воздухе, словно метель.

Мы остановились в пансионате, построенном из дерева, который стоял в самом начале полукруглого обрыва. Из постояльцев были лишь мы одни, хотя были выходные. Видимо, пик туристического сезона еще не наступил. Пансионат находился в самом конце дороги, и вокруг не было других гостиниц, ресторанов и даже деревни. Взору открывались лишь море да засаженный деревьями обрыв. Слышались только шум волн, крики чаек и звон колокола на колокольне у другого конца обрыва. По словам администратора, морской ветер раскачивал веревку, и колокол издавал звон. Наш пансионат и колокольня располагались друг напротив друга на разных концах полукруглого обрыва. Они стояли на одинаковой высоте, и колокольня, вид на которую ничто не загораживало, была прекрасно видна из пансионата, будто с улицы заглядываешь в гостиную чужой квартиры. Колокольня была очень старая, а рядом стояла церковь с полуразрушенной стеной и крышей. По словам администратора, на полпути к колокольне сохранилась заброшенная деревня.

Пространство внутри полукруглого обрыва образовывало морскую заводь, но после полудня вода уходила, и тогда внизу обрыва появлялся длинный узкий белый пляж, покрытый серой галькой и большими валунами. Мы спустились туда и собирали разных моллюсков. Мы набрали так много, что хватило на ужин. Пока я готовила, муж вместе с неугомонными мальчиками пошел на обрыв, где стояла колокольня.

На закате мы сидели за столом. Юмин – рядом со мной, а возле мужа – Ючжин. Мы с мужем поздравили друг друга с годовщиной, за одиннадцать лет всякое бывало: и ссоры, и примирения. Мы дали друг другу пять и пожелали продержаться еще пятьдесят лет. Мы громко болтали – здесь незазорно было быть громкими, ведь все море принадлежало нам. Ночное небо, в котором стоял красноватый полумесяц, было багровым, словно девичьи щеки. Дул легкий бриз, лепестки яблонь парили, будто стая белых бабочек на ветру. Мои дети, окруженные летающими лепестками, были самыми прекрасными. Мой муж – очень нежным. Я сильно опьянела, благодаря чему впервые за долгое время уснула без задних ног.

Меня разбудил звон колокола. Он был не таким, как до этого, когда его колыхал ветер, кто-то бил в него изо всех сил. Звон был похож на звук шагов Юмина, когда он очень взволнован. Возможно, поэтому я в полусне позвала Ючжина: успокой своего брата.

Ючжин не отвечал, а колокол бил все громче и быстрее. Бом-бом…

Я резко открыла глаза. Сон развеялся не из-за звона, а из-за интуиции. Выбежав на террасу, я увидела, что на колокольне кто-то тянет за веревку. Вода уже почти наполовину заполнила заводь у подножия обрыва. Колокольня, наклоненная в сторону моря, выглядела опаснее, чем вчера. Этот кто-то, прислонившись к хлипким перилам, звонил и очень громко кричал. Сомнений не было, это был Юмин.

У меня помутилось сознание, казалось, что глаза выскочили из орбит, а волосы встали дыбом. Зачем он туда поднялся, почему он так торопливо звонит? Я ничего не понимала, но ясно было одно: он не знает, как это опасно. Я затопала ногами на месте. Юмин, спускайся, спускайся! Но странно – из моего рта лишь вырвалось: «Ючжин!»

Испуганный моим криком муж в одних трусах выбежал из комнаты. В это время на колокольне появился Ючжин, словно услышав мой зов. Он выскочил из ниоткуда, поднялся на колокольню и встал рядом с братом. У меня было такое ощущение, что я увидела чудо. Я почувствовала умиротворение. Ючжин остановит его.

В следующий момент произошло то, во что нельзя было поверить. Ючжин ударил Юмина кулаком. А потом шатающегося от неожиданного удара брата толкнул в грудь ногой. Одного удара было достаточно. Юмин с криком полетел вниз с колокольни. Его маленькое тело исчезло внизу обрыва. Я замерла, я не могла дышать, будто острый нож перерезал мне горло.

Муж в чем был с криком побежал туда, зовя Юмина. Я тоже бросилась вслед за ним. Из пансионата выскочил администратор, спрашивая, что случилось, но нам было не до него.

Я бежала по лесу босой, не чувствуя боли, когда подворачивала ногу или ударялась о корни деревьев и падала. Я даже не заметила, что моя нога, уколовшись обо что-то, полностью покрылась кровью. Задыхаясь, я, как сумасшедшая, бежала за мужем. Бежала и бормотала. С Юмином все будет хорошо, в противном случае, муж все исправит. Когда я добегу туда, все трое будут стоять на колокольне… Лес все тянулся и тянулся вдоль обрыва, казалось ему не было конца. Колокольня превратилась в мистическое место, куда невозможно добраться. Когда я с трудом прибежала туда, то увидела одного Ючжина. Он стоял у перил и, не двигаясь, смотрел на море. Я остановилась перед колокольней. А почему я не вижу мужа? Почему так тихо? Что случилось? Подбородок страшно дрожал, изо рта раздался хныкающий голос: «Ючжин».

Ючжин обернулся и посмотрел на меня. Его лицо было окровавлено, зрачки расширены, как у разъяренного зверя, в них танцевал свет, похожий на языки пламени.

Я мгновенно пришла в себя. Отказываясь верить в происходящее, я побежала на край обрыва. Вода наполнила его наполовину. Юмина не было видно, а муж барахтался в набегающих волнах.

В ушах звенело. Перед дрожащими глазами мелькал «тот миг», когда Ючжин ударил своего брата кулаком и ногой вытолкнул в море. Я должна была позвать на помощь, но рот не открывался. Слова застряли в горле. Большая волна подняла тело мужа вверх, а затем вмиг отбросила на сотни метров. А я просто стояла и смотрела, как море в своей пасти тащит моего мужа за горизонт.

Администратор пансионата, который прибежал за мной, позвал на помощь. По сотовому он вызвал морскую полицию и собрал жителей острова, которые на рыболовецких судах отправились на поиски. Я не верила в реальность происходящего, мне казалось, что я вижу кошмарный сон. Рыболовецкие корабли, прочесывающие море, громко тарахтя моторами. Крики моряков, раздающиеся над заводью. Предложение администратора вместе вернуться в пансионат и подождать там. Я сама, неподвижно стоявшая на краю обрыва. Мне казалось, что мой муж весь в каплях воды вот-вот поднимется на обрыв, держа Юмина под мышкой. Если у меня осталось хоть немного разума, я бы, наверно, сразу поняла, что во время прилива вряд ли он сможет спасти Юмина и выплыть сам. Будь он даже чемпионом по плаванию.

В тот день после обеда мой муж и Юмин вернулись ко мне мертвыми с интервалом в два часа. Сказали, что мужа нашли жители острова, а Юмина – морская полиция города Мокпхо. Администратор вместо меня сообщил о происшествии моему отцу, который тут же приехал и в спешке нашел место для церемонии прощания в городе Мокпхо и принимал соболезнующих. Попозже прилетели родители мужа с Себу. Свекор взял на себя организацию похорон. А свекровь только рыдала перед фотографией своего единственного сына и несколько раз теряла сознание, так что в конце концов ее отвезли в больницу.

Что касается меня, то я просто тупо и отрешенно сидела, ничего не делая. Ко мне подходили полиция и журналисты, задавали вопросы, но я не отвечала. Ючжин тоже ничего не делал. С момента происшествия он проспал двадцать четыре часа подряд, словно впал в кому. Он даже в туалет не ходил и ничего не ел. А когда я трясла его, пытаясь разбудить, он не открывал глаза.

Хэвон, которая приехала с опозданием, поставила диагноз – реакция на стресс. Для него это огромный удар – старший брат и папа погибли у него на глазах. Она сказала, чтобы я не тревожила его, пока он сам не проснется. Сказала, что попытки насильно его разбудить могут быть опасными для его беззащитного сознания.

Какой простой диагноз. Я не могла с этим смириться, не могла просто смотреть на Ючжина, который спокойно спал с невинным лицом. Мне хотелось его разбудить и спросить. Зачем ты это сделал? Почему так поступил?

После того как Хэвон уехала, я разбудила Ючжина: схватив за грудки, с силой трясла его за ворот рубашки. Говоря начистоту, я сильно страдала от желания потащить Ючжина к морю и бросить его туда. Он, будто поняв это, тихо открыл глаза. Большие черные глаза неуверенно посмотрели на меня. Наши взгляды встретились, и он прошептал, приоткрыв свои красные, словно лепестки цветов, губы:

– Мама, я тебя люблю.

Голос был тихим и низким. Он походил на плач брошенного в гнезде птенца. Я ясно поняла, что этими словами он умолял: «Мама, не бросай меня». У меня перехватило дыхание, сердце ухнуло, гнев растворился, и охватившее меня желание исчезло. В этот момент я попалась в ловушку проклятия родов. Я поняла, как сильно люблю своего ребенка. Но вместе с тем поняла, что я никогда его не прощу. И тогда я решила прожить всю жизнь с чувством вины и в страхе, но тогда же я осознала, кто я такая. Я была мамой Ючжина, а Ючжин был моим ребенком. С этим ничего нельзя было поделать, эту правду невозможно было изменить.

Ючжин проснулся утром в день похорон. Как всегда, он был очень тихим и незаметным. Позавтракал и сам переоделся в похоронный костюм. Он должен был возглавить процессию, поэтому держал в руках фото папы. Его лицо не выражало ни грусти, ни сожаления. Сев в автобус, который отвез нас в крематорий, он просто упер подбородок в рамку фотографии и молча смотрел в окно.

Мои глаза все время наблюдали за Ючжином. Меня мучили вопросы. На самом ли деле случилось то, что я видела? Почему он так поступил? Но до прибытия в крематорий у меня не было возможности его спросить. Вокруг было слишком много людей. Только когда тела Юмина и мужа увезли на сожжение, мы остались с ним вдвоем на скамейке в парке, но я не смогла его спросить. Мне было страшно услышать правду. Я боялась себя: я могла просто убить Ючжина, если бы удостоверилась, что все, что я видела, правда.

Именно в этот момент появился полицейский. Он сказал, что хочет задать нам пару вопросов. Я задрожала. Пытаясь скрыть свою дрожь, я руками крепко сжала колени. Однако Ючжин спокойно посмотрел на полицейского. В глазах у него не было никаких эмоций – ни страха, ни беспокойства, ни чувства вины. Я пришла в полное замешательство. Он что, всегда был таким? Всегда был таким бесчувственным и бесстыжим? А почему я этого не знала? Нет, я знала. Только объясняла эту бесчувственность врожденным спокойствием. Потому что так мне было удобно, или от того, что мне именно этого хотелось.

Полицейский спросил, почему Ючжин пошел на колокольню. Ючжин объяснил ему очень логично. «Пока папа и мама спали, мы с братом играли в «Выживание». Брат первым добрался до колокольни и начал звонить, в это время веревка порвалась, и он упал в море. Я хотел его схватить, но было уже поздно».

Пока он говорил, он был спокоен, даже не отводил взгляда от полицейского и ни разу не запнулся. Пару раз у него на лице появлялась задумчивость, но не более того. Я была в замешательстве. Может быть, я ошиблась. Если верить Ючжину, он протянул руку, а не ударил Юмина кулаком. Не пнул его ногой, а просто подошел на шаг ближе, чтобы схватить. Я еще раз вспомнила тот миг, который я уже несколько сотен раз прокручивала в голове. Чем больше я вспоминала, тем очевиднее для меня становилась истина. Ючжин сказал неправду. Ребенок, которому было всего-навсего девять лет, спокойно соврал в лицо полицейскому.

Но и я, мама этого ребенка, была ничем не лучше. Когда полицейский спросил, кто первый увидел мальчиков, я рефлекторно соврала, сказав, что это был муж. Когда он спросил, чем я занималась в это время, я ответила, что спала. Полицейский задал последний вопрос, видела ли я, что произошло.

Я посмотрела на сидевшего рядом Ючжина. Я увидела «те глаза». Глаза, которые смотрели на меня на колокольне, глаза, в которых волнами двигался странный свет и были расширены зрачки. Мне хотелось закричать. Я впервые узнала, что за такое короткое время в человеческой голове может смешаться столько мыслей и чувств. Осознание, что у меня остался один сын, страшное осуждение со стороны людей, будущее Ючжина, которое, не начавшись, полностью разрушится, сомнения, что может быть я ошиблась, неуверенность, что смогу прожить всю жизнь, скрывая то, что я увидела, голос Ючжина, который, словно птенец, говорил «мама, я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…»

Я ответила, что не видела. Так я стала сообщником Ючжина. В голове раздался трусливый голос. Ты совсем недавно потеряла мужа и сына, и ты не можешь сдать единственного ребенка в полицию, ты не переживешь осуждение других людей. Самое важное – твоя любовь к сыну. Ты единственный человек, которому он может довериться.

Потом я узнала, что администратор пансионата подтвердил мои слова. Думаю, он действительно ничего не видел. Мы были одни, а он появился только тогда, когда я выбежала сама. Поэтому в полиции это дело решили квалифицировать как несчастный случай. Возможно, полицию немного напрягало, что мой муж имел три страховки и его жизнь была застрахована на огромную сумму. Но ничто не указывало на преступление.

Когда я вернулась в Сеул, я часто вспоминала Хэвон. Нет, не ее саму, а то, что она сказала три года назад о проблемах Ючжина. Он и сейчас по-прежнему мой сын, но уже не тот ребенок, которого я знала. Он стал для меня совсем незнакомым существом, похожим на метеорит, который прилетел из космоса.

* * *

Мама была не права. Не все то, что кажется явным, всегда оказывается правдой. Как сказала она сама, в тот момент ее не было на месте несчастного случая. К тому же ей неизвестны все события от начала до конца. Она настаивает, что все ясно видела, но это как раз тот случай, когда она явно увидела неправильно. Или поверила в то, во что хотела поверить. Только так она могла смириться с ситуацией. Только так она могла смягчить тяжесть своего греха – ведь вся трагедия началась с того, что она напилась и уснула.