Текст книги "www.1939.com.pl(СИ)"

Автор книги: Чишевский Марчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

3.

Я долго пытался понять, чем является раздражающий меня нерегулярный звук, похожий на писк назойливого комара – игрой моего собственного воображения или он всё-таки доносится извне моего медленно возвращающегося сознания. Через некоторое время я почувствовал боль и рассудил, что уж теперь-то наверняка пребываю по сию сторону яви. Я не мог определить, что именно у меня болело, но момент пробуждения отложился у меня в памяти как наполненный неприятным звуком и болью. Я попытался открыть глаза.

Особого смысла в этом не оказалось: я и далее ничего не видел. Решительно ничего. Зато прекрасно почувствовал, что именно у меня болит: моя голова, вероятно, решила, что больше мне ни к чему не пригодна и, следовательно, имеет право преспокойно развалиться на части. Мышцы словно наполнены расплавленным железом. Я поспешил зажмурить глаза и открыл их снова. На сей раз попытка была удачной. Хотя видел я словно сквозь туман. Итак, я убедился, что лежу навзничь на земле рядом с командирской машиной.

Гул усилился. Краем глаза я уловил некий движущийся размазанный объект. Моргая изо всех сил, чтобы быстрее возвратить остроту зрения, чуть повернул голову и проводил взглядом самолёт, медленно движущийся в воздухе в каких-то полутора десятках метрах над кронами деревьев. Аппарат, очевидно, был не в порядке: двигатель его работал с перебоями и из него вырывались клубы дыма. Однако, всё ещё держался в воздухе. Раскачиваясь, как пьяный, он прошёлся над нашими головами в направлении на запад и скрылся из виду за деревьями. Очертания самолёта пробудили в моей памяти не до конца определённые ассоциации.

– Что это было, чёрт возьми? – В голове шумело и болело. Я с трудом выговаривал слова. – Что это за хрень?

Ответа не было.

Я приподнялся, опираясь на локоть, и оглядел людей вокруг. Лица тех, кто уже пришли в себя, выглядели ошарашенно. Большинство, однако, ещё были без сознания. Рядом со мной лежала, уставившись невидящими глазами в небо, Нэнси, а по другую сторону неловко пытался приподняться Войтэк.

– Молния? – выговорил столь же невнятно Курцевич. – Как будто молния ударила в лагерь?

– Ты думаешь, свет и сотрясение – следствие удара молнии? – пролепетал я. – Но я спрашивал о самолёте. Над нами пролетел самолёт с повреждённым двигателем. А над полигоном никому не положено...

– Да хрен с ним, с самолётом, – резко прервал меня мой любимчик капитан. – Мне интересно, что нам по башке так вдарило?

С великим трудом, покряхтывая и постанывая, словно пара восьмидесятилетних хрычей, страдающих ревматизмом, мы оба попытались встать на ноги. Это нам удалось наполовину: подняться мы так и не сумели, но сесть – в общем, да. Хотя в тех условиях это уже было что-то.

– Этого самолёта здесь быть не должно, – упирался я, с трудом восстанавливая дыхание. -Тем более, что он вообще какой-то музейный экспонат.

– Да что там, – скривился капитан. – Дался тебе тот самолёт... Меня больше интересует моё самочувствие. И всех тех, кто лежат здесь.

В принципе, он был прав. К чёрту самолёт. Я огляделся вокруг – хотя, учитывая моё текущее состояние, этот осмотр вряд ли можно было назвать слишком тщательным. К счастью, люди – по крайней мере, те из них, кто в момент удара находились вне машин – постепенно приходили в сознание: сидели или вставали, или крутили головами, как бы стряхивая с себя остатки сна. На первый взгляд, все выглядели невредимыми. Я не заметил также никаких видимых повреждений машинного парка.

Вот только...

Я вновь заморгал глазами, пытаясь избавиться от непреодолимого ощущения нереальности происходящего. Мурашки пробежали по моему телу, расплавленное железо как бы вмиг испарилось из моих мышц, даже головная боль несколько ослабла. За исключением вышеперечисленного, я не замечал у себя никаких иных, вызывающих опасение, симптомов. То, что я испытываю боль, аккурат свидетельствует, что я ещё жив и нахожусь в сознании. Выходит – то, что я наблюдаю, не плод моего больного воображения и, тем более, не картинка жизни после смерти. Тогда, что значат эти видения...?

Какой-то супероформитель во время антракта, или потери сознания – сколько это продолжалось: пять минут? час? – поменял театральные декорации. Прежде небо было тёмно-синее и лило, как из ведра. Щёлк! И светит яркое солнце, а небо голубое, как по заказу. Прежде наши машины занимали, быть может, треть большой лесной поляны. Щёлк! И поляны как не бывало, зато появилось жидкое редколесье посреди и так не слишком густого бора. Подъездная дорога тоже выглядела как-то иначе. Вдобавок ко всему прочему, с самого начала моего "пробуждения" я фиксировал сознанием какие-то громыхающие звуки, доносящие с неопределённо далёкого расстояния, но – тем не менее – достаточно отчётливые и до боли знакомые. Я принялся было подспудно осознавать, что они мне напоминают, но почти сразу вынужден был отложить более точную идентификацию до лучших времён.

Нэнси поднялась с земли и, не удостоив меня даже приветственным взглядом, поковыляла к MDS-у и своим людям. Верно, в первую очередь необходимо проверить – не пострадали ли красота и изящество доверенных Дядей Сэмом материальных ценностей на сумму в полмиллиарда долларов.

Прошла пара минут.

Люди потихоньку вставали, демонстрируя симптомы, напоминающие мои собственные: мутный взгляд, неуверенная походка, общая неуклюжесть движений. Я тоже поднялся, но всё, на что меня хватило, это два шатких шага, опираясь на борт ближайшего грузовика.

– Пан полковник. – Интересно, что даже такая симпатичная девушка, как Нэнси Санчес, обычно лучезарно улыбающаяся, способна была выглядеть наподобие грозовой тучи. Она явно была зла, разбита и несчастлива, но и так пришла в себя значительно быстрее меня. – Джази, – девушка быстро перестроилась на форму, более адекватную состоянию наших отношений. Что было удивительно, поскольку при людях мы всегда держались в рамках устава. – Случилось что-то очень странное. Мы никогда ничего подобного не видели. Всё оборудование связи ослепло, – она сыпала фразы такой скороговоркой, что даже моего неплохого знания английского оказалось недостаточно, чтобы сразу осознать смысл сказанного, – а силовое поле отключилось самостоятельно.

– Ослепло? – Я усомнился, верно ли я расслышал. Хорошо, что я до этого успел встать – не совсем удобно говорить с женщиной сидя. – Следует понимать, всё вышло из строя? А IVIS?

– IVIS и радар функционируют, компьютеры исправны. Речь идёт о связи. Мы просто не видим ни одного спутника. GPS словно умер. Мы пытаемся вызвать кого-нибудь по радио, но в эфире глухая тишина. Вообще во всём диапазоне УКВ – ничего. Вдобавок, в данный момент не работает MDS.

Я как-то не ухватывал мысль. Если элементы системы исправны, то почему нет связи – ни спутниковой, ни УКВ-шной, вообще никакой? Почему мы не видим спутников GPS? О, Иисусе! Больше всего мне хотелось упасть в кровать и забыться долгим непрерывным сном. Но я оставался здесь командиром и все ожидали от меня мудрых и прозорливых решений. А потому я сосредоточился.

– Цупрысь! – окликнул я связиста. – Ты жив?

– Так точно! – Худенький капрал выглянул из кабины "стара". Он всегда выглядел так, словно его ветром потрепало.

– Вызови командование.

– Слушаюсь. – Цупрысь исчез в недрах машины и спустя минуту послышалось нервное попискивание радиостанции.

– Ну, хорошо, Нэнси, – вернулся я к разговору. – Можешь рассказать, что собственно случилось?

– В момент удара молнии в эмиттер поля компьютер зарегистрировал мгновенный, но очень сильный скачок напряжения в системе. Стабилизаторы не смогли сдержать его, ибо скачок многократно превышал норму. Полетели предохранители. Холден, однако, привёл всё в порядок. Оборудование, в любом случае, исправно, может связываться друг с другом и с вашей техникой, но во внешнем мире – тишина. Мы ничего не слышим и не видим. Почему так, я не знаю. Однако, всё происшедшее зафиксировано на жёстком диске и, конце концов, мы узнаем причины.

– Как-то это странно. – Поднялся Курцевич. Похоже было, что он возвратился в свою прежнюю форму. – Связь была, а теперь её нет, поляна была – и её нет, гроза была – и её тоже нет. Что это за херня? Генерал подсунул нам генератор пакостей?

– Пан полковник. – Персоной, которая решилась прервать нашу занимательную беседу и перевести её на ещё более чарующие рельсы, был внезапно выросший прямо под моим носом Галясь. – Разрешите доложить, что капрал Гэмбаля отправился на минутку в лес по своей надобности и, понимаете, встретил кое-кого. Каких-то двух гражданских...

– Гражданских? – изумился я, пытаясь сохранить вежливое самообладание. – Ну ж, милости просим, прошу не стесняться. Накрылась связь, люди ведут себя как больные тряской Святой Вита, над нами летают какие-то трухлявые развалины, так что два гражданских в придачу уже без разницы. Давайте их сюда!

– Пан полковник, – высунулся из "стара" Цупрысь, – докладываю, что нет никакой связи. На всех каналах тишина.

Тяжело дыша от ярости, я вынул свой личный сотовый телефон. Одного короткого взгляда на дисплей хватило, чтобы уяснить, что аппарат находится вне зоны обслуживания. Вакуум. Мы не можем связаться с командованием по радио, сотовые телефоны не работают, GPS не действует. Полная тишина в эфире.

Но я до сих пор полагал, что всё происходящее развивается по плану генерала. Этакий прыжок в омут.

В данный момент мне следовало разразиться серией приказов, имеющих целью обеспечить безопасность батальона в непредусмотренной ситуации. Я уже открывал рот, когда из-за последнего танка вынырнул капрал Гэмбаля, ведущий перед собой двух мужчин. Судя по внешности – отца и сына. Старшему было, вероятно, около сорока, младшему – пятнадцать. Оба были обуты в ботинки по щиколотку, напоминающие старую лыжную обувь, одеты в штаны и куртки, покрой которых – по крайней мере, так мне представилось на первый взгляд – был весьма далёким от современной моды. Они встали передо мной, озираясь вокруг. В их взглядах были удивление, недоверие и ...страх. Мне уже доводилось видеть на полигоне всякого рода грибников, которых к удовольствию солдат доставляла жандармерия, но эти не походили ни на каких окрестных грибников. Какие-то они были... несовременные.

– Заранее испытываю удовольствие от одной мысли о рапорте Дрэшеру насчёт бдительности наших коллег из жандармерии. Охраняют они нас, как же! – пробормотал я Курцевичу.

– Дерьма куски, – поддакнул капитан. – Эти не устерегут даже собственных штанов. Развлекайся тут, а я пойду к моим людям. Проверю, всё ли там в порядке.

Он повернулся на каблуках и ушёл. И этим решением спас нам жизнь. Во всяком случае, мне наверняка.

– Что вы тут делаете, чёрт побери? – я не собирался играть в правила хорошего тона и потому приветствие не относилось к разряду особо изысканных. – Здесь военный объект. Вход строго запрещён. И карается законом. Фамилия? – обратился я к старшему мужчине.

Тот просто пялился на меня бараньим взглядом, но всё время косил на стоящие в паре метров позади танки. И не отвечал.

– Вы что оглохли? Фамилия!

И тогда он отозвался. Это была долгая тирада, полная с трудом сдерживаемой злости. Произнесённая по-немецки.

– Что? – Моё раздражение медленно, но последовательно приближалось к тревожной отметке. – Галясь!

– Я!

– Ты хвастался, что знаешь немецкий, так спроси этих о фамилии и какие черти их сюда занесли.

Галясь что-то быстро залопотал, а немец тут же ответил ему.

– Разрешите доложить, пан полковник, он говорит, что в Германии знание польского не обязательно и он имеет право разговаривать на своём родном языке. И он спрашивает, скажем так: что мы сами тут делаем?

– Мы? Он что сдурел или с твоим фрицевским что-то не так? В какой, к чёрту, Германии? Спроси его, откуда он.

И вновь короткий обмен фразами.

– Он ответил, что по своей воле ничего нам не скажет. Так и выразился: "по своей воле".

– Документы, – рявкнул я. – Аусвайс! – прорычал в самое лицо немца.

Тот дёрнулся назад, но Гэмбаля, который, открыв рот, прислушивался к разговору, крепко его держал. Краем глаза я заметил как всё более изумлённым становится лицо Нэнси, как глупо пялится ничего не понимающий Гэмбаля, но сам в ту минуту был поглощён исключительно непрошенными гостями.

Галясь подскочил к обездвиженному немцу, резким движением потянулся к нему за пазуху и вытянул сильно потёртый бумажник. Я осторожно принял его, ни на секунду не спуская взгляда с непрошеного гостя. Его лицо скривилось от ярости и он изо всех сил пытался вырваться из рук Гэмбали. Младший из незваных гостей стоял неподвижно, не смея предпринять какое-то более решительное действие. Я заглянул в бумажник и первая же вещь, которую я оттуда вынул, заставила меня затаить дыхание. Я держал в руках пятимарковую банкноту 1938 года. Совершенно новую.

– Что это?

Этот оригинальный вопрос не относился конкретно ни к кому, но, разумеется, Галясь счёл себя уполномоченным дать на него ответ:

– Разрешите доложить, пан полковник, если мне не изменяет зрение, подлинная довоенная банкнота. Пять рейхсмарок. Какой-то коллекционер или что?

Я не успел ещё, как следует, разложить по полочкам этот факт, когда моя рука, как бы непроизвольно, вытянула сильно потрёпанную книжечку с надписью "Ausweis" на обложке и изображением гитлеровской "вороны" под ней. Я открыл её и на первой странице увидел снимок – несомненно того самого мужчины, который стоял передо мной. Конечно, младшего лет на десять, но это определённо был он.

– Hans Bregnitz, – прочитал я по слогам, – geboren in Dresden in 1897 Jahr. Что это? – я опять оказался не оригинальным: по-видимому, мой сегодняшний словарный запас сократился до нескольких междометий. – Шутка?

– Как можно, пан полковник, – возмутился Галясь. – Там значится, что этот тип родился в Дрездене в 1897 году. Следовательно, ему – сейчас посчитаю – сто десять лет!

– Тааак... Ясно. Спроси младшего, есть ли у него документы!

Галясь, не говоря ни слова, потянулся за пазуху подростка, но тот сам вынул из кармана потёртое удостоверение. Капрал внимательно просмотрел его и с кривой улыбкой выплюнул в пустоту:

– Тоже самое. Юрген Брегниц, родился в 1925 году в Бреслау – во Вроцлаве, то есть.

Признаюсь, меня чуть удар не хватил. Я посмотрел на криво улыбающегося Галяся, на двух немцев, словно живьём вынутых из дешёвых театральных декораций, на Нэнси – с выражением непонимания на её симпатичной мордашке, на Гэмбалю, тупо взирающего на меня, и выкрикнул:

– Люди! Вы что, в самом деле, хотите, чтобы я поверил, будто ни с того, ни с сего вдруг оказался в Германии и передо мной два типа, из которых один, согласно метрике, должен был давно умереть, а другой, чей возраст по бумагам больше восьмидесяти лет, выглядит на пятнадцать??? Откуда эти двое здесь взялись?

На что Гэмбаля простодушно ответил:

– Докладываю, пан полковник, они стояли в лесу и пялились на лагерь. Ну, я того старшего цапнул за шкирку и притащил сюда, а молодой сам пришёл.

Почему-то никто не поспешил как-нибудь прокомментировать сказанное. В конце концов, официальным тоном отозвалась капитан Санчес:

– Полковник, я не очень понимаю, что здесь происходит, но мне это сильно не нравится.

– Ну, браво, браво. Ваше замечание позволяет нам сделать шаг вперёд в разрешении нашей проблемы, не так ли? – Нэнси, кажется, немного обиделась, но мне в ту минуту было не до этого. Я пару раз глубоко вздохнул сквозь зубы и предельно отчётливо произнёс: – Подведём итоги: перед нами находятся два генетически модифицированных старика с довоенными документами. Гроза вмиг кончилась, как ни бывало. С востока я слышу звуки артиллерии. Отсутствует какая бы то ни было связь. Симпатичная лесная поляна, на которой мы расположились час назад, изменилась до неузнаваемости. У кого какие идеи?

Все продемонстрировали задумчивость, но предусмотрительно молчали. В конце концов, я обращался к двум необразованным капралам, американке и немцам. Возможно, именно немцам было что сказать по сути дела, но они, наверняка, не слишком много поняли в моих вопросах. Вдобавок, я уже не успевал продолжить допрос.

Потому что в этот момент мы услышали ещё кое-что. Вся наша компания выполнила уставной поворот назад и уставилась в угол нашей поляны, который оканчивался съездом с дороги. Дело в том, что издалека раздался рёв двигателей и знакомый скрежет гусениц.

– Прекрасно, – вздохнул я почти с облегчением. – Нашлась, наконец, грёбаная жандармерия?

– Или тот третий кого-то вызвал. – Гэмбаля до сих пор держал в объятьях старшего из немцев. – Когда я наткнулся на этих двух, тот заторопился, сел на велосипед и слинял. Ну, не на чем мне было его догонять.

Не успел я отреагировать на это откровение, как из-за поворота дороги, в каких-то двухстах метрах от нас, выскочил бронетранспортёр, за ним – следующий, а следом – ещё два грузовика. Расстояние смазывало детали, но я отдал бы голову на отсечение, что эти очертания я точно когда-то видел, и притом неоднократно.

– Вот курва, пан полковник, это ж немцы! – Либо у Галяся было лучшее зрение, либо он быстрее сопоставлял факты. – Я хренею, настоящий немецкий SPW. Не знал, что такие экземпляры ещё на ходу. Фильм какой-то снимают или что?

– Мне вообще все эти трижды несчастные манёвры напоминают какой-то очень скверный фильм, – пробормотал я, скорее себе, чем ему. – Хорошее начало, ничего не скажешь.

Я хотел ещё кое-что добавить в том же стиле, но с этого момента события стали развиваться слишком стремительно.

Головной бронетранспортёр остановится на краю поляны, менее чем в ста метрах от нас. Над бронированной кабиной скалился станковый пулемёт, я даже весьма отчётливо различил склонившегося над ним стрелка. Машина была размалёвана нерегулярными маскирующими пятнами. И хотя неизвестные не выключили двигателей, казалось, настала какая-то нехорошая многозначительная тишина. Они пялились на нас, мы – на них, и если изумление вообще поддаётся измерению, у обеих групп оно почти что зашкаливало.

Пришельцы реагировали немного быстрее. Из-за спины пулемётчика вынырнул другой тип – вероятно, командир, обернулся в сторону следующего бронетранспортёра и грузовиков, и прокричал какую-то непонятную для нас команду. Несколько дюжин солдат очень ловко рассыпались по сторонам машин, занимая позиции для стрельбы. Тем не менее, я успел заметить, что по обоим концам этой короткой цепи оказались 2 пулемёта поменьше, а мундиры тех солдат (ибо это, безусловно, были какие-то солдаты или – кто знает? – какие-нибудь актёры, недурно изображающие солдат) – серо-стального цвета. Офицер повернулся к нам и рявкнул:

– Wer sind Sie?

– Что он лопочет? – Я посмотрел на Галяся.

– Разрешите доложить, пан полковник, он спрашивает: кто мы такие.

– Мы? Ответь ему, что он въехал на полигон, принадлежащий армии и что у него есть полминуты, чтобы убраться отсюда. Не желаю больше видеть их всех!

Галясь набрал в лёгкие воздуха и неспешно проскандировал по-немецки содержание сообщения.

Чужак слегка остолбенел. Однако, спустя короткое время, снова что-то прокричал.

– Спрашивает: какая армия. – Я с подозрением посмотрел на Галяся, которого явно сильно веселила эта дурацкая ситуация, но, увы – ни он, ни я ни сном, ни духом не подозревали, что нам предстоит. Хотя он, возможно, и подозревал – кто его знает?

– Какая армия? Турецкие янычары, курва! – взорвался я. – Польская, польская, траханная в задницу армия, чёрт её возьми! Polnische Wehrmacht, du dummkopf! – проревел я тем, ряженным в армию, киношникам, моим – прости Господи – немецким языком.

Но чужак всё понял безошибочно.

– Die Polen? – наполняясь уверенностью, произнёс он. – Ach so! – Потом обернулся к своим и спокойным, но решительным голосом скомандовал:

– Feuer!!!

4.

Ещё секунду назад на поляне царила относительная тишина, нарушаемая лишь отдалёнными раскатами артиллерии с востока и урчанием двигателей тех четырёх машин.

Секундой позже тишины как не бывало. Её разорвал в клочья оглушающий грохот залпов нескольких десятков карабинов, автоматов и пулемётов. Я уловил свист пролетающей прямо над моей головой пули и рефлекторно упал наземь, демонстрируя ловкость прыгающей пантеры. Словно шестым чувством и внутренним зрением я отметил, что тоже самое сделали находившиеся за моей спиной Галясь и Нэнси. Будем надеяться, что по своей воле, а не подчиняясь законам гравитации.

К сожалению, не все отреагировали одинаково быстро. С места, где я лежал, отчётливо было видно, как одна из первых очередей перерубила напополам Гэмбалю и его немца, которого он так и не выпустил из своих объятий. Кровь хлынула, по крайней мере, из полутора десятков ран на телах обоих и Гэмбаля вместе со своим спутником опрокинулся назад, с выражением лица, которое – если абстрагироваться от кошмарной ситуации – можно было бы назвать комически непонимающим. Непрерывное оглушающее стакатто выстрелов и протяжные визги рикошетов, казалось, глушили даже собственные мысли. Если кто-то, действительно, снимал здесь кино, то Оскар за спецэффекты причитался ему гарантированно.

Стрельба застала солдат в разных местах лагеря. Не все ещё пришли в себя после потрясения, вызванного ударом молнии. Некоторые находились внутри машин, другие снаружи, но ни один из не имел при себе оружия. Атака оказалась настолько неожиданной, что большинство не отдавали себя отчета в том, что происходит. Очереди барабанили по капотам автомобилей, выбивали стёкла, рикошетили от брони. В распахнувшейся двери MDS-а показался один из американцев с элегантной M-4 в руках, но он не успел даже приложить к плечу приклада, когда одна из пуль попала ему прямо в лицо – и он кувырком слетел с лестницы.

Вжавшись в землю – глубже, чем это казалось возможным – я наблюдал всё это очень отчётливо. Разумеется, я вытянул из кобуры свой неуставной Heckler-Koch USP Expert калибра 9 мм – и мне самому смешно стало, что я собираюсь палить из пистолета в цель, находящуюся на расстоянии в сто метров.

Откровенно говоря, в первую минуту я просто не в состоянии был реагировать как следует. Где-то в глубине меня профессионал, следуя своему долгу, уже зычно отдавал чёткие команды, азартно и умело оценивал ситуацию, которая, как ни как, многократно была отрепетирована на учениях. Загвоздка в том, что другая половина моего естества осознавала, что пули, винтовки, бронетранспортёры, противник, который выскочил, как чёртик из табакерки – всё это в реальности и кто-то по-настоящему стреляет в меня и пытается меня убить. Именно эта вторая половина всей мощью подавляла первую. И парализовала меня аж на целую минуту. Сам не знаю, каким чудом мне удалось вынуть пистолет. Вчера я тоже был на волосок от смерти – однако, обстоятельства были совсем иными. Тогда я боялся куда меньше.

Моя вывернутая наизнанку от ужаса заячья душа притаилась в мышиной норке – но это не значило, что я утратил способность наблюдать. Если бы я её утратил, то и не заметил бы как правое крыло неприятеля подымается и, вереща что-то непонятное, прёт в нашу сторону, непрерывно паля изо всех стволов. Я видел это, к сожалению, очень хорошо и моментально сообразил, что если та группа проскочит сквозь строй техники на площадку лагеря – до того, как мы доберёмся до оружия – то они перестреляют нас в течение минуты.

Но – как это часто случается – ситуация развивалась динамически, невзирая на плохих актёров, которым довелось участвовать в данной сцене. Второй акт эпизода стычки инициировал маэстро Войцех Курцевич, который, в отличие от своего любимого командира и приятеля, то есть – меня, головы не потерял.

Капитан отправился в своё расположение ещё до разговора с Брегницами и, совершенно очевидно, обнаружил своих людей в добром здравии. Начало стрельбы застало его в момент, когда он, стоя возле одного из танков, крыл матом механика-водителя за найденный в его вещах внушительный запас алкоголя. Речь шла, вероятно, о несправедливом, по мнению Курцевича, дележе того самого алкоголя между экипажем танка и командиром. Начало боя, естественно, прервало этот очередной скандал, к большому неудовольствию нашего вспыльчивого капитана. Будучи смышлёным и предусмотрительным солдатом, он тут же грохнулся наземь и, осторожно выглядывая из-за гусеницы, профессионально оценил обстановку. Отполз назад, окрикнул водителя – проблема нелегальной водки временно отошла на второй план – и, воспользовавшись тем, что танк был прикрыт от обстрела бронированным командирским "старом" (который существенно выше "твардого"), резко заскочил внутрь машины.

Несмотря на грохот – пусть даже несколько меньший, чем вначале: стрельба чуть поутихла, так как нападавшие, по-видимому, меняли магазины – моих ушей достиг рёв заведённого тысячелошадного двигателя. Я лежал не далее, чем в пяти метрах от танка, так что ощутил это как слабое землетрясение. Затем услышал звяканье гусениц, визг электромотора, поворачивающего башню "твардого" и, скорее, почувствовал, чем увидел, как тяжёлая машина – словно бандит с револьвером на Мейн-стрит в Томбстоуне – остановилась в самом центре поляны. Пули бессильно рикошетили от активной брони танка, не причиняя ему не малейшего вреда. Курцевич изменил положение ствола, башня переместилась еще на пару градусов вправо и замерла. Полагаю, что все – как в нашем, так и во вражеском лагере – затаили дыхание. Честно говоря, мне самому было интересно, что из этого выйдет.

Грохот выстрела и рёв раздираемого тяжёлым снарядом калибра 125 мм воздуха едва не снесли мне голову с плеч. Курцевич есть Курцевич, позёр и любитель эффектов, вместо подкалиберного снаряда, который тоненькую броню старинного бронетранспортёра прошил бы, словно муслиновую шторку, использовал осколочно-фугасный, пригодный для разрушения стен Бастилии. Головной бронетранспортёр, вместе со старшим офицером и пулемётчиком, в долю секунды превратился в огромный оранжевый шар из пламени и искорёженных обломков, который, не теряя формы, вспорхнул в воздух и неспешно поплыл в сторону, не касаясь земли. Ко всему прочему, в машине сдетонировали боеприпасы и баки с горючим, так что взрыв оказался настолько мощным, что даже меня, на расстоянии почти ста метров, отбросило назад. Спустя несколько мгновений на землю обрушились обломки раскалённого металла, пытаясь довершить то, с чем не справились пули.

"Твардый", кроме 125-миллиметровой пушки и тяжёлого зенитного пулемёта калибра 12,7 мм, оснащён был спаренным с этим орудием пулемётом калибра 7,62 мм. Курцевич и его экипаж незамедлительно продемонстрировали способ его применения по назначению. Долгая очередь пуль, вылетающих со скоростью 600 выстрелов в минуту, буквально покосила лежавших в траве солдат противника. Огонь с их стороны прервался в одно мгновение и я, наконец, поднялся на ноги.

– Галясь! – выкрикнул я. – Хватай оружие, Цыпруся и бегом ко мне! Борееееек!! Два пулемёта на левый фланг, живо!

Я рывком спрятался за грузовик и помчался к другому его концу. Осторожно выглянул из-за кузова и быстрым взглядом оценил обстановку. То есть, собственно говоря, собирался это сделать, но не успел, ибо случилось то, чего я опасался: атакующая группа противника была уже в двух шагах от цели, а возглавляющий её офицер буквально налетал на меня.

Правая рука, в которой я держал пистолет, совершенно автоматически поднялась и, не прицеливаясь, натренированным тысячу раз в тире движением, дважды выстрелила в грудь наваливавшегося на меня солдата. Я наблюдал происходящее, как в замедленной съёмке -и трудно было не заметить с расстояния в полтора метра – как пули вырывают две небольшие дырки в мундире этого типа. Верхняя половина его тела, заторможенная кинетической энергией пуль, замерла на месте, ноги же сделали ещё два шага – и солдат со страшным хрипом опрокинулся на спину.

Всё это я наблюдал уже краем глаза, поскольку мой указательный палец, взявший контроль над ситуацией, в это время ритмично надавливал на спусковой крючок – и в итоге я опустошил пятнадцатизарядный магазин со скоростью, безусловно побившей абсолютный рекорд Польши. Но, как обычно бывает в таких случаях, результат был мизерным – USP скакал в руке, как паяц в ярмарочном кукольном театре – и, за исключением первой пули, которой я ранил в плечо и опрокинул наземь ближайшего солдата, все остальные ушли в небо.

Гораздо большее впечатление на противника оказал выход на сцену Галяся. Сорванный на ноги моим окриком, он выдернул из машины автоматический карабин "берил" с подсумком для магазинов и оказался подле меня раньше, чем я успел отразить, что у меня кончились боеприпасы. Я и не задумывался, каким чудом он так быстро раздобыл оружие. Капрал приземлился на четвереньки, принял правильное положение для стрельбы – слегка наклонясь вперёд, вжав голову в плечи, правый локоть перпендикулярно оси оружия – и принялся сдерживать атаку точно отмеренными трёхпульными очередями. Бог весть, где он научился так стрелять (а это была лишь одна из его способностей, в чём мы скоро все убедились). Когда его спрашивали об этом, он обыкновенно начинал юлить, лишь бы невзначай не проговориться.

Двое первых пехотинцев, подстреленных "точно в яблочко", упали с криком на землю. Однако, даже гениальный капрал был не в состоянии остановить полтора десятка атакующих солдат. Если бы не Борек со своим подразделением, пришедшие нам на подмогу в последнюю минуту, было бы очень скверно. К своему облегчению, прежде чем мне удалось управиться со сменой магазина, я услыхал позади соседнего грузовика весьма продолжительную очередь из ручного пулемёта. Кто-то за моей спиной ухнул, замахнулся – и в сторону противника полетел небольшой яйцеообразный предмет.

– Ложись! – крикнули несколько голосов одновременно. – Граната!

Все послушно рухнули на землю. Взрыв осыпал нас сотней тысяч веточек и шишек – и это был последний понесенный нами урон. После чего на нашем фланге всё закончилось.

Тем временем, на правом фланге полным ходом шло грамотное контрнаступление сил быстрого реагирования, то бишь взвода "громовцев". Командосы, гордость польской армии, нередко казались самоуверенными скучающими позёрами, которых не вдохновляет ничего, за исключением насыщающих кровь адреналином акций с элементами смертельного риска. У меня сложилось сильное впечатление, что к учениям и вообще ко всему этому цирку с Отдельным Разведывательным Батальоном они отнеслись как к каре Божьей, ничем не заслуженному наказанию. Возможно, решили между собой, что Войтынский попал в немилость у кого-нибудь из командования. И просто ожидали, когда мы отправимся в Афганистан, а уж там они покажут миру, чего стоят.