Текст книги "Преступный человек (сборник)"

Автор книги: Чезаре Ломброзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 76 страниц)

Не думаю, чтобы нашлось более очевидное доказательство того, что психическая деятельность может быть в высшей степени энергична, могуча и в то же время ненормальна относительно одного какого-нибудь пункта. Кто знаком с произведениями г-жи Ройе и Конта, тот, в сущности, не найдет ничего безумного в убеждениях, исповедуемых Бозизио, кроме разве его воздержания от употребления соли, слишком легкого костюма и сурового осуждения железных дорог, которые кажутся ему страшным злом. Отбросив это последнее, действительно нелепое мнение, мы увидим, что обе остальные странности свои он объяснял довольно разумно: так, употребление соли он считал излишним на том основании, что дикари, которые никогда не едят ее, все-таки бывают крепки и здоровы; ходил с открытой головой отчасти из подражания римлянам, отчасти вследствие справедливого мнения, что тогда лучше сохраняются волосы, а простоты в костюме придерживался, как мы уже знаем, с целью пропаганды своих идей. «Разве публика, – сказал мне однажды этот новый Алкивиад ^{149} , – стала бы останавливаться передо мной на улице и расспрашивать меня о моем учении, если бы я был одет иначе? Костюм служит рекламой моих проповедей, и я ношу его из принципа». Часто болезненным признаком казалось мне то, что Бозизио основывает все свои выводы на газетных статьях политического содержания, дающих слишком бедный материал в научном смысле; но он оправдывался тем, что в газетах всегда затрагиваются интересы дня и что для ознакомления с настроением общества ему нельзя игнорировать их, хотя он и не сочувствует этим интересам. Впрочем, его ненормальность проявлялась больше всего в том, что он придавал громадное значение ничтожнейшим фактам, вычитанным из какой-нибудь газетки, и тут же делал из них широкие обобщения. Прочтя, например, что в Лиссабоне ребенок упал в воду или что женщина сожгла себе юбку, Бозизио немедленно приводил эти факты в доказательство вырождения расы. Что же касается его образа жизни, то он может поставить в тупик любого гигиениста, который не в состоянии будет объяснить себе, каким образом этот старик, питающийся одной только полентой без соли, сохраняет удивительную бодрость, крепость, силу и ходит по 20 миль в день. Для психолога здесь любопытно проследить влияние умопомешательства на подъем духа, на развитие умственных способностей, иногда даже до одного уровня с гениями, хотя печальный недуг и придает всему мышлению оттенок ненормальности. И – кто знает! – если бы наш Бозизио был не жалкий чиновник, а студент юриспруденции или медицины, если бы он имел возможность учиться систематически, а не урывками, из него вышел бы, может быть, второй Конт или, по крайней мере, Фурье, с философскими системами которых у него много общего и от которых его отличает только одно – умопомешательство.

Не менее интересно проследить, какие разнообразные оттенки принимает сумасшествие в зависимости от духа времени. Если бы Бозизио жил в средневековую эпоху, в Испании или в Мексике, то, пожалуй, из этого защитника птиц и мученика за благо потомства выработался бы св. Игнатий Лойола или Торквемада, а свободно мыслящий позитивист обратился бы в фанатичного католика, приносящего человеческие жертвы для умилостивления разгневанного Божества. Но Бозизио живет в Италии, в конце XIX в.

Этот факт наглядно объясняет нам, почему в давно прошедшие времена и у диких или малообразованных народов появлялось столько случаев эпидемического сумасшествия и каким образом столько исторических событий могли быть вызваны безумным бредом одного или нескольких лиц, например секты анабаптистов, бичующихся, появление колдунов, восстания китайских тайпинови пр. Помешательство у некоторых из них проявляется нелепыми, но в то же время грандиозными идеями и такой несокрушимой верой в них, что невежественная толпа невольно увлекается ими, чему отчасти содействует странность их одежды, необычайная внешность и аскетический образ жизни, всегда возбуждающий удивление толпы. Недаром же говорят, что она способна поклоняться лишь тому, чего не понимает.

Ряд условий, по-видимому, благоприятствовал тому, чтобы из Бозизио вышел настоящий пророк-новатор: для этого у него было и сильное увлечение некоторыми идеями, и железное здоровье, и воздержанность в пище, и бескорыстие, и глубокая вера в спасительность своей миссии: ему недоставало, по счастию, только одного – благоприятного времени для того, чтобы вызвать к себе всеобщее сочувствие. В противном случае Италия получила бы в лице Бозизио своего Магомета.

Но, приняв во внимание безупречность его жизни, образцовую аккуратность во всем, имеем ли мы право сказать, что это был обыкновенный сумасшедший? А убедившись в относительной новизне исповедуемых им идей, можем ли мы причислить его к массе описанных нами выше бессмысленных маттоидов? Конечно, нет.

Предположим, что Джузеппе Феррари, вместо того чтобы получить высшее образование, остался бы на таком же низком уровне развития, как Бозизио, тогда, наверное, вместо ученого, пользующегося вполне заслуженной известностью, из него вышло бы нечто похожее на бедного защитника птиц. Это предположение тем более вероятно, что и теперь некоторые рассуждения Феррари, например относительно исторической арифметики, а также относительно королей и республик, умирающих в назначенный день, по воле автора, – могут быть отнесены лишь к области безумия. То же самое следует сказать и о Мишле, по поводу его фантастической естественной истории, его академической непристойности, невероятного тщеславия [153]153
  «Мои сочинения “Насекомое” и “Птица”,– говорит он, – вызвали целую литературу. А книга “Любовь и женщина” навсегда сохранит свою ценность, так как у нее две основы: научная (!!) – сама природа, и нравственная – сердце граждан…»
  «Я называю историю воскресением – это самое подходящее заглавие для моего 4-го тома…»
  «В 1870 году, во время всеобщего молчания, я один говорил. Моя книга, написанная за 40 дней, была единственной защитой родины…»


[Закрыть]и тех последних глав истории Франции, которые он ухитрился превратить в какую-то странную смесь грязных анекдотов и нелепых парадоксов. [154]154
  Тут он между прочим изучает, как исторический документ, дневник пищеварения у Людовика XIV и делит царствование его на два периода – до и после фистулы; то же самое и относительно Франциска I – до и после нарыва! Встречаются даже мнения такого рода: «Из всей древней монархической истории Франции у нее не останется ничего, кроме одного имени – Генриха IV и двух песен: Габриель и Мальбруг».


[Закрыть]К той же категории можно отнести еще Фурье и его последователей, предсказывавших с математической точностью, что через 80 тысяч лет люди станут жить по 144 года и что тогда у нас будет 37 миллионов поэтов (вот несчастье-то!) да, кроме того, 37 геометров не хуже Ньютона; Лемерсье, писавшего одновременно с прекраснейшими драмами такие, в которых разговаривают муравьи, растения и даже само Средиземное море; Буркиелли, требовавшего от живописцев, чтобы они изобразили ему землетрясение в воздухе и гору, которая делает глазки колокольне и пр.

В Италии в продолжение многих лет читает лекции в одном из больших университетов профессор, создавший в своих сочинениях особую нацию – ханжей (cagoti) и придумавший для возвращения к жизни утопленников такой прибор, что посредством него можно смело задушить даже здорового человека. Этот же ученый рекомендует употребление теплых ванн с температурой 20° и приписывает благотворное действие морской воды выдыханиям рыб. Однако же в его сочинениях, напечатанных уже вторым изданием, очень много хорошего, и ни один коллега не имел повода заподозрить его в умопомешательстве. К какой же категории можно причислить этого субъекта? Очевидно, он принадлежит к промежуточной ступени, переходной от настоящего гения к сумасшедшему и графоману, так как с этими последними сближает его бесплодность целей и спокойное, настойчивое исследование парадоксов. Все такие факты показывают нам, что градации, переходные ступени между умом и сумасшествием вовсе не принадлежат к области гипотез, как думает уважаемый Ливи; эта постепенность согласуется, впрочем, и с неизменными законами природы, которая, как известно, не терпит скачков, но допускает лишь медленный, последовательный переход из одних форм в другие. Наконец, разве мы не встречаем на каждом шагу полукретинов, полурахитиков и, к сожалению, слишком часто – полуученых?

Весьма естественно поэтому предположить, что если такие переходные ступени существуют в области так сказать, литературного сумасшествия, то они возможны и в области криминального помешательства, и что для так называемых преступников или сумасшедших необходимо допустить смягчающие обстоятельства, хотя вряд ли найдется человеческий ум, способный провести вполне точную границу между преступлением и сумасшествием.

X. «Пророки» и революционеры. Савонарола. Лазаретти

В этой главе я постараюсь разъяснить, каким образом великие успехи в области политики и религии народов нередко бывали вызываемы или по крайней мере намечались благодаря помешанным или полупомешанным.

Причина такого явления очевидна; только в них, в этих фанатиках, рядом с оригинальностью, составляющей неотъемлемую принадлежность как гениальных людей, так и помешанных, но в еще большей степени гениальных безумцев, экзальтация и увлечение достигают такой силы, что могут вызвать альтруизм, заставляющий человека жертвовать своими интересами и даже самой жизнью для пропаганды идей толпе, всегда враждебно относящейся ко всякой новизне и способной иногда на кровавую расправу над новаторами.

«Посмотрите, – говорит Маудсли, – как подобные субъекты умеют уловить самые сокровенные оттенки идеи, оставшиеся не замеченными со стороны более мощных умов, и благодаря этому совершенно иначе осветить данное явление. И такая способность замечается у людей, не обладающих ни гением, ни талантом; они рассматривают предмет с новых, не замеченных другими точек зрения, а в практической жизни уклоняются от общепринятого образа действий. Любопытно проследить, с какой развязностью эти люди рассуждают, как будто о простейших задачах механики, о самых сложных вопросах, как легко они относятся к лицам и событиям, которые окружены ореолом почтения в глазах обыкновенных смертных; мнения у них по самой сущности своей еретические, часто изменяющиеся, и потому им ничего не стоит броситься из одной крайности в другую; но, раз усвоив какие-нибудь верования, они уже держатся за них с несокрушимым упорством, исповедуют их горячо, не обращая внимания ни на какие препятствия и не терзаясь сомнениями, которые обуревают более спокойные скептические умы».

Вот почему из этих людей так часто выходят реформаторы.

Само собой разумеется, что они не создают ничего нового, но лишь сообщают толчок движению, подготовленному временем и обстоятельствами; одержимые подлинной страстью ко всякой новизне, ко всему оригинальному, они почти всегда вдохновляются только что появившимся открытием, нововведением и на нем уже строят свои выводы относительно будущего. Так, Шопенгауэр, живший в эпоху, когда пессимизм, с примесью мистицизма и восторженности, начал входить в моду, по мнению Рибо, только соединил в стройную философскую систему идеи своего времени.

Точно так же Лютер лишь резюмировал взгляды своих предшественников и современников, доказательством чего служат проповеди Савонаролы.

С другой стороны, не следует забывать, что когда новое учение слишком резко противоречит укоренившимся в народе убеждениям или слишком уж нелепо само по себе, оно исчезает вместе со своим провозвестником и нередко становится причиной его гибели.

Маудсли говорит в своей книге «Об ответственности», что поскольку помешанный не разделяет мнений большинства, то он уже по самой сути своей является реформатором; но, когда его убеждения проникают в массы, он опять остается одиноким с немногочисленным кружком лиц, ему преданных.

В Индии под влиянием Кешаба среди самих браминов явилось недавно новое вероучение, основанное на чисто современных рационализме и скептицизме, из чего следует заключить, что безумие Кешаба значительно опередило свое время, так как успех подобной религии был бы невозможен даже среди европейского, гораздо более свободно мыслящего общества. [155]155
  В Европе XVII века (1680 г.) тоже был свой Кешаб в лице Кнутцена из Шлезвига, который отрицал существование Бога и ада, считал, что духовенство и судьи не только бесполезны, но даже вредны, признавал брак безнравственным учреждением, проповедовал, что загробной жизни быть не может, что каждый должен руководствоваться своей совестью, почему и называл своих последователей совестниками (coscenziosi).


[Закрыть]Очевидно, что в данном случае новые идеи явились под влиянием психоза, как у того крестьянина, продавца губок, о котором я говорил раньше, и вообще у многих сумасшедших «пророков», почему они и называют себя «вдохновенными».

То же самое замечается и относительно политических идей: нормальное, прочное развитие исторической жизни народов совершается медленно при посредстве целого ряда последовательных событий; но гениальные безумцы ускоряют ход этого развития, опережают на много лет свою эпоху, каким-то чутьем угадывают переходные ступени, неуловимые для обыкновенных людей, и, не колеблясь, не думая о своих личных интересах, бросаются в борьбу с настоящим, выступают с горячей проповедью новых идей, пусть даже они совершенно неприменимы на практике в данное время. Они уподобляются в этом случае тем насекомым, которые, перелетая с цветка на цветок, переносят цветочную пыльцу и тем содействуют оплодотворению растений.

Соедините же теперь непоколебимую, фанатическую преданность своим убеждениям, на которую способны помешанные, с прозорливостью и дальновидностью гения – и вы поймете, что такая сила в любую эпоху может увлечь за собой невежественную толпу, которую, конечно, должны поражать подобные феномены, изумительные, впрочем, даже в глазах ученых или посторонних наблюдателей. К этому еще следует добавить, что помешанные имели всегда, начиная с древнейших времен, громадное значение в глазах простого народа.

У дикарей, например, или у древних полуварварских народов умалишенный не только не считался больным, но вызывал всеобщее уважение; толпа трепетала перед ним, обожала его, и он нередко становился безграничным властелином над ней. [156]156
  Многие из русских точно так же смотрят на юродивых, эпилептиков, истеричных и пр., считая их пророками, людьми, вдохновенными самим Богом, и нередко даже святыми. Например, несколько лет тому назад вся Москва поклонялась юродивому Ивану Яковлевичу Корейше. – Прим. пер.


[Закрыть]В Индии, например, сами брамины покровительствуют некоторым сумасшедшим и советуются с ними. Даже теперь там существует 43 секты, приверженцы которых, несомненно, поврежденные люди, так как они аd majorem dei gloriam [157]157
  «К вящей славе Господней».


[Закрыть]проделывают различные несообразные вещи: пьют мочу, ходят по острым камням, целые годы остаются неподвижными на открытом воздухе и вообще всячески истязают себя.

В Египте мы встречаемся с подобными же фактами. Ораполло говорит, что там существует даже особый, встречающийся лишь в этой стране, род умопомешательства и что меланхолия особенно распространена среди лиц, занимающихся вскрытием и бальзамированием собак. Исследуя мумии, Прунер нашел такие аномалии в строении их черепа, которые могут служить несомненными признаками помешательства. Впрочем, оно и в настоящее время настолько распространено среди смешанного, полудикого населения Египта, что Прунер насчитал в больнице Каира 75 человек сумасшедших на 300-тысячное население этого города – цифра громадная, если принять во внимание, что сюда не вошли так называемые святые(santani) или религиозные мономаньяки и совершенно помешанные, которые не только живут на свободе, но даже служат предметом поклонения для народа и образцом для подражания. Кроме того, в Египте, по словам того же автора, часто встречается тягчайшая форма эпилепсии, а также гиперемии мозга, вызываемая климатом, экстазами, религиозной пляской и в особенности страхом. Последнее чувство часто принимает болезненный характер в этих до крайности раздражительных субъектах и требует специального лечения.

Существование эпидемического сумасшествия у древних евреев и соседних с ними народов – финикиян, карфагенян и пр., доказывается библейской историей и самим языком, в котором одни и те же слова служат для обозначения пророка, сумасшедшего и преступника. Так, в Библии рассказывается, что Давид, опасаясь быть убитым, притворился сумасшедшим, выпачкал себе бороду и поставил над дверью своего дома особый знак, что заставило царя Ахиза сказать: «Разве не достаточно у меня сумасшедших и без Давида?» Этот факт указывает на частое повторение случаев помешательства, а также на то, что помешанные были неприкосновенны, вероятно, вследствие предрассудка, разделяемого также и арабами, у которых пророк и сумасшедший называются одинаково – «нави».

В Алжире, по словам Бербрюгера, весьма многочисленны индивидуумы, впадающие при известных условиях в состояние, очень напоминающее конвульсионеров С. Медардо. Чтобы убедиться, каким уважением пользуются сумасшедшие в Марокко и у соседних кочующих племен, следует прочесть книгу Даммонд-Гея, который, в частности, пишет: «По мнению берберов, лишь тело сумасшедших находится на земле, разум же их удерживается божеством на небе и возвращается к ним только в тех случаях, когда они должны говорить, вследствие чего каждое слово, сказанное ими, считается откровением». Сам автор книги и английский консул едва не были убиты одним из этих святых особого рода, бегающих всюду нагими, но нередко с оружием в руках и готовых на самое грубое насилие над тем, кто вздумал бы удерживать их от разных диких, возмутительных выходок.

Пананти рассказывает, что в Бербере хозяева караванов советуются с помешанными святыми, произволу которых нет границ: так, один из них душил богомольцев, приходивших в храм, а другой в общественных банях изнасиловал жену туземца, и подруги поздравили ее по этому поводу.

Турки относятся к сумасшедшим с таким же уважением, как и к дервишам, считая их людьми наиболее близкими к божеству, вследствие чего им открыт доступ даже в дом министров. Дервиши представляют немало сходства с помешанными, у каждой их секты есть своя особая молитва и соответствующая пляска или, скорее, своеобразные конвульсии: молящиеся то качаются из стороны в сторону, то вперед-назад, то кружатся на одном месте, ускоряя эти движения по мере того, как возрастает молитвенный экстаз ^{150} . Особенно славятся своей святостью дервиши, называемые куфаями: они лишают себя сна или спят, опустив ноги в воду, не принимают пищи по целым неделям и пр. Молитва их начинается тем, что они становятся на одну ногу, а другой описывают круги, держа друг друга за руки и напевая вполголоса, затем движение усиливается, пение становится громче, они закидывают руки на плечи один другому и кружатся до тех пор, пока не упадут на пол в священных конвульсиях, задыхающиеся, бледные, с выпученными глазами и покрытые по′том. Находясь под влиянием этой религиозной мании, дервиши делают себе прижигания раскаленным железом, а где нет огня, наносят себе раны саблями и ножами.

В Батаки, по словам Иды Пфайфер, человеку, одержимому злым духом, оказывают величайшее почтение – каждое слово его считается пророчеством, а желание – законом.

На Мадагаскаре сумасшедшие служат предметом поклонения. В 1863 году среди тамошнего населения появилось умопомешательство особого рода: больные дрожали всем телом, били каждого, кто к ним приближался, и подвергались галлюцинациям, причем постоянно видели умершую королеву выходящей из могилы. Так как король приказал не трогать их, то случалось, что солдаты били своих офицеров а подчиненные – начальников. Мания эта продолжалась около двух месяцев.

В Китае единственным примером массового умопомешательства служит одна только секта религиозных фанатиков – явление необычайное в этой скептической нации. Кроме того, даосы почитают беснующихся, помешанных и тщательно записывают их изречения, считая, что они служат выразителями мыслей беса относительно будущего.

В Океании, на острове Таити, существуют также свои пророки – т. е. те же сумасшедшие, находящиеся, по мнению народа, под особым покровительством божественного духа.

Об Америке Скулькрафт говорит: «Уважение к сумасшедшим составляет характерную особенность в обычаях индейских племен Севера, а также Орегона, где живут наиболее дикие из туземцев Америки. В одном из этих племен я видел женщину, по всем признакам сумасшедшую, которая пела каким-то странным образом и раздавала окружающим бывшие у нее вещицы, а если кто отказывался взять их, то она с досады резала себе тело ножом. Индейцы окружали ее величайшим почтением».

У патагонцев есть колдуны и знахарки, предсказывающие будущее во время припадков конвульсий. В жрецы у них избираются преимущественно женщины, если же будет избран мужчина, то он обязан носить женское платье, кроме того, избираемые должны с детства отличаться особенными способностями. Какого рода эти способности, видно из того факта, что эпилептики пользуются неотъемлемым правом на избрание на должность жрецакак обладающие божественным даром.

В Перу кроме собственно духовенства есть также пророки, изрекающие разные «истины» во время припадков страшных судорог и конвульсий. Эти люди в большом почтении у простого народа, но высший класс относится к ним с презрением.

Такое сходство во взглядах на помешательство в разных странах должно обусловливаться какими-то общими причинами, и, как мне кажется, причины эти следующие:

1) располагая лишь небольшим числом привычных ощущений, простой народ с изумлением относится ко всякому новому явлению и готов поклоняться всему необыкновенному; обожание является у него, можно сказать, необходимой психологической реакцией на каждое слишком сильное, новое впечатление. Так, житель Перу называл «божественными» – жертвенное животное, храм, высокую башню, большую гору, кровожадного зверя, человека о семи пальцах на руке, блестящий камень и пр. Точно так же на языке семитов слово эль, «божественный», несет значения величия, света, новизны и одинаково прилагается к сильному человеку, к большому дереву, горе или животному. Наконец, что удивительного, если дикарь приходит в изумление, видя кого-нибудь из своих собратьев вдруг совершенно изменившимся под влиянием помешательства, жестикулирующим, возвышающим голос, говорящим о самых необыкновенных вещах, если мы даже теперь, вооруженные наукой, зачастую не можем объяснить причины подобных явлений!

2) Некоторые из помешанных обладают необыкновенной физической силой, а народ уважает силу.

3) Нередко они обнаруживают поразительную нечувствительность к холоду, голоду и ко всевозможным физическим страданиям.

4) Некоторые из них, одержимые религиозным помешательством или манией величия, сами выдают себя за вдохновленных богами, за властелинов, повелителей народа и этим заранее предрасполагают его в свою пользу.

5) Но самая главная причина заключается в том, что многие из помешанных нередко обнаруживали ум и волю, значительно превосходившие общий уровень развития этих качеств у массы остальных сограждан, поглощенных заботами об удовлетворении своих материальных потребностей. Далее, известно, что под влиянием страсти сила и напряжение ума заметно возрастают, в некоторых же формах умопомешательства, которое есть не что иное, как болезненная экзальтация, они, можно сказать, увеличиваются в десятки раз. Глубокая вера этих людей в действительность своих галлюцинаций, властное увлекающее красноречие, с каким они высказывали свои убеждения, контраст между их жалким безвестным прошлым и величием их настоящего положения, естественно, придавали подобным сумасшедшим громадное значение в глазах толпы и возвышали их над общим уровнем здравомыслящих, но посредственных, обыкновенных людей. Примером такого обаяния могут служить Лазаретти, Брианд, Лойола, Малинас, Жанна д’Арк, анабаптисты и пр. Во время «эпидемии пророчества», бывшей в Севеннах и недавно имевшей место также в Стокгольме, личности совершенно необразованные, служанки, дети, под влиянием охватившего их увлечения произносили проповеди, нередко отличавшиеся живостью и красноречием.

Одна служанка употребила, например, такого рода метафору: «Подкладывая дрова в огонь, можно ли не вспоминать об аде? Но там будет гораздо больше дров и гораздо больше огня». Другая пророчица, кухарка, говорила: «Бог проклял этот гнусный напиток (водку)… Грешников-пьяниц ожидает подобающее их вине наказание – в аду будут течь реки этого проклятого напитка, и в них сгорят все, кто его употреблял». Девочка 4 лет высказывала такие мысли: «Богу небесному угодно призвать грешников к покаянию… Идите на Голгофу – там вы найдете праздничные одежды» (Иделер. «Опыт теории сумасшествия», 1842 г.).

6) У варварских народов помешательство часто принимает эпидемический характер; например, у диких негритянских племен жуйда (Juidah), у абипонцев и абиссинцев существует эпидемия, имеющая большое сходство с итальянской тарантеллой и называемая tigretier. Относительно Греции рассказывают, что там у абдеритов [158]158
  Жители города Абдеры, откуда происходил греческий философ Демокрит. – Прим. ред.


[Закрыть]появилось эпидемическое помешательство, вызванное представлением одной трагедии; точно так же повальным помешательством эротико-религиозного характера были заражены те поклонницы Вакха, которые бегали по улицам Афин и Рима в каком-то священном экстазе, томясь жаждой крови и наслаждений. Но особенно часто такие случаи бывали в Средние века, когда эпидемии психического расстройства постоянно сменяли одна другую. Тогда повсеместно распространялись самые причудливые формы умопомешательства, захватывая с неудержимой силой, подобно заразительным болезням, целые области и народы, поражая не только детей, стариков и вообще легковерных людей, но даже самых отъявленных скептиков. Демономания, с большей или меньшей примесью нимфомании, вызывала появление то ведьм, то бесноватых, смотря по тому, относились ли ее жертвы к своей болезни спокойно, даже с гордостью, или же, напротив, приходили от нее в отчаяние. Она проявлялась галлюцинациями самого непристойного содержания, чаще всего на тему сношений с нечистой силой или с животными, в которых вселялись злые духи, а также непобедимым отвращением ко всем священным предметам. Иногда такие субъекты выказывали необыкновенное развитие физических или умственных сил, так что могли объясняться на иностранных, едва знакомых им языках и связно, подробно передавать самые отдаленные события из своей жизни, причем у них появлялись эротические экстазы и местные анестезии. Нередко также они обнаруживали наклонность кусаться, стремление к убийству и самоубийству, отвращение к разным вещам и всегда отличались непоколебимой верой в действительность своих галлюцинаций.

Когда в Севеннах появилась страсть к пророчеству, эта эпидемия распространилась на женщин, даже на девочек, причем больные видели знамения в форме и расположении облаков, распределении солнечного света и пр. Тысячи женщин упорно продолжали распевать псалмы и пророчествовать, хотя их арестовывали массами. Целые города, по свидетельству Виллани, казалось, были отданы во власть самого сатаны. В 1374 году в Аквисграна от эпилептиков и хореиков распространилась во всем населении мания плясать на улицах с криками: «Here S. Iohan so so vrisch und vord», причем даже беременные женщины и дряхлые старики принимали участие в этой пляске. Она сопровождалась религиозными галлюцинациями: пляшущие видели отверстым небо и в глубине его – блистательный сонм святых. У некоторых являлось при этом отвращение к красному цвету, к остроконечным вещам и т. п. Мания распространилась до Кельна, где ей заразились 500 человек, затем перешла в Мец, Страсбург и всюду держалась очень устойчиво. В следующие годы она стала появляться периодически, так что в день св. Витта, избранного больными своим патроном, массы народа собирались у его гробницы. Еще в 1623 году к ней продолжали приходить на поклонение, и некоторые делали это до 32 раз (Hecker. Tanzmanie, 1834 г.). Чрезвычайный интерес представляет эпидемическая мания к странствованиям, появившаяся в Средние века среди детей. В 1212 году, когда все христиане горевали о потере Святой земли, маленький пастух из Кло (Вандомская область), вообразив себя избранником божиим, начал уверять всех, что под видом незнакомца к нему явился сам Бог и, приняв от него хлеб, поручил отнести письмо к королю. Тогда все сыновья окрестных пастухов сбежались к маленькому пророку, а вслед за тем до 30 000 человек взрослых мужчин сделались его поклонниками и последователями. Вскоре начали появляться и другие восьми-девятилетние пророки, которые произносили проповеди, творили чудеса и приводили целые отряды доходивших до исступления детей к новоявленному святому из Кло. Затем вся армия направилась в Марсель, где море должно было расступиться, чтобы странники, не замочив ног, могли дойти до Иерусалима. Ни королевское запрещение, ни родительская власть, ни неудобства и лишения всякого рода – ничто не могло удержать маленьких пилигримов. По прибытии их в Марсель, двое мошенников нагрузили семь больших кораблей несчастными детьми и увезли их на Восток, чтобы там продать в рабство.

Одной из причин, обусловливавших эпидемический характер мании, было то почтение, которым народ окружал страдавших ею лиц, являвшихся как бы образцами для подражания, но главную роль тут играли невежество и замкнутость первобытных обществ. С развитием цивилизации, при большой легкости сношений между людьми, индивидуальные особенности обозначаются резче, личность обособляется вследствие эгоизма, недоверия, самолюбия, соперничества, ощущения становятся разнообразнее, представление многочисленнее, и тогда уже народные массы гораздо труднее поддаются какому-нибудь общему движению. Понятно, что регрессивные изменения умственных способностей совершаются у дикаря гораздо легче, чем у цивилизованного человека: первому несравненно труднее сдерживать свои страсти и отличать иллюзии от действительности, воображаемое от желаемого, возможное от сверхъестественного, нежели второму. Действительно, хотя за последнее время и возникали эпидемические формы помешательства в цивилизованных странах, но лишь среди самых невежественных классов, в уединенных или окруженных горами местностях, например в Корнуэльсе, Уэльсе, Норвегии, Бретани, в отдаленнейших селениях Америки и в гористых частях Италии. Так, в Монте Амиата, где позднее имел успех Лазаретти, по свидетельству местной хроники, пользовался репутацией святого некто Аудиберти, очевидно, помешанный, отличавшийся крайней нечистоплотностью. В той же местности был некогда известен Бартоломео Брандано, почти столетний старик, впавший в религиозное помешательство, вероятно, под влиянием скорби о бедствиях Италии, которая страдала тогда от нашествия испанских войск. Вообразив себя Иоанном Крестителем, он стал подражать ему в образе жизни, одевался в короткую рубашку из грубой холстины и, босой, с крестом в руках и с черепом под мышкой, странствовал по окрестностям Сиены, поучал народ, пророчествовал, совершал чудеса и везде приобретал последователей.

Затем он отправился в Рим и на площади Св. Петра проповедовал против папы и кардиналов. Однако Климент VII, вместо того чтобы повесить его за такую дерзость, отправил его в тюрьму Тординона, куда обычно запирали сумасшедших, если не считали нужным сжигать их заживо, как одержимых бесом. Выйдя из тюрьмы, Брандано несколько раз оскорблял капитана испанской армии Мендоцца, который, не зная, наверное, что это за человек – святой, пророк или помешанный, – отправил его в каторжную тюрьму Таламоне, предоставив решение этого вопроса заведовавшему ею чиновнику. Но тот отказался поместить у себя несчастного старика на том основании, что если он святой, то святых не отправляют на каторгу; если пророк, то пророков не наказывают; а если сумасшедший, то сумасшедшие не подлежат общим законам, – так что Брандано был вскоре выпущен на свободу. Произнеся несколько проповедей каторжникам, он ушел и продолжал пророчествовать и творить чудеса по-прежнему. Даже недавно в отдаленных провинциях Пьемонта появились двое святых, один из которых пробыл 20 лет на каторге, а другой в короткое время успел собрать около себя более 300 человек последователей. Кроме того, в самой гористой части Черногории эпидемически распространилось в 1881 году нелепое убеждение, что там появляется сам Иисус Христос, вследствие чего в занесенных снегом горах собралось более 3 000 человек окрестных жителей. Около того же времени в Абруццах был арестован бродяга, выдававший себя за мессию.