Текст книги "Преступный человек (сборник)"

Автор книги: Чезаре Ломброзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 76 страниц)

Спал он очень мало и постоянно видел печальные или ужасающие сны. Пульс полный и частый; мускулатура хорошо развита, хотя при возбуждении замечается некоторое дрожание в мышцах. Сила, по динамометру Матье, 70 кг справа и 150 – слева; кожа малочувствительна, галлюцинаций и иллюзий не бывает.

Он сам сообщил о себе следующие сведения: родился в Корриенте, незаконный сын; отец и брат здоровы; пятнадцати лет поступил в коллегию, в которой получил образование; затем участвовал во всех революционных движениях родины, постоянно держась одной партии, до тех пор пока она в 1874 году не была побеждена и не распалась. Приехав в Уругвай, терпел притеснения от бразильских властей, которым противостоял вооруженной рукой, причем многих ранил и сам был ранен в лоб. По этому поводу обращался в министерство иностранных дел с просьбой об амнистии. С тех пор не принимал никакого участия в общественной жизни ввиду частых припадков эпилепсии, которой страдает лет двадцать после ушиба головы. Приходил в палату только для того, чтобы посмотреть на церемонию ее открытия; увидав ряды солдат, был очень возмущен, а когда увидел генерала Роша, то вдруг решился его убить. При вопросе о подробностях подсудимый сделался в высшей степени грубым и раздражительным.

Вообще, он ипохондрик и меланхолик. За несколько месяцев до суда, сидя в тюрьме, ударил и сбил с ног другого арестанта, а через несколько часов после суда имел продолжительный припадок эпилептических судорог.

Глава 12. Индивидуальные факторы (продолжение). Политические маттоиды. Косвенные самоубийства

Альтруисты-истероэпилептики

1)  Признаки.Маттоиды, очень редко встречающиеся в деревнях, в малокультурных странах и среди женщин, отличаются от прирожденных преступников почти полной сохранностью нравственного чувства; от сумасшедших, даже параноиков, на которых больше всего похожи, они отличаются отсутствием бредовых идей и меньшей импульсивностью; наконец, от тех и других они отличаются почти полным отсутствием признаков вырождения и даже психопатической наследственности.

В самом деле, из 34 исследованных маттоидов только у 12 найдено по два признака вырождения, у двух – по три, у двух – по четыре, и лишь у одного оказалось их шесть. Это потому, что маттоиды являются результатом чересчур преждевременной и внезапной интеллектуальной культуры. Таковы суть индийские бабиды, американские Трампы и Грэнксы, которые, по словам «New York Herold», «доводят свою эксцентричность до сумасшествия, предаваясь фантастическим, псевдонаучным изысканиям и во время выборов или политических волнений, когда страсти вообще разгораются, дозволяя себе даже насилия».

У них чаще встречаются некоторые функциональные аномалии, зависящие от аномалий или болезненных изменений в нервных центрах. Так, иные из них страдают эпилептоидными судорогами, другие – краткими периодами бреда, третьи – анестезиями, как Лаццаретти и Пассананте.

Но чем они особенно отличаются, так это внешним видом гениального человека или апостола, не соответствующим внутреннему их содержанию.

Из характерных особенностей гения они обладают только глубокой верой в свои достоинства, упрямым преследованием своих идей и беззаботностью относительно всего прочего; но ни гениальным разумом, ни оригинальностью, ни плодовитостью не отличаются. Если им удается иногда открывать новые горизонты, то лишь потому, что, подобно большинству дегенератов [105]105
  Большинство слепорожденных и глухонемых лишены мизонеизма и часто являются республиканцами или анархистами. – Примеч. авт.


[Закрыть], они не страдают мизонеизмом. Все их деяния являются обыкновенно бесплодными или несоответствующими основным принципам, потому что настоящим-то субстратом гениального творчества – могучим интеллектом – они не обладают.

Из характерных особенностей апостола они обладают только высокоразвитым альтруизмом – действительно заботятся об устранении бед, угнетающих человечество, и могут иногда подсказать к тому средство, но и тут путаются обыкновенно в подробностях, теряют из виду целое, противоречат сами себе, бросаясь в крайности, а главное – во всем видят только самих себя, свое личное тщеславие, которое, в сущности, является единственным субстратом их альтруизма.

Амедеи указал на другую характерную их черту, связанную с наклонностью к атавистическому вырождению, на возврат к древности. Их прогресс всегда представляет собой движение назад, к очень древним принципам и обычаям. Напомним хотя бы только спартанскую одежду Бозизио; вегетарианство Глейзеса; антипарламентаризм Сбарбаро и Вита; отказ от современного оружия со стороны Капарли и предпочтение, оказанное им оружию естественному, то есть самому первобытному, – камню.

Баффье желает вернуть Францию к обычаям древних галлов; Кокапиллер хочет вернуться к Древнему Риму, к Comitia tributa ^{107} .

К этому надо прибавить преувеличенную воздержанность маттоидов. Так, Бозизио питается одной полентой без соли; Пассананте – одним хлебом, Гуите – орехами; Лаццаретти ест по две картофелины в день; Манжионе покупает себе ежедневно на 10 су гороху, рису и т. п.

Такую воздержанность можно объяснить себе тем, что маттоиды видят наивысший комфорт в удовлетворении самолюбия и спокойствии совести, поэтому скорее согласятся голодать, чем воровать или мошенничать.

Другой их постоянной чертой является многописание, причем они тысячу раз повторяют одно и те же стереотипные фразы на разный манер, приводят ненужные подробности, подчеркивают или пишут особым почерком ничего не значащие места, злоупотребляют шифром, любят играть словами, звуками, символами и что еще хуже – бессмыслицами. Но то, что возбуждает отвращение в образованных людях, очень нравится толпе, боящейся гениальности.

Одной из особенностей маттоидов служит их стремление хранить свои открытия в секрете для того, чтобы увеличить свой престиж, или для того, чтобы получить больше выгоды, а может быть, единственно потому, что сами они сознают пустячность этих открытий и боятся всеобщего разочарования. Так, Кокапиллер долго держал в секрете свой план реформ, долженствующих возродить Италию, а потом оказалось, что весь этот план сводится к восстановлению древнеримского строя. Вита на 650 страницах толкует о своем психологическом открытии, не говоря, что оно заключается… в простом соглашении с папством.

Чем бестолковее маттоиды в своих писаниях, тем находчивее и остроумнее они, однако ж, при словесном споре. В обыденной жизни они также оказываются очень смышлеными, даже хитрыми и понятливыми, в противоположность настоящим гениям, которые всегда бывают очень непрактичными.

Благодаря воздержанности, честности и энтузиазму, с которым они поддерживают свои убеждения, столь же растяжимые, сколь абсурдные; благодаря своей благообразной внешности и житейской практичности; наконец, благодаря крупицам истины, всегда заключающимся в их учениях, хотя бы в виде общих мест, доступных пониманию толпы, маттоиды пользуются большим влиянием на эту толпу, особенно в смутные времена.

Они нравятся массам именно потому, что вульгаризируют истину, высказывая ее в форме общих мест и сводя на личность, причем иногда удовлетворяют тому чувству справедливости, которое каждый носит в своей душе и которое на практике беспрестанно нарушается в парламентарных странах, так как у честных людей не хватает мужества стоять за него.

Правда, все это они делают из эгоизма, так что правосудие их похоже на правосудие разбойника, грабящего богатых для того, чтобы помогать бедным и прежде всех самому себе, но ведь большинство не обращает внимания на такие мелочи, как цели и средства, лишь бы только личные желания были удовлетворены.

Затем маттоиды, в противоположность гениям и сумасшедшим, связаны друг с другом общностью интересов. Они представляют собой нечто вроде масонского союза, основанного с целью взаимного самовосхваления и противодействия осмеянию, которое рано или поздно повсюду их настигает, а также с целью борьбы против людей действительно гениальных. Ненавидя друг друга, они все же являются солидарными и если не радуются успеху товарищей, то радуются результатам этого успеха – посрамлению гения, так как толпа почти всегда предпочитает маттоида последнему.

Надо заметить, что политические маттоиды весьма часто проводят свои идеи и планы с замечательным искусством. В этом отношении классическим примером может служить Малле. Сидя в сумасшедшем доме, без денег и без войска, при содействии одного священника и одного служителя он пробует свергнуть Наполеона, что ему почти и удается благодаря убийству одного министра, аресту начальника полиции, изданию поддельных декретов и обману почти всех корпусных командиров, которых он уверил, что Наполеон погиб. И это не первая его попытка: в 1808 году он уже пробовал поднять бунт, сочинив из своей головы «Senatus consulte» [106]106
  Здесь: «Обращение Сената» ( лат.).


[Закрыть].

Участие маттоидов в политических преступлениях тем опаснее, что когда они видят крушение своих иллюзий, то есть вместо всеобщего поклонения, к которому стремились во что бы то ни стало, встречают насмешки, да еще находятся под влиянием голода и алкоголизма, то теряют равновесие, отличающее их от сумасшедших, и сразу приобретают эпилептоидную импульсивность, под влиянием которой совершают насилия, прибегают к революционным попыткам, часто удающимся в самом начале.

Так, Манджионе из мирного филантропа сразу превращается в буяна и ранит Джуссо, против которого вел полемику; Сбарбаро, политический философ-реформатор, вдруг на заседании факультета начинает бросать чернильницами в головы своих товарищей и оскорбляет министров, не отступая даже перед шантажом. Кокапиллер не заходит так далеко, но все же грозит тюремным сторожам и вызывает к себе прокурора, исключительно для того чтобы сказать ему: «Если я не сделался королем, так только потому, что не хочу им быть».

В одном из таких припадков буйства, конечно, Сбарбаро ходил голым и публично поцеловал на улице одну незнакомую ему старуху, восклицая: «Я должен был это сделать, потому что она похожа на мою мать!»

Та же эпилептоидно-импульсивная наклонность проявляется и в наполненном угрозами письме его к депутату Бачелли, в котором он заявляет, что, прежде чем утопиться в Тибре, желает дать урок Италии. А вслед за этим письмом он прислал другое, написанное в тоне униженной просьбы, что еще более подчеркивает контрасты в его настроениях.

Во всех поступках маттоидов альтруизм является предлогом или маской для преступлений. Поэтому-то они и становятся во главе революций, бунтов и заговоров, более или менее искусно прикрывая личные интересы общественными.

Спавента совершенно справедливо говорит о Сбарбаро: «Он вполне искренно стремится к справедливости, но смотрит на нее с чисто личной точки зрения, то есть считает преступлением всякое несогласие с собой, наказывая его бранью и угрозами». Все они таковы. Сбарбаро, Кордильяни, Лаццаретти, Баффье – все считали себя мстителями за несправедливости.

Ормеа, тридцатилетний рабочий, по-видимому вполне нормальный, напечатав демагогическую статью в одной малораспространенной газетке, считает себя уже состоящим у правительства на замечании, тем более что он стремится получить вселенную и освободить народ при помощи своих открытий. Поэтому в пустой ссоре из-за кур, выпущенных им на засеянное поле, он стреляет в хозяина и в карабинеров, которые пришли его арестовать; в выговоре хозяина и в появлении полиции он видит месть правительства за написанную им статью.

При полной готовности на преступление маттоиды, однако ж, совершают его с меньшей решительностью и меньшим искусством, чем прирожденные преступники, для которых это дело привычное и самое подручное. Они даже не всегда пользуются подходящим оружием. Так, Пассананте, Кордильяни, Копорали, Баффье прибегают к кухонным ножам и камням, а Вита – к коробке с безвредной жидкостью, притом так хорошо упакованной, что она не разорвалась бы, если бы даже была наполнена нитроглицерином. Довольно часто они стреляют холостыми зарядами, как в недавних покушениях против Карно и Ферри. У них обыкновенно не бывает сообщников, они не устраивают засад, не приготовляют себе алиби, не запираются, а прямо признают себя авторами преступления.

Характерным признаком маттоидов, общим для них с истеричными, является многописание – обилие писем, проектов, брошюр, которыми они забрасывают самые ходкие газеты, администрацию и даже первого попавшегося. Другим характерным признаком их служит отсутствие раскаяния в преступлении, несмотря на то что совести они не лишены. Иногда они даже хвастаются своими подвигами – удовольствие достичь, наконец, известности и принести пользу человечеству заглушает в них всякие другие чувства.

2)  Маттоиды-преследователи.Есть, между прочим, особая разновидность маттоидов, весьма часто страдающих болезнями или аномалиями печени и сердца. В противоположность вышеописанным, они не обладают правильно развитым нравственным чувством и постоянно считают себя обиженными только потому, что никак не могут добиться успеха. Видя повсюду преследование, они сами превращаются в преследователей всего того, что, по их мнению, преднамеренно мешает им проявить свою силу, – против богатых, против глав государства, даже против того политического режима, который дозволяет им действовать.

Примешивая свои личные ссоры и антипатии к политической борьбе, они нападают на депутатов, чиновников, министров, которым приписывают свои личные неудачи, оскорбляют судей и делаются иногда адвокатами всех тех, которых считают угнетенными. По словам Бюхнера, один из таких маттоидов основал в Берлине общество покровительства жертвам суда и уведомил об этом короля.

Примером такого маттоида может служить Санду, надоедавший Наполеону III и Бильо. Тардье дает следующие о нем сведения.

В ранней молодости Санду был чрезмерно самолюбивым адвокатом без практики и находился в жалком положении до тех пор, пока Бильо, товарищ его по школе, не создал ему служебного положения, превышающего его способности. Убедившись затем в психической ненормальности своего школьного приятеля, Бильо от него отступился. Тогда Санду свалил ответственность за все свои ошибки на Бильо и стал жаловаться на неслыханные преследования последнего, тогда как на самом деле сам клеветал на него непозволительным образом.

Переходя от глупого высокомерия к самому низкому подлизыванию, он то грозил, то унижался, то требовал, чтобы с ним говорили как с представителем сильной партии, а то давал понять, что удовольствуется койкой в сумасшедшем доме, как бедный больной.

В одном и том же письме он грозит убить Бильо и просит у него яда, чтобы самому отравиться, причем делает его своим душеприказчиком и сообщает свои распоряжения насчет похорон.

Политическая окраска его бредовых идей беспрестанно меняется; он пристает последовательно ко всем партиям и от всех потом открещивается; приписывает Карно обещание сделать его депутатом от Парижа, но ставит при этом условие состоять под покровительством графа Персиньи, а не герцога Морни!

Предполагая, что Франция и Европа интересуются только им одним, он сравнивает себя с Монтескье и ждет выбора в Академию за свой «Трактат о величии и падении демократии».

Писал он вообще очень много, причем, как все помешанные, любил подчеркивать ничего не значащие фразы и прибавлять множество постскриптумов. Говорил тоже свободно и много, но речь его была бессвязна. Он никогда не отвечал на вопрос прямо и при обсуждении самых свежих фактов начинал рассказывать свою прошлую жизнь или совершенно посторонние делу обстоятельства.

Однажды он вызвал к себе в Мазас одного из членов совета адвокатов, но принял его сначала за шпиона, а потом обвинил в напечатании в бельгийских газетах одной им самим написанной статейки.

3)  Маттоиды-гении.Среди маттоидов попадаются иногда и люди, действительно поднимающиеся над средним уровнем, но скорее для того, чтобы упасть, как Икар, чем для того, чтобы парить, как настоящий гений: не успев увидать новые горизонты, они уже впадают в абсурд. Таковы были, например, Сбарбаро и Коккапиллер, о которых мы слишком много говорили, для того чтобы вновь к ним обращаться, а также Баффье, пробовавший зарезать депутата Касса, но только слегка его оцарапавший.

Этот Баффье был человек высокого роста, 33 лет от роду, очень сильный, с прекрасно развитым черепом и правильными чертами лица, опушенного черной бородой, без всякой психопатической наследственности и без всяких признаков вырождения, кроме разве довольно низкого лба. Начав свою карьеру ремеслом ножовщика, он вскоре нашел возможность поступить на службу к одному скульптору, причем усердно занялся самообразованием, прочел очень много, но переварил прочтенное весьма плохо. Под влиянием обостренного семейного и национального чувства он задался целью сделать искусство исключительно национальным и стал лепить характерные типы галльской расы, с большими лишениями отыскивая модели по деревням и разрабатывая их по традициям галльского искусства. Моделируя фигуру Сен-Жюста, он должен был изучить характер последнего по мемуарам, причем так проникся его идеями, что, несмотря на свою природную мягкость, принял формулу: «Убивай тех, кто плохо правит народом». С этими идеями вошел он в состав одного выборного комитета и, конечно, остался недоволен умеренностью и посредственностью своих товарищей. «Я вотировал вместе с ними, – говорил он, – причем, повинуясь партийной дисциплине, принужден был подавать голос за людей, совершенно того не заслуживших, тогда как мне всегда казалось, что власть должна принадлежать достойнейшему. Поэтому я чувствовал себя преступником; мне казалось, что я должен бы был употребить все силы, чтобы спасти свою родину от революции и остановить ее на наклонной плоскости, по которой она катится. Я предпочитаю смерть потере самоуважения, а между тем дело стоит так, что президент прячется за министрами, министры – за палатой, а палата – за мной, избирателем, и мне бы следовало подавать пример политической честности. Помню, один раз отец мой, показывая мне гусеницу, сказал: “Видишь ли, казалось бы и безвредное насекомое, а между тем оно поедает капусту!” И при этом раздавил ее ногой. Вот точно так же, мне кажется, следует поступить и с людьми, если они ведут себя подобно гусеницам, – их надо давить».

Слова эти достойны крупного мыслителя, а между тем статья Баффье представляет собой нечто весьма глупое и смешное. В ней, между прочим, говорится: «Великий Гюго есть не что иное, как ходульный поэт, пустопорожний мыслитель, раздутый беллетрист, туманный республиканец и вообще ярмарочный шарлатан. Народу не нужны такие недоноски, как Луи Блан, такие лицемеры, как Гюго, такие паяцы, как Рошфор, и такие комедианты, как Клемансо».

Особенным красноречием отличается обращенная к женщинам просьба Баффье о том, чтобы они отказались от «плеоназма», самым бесстыдным образом увеличивающего размеры и уродующего одну из частей их тел…

Попав в тюрьму, он ни в чем не раскаивается, говоря, что если он виновен перед законом, то не перед самим собой.

Вообще, Баффье бросается из стороны в сторону и высказывает много противоречащих друг другу и парадоксальных мыслей, но наряду с этим он иногда бывает действительно вполне искренен и очень красноречив, как, например, в следующем отрывке: «Отечество – это луч солнца, играющий в ветвях дуба; это – капли росы на листьях; это – пение соловья, крик совы, весеннее утро, тихая, звездная, ясная ночь! Это – доброе вино, играющее в моем стакане; это – взгляд ребенка, согревающий мое сердце; это – звон колоколов в деревенской церкви, разгоняющий мою печаль; это – могилы моих родителей на кладбище; это – кости старых воинов, выпахиваемые иногда из земли… Все это есть моя родина, и я люблю все это безмерной любовью!»

В других наших сочинениях приведены гениальные изречения Сбарбаро, из коих достаточно цитировать следующие:

«Если совесть человеческая не проникнется в достаточной степени справедливостью, то самые лучшие учреждения ни к чему не послужат и даже могут превратиться в орудия гибели. Так было, например, с инквизицией, основанной с целью спасать душу еретика, сжигая его тело».

«Один французский публицист говорит о языческом направлении современной мысли; но есть теперь и нечто худшее – языческое направление совести, проявляющееся в чувствах, в коллективных страстях, в политических инстинктах наций и тем более противное, что оно прикрывается формами социального правосудия».

Как в этой книге, так и в монографии о Пассананте было уже указано, что в писаниях последнего и еще более в его речах нередко встречаются смелые и оригинальные взгляды, которые и вводили в заблуждение лиц, сомневавшихся в действительности его психического расстройства. Стоит вспомнить хотя бы такие две фразы: «Где ученый теряется, там невежда преуспевает»; «История, выраженная в народных преданиях, гораздо поучительнее той, которая изложена в книгах».

Луиза Мишель обладала психопатической наружностью и происходила из психопатической или, во всяком случае, отличавшейся странностями семьи. Дед ее, например, излагал в стихах хронику своего рода. Сама она, по собственному признанию, до странности любила животных. Дом ее был зверинцем, наполненным кошками, собаками, птицами и волками. Коров она кормила… букетами цветов.

При такой любви к животным, при участии к судьбе проституток, при чисто христианском сострадании к несчастьям товарищей по ссылке, прозвавших ее «красным ангелом», она, однако же, бесстрастно присутствовала при убийстве Томаса, собиралась убить Тьера, вотировала во время Коммуны арест священников и смертные казни заложников по одному в сутки.

Но вот этот-то именно контраст между болезненной импульсивностью и болезненной чувствительностью является характерным для маттоидов, особенно при чванстве своими литературными произведениями, положительно лишенными всякого смысла. Луиза Мишель еще в ранней молодости писала статьи против Наполеона, а затем начала писать плохие стихи, вставляя их ни к селу ни к городу в свои серьезные произведения, тоже не отличающиеся смыслом. Замечателен, между прочим, ее антимизонеизм в религиозных и литературных вопросах, дававший ей иногда возможность видеть новые горизонты, но всегда ею плохо эксплуатируемый. Так, она раньше Пастера изобрела прививки, но применяла их – увы – к растениям…

Танкреди Вита был человеком среднего роста и хрупкого телосложения, он носил каштановую бородку и заикался. Родители его, пользовавшиеся большим значением в округе, послали его учиться в Палермо, где он, увлекшись философией, совсем забросил лекции юридического факультета, на котором числился.

Затем он был некоторое время учителем во Флоренции и наконец переселился в Рим, где стал писать в несколько газет и, между прочим, в « Gazzetta d'Italia».

В мае 1887 года он подал в министерство народного просвещения просьбу о том, чтобы оно, просмотрев рукопись составленного им сочинения по психологии, дало ему субсидию на продолжение работы, которую он считал весьма интересной. Не получив желаемого, он несколько раз возобновлял свое ходатайство и, наконец, дойдя до отчаяния, бросил перед воротами Квиринала жестянку, наполненную безвредными жидкостями, причем имел вид человека, совершающего великое преступление. Между прочим, несколько раньше Вита принес в редакцию газеты «Tribuna»большую рукопись, которую просил не распечатывать до тех пор, пока он не напишет. В этой рукописи, состоящей больше чем из 650 страниц, содержится множество странностей, перемешанных с гениально и смело формулированными истинами. Вот один из примеров: «Наш век может быть назван веком покушений. Не проходит дня без того, чтобы кто-нибудь на кого-нибудь не покушался. Начиная с монархов и переходя через министров, депутатов, мэров и судей к простым мелким чиновникам, даже к статуям и памятникам, все решительно становится целью покушений первого попавшегося. Там – школьник, не выдержавший экзамена, убивает учителя; здесь – содержанка режет своего патрона…

Вслед за каждым из этих покушений появляется слух, что автор его – сумасшедший. Откуда берутся эти слухи? Не то они возникают в публике самопроизвольно, не то идут от родных и знакомых преступника или от тех, против кого преступление было направлено. Но причина их возникновения вполне понятна. Преступление вызывается чаще всего не какими-нибудь реальными выгодами, не низостью или злобой душевной, а болезненной импульсивностью, преувеличенной впечатлительностью, иногда даже инстинктами высшего порядка. Преступники суть почти всегда люди, доведенные до отчаяния и мучимые навязчивой идеей, встречающей препятствие к своему осуществлению. Будучи постоянно раздражаемы ею, они становятся маньяками, начинают чувствовать необходимость перейти к действию не для того, чтобы отомстить кому-либо или приобрести что-либо, а для того, чтобы проявить свою идею, свое право, чтобы протестовать и тем успокоить самих себя. Вместо того чтобы скрывать свое преступление, они первые признаются в нем и даже хвастаются им. Зная, что ничего этим не выиграют, а, напротив, могут даже все потерять, не исключая жизни, они тем не менее стараются найти исход мучающим их чувствам. Поэтому-то их экзальтация и необъяснимое поведение принимает в глазах публики форму сумасшествия».

Следует заметить, между прочим, что Вита в своей рукописи весьма часто упоминает о каком-то великом открытии, о великой идее, не говоря, в чем она состоит. Из других его сочинений видно, однако же, что дело идет ни больше ни меньше как о новой религии.

Весьма естественно, что маттоиды, не обладая настоящей гениальностью, излагают не свои собственные, а чужие идеи, всегда их преувеличивая и на свой манер. Так, у Бозизио мы встречаем преувеличение мальтузианства, у Томмази – практическое применение дарвиновских идей о подборе к болезненному эротизму, у Чианкеттини – применение крайнего социализма к практике и т. д.

4)  Извращение нравственного чувства.Существует разновидность маттоидов, у которых альтруизм исчез почти совершенно, а нравственное чувство подверглось глубокому извращению. Эти люди суть не что иное, как прирожденные преступники, которые помимо отсутствия аффективности страдают еще, подобно слабоумным, психическими пробелами, плохо заполняемыми уродливой гениальностью. Таков был, согласно истории, император Клавдий.

У таких людей имеются обыкновенно и признаки вырождения в организме хотя в небольшом количестве.

Так, у некоего П., отравившего свою жену и сжегшего ее труп, чтобы скрыть следы, но претендовавшего на изобретение perpetuum mobile, замечена была оксицефалия и круглые уши, а помимо этого он отличался апатией и самым невозможным цинизмом. Череп Гито был асимметричен, а уши круглые; Пассананте отличался физиономией монгольского типа.

Г. К., крестьянин 57 лет от роду, со здоровой наследственностью и без видимых признаков вырождения, несмотря на отсутствие образования, постоянно пишет плохие стихи и претендует на изобретение особого удобрения (смесь золы оливкового дерева с мочой ребенка), которое старается распространять ради общего блага, но под этим предлогом… обкрадывает своего компаньона.

Де ла Р., носящий громкую фамилию, старается выдать себя за политического деятеля с тем же именем, открывает подписку и жертвует крупную сумму на поднесение подарка королю, а семья его в то же время сидит голодная; трется в кругах писателей и журналистов, а в то же время совершает мошенничества и занимается содомским грехом.

Д., кретинообразный молодой человек, с детства отличающийся жестокостью; к 22 годам он уже успел быть двадцать раз судимым за лень и небольшие кражи; 18 лет от роду, сидя в тюрьме, Д. бил и обижал слабых, выставляя себя их защитником в журнальчике, который вел и раздавал товарищам ежедневно.

Таким же был и Обертен, несколько лет тому назад заставивший говорить о себе покушением на жизнь Ферри. Сорока лет от роду, худой, седеющий блондин, он лет 12 тому назад женился на молоденькой девушке и открыл модный магазин; но жена вскоре ему изменила, причем он проломил палкой голову ее соблазнителю, а чтобы избежать наказания за это и получить повод к разводу, сам себя связал в постели и притворился избитым. Хитрость эта не удалась, однако же и на суде было доказано, что он сам содействовал распутству жены. В газетах над ним посмеялись по этому поводу. Затаив злобу, он сделался живописцем по стеклу, но вскоре опять попал на скамью подсудимых за шантаж и диффамацию. Тогда О. решился отомстить обществу в лице тех, которые им управляют, и выбрал для этого Ферри как самого видного политического деятеля.

Между прочим, он писал стихи. В маленькой поэме, озаглавленной: «Пусть тебя повесят где-нибудь в другом месте», он рассказывает историю кражи, совершенной им в детстве. Войдя с матерью в лавку, он стащил в ней что-то, но мать заметила, заставила его возвратить украденную вещь и на коленях просить прощения у лавочников.

Поэма оканчивается следующим образом:

 
Punir c’est pardonner! J’ai brodé sur ce thème.
Pardonner c’est punir, vouer a l’anathéme!
J’ai montré qu’un enfant pour un leger défaut,
Qu’on avait toléré, mourut sur l’échafaud [107]107
Наказать – значит простить!Я писал на эту тему.А простить значит наказать, предать проклятию!Я указал, как ребенок благодаря маленькому проступку,Который простили, погиб на эшафоте ( фр.).

[Закрыть].
 

В другой поэме он, по-видимому, старается доказать, что не следует никому оказывать услуг, не получив обещания в свою очередь воспользоваться услугами.

Помимо всего этого он изобрел трость, в набалдашнике которой помещается раскаленный уголь, согревающий руку и дающий возможность закуривать сигары…

Шарль Гито, 41 года, высокого роста, макроцефал с асимметричным черепом, обилием черных волос, огромными круглыми ушами, маленькими, глубоко запавшими и широко расставленными глазками; отец его был фанатическим последователем социалистической секты, проповедовавшей свободную любовь, и заявлял, что находится в постоянных сношениях с Иисусом Христом, даровавшим ему власть излечивать все болезни; двое братьев отца умерли сумасшедшими; у двух теток – сыновья сумасшедшие; мать Гито за несколько месяцев до его рождения страдала какой-то мозговой болезнью, так же как ее брат и сестра.

Сам Гито начал говорить очень поздно и плохо произносил слова. Мало склонный к физическому труду, он проводил все время в чтении, а в 18 лет бросил семью, чтобы поступить в школу, но через месяц бросил и эту последнюю; попробовал мошенническим образом достать денег, чтобы основать газету; не успев в этом, поступил в ту секту, к которой принадлежал его отец, но скоро вышел из нее и предъявил даже к ней из Нью-Йорка иск в 7 тысяч франков за какие-то будто бы оказанные ей услуги, хотя на самом деле он не только не оказал никаких услуг, а еще донес полиции на эротические эксцессы, практикуемые сектой.