355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чез Бренчли » Башня Королевской Дочери » Текст книги (страница 6)
Башня Королевской Дочери
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 19:08

Текст книги "Башня Королевской Дочери"


Автор книги: Чез Бренчли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Именно поэтому умерли те два человека. Между ними была давняя кровь, семейная вражда, бесконечные истории набегов и угнанных верблюдов, о которых рассказывали из поколения в поколение. А на марше всё началось с пустого спора о том, чей дед был более великим воином. Сперва на спор не обратили внимания – шарайцев хлебом не корми, дай только поругаться, чтобы не так скучно было в пути.

Однако на привале, когда верблюды разлеглись на песке, а люди попытались отдохнуть под палящим солнцем, спор продолжался. Дошло до поножовщины, которой было не избежать, – слишком уж эти люди ненавидели друг друга. Сталь сверкнула на солнце, заскрежетала о сталь, задыхающийся вскрик – и вот уже человек лежит на красном песке, жадно впитывающем кровь.

Не прошло и часа, как его противник тоже был мёртв по приказу Хасана. Оба трупа были брошены на поругание прямо на дороге и без оружия. Этой ночью молодые люди хихикали под одеялами – если, конечно, у них были одеяла, – но в их смехе ему слышалась обречённость. Может быть, неверные в конце концов победят, и все только потому, что шарайские ножи невозможно удержать подальше от шарайских глоток.

Зато с тех пор в отряде не было убийств, хотя всего в нём насчитывалось триста человек из двенадцати враждующих племён. Дисциплина Хасана в отличие от клятв имама крепко держала отряд.

Они прибыли к колодцу Бхитри, где их ожидали, как было договорено, люди Рубеля. Пустыня была пройдена; предстояло обменять верблюдов на лошадей и под предводительством незнакомых людей углубиться в незнакомую страну.

Колодец Бхитри был полон сладкой воды. Верблюды и люди напились вволю, впервые с тех пор как вышли из Рабата, а оставшейся воды хватило на омовение перед молитвой. А потом зажглись костры, от которых вскоре потянуло жареным мясом – шейхи Рубеля прислали пятьдесят коз, чтобы угостить людей, не видевших мяса с того дня, когда последний раз пал верблюд…

Мяса оказалось так много, что не было нужды делить его и выбирать наиболее лакомые кусочки. Джезра и он, как всегда, затеяли шуточную перебранку: «Возьми побольше, вот, мне много, возьми…» – пока не вмешались старшие.

Во время ужина их глаза то и дело обращались к тёмной тени на северо-востоке, на холмах, которые предстояло обойти ночью. Голод и жажда больше не грозили, смерть верблюда не означала для человека опасности или верной смерти; мысли освободились и устремились к великой охоте, ради которой был пройден весь этот путь.

5. ТАКОЕ СЛУЧАЕТСЯ

После своей хлестнувшей плетью проповеди – плетью, пробившей кожу до костей, маршал Фальк новых рубцов делать не собирался – языком по крайней мере, – хотя ещё и не кончил говорить. В основном он говорил братьям о повиновении, ссылаясь на главу из Великой Хартии Ордена, повелевавшей ему всеми средствами очищать и хранить королевство. Повинуясь, маршал Фальк не имел другого выбора, как повести братьев на священный бой против отступников, засевших в Сурайоне; братья, повинуясь, не имели другого выбора, как следовать за ним.

С рыцарями маршал говорил о другом: о долге и чести, об отваге и предстоящем великом приключении, о долго откладывавшемся окончании дела, начатого их отцами и дедами сорок лет назад.

Сам Маррон не слышал ничего из этих речей, потому что его распорядок дня сильно отличался от того, которому подчинялись остальные монахи. Брат лекарь освободил его от тяжёлых работ, пока не зарастёт рана. По приказу же сьера Антона Маррон посвящал освободившееся время службе оруженосца, всюду следуя за рыцарем.

На практике это означало, что большую часть дня юноша проводил в непривычном безделье, но зато его голова работала более чем старательно. Сьер Антон понимал обязанности оруженосца весьма своеобразно; с оруженосцами других рыцарей Маррон почти не встречался.

По утрам юноша наблюдал за учебными боями сьера Антона, где рыцари совершенствовали мастерство владения мечом и щитом.

– Ты можешь понадобиться мне, – говорил сьер Антон, – если придётся что-нибудь принести или отнести. А может, тебе придётся тащить меня в лазарет, как тащил тебя твой приятель.

Впрочем, лёгкая улыбка подсказывала, что такой исход был маловероятен. И это было правдой, потому что господин Маррона явно превосходил в умении остальных рыцарей.

В поддень рыцарь и оруженосец поднимались в маленькую комнатку сьера Антона и читали положенную службу под мерный звон Брата Шептуна. Сьер Антон сразу сказал, что позволяет Маррону отстаивать службу вместе с остальными монахами в зале, однако юноша находил странное удовлетворение в тихом бормотании старинных слов, в том откровении, которое виделось ему в службе, отличавшейся от остальных Святых Часов.

Потом юноша шёл обедать со своими братьями, а сьер Антон постился. После еды отряд занимался чёрной работой по кухне, однако Маррону это было запрещено. Фра Пиет отослал его, фыркнув и прочитав отряду мораль о том, как порой вознаграждается беспечность. После этого Маррон мог спокойно возвращаться в комнату сьера Антона и спрашивать, не нужны ли его услуги.

Каждый день рыцарь отвечал по-разному. Иногда в кольчуге сьера Антона обнаруживались разбитые звенья; доспех нужно было нести в оружейную, ждать, пока его отремонтируют, а потом смазывать звенышки маслом и протирать мягкой тканью, не оставляя ни пятнышка ржавчины или грязи. А иногда оказывалось, что тонкое бельё рыцаря нуждается в стирке, и приходилось бежать в прачечную и следить, как его стирают и сушат, поскольку у местных женщин руки были неуклюжие в работе и ловкие в воровстве.

А однажды Маррон, тихонько постучавшись в дверь и войдя в комнату, увидел, что сьер Антон стоит у окна с обнажённым мечом и, хмурясь, поворачивает клинок в луче солнечного света. Рыцарь даже не поднял глаз на Маррона.

– Сьер, меч снова зазубрился?

– Что? А, нет, с ним всё в порядке. Вот только он давно не был в деле. Я думаю, сестрица «Джозетта» хочет танцевать, брат Маррон. Принеси свой меч.

– Сьер?

– Твой меч, Маррон. Должен же у тебя быть хоть какой-нибудь меч, кроме той дубины, которой ты меня огрел?

– Да, сьер.

У него был меч, который заперли в оружейной вместе с мечами остальных братьев и должны были выдать только тогда, когда отряду будет разрешено упражняться с оружием. Имей Маррон выбор, меч оставался бы в оружейной до тех пор, пока не рассыпался бы в труху. Маррону казалось, что без человеческой руки клинок болеет, а память о пролитой крови заставляет его ржаветь и гнить…

– Ну так принеси его.

Маррон быстро сбегал в оружейную и вернулся с мечом. Сьер Антон взял оружие, вытянул клинок из поношенных кожаных ножен, мгновение разглядывал его все в том же луче солнца, а потом швырнул на постель.

– Для учений годится. Годится для крестьянина… или для фермера? – проницательно добавил он, глядя в лицо Маррону. – Отцовский?

– Дядин.

Меч отца пропал вместе с отцом. Маррон никогда и представить не мог, что будет рад этому, однако радовался, и уже не первый день.

– Что ж, меч наверняка был достоин твоего дяди. Или наоборот. Хоть он и научил тебя кое-чему. – Рыцарь чуть притронулся к собственной шее, где ещё виднелись пожелтевший синяк и царапина. – Ладно, для начала было неплохо, а теперь давай подыщем тебе что-нибудь подлиннее. Вот.

Он открыл сундук в углу и вытащил предмет, лежавший на самом верху на сложенной одежде. Ещё вчера, когда Маррон сам перетряхивал и укладывал одежду рыцаря, этого предмета в сундуке не было.

Это был меч с ножнами белой кожи, украшенными серебряным наконечником. Рукоять обтянута такой же кожей; головка эфеса и перекладина выложены сталью. Меч походил на «Джозетту» сьера Антона, казался дорогим, но не был ничем украшен. На нём не было ни одного драгоценного камня, которые Маррону приходилось видеть на оружии других рыцарей.

– Возьми. Обнажи клинок.

– Сьер…

– Маррон, послушание является первой обязанностью не только брата искупителя, но и оруженосца. Возьми меч.

Маррон взял меч. Тот устроился у него в руке уютно, словно тёплый зверёк, и выскользнул из ножен так, будто только и мечтал об этом. На длину руки по обеим сторонам клинка шла гравировка, заканчивавшаяся чем-то вроде гребешка. В комнате было не слишком светло, и разглядеть рисунок можно было, только подставив меч под солнечный луч, а это было слишком близко к сьеру Антону.

Маррон заметил, что меч был чуть короче и гораздо легче «Джозетты», – и как же приятно было держать его в руке! Маррон едва дотронулся до лезвия, как из пальца закапала кровь – а ведь прикосновение было самым лёгким, на какое он только был способен. Маррон сунул палец в рот, рассмеялся и быстро проделал пять больших и семь малых позиций подряд, хотя мгновение назад совсем не собирался. Потом он щегольски вдвинул меч в ножны, с щелчком отпустил рукоятку и отвёл кровоточащий палец подальше от незапятнанных белых ножен.

– Сьер, это слишком… слишком…

– Слишком хорошее оружие для неотёсанного мужлана вроде тебя? Вероятно. Однако ты ещё можешь подучиться. Нет, ты обязательно всему научишься, я сам за этим прослежу. Я возлагаю на тебя некоторые надежды, Маррон. Встань снова в позицию.

Меч с шелестом появился из ножен чуть ли не раньше, чем Маррон дал своему телу приказ обнажить оружие, и клинок снова зашелестел в воздухе, зашептал, когда Маррон стал в первую позицию – «локти сюда, колени вот так, руку повыше»; это был голос его дяди, всегда звучавший в голове у Маррона при работе с мечом, – потом резко перевёл меч во вторую позицию, сделал выпад, переходя в третью…

– Не так.

Голос сьера Антона заставил Маррона замереть в полуприседе с вытянутым вперёд мечом. Он ждал, что сьер Антон поступит так же, как дядя – коснётся его тут и там, исправляя, нажимая и подтягивая, – но не понимал, что он сделал не так. Маррону казалось, что его позиция идеально выстроена от кончиков пальцев до острия его прекрасного меча.

– Встань.

Маррон медленно выпрямился. Сьер Антон держал в руках «Джозетту» и её взмахом приказал Маррону вернуться к стене.

– Стойка у тебя неплоха, но ты слишком резко двигаешься, тратишь слишком много сил. Ты должен перетекать из позиции в позицию. Не хватайся так за меч, пусть он сам ведёт твою руку. Научись доверять своему мечу. Вот так…

Он проделал то же, что и Маррон, но его движения были точны и пластичны одновременно, словно па танцора. Маррон попытался подражать ему, был остановлен и поправлен; попытался ещё раз с тем же результатом, а потом ещё, и ещё, и ещё…

К тому времени как Маррон сумел без запинки выполнить переход от первой большой к седьмой малой позиции, он весь взмок и чувствовал, что вот-вот задохнётся. Юноша посмотрел на сьера Антона и увидел на его лице улыбку.

– Неплохо. Не такой уж ты и олух деревенский, а, фра Маррон? Тебе ещё немало предстоит потрудиться, но ты не опозоришь свой меч в бою.

При этих словах по спине Маррона пробежал холодок. Нахлынули воспоминания. Он уже был в битве, он опозорил и себя, и свой клинок…

– Сьер Антон, я… простите меня… но я предпочёл бы не попадать в бой.

Меч упал на пол, и Маррон не глядя потянулся за ножнами.

– Почему?

Крики ребёнка заглушали все вокруг. Маррон яростно потряс головой, безуспешно пытаясь заглушить их.

– Работа, которую нас заставляют делать, не стоит того, – резко произнёс юноша с горечью в голосе.

– Работа?.. Подними меч и отдохни, Маррон. Вот так, правильно, положи его на сундук и садись. – Сьер Антон первым уселся на меха, покрывавшие постель, и похлопал по одеялу рядом с собой. – Иди сюда.

Маррон неохотно повиновался. Он запустил пальцы в пропотевшую шевелюру и закрыл ладонями глаза, пытаясь прогнать проносившиеся в голове видения.

– Так, а теперь расскажи, что за работу вас заставили делать.

Сьер Антон терпеливо дождался рассказа Маррона и молча выслушал историю о деревне еретиков, о призывах фра Пиета, о сумасшедшей бойне на солнцепёке. Маррон не утаил ничего: ни того, как впервые использовал дядин меч – старая женщина бежала, спотыкаясь, прочь, а меч косо вошёл ей в спину, – ни последнего эпизода – как он окровавленными руками вырвал младенца из рук мёртвого отца и взмахнул маленьким тельцем, словно играя с ним. Вот только конец у игры вышел слишком страшный. А потом юноша неловко рассказал о том, как преследовали его во сне и наяву воспоминания о содеянном; как ему виделась ржавчина на дядином мече, как слышался крик ребёнка – слышался в свисте ветра и в тишине, в пении и криках, а иногда даже в песнопениях монахов во время службы.

Выслушав рассказ, сьер Антон помолчал какое-то время. Маррону показалось, что рыцарь едва сдерживает отвращение, и это ничуть не удивило юношу.

Однако в конце концов рыцарь положил руку ему на плечо и крепко стиснул его, чего не делал на протяжении всего долгого урока.

– Ты рассказывал это своему исповеднику? – спросил он.

Неужели он не слушал, неужели не понял?

– Он там был.

Потому это все и случилось…

– Я имею в виду… Впрочем, нет. Дурацкий вопрос, извини. Знаешь, Маррон, в мире случается многое, и помешать этому не в твоей власти. Иногда ты не можешь не участвовать в событиях, иногда они происходят с тобой, иногда ты их приносишь. Здесь, в Чужеземье, это случается особенно часто. Здесь мы ближе к Господнему оку, и это не всегда благо. Гнев Господень касается нас не реже, чем Его мир; и он может вызвать безумие – на время. Недолгое молчание, чуть слышный вздох…

– Когда мне было четырнадцать лет, мой отец приказал повесить целую семью. Это были крестьяне-катари, они жили в нашем поместье и не желали верить в Господа. Таких бывает по нескольку сот в каждом поместье. Помилование, дарованное им Конклавом, защищает их, но не их святилища. Такое святилище было в той деревне, но мой дед не трогал его, говорил, что так катари будут послушнее. Потом дед умер, и мой отец, куда более ревностный в вере, святилище разрушил.

В деревне жила старинная и почтенная семья – если допустить, что почтенность и бедность могут жить вместе. Той же ночью мальчишка из этой семьи прокрался в усадьбу и поджёг нашу часовню. То ли ради мести, то ли ради справедливости. Он стоял в отблесках огня и проклинал нас, пока один из стражников не застрелил его. Отец был очень зол на стражника – наверное, он хотел предать язычника медленной смерти, чтобы умилостивить Господа. Тело он приказал швырнуть в огонь, а на следующее утро повёл нас в деревню – меня, моего брата и дюжину человек, взятых на всякий случай. Вся семья была повешена. Все девятеро, от старого деда до младенца.

Рука рыцаря всё ещё лежала на плече Маррона, но хватка ослабла. Маррон чуть шевельнулся и произнёс:

– Прошу прощения, сьер, но это совсем другое. Ваш отец заставил вас смотреть, но я-то сделал это своими руками…

– Маррон, я же сказал, отец приказал повесить их. Приказал нам, мне и моему брату, а сам только смотрел. Мы нашли дерево; у нас была всего одна верёвка. Я завязывал петлю на шее жертвы, а потом мой брат помогал вздёргивать её. Самые лёгкие, старики и дети, умирали ужасно долго. А я должен был решать, в каком порядке они умрут, – это право даровал мне отец. Мне было всего четырнадцать, а брату – двенадцать. Я решил, что последней умрёт мать, умрёт после того, как увидит смерть всех своих детей. У меня не было даже того оправдания, что есть у тебя, – горячки боя. Я знал это состояние, знал, что в бою забываешь о разуме и о жалости, но в тот день я действовал спокойно и расчётливо. Мой отец отдал приказ, но я не обязан был повиноваться. Такие вещи случаются – больше мы не знаем о них ничего. Позже мы сожалеем о них, но знаем, что такова была судьба, или воля Господня, или ещё что-нибудь, называй как знаешь.

На этот раз надолго замолк Маррон. Он почувствовал успокоение и был очень благодарен рыцарю, но не знал, как это выразить.

– Этот меч принадлежал моему брату, – резко встав, произнёс сьер Антон. – Меч зовут «Дард». На твоём месте я бы держал его здесь, чтобы уберечь твоих братьев от греха зависти. А упражняться ты можешь со своим старым клинком.

– Да, сьер, – ответил Маррон со смешанным чувством нежелания и облегчения. Дядин меч никогда не будет лежать в руке так, как это великолепное оружие. Он уже почувствовал радость от обладания таким замечательным, прекрасно сбалансированным мечом, но ему совсем не хотелось объяснять фра Пиету или Олдо, с чего вдруг он получил такой подарок.

– Терпение. – Сьер Антон снова улыбнулся. Маррон понял это по голосу, потому что лица рыцаря не было видно – он стоял, повернувшись к окну. – Придёт время, когда ты сможешь открыто носить этот меч и использовать его на службе Господу. На настоящей, достойной службе. Ты слышал маршала Фалька, когда он говорил о Сурайоне?

– Да, конечно. А вы – вы были на проповеди, сьер?

– Был, но не со своими товарищами, а на гостевой галерее. Меня предупредили, что он будет говорить о важном деле. А потом он ещё говорил отдельно с нами…

Насколько понял Маррон, рыцарям было сказано не совсем то, что услышали братья. Он даже немного обиделся: ведь в бой братьев посылало не только и не столько послушание. Они тоже сражались ради славы, но славы Господней, не замутнённой мечтами рыцарей о собственном прославлении.

Сьер Антон славы совсем не жаждал. Маррон понял это сразу, точно так же как понял, что рыцарь был поражён призывом к оружию не меньше братьев. У Маррона в голове был сплошной туман. Когда маршал Фальк или кто-нибудь другой говорил о еретиках, юноше виделась только кровавая бойня да собственные руки, измазанные красным,

– Сьер! Вы видели Сурайон? – Ему все ещё хотелось сказать «Свёрнутую землю», как он привык, однако после того, что произошло в зале, и после того, как сьер Антон мимоходом назвал Свёрнутую землю по имени, Маррон решил, что запрет отброшен. Правда, юноша всё же сжался, ожидая удара.

Его не ударили, на него не рассердились. Рыцарь только издал короткий хриплый смешок.

– Видел? Нет, конечно. Вот уже тридцать лет никто не видел Сурайона.

– Ну да, но я… я имею в виду – вы там были? То есть…

– Там, где потом стал Сурайон? Трудно говорить о запретном, да? Но я действительно был там. Один раз. Это странное место. Едешь по ведущей туда дороге, а там, где должна быть граница, видишь, как меняется пейзаж, воздух, видишь лёгкое мерцание, какое бывает в пустыне, хотя вокруг зелёные поля. А сквозь мерцание проступает уже другая земля, которая лежит за Сурайоном. Двадцать миль гор и долин просто исчезают… Тени по ту сторону границы падают совсем не так, как обычно – или это просто так кажется, потому что дорога, по которой ты едешь, идёт на север, но та, к которой ты приближаешься, ведёт куда-то на северо-запад. А поворота у неё нет, поэтому ты видишь прямой путь, освещённый двумя солнцами.

Въезжаешь в сияние, которое преграждает тебе путь, и на какое-то мгновение чувствуешь вокруг пустоту, тебя крутит, словно какая-то неведомая сила пытается вывернуть тебя наизнанку.

А потом в глазах прояснилось, и оказалось, что я судорожно цепляюсь за лошадь, которая понесла и скачет прочь от дороги сквозь терновник. К счастью, колючки остановили её, и я успел, слезть прежде, чем мой желудок решил избавиться от завтрака. По-моему, реакция вполне естественная. Когда я пришёл в себя и успокоил лошадь, то понял, что мы находимся уже на другой дороге, в двадцати милях от того места, где я только что был. Сурайон свернут, его просто нету там, где он должен быть.

– Но как…

– Как такое может быть или как мы его найдём? Я не знаю ни того, ни другого, Маррон. Может быть, ответ известен маршалу Фальку, но мы с ним не настолько близки. Пока что.

Прозвучавшая в последних словах рыцаря решительность убедила Маррона. У сьера Антона была цель, которой он решил достигнуть во что бы то ни стало.

Рыцарь, похоже, собирался по каким-то своим делам, и оруженосец ему сейчас был не нужен.

– Отнеси свой меч – то есть меч твоего дяди – назад, туда, где ты его взял, а потом возвращайся к отряду. Только не рассказывай им, о чём мы тут сегодня говорили, – внезапно предупредил сьер Антон.

– Я и не рассказываю никогда, сьер.

– Да? Даже своему дружку, кажется, Олдену?

– Олдо. Нет, сьер, даже ему.

А рыцарю Маррон не рассказал бы даже самого маленького секрета Олдо.

– Что ж, благодарю тебя. Я высоко ценю свои тайны и твою осмотрительность.

Маррон замешкался у двери, в последний раз взглянув на ножны, светящиеся белым в тёмном углу.

– Что-нибудь ещё?

– Сьер, можно вопрос7

– Учитывая твою прославленную осмотрительность – пожалуйста.

Была это награда за преданность или просто уверенность в молчании Маррона? Возможно, и то, и другое. Иногда Маррон не знал, как толковать слова сьера Антона.

– Сьер, вы сказали, что это был меч вашего брата…

– Да. Его сделали по специальной мерке. Брат был на год моложе тебя, но примерно твоего роста, а, как мне кажется, ты уже не будешь расти. Разве что чуть нарастишь мяса на костях, да и то при том, как кормят братьев, это маловероятно… Да, это был меч моего брата, – повторил он, заметив колебания Маррона. – И что же?

– Сьер, он вырос? Или купил себе меч получше?

«Почему он не носит его? – хотел спросить Маррон. И ещё: – Как вы получили этот меч?» Но ни один из этих вопросов он не мог задать прямо.

Полученный ответ был ясен и прояснял оба вопроса.

– Нет, он не вырос и не купил себе оружие получше. Лучше просто не бывает. Он сражался – или пытался сражаться – этим мечом, когда я убил его. Я взял меч из его руки. До завтра, брат Маррон.

Братоубийство?

Нет, это невозможно! Невозможно! Сьер Антон часто играет словами, ему нравится казаться мрачнее, чем он есть, и пугать Маррона. Должно быть, он и теперь шутил, только мрачнее обычного. Не могло же это быть правдой…

И всё же, всё же… Сьер Антон никогда не лгал – по крайней мере за всё время их с Марроном знакомства. У него были свои тайны, которые он оберегал от посторонних глаз, временами он вёл себя загадочно, но не обманывал. Так зачем же ему лгать на этот раз?

Итак, это было невозможно – но всё же было. Медленно плетясь в оружейную, держа в руках дядин меч, Маррон безуспешно пытался размышлять спокойно. Не братоубийство, не убийство – «случается всякое», шептал голос у него в голове, голос сьера Антона, но он не слушал его, – должна быть какая-то законная причина для того, чтобы брат убил брата. Например, один из братьев смертельно ранен после несчастного случая или дуэли. Тогда другой, движимый жалостью и горем, может убить его кинжалом, предавая душу брата в руки Господа. Или ещё проще: потасовка, выяснение, кто сильнее, «давай опробуем твой меч» – и по несчастной случайности или в пылу схватки шутливая потасовка оканчивается смертью. В конце концов, Маррон едва не умер сам, едва не оказался наколот на яростный клинок сьера Антона. Возможно, это было не в первый раз. Возможно, поэтому он и заинтересовался Марроном, возможно, юноша стал для него новым, посланным небесами братом, и меч…

Но откуда у сьера Антона меч брата? По всем законам и обычаям рыцаря погребают вместе с его оружием. Если бы брат рыцаря умер достойно, сьер Антон сам должен был опустить ему на грудь меч, сложить охладевшие руки на рукояти и помолиться перед Господом за душу брата. Что-то было не так, и Маррон снова и снова пытался понять, что именно.

Быть может, брат покрыл позором себя и семью, потерял звание рыцаря и свой меч? Тогда в глазах сьера Антона меч мог нуждаться в очищении, и потому он подарил его человеку, который будет сражаться этим оружием во славу Господа.

Может, да. А может, и нет. Маррон чувствовал, что примирился с дядиным мечом: он был не так красив и не так хорош, не имел собственного имени, но с ним всё было гораздо проще. Отмеченный, повреждённый, обесчещенный только проступками Маррона, которые он мог при случае искупить, он не заставлял задумываться о своём происхождении, не заставлял сомневаться и догадываться о всяких мрачных, темнее ночи вещах…

Рана болела – нет, хуже, горела огнём. Подумав, Маррон вспомнил, что она начала ныть ещё во время тех утомительных упражнений, но он не заметил этого. Теперь же юноше казалось, что ему на руку положили кусок раскалённого железа, а, подняв рукав, он обнаружил вновь проступившие на повязке влажные пятна.

Если он явится в таком состоянии в лазарет, начнутся вопросы – может быть, им заинтересуется сам главный лекарь. А между тем Маррон считал себя ничуть не большим лжецом, чем сьер Антон. К тому же кожа юноши блестела от пота, а волосы слиплись, и если бы в таком состоянии он сказал: «Нет, магистр, я не нарушал распоряжений брата лекаря», – его тело свидетельствовало бы против него.

Маррон не был трусом, но его смутило расхождение между одним и другим долгом, повиновением лекарю и повиновением рыцарю. Нет, он даже не пытался прикинуть, где наказание оказалось бы меньше, не надеялся угодить кому-нибудь из своих хозяев. Наверное, следовало просто промыть рану и снова завязать её потуже – тогда, может быть, обойдётся без лекарств брата лекаря. Ну, получится шрам чуть толще, если кожу на руке стянуть сильнее – что ж, будет ему урок и напоминание не соваться меж двух хозяев.

Маррон уже не блуждал по замку и не путался в бесконечных подъёмах и поворотах: бегая то туда, то сюда по приказу сьера Антона, он быстро научился ориентироваться Рыцарь не терпел задержек. Маррон отнёс меч в оружейную, к остальным клинкам, а потом побежал вниз, к нижнему двору, где находились конюшни.

Когда он вышел из темноты на двор у самого рва, солнце ослепило его. Щурясь изо всех сил, Маррон отыскал у лошадиной поилки ведро, наполнил его и присел в тени, здоровой рукой и зубами пытаясь развязать повязку.

Он всё ещё бился над узлами, завязанными рукой брата лекаря, как вдруг его тронули за плечо. Вздрогнув, Маррон огляделся и увидел босые ноги, белую суконную рубаху, любопытную улыбку, тёмные глаза и короткие тёмные волосы. Один из рабов-шарайцев, совсем ещё мальчишка, улизнул от работы, чтобы посмотреть, что тут делает одинокий монах.

Щурясь на солнце, Маррон всё же узнал – или ему показалось, что узнал, – это лицо. «Мыло», – вспомнил он, покопавшись в памяти. Это был тот самый мальчик, который принёс мыло только что прибывшим в Рок братьям.

Улыбка исчезла; мальчик склонился над Марроном и озабоченно спросил:

– Ты ранен?

– Да, – ответил юноша и добавил, сдаваясь: – Помоги мне. Эти узлы ужасно тугие.

Его здоровая рука устала и еле двигалась, но руки мальчика оказались куда проворнее. Ловкие пальцы отвели руку Маррона и крепко вцепились в узлы, которые оказались не только тугими, но и мокрыми от слюны – Маррон пытался развязать их зубами.

– Нет, – вдруг произнёс мальчик, – надо резать. Подожди, я принесу.

Он убежал. Маррон откинулся назад, чувствуя под плечами холодный камень, и едва сдержался, чтобы не опустить голову, стараясь скрыться из виду. Он не прячется здесь, нет, просто решил немного отдохнуть, набраться сил…

Мальчик вернулся. Он не привёл никого, принёс только нож, ткань и большой глиняный кувшинчик, закрытый крышкой. Узлы поддались ножу довольно быстро, а Маррон, в свою очередь, подчинился мальчику, выразив свой протест одним сердитым жестом. Шараец как можно осторожнее размотал бинты и в конце всё же вынужден был дёрнуть, заставив пациента задохнуться от боли. Из глаз Маррона брызнули слёзы. Обнажившийся порез расширился и казался очень тёмным – из него сочилась кровь.

Мальчик едва слышно зашипел и пробормотал что-то на родном языке, то ли обращаясь к Маррону, который ничего не понял, то ли разговаривая сам с собой. Потом шараец намочил клок ткани и промыл рану, крепко придерживая руку дёргавшегося Маррона. Каждое прикосновение к ране жгло, словно огнём. Вновь посмотрев на Маррона, мальчик покачал головой и потянулся к кувшинчику.

Под крышкой Маррон увидел жирно поблёскивавшую массу.

– Что это?

Мальчик снова улыбнулся.

– Называется «хареш». Мы им лечим раненых лошадей. Он взял немного мази на палец, но Маррон отдёрнул руку:

– Э нет, я тебе не лошадь!

– Для людей тоже хорошо, – заверил его мальчик и внезапно умолк. Не отводя взгляда от глаз Маррона, он бережно коснулся чистой рукой руки своего пациента и подтянул её поближе к себе,

– Масло и травы хорошо лечить раны. А это, – он кивнул на кровоточащую понемногу рану Маррона, – это плохо. Это надо…

Речь закончил жест поблёскивающих от мази пальцев. У мальчика не хватало слов, но Маррон понял его. «Это надо лечить, – хотел сказать мальчик, – а если ты не пошёл, куда полагается идти в таких случаях, придётся тебе терпеть моё лечение». А может, мальчик имел в виду совсем другое.

Впрочем, Маррон больше не собирался спорить. Мазь приятно холодила рану в отличие от едкого снадобья брата лекаря. Бинты снова вернулись на место, а обрезанные концы оказались завязаны. Потом мальчик, стоявший во время этой процедуры на коленях, встал и улыбнулся во весь рот.

– Теперь нельзя ею работать.

– Я знаю, – вздохнул Маррон, – знаю.

«Заприте меня в стойле и прикуйте к кормушке». Интересно, как пойдёт выздоровление на этот раз – если, конечно, сьер Антон позволит ране затянуться, подумал Маррон. Потом юноша сообразил, что проявляет неблагодарность – мальчик сделал все гораздо лучше, чем сделал бы сам Маррон, ничего не смысливший в целительстве.

– Как тебя зовут? – спросил юноша. На мгновение ему показалось, что мальчик опешил. Потом раб ответил:

– Мустар. Мустар иб Сайр.

– Благодарю тебя, Мустар. А моё имя Маррон.

Их глаза, оказавшиеся всего на расстоянии ярда друг от друга, встретились. Потом мальчик сделал быстрый выразительный жест: «Мне надо идти, пока меня не хватились». Он быстро встал и исчез, не попрощавшись. Маррон просидел у конюшни ещё с минуту, прежде чем заставил себя встать, и побежал к теням, скрывавшим узкий вход в замок.

Когда Маррон добрался до своего отряда, тот направлялся прямиком в конюшни. Хвала Господу, Маррон побывал там на несколько минут раньше них и в результате повстречался с Мустаром, а не с фра Пиетом. Об ужасных последствиях встречи с исповедником Маррон боялся даже думать.

Фра Пиет послал отряд вперёд дожидаться каравана с верблюдами, о прибытии которого было известно, а потом повернулся к Маррону.

– Мне сказали, – начал он, – что ты теперь мальчик на побегушках у сьера Антона. Служишь, да?

– Да, брат исповедник. В послушании, – поспешно, но с сомнением добавил Маррон.

– И в послушании же ты избегаешь обязанностей, наложенных на твой отряд? Что ж, если ты можешь служить рыцарю, то послужишь и своим братьям. И даже тем из них, кто не достоин твоих услуг. Отправляйся к старшему по кухне и скажи, что пришёл раздавать хлеб кающимся, он тебе все покажет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю