Текст книги "Башня Королевской Дочери"

Автор книги: Чез Бренчли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Единственное крохотное окошко располагалось в стене, противоположной выходу. Оно впускало достаточно света – достаточно для того, чтобы разогнать тени если не в душе, так хотя бы в тёмных углах домика, чтобы разглядеть простую кровать – соломенный тюфяк на деревянной раме, наверняка почитавшуюся в этих местах за необыкновенную роскошь. Смотреть больше было не на что, и Джулианна повернулась к окну, за которым простирался очередной полный пыли овраг, в дождливый сезон превращающийся в реку. За оврагом находился склон, покрытый жёлтыми и зелёными клочками – чахнущие сады местных жителей.

У входа раздались шаги и кашель – скорее всего вежливая просьба впустить носильщиков. Не успела Джулианна повернуться к ним, как они уже вошли – два человека с самым большим из её сундуков. Надо же, как быстро, с сожалением подумала Джулианна. Носильщики опустили ношу наземь и медленно выпрямились – один – в чёрной рясе, другой в белой рубахе, – и Джулианна сразу же узнала сначала одного, а потом и другого.

Первый, в белом, был не мужчиной, а скорее мальчиком.

– Маррон, – укоризненно произнесла Джулианна, – разве ты не должен служить своему господину?

– Он уехал вперёд с несколькими рыцарями, мадемуазель, и не оставил мне никаких распоряжений…

А оруженосец, значит, не захотел слоняться без дела и помог монаху поднести сундук. Странно, очень странно, подумала Джулианна. Маррон помогал нести сундук ещё в замке, за что был выруган своим господином. И потом – почему сундуком занялся монах? Блез ведь наверняка откомандировал за грузом своих людей!

Посмотрев на брата повнимательнее, Джулианна нашла ответ на свой вопрос – или по крайней мере часть ответа. Монах был в капюшоне, низко надвинутом на лицо, но он совсем забыл наклонять голову, пока, постанывая, выпрямлял спину, словно груз оказался для него слишком тяжёл. Луч света упал на спрятанное в тени лицо, Джулианна увидела нос, рот, непривычную бородку, блеск бесстыжих глаз и…

– Ты! – едва не задохнулась Элизанда.

– Да, я, – согласился он, поклонившись девушке, и вышел из хижины. Только тут Джулианна поняла, кто скрывался под чёрной рясой. Не монах, нет – менестрель по имени Радель…

Элизанда оказалась быстрее – впрочем, как всегда. Джулианна обдумала бы сложившуюся ситуацию, нашла бы возможность задать менестрелю вопрос-другой наедине и вообще действовала бы так, как учил её отец: «Никогда ничего не делай второпях, не выказывай нетерпения или удивления». У Элизанды такого отца не было, и потому девушка выскочила вслед за Раделем так быстро, что его тень всё ещё лежала на пороге, когда подруга Джулианны оказалась в дверях.

Джулианна вышла вслед за ними и обнаружила, что странная пара идёт прочь. Радель вспомнил о маскировке и вёл себя в точности как монах, не желающий даже смотреть на женщину, – он боком шёл по дороге, отвернув голову и загородившись плечом от настырной собеседницы. А та наскакивала на него, словно рассерженная птичка, размахивала руками и заливала его потоком обвиняющих слов и жестов.

– …за мной, да? Шпионишь, сначала в одном обличье, потом в другом! Да это просто смешно!

– Это было бы смешно, будь это на самом деле так.

Что ж, голос у Раделя остался прежним, непокорным, чего нельзя было сказать о его позе. Кажется, он был так же зол, как и Элизанда, но гораздо лучше владел собой, Джулианна огляделась вокруг так небрежно, как только могла, и увидела, что вокруг нет никого, кто мог бы подслушать беседу. Впрочем, в одном из домов – в этом, в том, или ещё в каком-нибудь – вполне мог спрятаться человек. Нет лучше способа показать, что ты что-то скрываешь, чем оглянуться через плечо. Этого она не сделает. Пусть Элизанда будет беспечна, не боясь раскрытия тайны – и своей, и менестреля, у обоих наверняка есть секреты, хотя кажется, что каждый из этой парочки был осведомлён обо всех тайнах соперника, – но Джулианна будет более осторожна.

– Ах, так это неправда? – прямо-таки зашипела Элизанда так громко, что при желании её могла бы услышать половина деревни. – Я была в крепости, и ты явился туда; я ушла, и ты потащился за мной…

– Ты себя переоцениваешь, – ответил Радель намеренно спокойно и, как показалось Джулианне, специально, чтобы разозлить Элизанду. – У меня была причина отправиться в Рок и была причина присоединиться к отряду, но эта причина – не ты.

Элизанда вскипела, но промолчала, и Джулианна успела вмешаться. Она подхватила подругу под руку, крепко, но незаметно со стороны, и чуть встряхнула её. Вслух она произнесла:

– Благодарю вас за сундук, брат. Элизанда, ты не поможешь мне подобрать платье для встречи с бароном? Боюсь, что одежду понадобится как следует вытрясти – в пути она основательно пропылилась…

Ответом ей был такой взгляд, что Джулианна с трудом, только чтобы не обострять обстановку, проглотила смешок.

Радель поклонился и пошёл прочь, а Джулианна развернула Элизанду и наконец-то смогла оглянуться. Позади не было ничего опасного, никто не подслушивал – только на порядочном расстоянии от них шёл Маррон вместе с каким-то монахом; впрочем, слышать они ничего не могли.

Элизанда сердито зашагала рядом, все ещё пылая гневом. Джулианне очень хотелось знать, что произошло между ней и Раделем, откуда они знают друг друга и что у них за тайны, – очень хотелось, но на расспросы времени не было.

Они с подругой быстро вошли в хижину и откинули крышку сундука. Увидев, что стало с её платьями, Джулианна ошарашенно заморгала. Она никогда не думала, что может так плохо упаковать вещи – нет, это виновата дорога да ещё носильщики, которые трясли и переворачивали сундук, когда затаскивали его на повозку и снимали с неё. Вздохнув, Джулианна наклонилась над сундуком, взяла самое верхнее платье и встряхнула его, сказав Элизанде:

– Надень вот это, его цвет тебе очень к лицу…

Прошёл час. За это время девушки успели кое-как отмыться в прохладной воде и выбить пыль из платьев – для этого они, словно какие-нибудь простолюдинки, встали за хижиной, раскинули выбранные платья по сухим терновым кустам и хлестали прутьями до тех пор, пока лёгкий ветерок не перестал уносить больше пыли, чем приносил с собой. Девушки кашляли, стряхивали с себя песок и смеялись над собственной глупостью. Пришлось помыться ещё раз.

И вот они сидели, чисто вымытые, одетые и пристойно задрапированные вуалями, чинно сидели бок о бок на кровати, оставив сундук для ожидаемого барона. За дверью послышались голоса и стук башмаков, тяжёлая мужская поступь – и тут уже Джулианна не стала думать о том, что чувствует её подруга; потому что ей самой шли на ум пугающие мысли, которыми она не стала бы делиться ни с одним человеком,

В дверном проёме возникла тень, и высокий человек наклонился в дверях, позвав:

– Мадемуазель Джулианна?

Девушки встали, и Джулианна отозвалась:

– Входите, мессир. Я Джулианна де Ране. Это моя компаньонка, высокородная Элизанда.

Гость ловко превратил наклон в дверях в низкий придворный поклон.

– Карел ауф Карлхайм, мадемуазель, и вы, мадемуазель. Кузен барона-наследника.

А, вот, значит, как они различают свои титулы – барон и барон-наследник? Из этого не было ясно, кто ведёт отряд, но любое знание полезно.

– Добро пожаловать, мессир.

Когда барон выпрямился, Джулианна заметила, что он движется очень осторожно, помня, что крыша находится на ширину ладони над его головой. На его лицо упал свет. Гость оказался добродушным молодым человеком, и Джулианна тут же заметила одну его характерную черту, которую она вовсе не ожидала встретить в элессине. Она никогда не видела и даже не слышала о том, чтобы жители этой провинции улыбались так широко – а Карел именно так и улыбался, нимало не смущаясь под её взглядом.

Он смешно наморщил лоб и весело произнёс:

– Мадемуазель, со мной несколько человек, которые жаждут приветствовать вас, и ещё с нами магистр Шеррол, а здесь места немного. Простите мне мою дерзость, но, быть может, вы почтите нас, выйдя наружу?..

– Поздно, – ответил ему низкий голос, и на пороге возник ещё один человек, на ладонь ниже первого гостя. Ему даже не пришлось нагибаться в дверях, хотя в плечах он оказался так широк, что задел оба косяка.

Улыбка исчезла с лица насмешника Карела – точнее, он спрятал её подальше, выпрямился и принял самый официальный вид, представляя вновь прибывшего и походя при этом на каменную статую.

– Мадемуазель, перед вами барон Имбер фон унд цу Карлхайм, брат-наследник графа Элесси.

С этим человеком Джулианна была знакома, им приходилось встречаться раньше. Впрочем, несмотря на всю свою выучку, Джулианна все ещё оставалась ребёнком и, подобно ребёнку, запомнила только длинный шрам, похожий на багрово-красную нить или на алого червяка, который начинался за ухом, пересекал щеку и скрывался в бороде. Голова барона была гладко выбрита, а глаза казались слишком малы для такого лица и вообще для такой туши.

Как и Карел, барон был одет в церемониальную одежду, словно дело происходило при дворе, но в отличие от Карела придерживал её края, чтобы они не волочились по полу. Джулианна заметила это, ныряя в глубоком реверансе и не обращая внимания на собственное платье, которое прежде казалось ей вполне подходящим, а теперь, как она подозревала, могло оскорбить чувство приличия барона. Сердце у Джулианны упало – всё-таки за ней приехал не жених. Девушка надеялась только, что сумела скрыть разочарование. Она выпрямилась.

– Господин барон, вы оказываете нам честь…

– Я исполняю свой долг, – перебил её барон; голос у него оказался под стать телу – густой и тяжёлый. Барон сердито огляделся – нет, не могла Джулианна пригласить его присесть на сундук, как собиралась. Впрочем, времени на раздумья не оставалось – в дверях появился третий гость, и Карел назвал его, почти в точности повторив предыдущий титул. Джулианна была поражена.

– Мадемуазель Джулианна, перед вами барон Имбер фон унд цу Карлхайм, сын-наследник графа Элесси.

Так что же, приехали оба барона? Машинально скрыв смятение под маской хороших манер, девушка вновь склонилась в реверансе, на этот раз чуть более глубоком и долгом, как и подобает женщине, встречающей наречённого жениха, или подданной перед будущим властелином.

Она не успела разглядеть его лица – услышала только имя да мельком увидела полускрытую мощным дядиным плечом фигуру. До чего же плохо освещена эта гадкая кривая хижина! Выпрямившись, девушка так и не подняла глаз, уставилась в пол и решила не давать воли пожиравшему её любопытству. Она осмелилась только взмолиться про себя – пусть жених окажется больше похожим на своего кузена, чем на дядю!

Он приветствовал её, назвав по имени, и добавил:

– Мадемуазель Джулианна, Господь был милостив и мы встретились даже на час раньше, чем я надеялся. – Его голос не походил на голоса его родственников, он был моложе и чище, чем у кузена, и не так груб, как дядин.

Джулианна подняла голову и увидела его лицо – оно тоже не походило на лица первых двоих гостей. Молодой человек был выше дяди, но на дюйм-два уступал двоюродному брату. Последние лучи солнца проникли сквозь открытую дверь и позолотили светлые волосы и короткую мягкую бородку. Из рассказов отца Джулианна знала, что её жениху двадцать лет, что он поздний сын родителей, дарованный Господом после бесчисленных дочерей. Улыбался он по-мальчишески застенчиво.

На краткий миг они застыли, глядя друг на друга. Джулианна тысячи раз представляла себе эту встречу, но даже подумать не могла, что её охватит такой трепет, что ей захочется разрыдаться от почти физического потрясения – и всё это произошло, и на глазах у девушки выступили слёзы. Ей хотелось упасть на колени и возблагодарить Господа и отца за их заботу о себе, за такой неожиданный дар.

Она задыхалась под вуалью, надеясь только, что молодой человек вспомнит о манерах, однако у того не нашлось времени – его дядя, старший барон Имбер, нетерпеливо пошевелился и хрипло заявил:

– Да это просто смешно! Что нам, обмениваться любезностями в хижине? В хлеву?

Он попытался выдворить всех из комнаты плавным движением руки, словно разгоняя гусей или слуг, но жест получился очень нелепый. Элизанда внезапно вцепилась в руку Джулианны, словно говоря выражением лица и пожатием пальцев: «Это не смешно. Я знаю, что это значит для тебя, я не собираюсь смеяться, но…»

Но Элизанда ничего не поняла, она, кажется, даже не заметила восторга, вспыхнувшего в Джулианне, как пожар вспыхивает в горах – неожиданно и неотвратимо. Пламя все ещё пылало в душе дочери тени, бесшумно, но жарко, а её смущение, как казалось ей самой, вот-вот поднимется в небо белым дымом. Да, это было смешно, вся сцена казалась ужасно нелепой, и поэтому Элизанда заподозрила, что Джулианна, подобно ей самой, едва справляется со смехом – но была не права. Джулианна с трудом справлялась с желанием, с жаждой, со страстной тягой снова и снова смотреть на него – но каждый взгляд кружил ей голову, и она не смела.

Дядя подсказал ей оправдание, дал повод не поддаваться настойчивому вопросу: «Смотрит ли он на меня? Или не смотрит? Он – он так же силён, как я, или, быть может, его можно победить?» Вероятно, старый барон был сердит с самого момента выезда из Элесси, когда узнал, что придётся собираться в дорогу за тем, что должно было быть доставлено прямо на дом. Разумеется, настроение его ничуть не улучшилось к данному моменту, и весь гнев был направлен на человека в рясе магистра, стоявшего за порогом.

Воспитанная на марассонской куртуазной вежливости – на её родине даже рабы говорили изысканными словами и намёками, – Джулианна была потрясена; все её зрение, слух, все её внимание потонули в стремительном потоке мыслей: «Он смотрит на меня? Что он видит? Не выдала ли я себя?»

Ей подумалось, что теперь она на всю жизнь привыкнет искать его внимания, не удовлетворяясь очевидными свидетельствами того, что оно и так принадлежит ей.

А может, и не привыкнет, подумала она, и поняла, что все уже решено.

– …я пошлю в свой лагерь и прикажу поставить там палатку для мадемуазель, – говорил барон Имбер, не тот, другой барон, не позаботившись даже о том, чтобы понизить голос, в котором клокотала ярость. – Ей предстоит стать матерью наследников Элесси, если будет на то милость Господня, так разве можем мы оставить её в этом свинарнике!

– Ночёвка в деревне гораздо удобнее, чем ночёвка в Лагере Ордена, – ровно, не обижаясь, ответил магистр Шеррол. – Мои братья избегают женского общества и могут решить, что нарушили свои клятвы, если в одном лагере с ними будет спать женщина.

– Что ж ей теперь, в дерьме спать, чтобы им угодить? Какой вред от неё может быть ночью, если она ничем не повредила днём? А как же ваши клятвы – «хранить и защищать»?

– Отряд всю ночь будет следить за деревней, барон.

– За пустой деревней. Я забираю девушку под свою опеку, там я хоть буду уверен в её безопасности.

– Нет, господин барон.

Последняя реплика исходила не от магистра Шеррола, а от Джулианны. Девушка сама удивилась собственной быстроте и напору, но не слишком озаботилась этим. Барон развернулся, глядя на неё; девушка глубоко вдохнула и попыталась смягчить свой отказ, но было уже поздно.

– Прошу прощения, мессир, но мой отец доверил мою безопасность искупителям, а прецептор Ордена послал меня в путь под защитой магистра Шеррола. Распоряжаться мною может только он, если, конечно, не откажется от опеки сегодня же вечером.

Она говорила очень мягко, но игла попала в цель. Мастер Шеррол даже дёрнулся, прежде чем ответить:

– До утра осталось не так много. Мы уже успели устроиться на ночлег. Поверьте мне, барон, мадемуазель Джулианну будут весьма старательно охранять, хотя она, возможно, будет вынуждена провести ночь с несколько меньшими удобствами, чем те, к которым она привыкла.

Про себя Джулианна поблагодарила его, а вслух негромко рассмеялась:

– Я дочь солдата, мессир, хотя прошло немало времени с тех пор, как мой отец отправлялся воевать с мечом в руках. – Она решила, что не помешает напомнить не только о прошлом, но и о нынешнем положении, занимаемом отцом. Этими словами девушка как бы говорила: «Подумайте об этом и прекратите спор». – Отдых в обстановке чуть менее роскошной нисколько не тяготит меня. Со мной мои друзья, и я могу насладиться покоем даже тут. И я не чувствую здесь ни малейшей опасности.

«Разве что от него, от этого медлительного юноши, на которого я не стану смотреть. А он все смотрит на меня, и смотрит, и смотрит…»

– Ты, девочка, поступишь, как тебе скажут.

– Как я уже сказала, господин барон, отец велел мне искать защиты у Ордена искупителей, и я всё ещё нахожусь в их власти – до тех пор пока они не передадут меня вам официально.

– Ах да, ваш отец, – раздалось у неё за спиной. Молодой человек говорил хрипло, но неясно было, будет ли он сердит дальше или смягчится. Нет, не будет она на него смотреть, пока не будет, хотя и благословила его про себя за это вмешательство, – Как так вышло, что ваш отец оставил вас одну на полпути к Рок-де-Рансону? Мы никогда не слышали, чтобы он был столь небрежен.

– Его призвал король, господин барон. – «Мой господин барон», хотелось ей сказать, но она не осмелилась – почти не осмелилась. И вообще, первым должен объясниться мужчина, и объясниться определённее, чем блеском глаз в темноте комнаты. Какого цвета у него глаза? Ей показалось, что зелёные, но свет и тени сплетались чересчур причудливо, а в тот момент, когда он вошёл, Джулианна от волнения мало что могла разглядеть.

– Даже в этом случае – разве не мог он отложить свои дела на несколько дней, дабы удостовериться в безопасности дочери? Король не стал бы ворчать…

Она повернулась к юноше, чтоб он понял, что она смеётся, желая немного поддразнить его, но смеётся совершенно беззлобно. Глаза у него были не то серые, не то зелёные – солнце било ему в спину и разглядеть было трудно. Джулианна произнесла:

– Я ничего не знаю о королевском ворчании, мессир, но что такое королевский зов, я хорошо знаю. – Хотя, если честно, в этот раз она встретилась с ним впервые, но признаваться в этом не собиралась. – Если разверзается земля под ногами, даже последний глупец не станет медлить.

– Простите, мадемуазель?

– Я увидела, как ветер разорвал дорогу надвое, – начала Джулианна, решив доказать Элизанде, что при случае она сама умеет достойно поведать историю. – В дыре засиял яркий солнечный свет – словно расплавленное золото, с которого сдёрнули покрывавшую лёгкую ткань. Лошади захрапели в ужасе – и носильщики тоже испугались. Впервые за всю дорогу эти сильные весёлые мужчины не опустили, а почти уронили паланкин на землю и сами с криком повалились в пыль. – Джулианна тоже была напугана, но ни за что не призналась бы в этом. – Я не слышала голоса, но мой отец к чему-то прислушался, а потом заговорил с моим сержантом. – Да, он говорил быстро, без церемоний, не став даже объяснять свой план Джулианне. – Он успокоил своего коня… – здесь его спасла только сноровка старого наездника, мастерство, которого его дочь не смогла бы достигнуть никогда, несмотря на то что всю жизнь ездила верхом, – …и исчез, оставив нам свои вещи. Он въехал в сияние, и дыра закрылась за ним, и ничто больше не напоминало об отце. – Если не считать замешательства, которое длилось не меньше часа.

– Объясни попроще, девочка, – попросил барон-дядя.

– Проще мне уже не объяснить, господин барон. Король открыл для отца неведомый путь, и мой отец пошёл по нему. Больше мне ничего неизвестно.

Нет, на самом деле она знала ещё кое-что – когда младший барон, её наречённый, впервые коснулся её, положив руку ей на плечо, не то в обещании, не то в каком-то знаке, Джулианна поняла, что теперь ей будет гораздо труднее убежать. И всё же бежать придётся.

16. ЧЕСТНО ГОВОРЯ

Маррону не раз приходилось слышать, что главная сила Ордена – в дисциплине. В позапрошлую ночь он видел подтверждение этим словам – когда шарайцы напали на замок, атака была отбита не столько благодаря поднятой тревоге, сколько благодаря дисциплине в бою. Если бы на зов Маррона выскочило даже вчетверо больше бойцов, но без вколоченного в них послушания, исход мог бы быть совсем другим.

Однако в этой же дисциплине таилась и опасность для самого Ордена! Маррон понял это вечером, когда заметил, как легко двоим чужакам спрятаться среди монахов. Достаточно надеть на них рясы – и никто не станет заглядывать под капюшон. Незнакомое лицо не вызовет подозрений или вопросов, если несколько отрядов братьев путешествуют вместе: незнакомец скорее всего просто принадлежит к другому отряду. Если надвинуть капюшон поглубже на лицо, тебя сочтут человеком скромным либо решат, что ты молишься, и станут уступать тебе дорогу.

Любой из монахов мог целый день ехать рядом с Раделем – и так и не задал бы ни единого вопроса. Впрочем, менестрель довольно часто менял место, ехал то тут, то там и даже довольно много времени провёл возле повозок, поэтому рядом с ним долго не задерживались. Да если бы он даже сел на сундук дамы и ехал так всю дорогу, никто не сказал бы ему ни слова!

А если один, нет, два человека – два сурайонца, из которых один был узником, а лицо второго успело примелькаться всем в замке в несколько иной роли, – так вот, если два человека могли сидеть отдельно от всех, не возбуждая никаких подозрений, значит, то же самое могли проделать две дюжины и даже больше. Будь Маррон шарайцем, он приказал бы женщинам наткать чёрного полотна и сшить сотню чёрных ряс…

Но он не был ни шарайцем, ни монахом. Всего-навсего оруженосец, предавший своего господина и своего Господа, хранящий страшную тайну и тем нарушающий все свои обеты. Он пытался не смотреть на костёр Раделя, следя за лошадью и трапезой сьера Антона и выполняя его многочисленные поручения, и старался даже не думать о том, что было ему известно. Впрочем, последнее ему не удавалось.

И виноватым он себя не чувствовал. Сожалел о случившемся – да, пожалуй, и ещё тревожился, но вот чувства вины не было. Нельзя обращаться с человеком так, как обошлись с Редмондом инквизиторы; что бы ни твердили законы, чему бы ни учили исповедники, пыточная так и смердела лживостью, а потому побег был торжеством истины.

Маррон не собирался заходить в своей помощи так далеко. «Забудь все», – сказал Радель после того, как Маррон освободил Редмонда из тайника в сундуке с платьями и провёл в лагерь. Обоим прогулка далась нелегко, но никто не пристал с расспросами. Оруженосец поддерживает ослабевшего брата – необычно, но ничего тревожного в этом усмотреть нельзя.

– Забудь все, – сказал Радель, высекая искру, чтобы зажечь небольшой отдельный костерок. – Служи своему господину и заботься о себе. Когда лагерь уснёт, мы исчезнем, и никто этого не заметит и не хватится нас.

– Куда же вы пойдёте, сьер?

– Вниз по этому оврагу, что под деревней. Я могу замутить глаза людям, чтобы они не видели нас, но овраг так глубок, что даст нам дополнительное укрытие. Впрочем, тебя это не касается, парень. Мы благодарны тебе за помощь, – измученный дрожащий Редмонд подтвердил это неразборчивым бормотанием, – даже более чем благодарны, но твоё участие в этом деле кончилось. Позволь нам уйти, а сам позаботься о собственном благополучии.

Что ж, он так и сделает, по крайней мере попытается, но не раньше, чем кончится эта ночь. Вечерние труды окончились: сьер Антон поел, проследил за тем, чтобы поел и Маррон, а потом отправился в лагерь отряда элессинов.

– Нет, – остановил он Маррона, – ты со мной пойти не можешь. Молодой барон когда-то был приятелем моего брата, и я, скажем так, не вполне уверен в том, как меня встретят. Я не буду скрываться в нашем лагере и избегать встречи с бароном. Пусть они там думают что хотят, но я позволю им увидеть моё лицо. Сомневаюсь, что они осмелятся упрекать человека в белой рясе. Может, старший из баронов и скажет мне пару ласковых слов, но он вообще невоздержан на язык.

– Сьер, но я должен…

– Ничего ты не должен. Развлекайся, Маррон. Можешь поиграть с другими детками, если они тебя примут. Только не связывайся с солдатами сержанта – они сядут играть в кости и ты останешься без денег и без кошелька вдобавок.

– Сьер, у меня их нет.

– Нет? Ах, ну да, конечно. Вот. – В воздух взлетел маленький кожаный мешочек, и Маррону ничего не оставалось, кроме как поймать его здоровой рукой.

Он не осмелился бросить мешочек назад, но попытался вернуть его вежливо.

– Сьер, я не хотел просить у вас денег…

– Я знаю. Поэтому ты их и получил. Не создавай лишних трудностей, Маррон. Рыцарь обязан следить за нуждами своего оруженосца, а человеку в таком лагере, как этот, нужны деньги. Если хочешь, можешь сыграть во что-нибудь, но только с оруженосцами моих товарищей – эти по крайней мере не обчистят тебя, если только ты не зарвёшься. Но вначале, пока у тебя есть деньги, побывай у торговцев. Меч у тебя есть, но не помешал бы хороший нож ему в пару. Да, и не бери с собой «Дард». Здесь его никто не тронет.

С этими словами рыцарь ушёл. Завязки на мешочке были затянуты не туго; распутав их, Маррон открыл горловину и сунул внутрь палец. Глаза и руки сказали ему, что в мешочке вперемешку лежали серебряные и медные монеты, потёртые, с выщербленными краями, подходящие скорее для молодого оруженосца, нежели для рыцаря. Значит, сьер Антон заранее знал, что Маррону понадобятся деньги.

Формально лагерь отряда был един, но на самом деле он состоял из трёх частей. Дальше всего от деревни расположились костры, на которых готовили пищу для монахов, и коновязи. Между кострами и коновязями располагался участок вытоптанной земли, где монахам предстояло спать – всем вместе, поотрядно, держа руку на мече, до тех пор, пока не придёт необходимость подняться на молитву, на стражу или на какое-нибудь другое задание. Дальше шёл лагерь рыцарей – там стояли шатры и сундуки и сновали слуги – впрочем, у сьера Антона шатра не было, только скатка-одеяло для себя да ещё одна для Маррона, которому предстояло спать у ног хозяина. И наконец, ближе всего к деревне кольцом стояли повозки торговцев, а в середине этого кольца горел яркий огонь, так и манивший к себе.

Согласно суровому уставу Ордена, монахи были связаны обетом бедности, а рыцари, у которых водились деньги, не нуждались в дополнительной экипировке; местные же были бедны как церковные мыши. Но, как любил говорить дядя Маррона, «костюм делает человека», и эта истина подтвердилась: ряса почти сделала из Маррона настоящего монаха, он уже не мог сидеть без дела и готов был взяться за что угодно. К тому же костёр в лагере торговцев обещал какую-никакую, а компанию.

Там готовили еду: нос Маррона впервые за несколько недель учуял запах мяса, жаренного на открытом огне.

Юноша только что поел, но представления сьера Антона о сытном ужине немногим отличались от представлений поваров Ордена – разве что рыцарь добавлял к еде сухой хлеб да засохший сыр. Даже не имей Маррон денег, не получи он приказа от сьера Антона, он всё равно подошёл бы к костру, приманённый чудесным запахом. Между двумя фургонами располагалось нечто вроде импровизированных ворот, и Маррон вошёл в ярко освещённый гостеприимный круг.

Он был встречен взрывом смеха, замер, но почти сразу же понял, что смеются не над ним. Он не был первым, кто поддался зову огня и запахов, далеко не первым – у костра спинами к нему стояла целая группа молодых людей и мальчишек, одетых так же, как он. Их внимание было поглощено чем-то, чего Маррон не мог разглядеть. Люди эти были оруженосцами из рыцарского лагеря – некоторых из них Маррон помнил в лицо, некоторых знал по имени, но ни от кого ещё не видел на малейшего признака дружелюбия. Предупреждения сьера Антона полностью подтвердились – действительно, одно имя его господина дало Маррону кучу врагов – без его вины, – но не принесло ни единого друга.

Юноша пошёл вперёд, уже не так охотно, вытягивая шею, чтобы заглянуть поверх плеч и голов. Внезапно раздался пронзительный визг, за которым последовал новый взрыв смеха и возня – зрители начали в восторге подталкивать друг друга локтями, однако Маррон был всё ещё слишком далеко, чтобы понять, что их так развеселило. Один из парней повыше обернулся, увидел юношу и закатился в новом приступе смеха, лающего, недружелюбного. Рука схватила его за куртку, основательно сжав больную руку – та снова ныла после того, как Маррону пришлось тащить сундук с платьями и Редмондом в придачу, – и заставила его вскрикнуть.

Ещё один смешок.

– Дорогу, ребята, дорогу! Дайте обезьяне д'Эскриве понюхаться с подружкой!

Покрасневшего, вырывающегося, безуспешно пытающегося защитить руку Маррона протащили сквозь толпу; когда его наконец вытолкнули на пустое место, глаза юноши жгло. Он вновь вспыхнул, придержал локоть больной руки здоровой ладонью и сделал вид, что просто-напросто сложил руки на груди. Потом он заморгал, пытаясь разглядеть что-нибудь в свете огня.

– Не плачь, обезьянка, – раздался чей-то издевательский совет. – Посмотри на своего родственника…

Маррон увидел юношу своих лет и своего роста, одного из тех немногих, кого он помнил по имени. Да, Лукан, оруженосец сьера Мериваля, однако сейчас в нём не было и капли обычного достоинства. Он согнулся пополам, закатываясь в смехе, а к его ноге цеплялось что-то вроде небольшого чёрного кота.

Нет, это был не кот. Когда зверушка повернула голову, Маррон увидел крошечное сморщенное личико, очень похожее на человеческое и исполненное безутешной грусти. Зверушка открыла рот и вновь завизжала, вызвав новый взрыв хохота.

– Ответь родственнику, Маррон, он ведь с тобой поздоровался! Эй, эта обезьяна, часом, не у тебя с твоим господином научилась?

Последний выкрик только пуще смутил Маррона, но тут он увидел, как лапки животного – крошечные, но в точности похожие на человеческие руки – вцепляются в штанины Лукана, а маленький зад подёргивается, когда зверушка прижимается к ноге оруженосца. Тут он всё понял. Ему доводилось видеть псов, которые вели себя так же, пока их не прогоняли пинком.

Эту зверушку никто не пинал. Мужская рука подняла её в воздух, а мужской голос произнёс:

– Хватит с вас. Там поспело мясо, если вы, ребята, голодны и если у вас есть монета-другая, , чтобы заплатить…

Голодны ли они? Они были молоды, и их вряд ли кормили лучше, чем Маррона. Возможно, их господа были не столь аскетичны, как сьер Антон, но уж наверняка уступали ему в щедрости. Толпа ринулась к мясу – да, они были голодны, и у них были деньги. Маррон остался у огня один, если не считать человека и его зверушку.

Человек явно был из торговцев: об этом свидетельствовал его наряд из дорогой ткани, впрочем, давно выцветший и покрытый заплатами и пятнами дорожной пыли и пота. Зверушка забралась ему на плечо, защебетала и начала играть с цепочкой, одним концом прикреплённой к поясу человека, а другим – к шее забавного существа.