Текст книги "На игле"

Автор книги: Честер Хаймз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

4

Мизинец заглянул в окно прачечной на углу Двести двадцать пятой улицы и Уайт-Плейнз-роуд. Внутри, на дальней стене, висели часы. Три часа тридцать три минуты утра.

На небе сгустились тяжелые, свинцовые тучи. Воздух, как всегда перед грозой, был неподвижен и раскален. Сверху, над извивающейся Уайт-Плейнз-роуд, завис едва заметный в предрассветных сумерках, мрачный, массивный метромост. Улицы были абсолютно пусты. Стояла мертвая, какая-то неестественная тишина.

На то, чтобы добраться сюда, в Бронкс, из Манхэттена, с Риверсайд-парк, у него ушло больше часа – и это при том, что часть пути он проехал на дрезине, на которую вспрыгнул на Центральном вокзале, зато потом пришлось долго плестись по бесконечным улицам спящего города, всякий раз прячась, если кто-то попадался на пути.

Теперь ему стало немного спокойнее. Однако он продолжал, словно в лихорадке, дрожать всем телом.

Он повернул на восток, в сторону итальянского квартала.

Вскоре многоэтажные жилые дома уступили место окрашенным в пастельные тона итальянским виллам с садиками и статуэтками святых. Затем виллы стали появляться реже, потянулись огороды и заросшие травой пустыри, где спали бродяги и паслись козы.

Теперь он был у цели: в конце не застроенной еще улицы, на пустыре, куда сваливали мусор, стоял небольшой одноэтажный коттедж с розовыми оштукатуренными стенами и несообразно высокой, остроконечной крышей. Находился коттедж за металлической оградой, в глубине сада, заросшего сорняками, выжженной травой и увядшими цветами. В нише, над входной дверью, виднелось белое мраморное распятие. Христос был как-то особенно худ, изможден и вдобавок сильно загажен птицами. В других нишах стояли увитые плющом, аляповато раскрашенные фигурки святых, которых так любят итальянские крестьяне.

Мизинец перемахнул через забор и пошел вокруг дома по извивающейся среди высоких сорняков тропинке, старательно обходя попадавшиеся ему на пути бетонное корыто с налитой для птиц водой, статую Гарибальди и большую декоративную вазу с искусственными розами.

За домом находился большой задний двор, окруженный высоким деревянным забором. Задняя дверь коттеджа выходила прямо на увитую виноградными лозами беседку: из пыльной листвы выглядывали тяжелые кисти крупного лилового винограда. У забора, рядом с курятником и крольчатником, примостился полусгнивший сарай, откуда за Мизинцем печальными мудрыми глазами наблюдала привязанная к тумбе коза. За сараем раскинулся большой, умиравший от жажды и хозяйской нерадивости огород, зато вдоль забора, за гаражом из рифленого железа, буйно росла политая и ухоженная конопля.

Мизинец остановился в темноте возле беседки и прислушался. Затем глубоко, со свистом втянул в себя воздух, и по его щекам побежали слезы.

Теперь музыка звучала как-то особенно громко и вызывающе, причем к пианино, по клавишам которого били изо всех сил, присоединился еще какой-то странный звук, как будто толи скребли, то ли постукивали по деревянной стиральной доске.

Оба чердачных окна были подняты; в левом окне, с того места, где находился Мизинец, виден был черный бок пианино, на котором стояли керосиновая лампа и початая бутылка джина. Мизинец присмотрелся: в окне возникла и потянулась к бутылке черная рука с толстыми скрюченными пальцами; бутылка исчезла, после чего музыка изменилась: раньше играли двумя руками, причем басы перемежались с высокими регистрами, теперь же правая рука бездействовала, зато левая пробегала по всей клавиатуре, с силой ударяя по клавишам.

Но вот рука с бутылкой появилась снова, потом исчезла, а бутылка осталась – количество джина в ней заметно поубавилось. Опять забасили нижние регистры, а высокие постукивали им в унисон, точно капли дождя по рифленой крыше.

Затем, с противоположной стороны, появилась другая рука, и бутылка исчезла опять. Снова зазвучали басовые ноты, постукивание прекратилось. Потом рука и бутылка появились вновь, а скрежещущий звук, словно терли на стиральной доске белье, заметно усилился, участился.

В правом окне видны были раскачивающиеся под музыку мужчины в рубашках с короткими рукавами и тесно прижимавшиеся к ним женщины с голыми черными пленами. Несмотря на постоянные сбои ритма, пары танцевали медленно, плавно – кто «бэр-хаг», кто «Джорджиа-грайнд». Блестящая черная кожа танцующих переливалась в тусклом, мерцающем желтом свете керосиновой лампы.

– Масса Мизинец, – послышался вдруг у него за спиной тихий, тоненький голосок.

От неожиданности Мизинец даже подпрыгнул на месте и резко повернулся.

В темноте проступило маленькое черное личико с огромными, сверкающими в темноте глазами. На худенькой босоногой фигурке мешком висел залатанный мужской свитер.

– Ты что это не спишь, парень? – бросил в темноту Мизинец.

– Пожалуйста, сэр, пойдите наверх и купите у Небесной для дяди Бада две порции небесного порошка.

– А почему ты сам не хочешь пойти?

– Я бы пошел – только ведь она мне не продаст. Скажет, мал еще.

– Почему ж тогда дядя Бад не сходит?

– Ему плохо – вот он меня и послал. Он опять веру утратил.

– Ладно, давай деньги.

Мальчик протянул ему два зажатых в потной ладошке долларовых банкнота.

Мизинец обогнул беседку и постучал в заднюю дверь коттеджа.

– Кто там? – раздался изнутри чей-то срывающийся голос.

– Это я, Мизинец.

В прихожей на мгновение вспыхнул свет, щелкнул замок, дверь распахнулась, и в дверном проеме возникла фигура дряхлого, седого как лунь старика в синей холщовой ночной рубахе. В правой руке старик сжимал поблескивавшую в темноте двустволку.

– Как дела, Святой? – вежливо приветствовал его Мизинец.

– Скрипим понемножку, – еле слышно ответил старик. Впечатление было такое, будто он стоит не рядом, а в другом конце комнаты.

– Я хотел подняться наверх к Небесной.

– Ноги есть – подымайся. – Казалось, голос старика доносится из подвала – такой он был низкий, далекий.

Мизинец почтительно хмыкнул и, пройдя через кухню, поднялся по задней лестнице на чердак. Небесная, бесформенная, одетая в какое-то тряпье, восседала на высоком, похожем на трон стуле, подальше от света.

У ее ног на носилках лежал больной.

Небесная была исцелительницей, и Мизинец не осмеливался заговорить с ней, пока она ворожит.

– Все будет у тебя хорошо, – мурлыкала она своим старческим, надтреснутым голоском, в котором слышалась еще былая мелодичность. – Все будет хорошо – главное, веру обрести.

Она раскачивалась на стуле под размеренную, ритмичную музыку.

– Я обрел веру, – слабым голосом отозвался лежавший на носилках больной.

Небесная сползла со стула и опустилась перед носилками на колени.

Ее худая, прозрачная, похожая на клешню рука поднесла к лицу больного серебряную ложечку с каким-то белым порошком.

– Вдыхай! – велела она. – Вдыхай небесный порошок в самое сердце.

Больной приподнял голову и послушно, четыре раза подряд, глубоко, с каждым разом все глубже, вдохнул порошок полной грудью.

Небесная снова опустилась на свой трон.

– Теперь ты поправишься, – торжественно пропела она.

Мизинец терпеливо ждал, пока исцелительница соизволит обратить на него внимание. Прерывать сеанс строго запрещалось.

Небесная гордилась тем, что исцеляла старинными, испытанными методами: прибегала к помощи старомодных, пьющих джин музыкантов, заставляла своих пациентов танцевать старомодные медленные танцы. Это считалось первой стадией исцеления, которую Небесная называла «деинкарнацией».

Коротышка Ки появился пятнадцать лет назад, а Стиральная Доска Уортон гораздо позже. И тот и другой давно пережили свое время. Коротышка Ки был виртуозным пианистом, а Стиральная Доска Уортон сидел рядом с ним, зажав между ногами стиральную доску, и бренчал на ней кроличьими костями. Оба пили джин. Только им во всей «небесной клинике» разрешалось пить джин. Они вообще жили в свое удовольствие, зато Небесной приходилось трудиться изо всех сил, исцелять больных, которые приходили к ней за небесным порошком – кокаином.

– Чего тебе, Мизинец? – неожиданно спросила она.

Альбинос вздрогнул, он не подозревал, что Небесная его увидела.

– Ты должна помочь мне, Небесная, – прохрипел он. – Я попал в беду.

Она подняла на него глаза:

– Тебя избили.

– Как ты заметила в такой темноте?

– Белизна с тебя сошла, вот и заметила, – буркнула Небесная и, спохватившись, добавила: – Если тебя отделала полиция, проваливай. Я с фараонами связываться не намерена.

– Это не полиция, – уклончиво сказал Мизинец.

– Тогда потом поговорим. Сейчас мне некогда.

– Я к тебе еще по одному делу. Мальчишка просит две порции небесного порошка для дяди Бада.

– Я молокососам кокаин не продаю, – отрезала она.

– Так это ж для дяди Бада. Хочешь – я сам ему передам.

– Давай деньги, – с нетерпением сказала Небесная.

Он протянул ей два доллара.

Небесная с отвращением посмотрела на смятые бумажки:

– Я, к твоему сведению, больше кокаином по доллару не торгую. Тем более глубокой ночью. – И, вытащив откуда-то из-за пазухи маленький бумажный пакетик, Небесная протянула его Мизинцу: – Передашь это Баду и скажешь, что одна порция стоит теперь два доллара. Всего за доллар исцелиться хотят, – проворчала она, – не понимают, что цены с каждым днем растут.

– И еще, – нерешительно проговорил Мизинец. – Мне самому наркотик нужен. Смерть как нужен.

– Вот и ступай к своему дружку, – отрезала Небесная. – Он тебя ссудит.

– Он мне больше не друг. Он за решеткой.

Небесная заерзала на троне:

– Только не говори мне, что ты вместе с ним в переделку попал. Если тебя разыскивает полиция, я сама тебя выдам, учти.

– Когда Джейка забирали, меня рядом не было, – уклончиво сказал Мизинец.

Небесная пристально смотрела на него, как будто видела в темноте.

– Так и быть, – смягчилась она, – спустись вниз и возьми из кролика таблетку. Но только одну – там двойная порция. И смотри, закрой кролика как следует. Шприц у меня в ящике.

Когда Мизинец направился к двери, Небесная крикнула ему вдогонку:

– И не думай, что тебе удалось меня провести. Я еще с тобой разберусь. Будет время – поговорим.

– У меня тоже к тебе разговор есть, – сказал Мизинец.

Лежавший на носилках подергивался в такт музыки.

– Мне хорошо, – пропел он голосом новообращенного. – Господи, как мне хорошо. Небесная, я обрел веру. Истинную веру.

Левой рукой Коротышка Ки что было сил колотил по басам, а пальцы правой, едва касаясь клавиш, бегали взад-вперед по всей клавиатуре. Стиральная Доска Уортон барабанил обеими руками по своей доске, утробно урча, словно боров в окружении свиней. В неподвижном, душном воздухе стоял терпкий запах пота, распухших лимфатических желез.

Но Мизинцу было безразлично, что играют, чем пахнет. Он с трудом сдерживал слезы, думая только о том, как бы поскорее сесть на иглу. Он спустился по лестнице и прошел по коридору на кухню.

В темноте маячила фигура Святого с двустволкой.

– Я сейчас вернусь, – сказал ему Мизинец. – Божественная послала меня в крольчатник.

– Какая мне разница, кто тебя куда послал, – отозвался Святой, отпирая дверь. Его голос звучал, как из преисподней.

Негритенок в мужском свитере ждал Мизинца в беседке. Он смотрел на пышные гроздья винограда, но сорвать хотя бы одну ягоду не решался.

– Ну что, масса Мизинец, принесли? – робко поинтересовался он.

Мизинец вытащил из кармана бумажный пакетик:

– Вот, отдашь дяде Баду и скажешь, что теперь это стоит вдвое дороже. Небесная предупредила, что даром никого исцелять не собирается, так ему и передай.

Мальчик нехотя взял порошок. Он знал: дядя Бад побьет его за то, что он принес ему только одну порцию, но делать было нечего.

– Да, сэр, – сказал он, повернулся и растворился во мраке.

Когда мальчик ушел, Мизинец направился к крольчатнику, просунул между прутьями руку, одной рукой схватил кролика за уши, а другой ловко отлепил у него между ног изоляционную ленту и выдернул похожую на затычку в умывальнике длинную резиновую пробку с маленькой металлической ручкой.

Кролик не шелохнулся; он не мигая смотрел на Мизинца огромными, расширенными от страха глазами. Мизинец сдавил кролику живот, и оттуда выпала маленькая металлическая капсула. Мизинец сунул капсулу в карман брюк и снова заткнул кролика пробкой.

Интересно, есть ли у Небесной другие тайники? Хотя он был ее племянником, единственным живым родственником, она никогда ничего ему не говорила. Скорее этого кролика съест, чем выдаст свои секреты!

В кухне он опять обменялся любезностями со Святым.

– Пойду в комнату Небесной, на иглу сяду.

– По мне, хоть на раскаленную сковороду садись, – проворчал, будто из дымохода, Святой. – Я тебе не священник, чтобы передо мной исповедаться.

Мизинец знал, что Святой прикидывается: если не предупредить его, куда идешь, он такой крик подымет – на всю жизнь запомнишь.

Трясущимися от возбуждения руками он выдвинул верхний ящик бюро. Игла для инъекций лежала среди множества шприцев, термометров, булавок, заколок, щипчиков, ножниц, шнурков и старомодных бутылочек с разноцветными ядами, которых хватило бы, чтобы отравить целый полицейский наряд по борьбе с наркотиками. В углу, на столе с мраморной крышкой, стояли спиртовка, старенький чайник для заварки и поднос с грязными пробирками. Чайная ложка торчала из сахарницы, стоявшей на ночном столике у кровати.

Мизинец зажег огонь под спиртовкой и прокалил на пламени иглу. Затем высыпал из алюминиевой капсулы в чайную ложечку белый порошок кокаина и героина, растопил его на огне, набрал жидкость в шприц и, держа иглу в правой руке, вколол еще совсем теплый наркотик в вену левой.

– А… – едва слышно произнес он, чувствуя, как наркотик всасывается в кровь.

После этого Мизинец потушил под спиртовкой огонь и положил шприц обратно в ящик.

Двойная порция подействовала моментально. В кухню он возвращался, словно по воздуху.

Мизинец знал, что Небесная еще не освободилась, и решил пока перекинуться словом с ее старым охранником.

– Ты когда это чревовещать научился, Святой? – спросил он.

– Слушай, парень, я свой голос так давно выблевал, что сам не знаю, где он теперь, – ответил Святой. Казалось, он говорит из комнаты, где Мизинец только что побывал. Неожиданно он рассмеялся своей же собственной шутке: – Ха-ха-ха. – Впечатление было такое, будто смех раздается откуда-то со двора.

– Смотри, если каждый день блевать, можно и совсем голоса лишиться, – сказал Мизинец.

– А тебе-то какое дело? Я что, собственность твоя, что ли? – обидевшись, проворчал Святой замогильным голосом.

Наверху Коротышка Ки вновь импровизировал левой рукой, а правой, вероятно, держал за горлышко бутылку джина. Стиральная Доска Уортон, должно быть, трясется под музыку, гремя, точно скелет, костями, и ждет, когда надо будет вступить самому.

Мизинец прислушался к равномерному шарканью ног по деревянному полу у себя над головой. Теперь все опять стало ясно. Он знал, что ему делать. Только бы не опоздать.

5

Наконец клиенты разошлись.

Небесная сидела на кровати в розовой ночной рубашке с оборками и кружевами. Парик она еще не сняла, и на плечи спадали длинные, вьющиеся, отливающие в темноте синевой искусственные волосы.

Она была так стара, у нее было такое сморщенное, высушенное, изрезанное морщинами личико, что она походила на обезьяну. Белки у нее отливали эмалью, зрачки были цвета выцветшей охры с белыми пятнышками; во рту же красовались идеально подогнанные, белоснежные искусственные зубы.

В молодости лицо и руки Небесной были черными, однако за пятьдесят лет каждодневного втирания отбеливающего крема заметно посветлели, приобрели цвет свиной кожи. Тощие локти, торчавшие из-под коротких рукавов ночной рубашки, были лиловыми, а пальцы восковыми и такими хрупкими, что казались прозрачными.

В одной руке, отставив как положено мизинец, она держала чашку дымящегося чаю «Сассафрас», а в другой – маленькую изящную пенковую трубку с длинным искривленным мундштуком и резной головкой. Небесная курила марихуану – мелко толченные корешки конопли – единственный порок, которому она предавалась.

Мизинец сидел рядом, на обитом зеленой кожей табурете, и нервно теребил свои похожие на окорок белые руки.

В тусклом свете стоявшего у постели ночника с розовым абажуром разбитое белесое лицо Мизинца окрасилось в экзотический цвет какого-то неведомого морского чудовища.

– С чего ты взял, что они собираются его прикончить? – спросила Небесная низким, слегка надтреснутым голосом.

– Чтобы заполучить его ферму в Гане, – плаксиво отозвался Мизинец.

– Ферму в Гане! – пренебрежительно хмыкнула она. – Если у Гаса есть ферма в Гане, то у меня – место в раю.

– У него действительно есть ферма. Я сам бумаги видел.

– Даже если у него и есть ферма, во что я ни за что не поверю, как можно заполучить эту ферму, убив его? Объясни мне.

– Да он ведь жене эту ферму завещал.

– Жене! Она такая же его жена, как ты – его сын. Если они его пришьют, ферма перейдет к его родственникам – если таковые найдутся.

– Она – его жена. Честное слово. Я видел свидетельство о браке.

– Все-то ты видел. Ну ладно, убили они его, и что дальше? На ферме ведь они все равно жить не смогут – туда легавые первым делом нагрянут.

Мизинец понял, что номер с фермой не прошел, и решил переменить тактику:

– Не из-за фермы убьют, так из-за денег. Заберут его денежки и смоются.

– Деньги, ты тоже скажешь! Я слишком стара и у меня слишком мало времени, чтобы выслушивать всю эту дребедень. У Гаса в жизни гроша ломаного не было.

– Нет, деньги у него есть. Много денег. – Мизинец отвернулся, голос у него переменился. – Его жена, та, что в Северной Каролине жила, в Файетвилле, умерла и оставила ему большую табачную плантацию. Гас эту плантацию продал и разбогател.

Небесная затянулась, затем, опустив трубку на колени, отпила из чашки и с издевкой посмотрела на Мизинца своими старыми, выцветшими глазами.

– Скажи лучше, зачем ты мне голову дуришь? – заметила она, выпуская из легких дым.

– Я тебе голову не дурю. И не думал даже.

– А чего ж тогда несешь ахинею про какую-то там жену, ферму, про наследство? Ты, видать, не в себе.

– Да это чистая правда, – сказал Мизинец, отводя глаза. – Клянусь.

– Клянется он! Сколько я знаю Гаса, он никогда себя брачными узами не связывал. Если же ты думаешь, что на свете найдется хотя бы одна идиотка, которая оставит ему что-то после своей смерти, то ты ничего в женщинах не смыслишь.

– Одна вещь у него все-таки есть, – доверительно сообщил Мизинец. – Он взял с меня слово, что я никому не скажу, но что они ищут, я знаю.

Небесная ядовито улыбнулась:

– Чего ж ты тогда сам у него эту вещь не отнимешь, раз она такая ценная? Тебе бы, нищему, она пригодилась, а? – В ее голосе зазвучали иронические нотки.

– Не могу ж я Гаса грабить. Он единственный, кто не причинил мне зла.

– Раз ты так его оберегаешь, забрал бы у него эту вещь – пусть бы они тогда тебя, а не его грабили и убивали.

На лице Мизинца появилось выражение полного отчаяния. Полбу струился пот, в глазах стояли слезы.

– Ты вот сидишь тут и шутишь, – укоризненно проговорил он своим плаксивым голосом, – а его, может, уже и в живых нет.

Небесная медленно поставила чашку на ночной столик, опустила трубку на колени и испытующе посмотрела на альбиноса. Что-то его явно тревожит. И тут, к своему удивлению, она неожиданно поняла, что Мизинец говорит совершенно серьезно.

– А я разве плохо с тобой обращалась? – притворно ласково произнесла она. – Разве я не относилась к тебе как к родному сыну?

– Конечно, мэм, конечно, – с готовностью согласился он. – Но ведь Гас меня приютил, сыном называл.

– Разве я не повторяла тебе, что ты мой единственный наследник? – настаивала она. – Разве я тебе не говорила, что после моей смерти все мое будет твоим?

– Верно, но сейчас-то ты мне не помогаешь.

– У тебя не должно быть от меня никаких секретов. Бог тебя за это накажет.

– Никаких секретов у меня от тебя нет, – плаксивым голосом проговорил Мизинец. Вид у него был затравленный. – Просто я дал слово молчать.

Она подалась вперед и пристально, в упор посмотрела на него своим гипнотическим взглядом:

– Эта вещь в сундуке?

В этот момент ее глаза были похожи на два огненных шара.

– Нет, я ее видел не в сундуке.

– В мешке?

Он почувствовал, что долго сопротивляться не сможет.

– Нет, не в мешке.

– Спрятана в доме?

Он отрицательно покачал головой.

– В чулане?.. Под полом?.. В стене?

От ее жгучего взгляда у него закружилась голова.

– Нет, там тоже нет.

– С собой носит? – догадалась она.

– Да, мэм, в поясе. – Выдерживать на себе ее испепеляющий взгляд он был больше не в силах.

На ее желтом, сморщенном, как чернослив, лице изобразилась глубокая мысль.

– Значит, драгоценности, – заключила она. – Он украл драгоценности. Бриллианты?

Мизинец подался вперед и глубоко вздохнул.

– Это не драгоценности. Это карта, – произнес он. – Карта закопанных в Африке сокровищ.

Ее глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.

– Карта сокровищ! И ты до сих пор, как ребенок, веришь в закопанные сокровища?

– Я понимаю, это звучит смешно, но дело обстоит именно так, – упрямо повторил он.

Небесная еще раз устремила на него пронзительный взгляд, от которого он сник окончательно.

– Ты сам-то эту карту видел? – спросила она после паузы.

– Да, мэм. Сокровища закопаны на берегу реки, в том месте, где река впадает в море.

– На берегу реки! – Ее глаза сверкнули. Мозг лихорадочно работал. – А откуда он эту карту взял?

– Не знаю. Она у него всегда была.

Ее глаза сузились.

– Когда он тебе ее показывал?

Мизинец ответил не сразу.

– Вчера вечером.

– Только ты один знаешь про эту карту?

– Его жена и африканец тоже знают. Гас собирался отдать ее грузчикам, которые должны были сегодня утром приехать за сундуком. Хотел отправить эту карту в Гану, чтобы здесь ее не украли. Но я знаю: эта женщина и африканец собираются убить Гаса и забрать карту до прихода грузчиков – может, они его уже убили.

– Почему ж тогда ты не остался с ним и не защитил его?

– Я ему предлагал, но он отказался – сказал, что у него дела. И ушел – неизвестно куда. Вот я и дал сигнал пожарной тревоги.

– На какое время вызваны грузчики?

– На шесть утра.

Небесная вытащила из-за пазухи старинный амулет с часами на тонкой золотой цепочке. Часы показывали 5.27.

Она вскочила с кровати и начала быстро одеваться. Первым делом она сорвала с головы черный парик и вместо него напялила седой.

– В ящике бутылка с зеленой жидкостью, – сказала она. – Можешь воспользоваться. Это тебя успокоит, а то ты от кокаина какой-то дерганый стал.

Пока Мизинец кололся, она поспешно оделась, не обращая на него никакого внимания.

Поверх многочисленных нижних юбок Небесная надела широкое платье, черные туфли на низком каблуке и длинные, до локтя, черные шелковые перчатки. Маленькую, тоже черную, соломенную шляпку она приколола к седому парику длинной металлической заколкой.

– Иди заводи машину, – велела она Мизинцу.

Подождав, пока тот черным ходом выйдет во двор, она взяла большую, расшитую бисером сумку, достала из чулана черно-белый в полоску зонтик от солнца и спустилась на кухню.

Святой тоже уже был готов: он облачился в черный форменный костюм шофера и водрузил на голову старомодную фуражку 20-х годов, которая была ему так велика, что сваливалась на глаза.

– Ты все понял? – резко спросила она.

– Да, я слышал ваш разговор, – ответил Святой своим замогильным голосом. – Если Гас на вырученные денежки сумел ферму купить, то везет он туда уж никак не корм для цыплят, можешь мне поверить.

– Кажется, я знаю, что это, – сказала Небесная. – Только бы не опоздать.

– Тогда поехали.

Она вышла на улицу. Святой прихватил стоявшую в углу двустволку и последовал за ней, предварительно закрыв и заперев дверь. Он вдоволь накурился марихуаны и был, как говорится, на седьмом небе.

Хотя уже начинало светать, Мизинца видно не было. Его было слышно. Вцепившись обеими руками в створки ворот гаража, он стоял на коленях и, пытаясь подняться, хрипло и тяжело дышал. Мышцы у него на шее, руках и груди вздулись, вены напоминали корабельные канаты.

– Здоров как бык, – сказал Святой.

– Тсс, – прошептала Небесная. – Он еще слышит.

В этот момент Мизинец слышал как никогда хорошо, он слышал каждое их слово, как будто они громко кричали. Голова работала как часы. «Она дала мне смертельную дозу», – пронеслось в мозгу. Сознание покидало его, в этот момент он ощущал себя потерпевшим кораблекрушение пароходом, который медленно погружается на дно. Наконец колени у него подогнулись, и он рухнул головой вперед, на грязный каменный пол гаража. Как к нему подошли Небесная и Святой, он уже не слышал.

Святой вошел в гараж и, повернув выключатель, осветил стоявший внутри черный «линкольн-континенталь» 1937 года.

Они молча переступили через лежавшего на их пути Мизинца и подошли к машине. Небесная села назад, а Святой положил двустволку на пол, под переднее сиденье, и пошел открывать двойные ворота.

Машина выехала на грязную дорогу и, подпрыгивая на рытвинах и ухабах, со скоростью пятьдесят миль понеслась через заброшенный пустырь. Садовник в нижней рубахе и в соломенной шляпе доил привязанную к дереву козу и на проехавший мимо черный лимузин внимания не обратил – привык, а вот молочники и мусорщики, уже приступившие к работе, проводили глазами промчавшийся автомобиль с некоторым удивлением: выехав на покрытые щебенкой улицы, Святой увеличил скорость до 70–75 миль в час.