Текст книги "На игле"

Автор книги: Честер Хаймз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

2

К этому времени Риверсайд-драйв окончательно пробудилась от сна. Из выходящих на улицу темных окон высовывались похожие на привидения испуганные жильцы; квартиры окнами во двор, наоборот, были ярко освещены, как будто только что началась война.

Дом, который искали детективы, оказался девятиэтажным кирпичным зданием со стеклянными дверьми, за которыми виден был тускло освещенный вестибюль. Дверь была на ночь заперта. Рядом с блестящей хромированной табличкой «Управляющий» торчала кнопка звонка. Гробовщик уже протянул к звонку руку, но Могильщик, покачав головой, его остановил.

Несмотря на то что улица была забита пожарными и патрульными машинами, полицейскими в форме и пожарными в касках, выглядывавшие из окон жильцы смотрели на двух чернокожих с нескрываемой опаской.

Гробовщик заметил это и сказал:

– Они, наверно, приняли нас за взломщиков.

– Аза кого, по-твоему, они должны принять двух цветных, которые забрели ночью в белый район? – усмехнулся Могильщик. – Если б я в это время суток увидел в Гарлеме двух белых, то наверняка решил бы, что они блядей ищут.

– И был бы прав.

– Не больше, чем жильцы этого дома.

Справа от подъезда за железной оградой протянулась в обход дома узкая бетонная дорожка. Ограда была заперта.

Могильщик схватился за верхнюю перекладину, поставил ногу на среднюю, подтянулся и перелез через ограду. Гробовщик последовал его примеру.

Откуда-то сверху послышался злобный шепот, но сыщики решили им пренебречь.

Пройдя по бетонной дорожке футов сто, они увидели подвальное зарешеченное окно, откуда, отражаясь фиолетовым квадратом на стене соседнего здания, пробивался свет. Сыщики на цыпочках подошли к окну и, встав на колени, заглянули внутрь.

Комната была забита скарбом, оставшимся от многих поколений квартиросъемщиков. Чего здесь только не было! По стенам громоздились комоды, высокие и низкие, а между ними стояли мраморные статуэтки, напольные часы, декоративные тумбы в виде жокея на лошади, пустые клетки для птиц, аквариум с разбитым стеклом и три изъеденные молью чучела, два – беличьих и одно, полинявшее, – совы. У окна стоял круглый обеденный стол, окруженный ветхими стульями и покрытый выцветшей красной шелковой занавеской. В простенке между двумя дверьми, одна из которых вела на кухню, а другая – в спальню, возвышался старинный орган, на котором были расставлены фарфоровые безделушки. Напротив органа, один на другом, стояли два телевизора, а на верхнем – еще и допотопный радиоприемник. Почти вплотную к этой пирамиде, чтобы можно было не вставая включать и выключать телевизор, были придвинуты диван и два кресла, из которых торчала вата. На крытом линолеумом полулежали вытертые циновки.

На низком комоде стояла лампа синего цвета, а на обеденном столе – красного. В душном воздухе едва слышно стрекотал стоящий на высоком дубовом комоде маленький вентилятор.

Телевизор был выключен, а радио работало. Шла программа для полуночников, из металлического динамика раздавался голос Джимми Рашинга. «Старая, как мир, любовь в сердце моем…» – пел он.

На диване, вполоборота, повернув голову к столу и похотливо улыбаясь, сидел с бутербродом в руке молодой негр в грязно-белой чалме и в длинном пестром балахоне.

Вокруг стола, сжимая в руке высокий стакан с темным ямайским ромом, танцевала хорошенькая мулатка в платье, очень похожем на мешок с прорезями для рук и головы. Это была высокая, худощавая женщина с узкими бедрами сборщицы хлопка и большими, налитыми грудями кормилицы. Она шаркала босыми ногами по циновкам и вздрагивала всем телом. Спереди из ее «мешка» то и дело показывались худые острые коленки, сзади, точно у курицы, что откладывает яйца, – узкие, подрагивающие ягодицы, а сверху, словно рыльца голодных поросят, выглядывали готовые выпрыгнуть наружу тугие груди.

У мулатки было длинное скуластое лицо с плоским носом, тяжелым подбородком и узкими желтыми глазами. На плечи падали густые, волнистые, густо смазанные бриолином черные волосы. Танцуя, она время от времени делала африканцу глазки.

Могильщик постучал в окно.

Мулатка вздрогнула и вылила ром на шелковую занавеску.

Первым увидел сыщиков африканец. Его зрачки побелели.

Затем, повернувшись к окну, заметила их и мулатка. Ее большой широкий рот с полными губами скривился от злобы.

– Убирайтесь отсюда, черномазые, а то полицию вызову, – закричала она глухим, срывающимся голосом.

Могильщик вынул из бокового кармана пиджака кожаный, на войлочной подкладке бумажник и показал ей свой полицейский жетон.

Мулатка помрачнела.

– Черномазые легавые, – злобно сказала она. – Только и умеете, что шлюх гонять. Чего вам надо?

– Войти, – сказал Могильщик.

Она посмотрела на стакан рома с таким видом, словно не знала, для чего он нужен, а потом, помолчав, сказала:

– Вам здесь делать нечего. Мужа все равно дома нет.

– Ничего, с тобой поговорим.

Она повернулась к африканцу. Тот заерзал на диване, явно собираясь ретироваться.

– Ты тоже останься. Поговорим с вами обоими, – сказал Могильщик.

Мулатка снова повернулась к окну и, прищурившись, окинула сыщиков быстрым взглядом:

– А он-то вам зачем сдался?

– Где дверь, женщина? – оборвал ее Гробовщик. – Вопросы будем задавать мы.

– Сзади, где ж еще, – буркнула она.

Сыщики пошли в обход дома.

– Давно я не видел такой хорошенькой киски, – заметил Гробовщик.

– А мне такой и задаром не надо, – заявил Могильщик.

– Не зарекайся.

Сыщики спустились по ступенькам в подвал, к выкрашенной в зеленую краску двери. На пороге, уперев руки в бока, их поджидала мулатка.

– Что-то случилось с Гасом, да? – спросила она. Впрочем, тревоги в ее желтых глазах не было. Зато был грех.

– А кто такой Гас? – спросил Могильщик, остановившись на последней ступеньке.

– Это мой муж, управляющий.

– А что с ним могло случиться?

– А я почем знаю? Это уж вас надо спросить. Не зря же вы здесь ночью шастаете… – Она осеклась, ее желтые глазки-щелочки злобно блеснули. – Только бы эти белые скупердяи не обвинили нас в воровстве. Специально, чтоб мы не смогли уехать в Гану, – добавила она своим глухим развязным голосом. – С них ведь станется.

– В Гану?! – воскликнул Могильщик. – В Африку? Вы уезжаете в Гану?

На ее лице появилось самодовольное выражение.

– Говорю же, в Гану, сколько можно повторять.

– А кто это «мы»? – поинтересовался Гробовщик, выглядывая из-за плеча Могильщика.

– Я и Гас, кто ж еще.

– Пошли в квартиру, там разберемся, – сказал Могильщик.

– Если думаете, что мы что-то украли, то вы пришли не по адресу, – сказала мулатка. – Нам чужого не надо.

– Пошли, пошли.

Она резко повернулась и двинулась по ярко освещенному коридору с побеленными стенами, вобрав голову в квадратные костистые плечи и вертя маленькими крепкими ягодицами, которые, точно головастики, сновали у нее под платьем.

У стены, рядом с шахтой лифта, стоял массивный темно-зеленый сундук, на котором значилось: «Пароход «Королева Мария». Не кантовать». Ручки сундука были перевязаны веревкой.

Сыщики переглянулись. С каждой минутой становилось все интереснее.

Оказалось, что забитая рухлядью квартира домоправителя выходила прямо в вестибюль. Войдя, они увидели, что африканец сидит на кончике стула со стаканом рома в руке и дрожит мелкой дрожью.

Радио было выключено.

Мулатка повернулась закрыть за собой дверь, и тут в дверях кухни появилось чудовище.

У обоих сыщиков от ужаса зашевелились на голове волосы.

Сначала им показалось, что это львица. У зверя были золотистая шерсть, огромная голова, стоящие торчком уши и сверкающие глаза. Таинственный зверь зарычал, и только тогда стало ясно, что это не львица, а громадная собака.

Гробовщик выхватил револьвер из кобуры.

– Она не укусит, – с презрительной улыбкой процедила мулатка. – Привязана цепью к плите.

– Вы что, с собой ее везете? – не скрывая удивления, спросил Могильщик.

– Это не наша собака. Ее хозяин – негр-альбинос по кличке Мизинец, он на Гаса работает.

– Мизинец, значит. Не твой ли он сын? – ввернул Могильщик.

– Мой сын! – Мулатка взорвалась. – Сколько ж мне, по-твоему, лет? Да он, если хочешь знать, старше меня.

– Почему ж тогда он называет твоего мужа отцом?

– А я почем знаю? Никакой Гас ему не отец. Муж где-то подобрал его и над ним сжалился.

Гробовщик незаметно толкнул Могильщика вбок, показав ему глазами на четыре коричневых чемодана из искусственной кожи, которые стояли у стены под обеденным столом.

– А где Гас? – спросил Могильщик.

Мулатка опять насупилась:

– Откуда я знаю. Пошел, наверное, на пожар поглазеть.

– А он, случаем, не за наркотиками отправился? – сделал предположение Могильщик, вспомнив карлика Джейка.

– Гас?! За наркотиками?! – Мулатка задохнулась от возмущения. – Нет у него такой привычки. Нет и никогда не было. К чему он привык, так это в церковь ходить. – Она помолчала и добавила: – Наверно, спустился в каптерку за сундуком, а его кто-то в коридор выставил.

– У Гаса, говоришь, такой привычки нет? А у кого есть? – не отставал Гробовщик.

– У Мизинца. Он героин употребляет. Я точно знаю.

– А откуда у него на героин деньги?

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

Могильщик перевел взгляд на перепуганного африканца.

– Что этот человек здесь делает? – внезапно спросил он.

– Это африканский вождь, – с гордостью сказала мулатка.

– Охотно верю, но на мой вопрос ты не ответила.

– Он продал Гасу ферму.

– Какую еще ферму?

– Соевую плантацию в Гане, куда мы едем.

– Твой муж купил у африканца соевую плантацию? – недоверчиво переспросил Гробовщик. – Что-то не верится.

– Покажи ему паспорт, – сказала африканцу мулатка.

Африканец выудил паспорт из складок своего балахона и протянул его Могильщику.

Могильщик не обратил на паспорт никакого внимания, зато Гробовщик взял его и, прежде чем вернуть владельцу, долго, с любопытством изучал.

– Я одного не пойму, – сказал Могильщик и, сняв шляпу, почесал голову. – Откуда у вас такие деньги берутся? Твой муж на зарплату домоуправляющего покупает в Гане плантацию, Мизинец героином балуется…

– Откуда деньги у Мизинца, я понятия не имею, – сказала мулатка. – А у Гаса незаконных доходов нет. Его жена умерла и оставила ему в Северной Каролине табачную ферму, а он ее продал.

Могильщик и Гробовщик опять переглянулись.

– А я думал, его жена – ты, – сказал Могильщик мулатке.

– Да, сейчас – я, – с победоносным видом ответила та.

– Выходит, он – двоеженец?

– Уже нет. – Она захихикала.

Могильщик покачал головой:

– Везет же людям.

С улицы послышался рев моторов: пожарные машины возвращались в гараж.

– Где был пожар? – спросила мулатка.

– Пожара не было, – ответил Могильщик. – Это Мизинец дал ложный сигнал тревоги. Он хотел вызвать полицию.

Из узких желтые глаза мулатки сделались величиной с миндаль.

– Вот как? А зачем ему понадобилась полиция?

– Говорит, что вы вместе с этим африканским вождем грабили и убивали его отца.

Ее лицо приобрело землистый оттенок, а африканец, вскочив на ноги, как будто его укусила в задницу оса, начал что-то быстро лопотать в свое оправдание на непонятном, гортанном английском языке.

– Да заткнись ты! – в сердцах перебила его мулатка. – Гас сам с ним разберется. Альбинос поганый! Сколько мы ему добра сделали, а он, скотина, подгадить нам норовит. Да еще накануне отъезда!

– А зачем ему было на вас наговаривать?

– А затем, что он африканцев на дух не переносит. Завидует им. У него ведь кожа ни то ни се, даром что негр.

Могильщик и Гробовщик не сговариваясь покачали головами.

– Давайте разберемся, – сказал Могильщик. – Сегодня ночью альбинос по кличке Мизинец дал ложный сигнал тревоги, сообщил, что горит Риверсайдская церковь, в результате чего сюда съехалась половина всех нью-йоркских пожарных и вся полиция района. Спрашивается, почему он это сделал?

– А все потому, что негров с темной кожей не любит, – съязвил Гробовщик.

– Почему же, интересно, он невзлюбил негров с темной кожей? От жары, что ли?

В этот момент раздался длинный, пронзительный звонок в дверь. На кнопку звонка жали с таким остервенением, как будто пытались вдавить ее в стену.

– Кого еще черти принесли? – буркнула мулатка.

– Может, это Гас? – предположил Гробовщик. – Может, он ключ потерял?

– Если этот придурок снова пожарных вызвал, пусть лучше мне на глаза не попадается, – пригрозила мулатка.

Она вышла в вестибюль и в сопровождении обоих сыщиков поднялась по лестнице к входной двери.

Сквозь стекло они увидели наряд полиции.

Мулатка распахнула дверь.

– Чего вы тут забыли? – крикнула она.

Белые полицейские с интересом оглядывали чернокожих сыщиков.

– Жильцы жалуются, что возле дома ошиваются двое подозрительного вида цветных, – громко, с вызовом сказал один из полицейских. – Вам об этом что-нибудь известно?

– Подозрительные цветные – это мы, – сказал Могильщик, предъявляя свой полицейский жетон. – Это мы здесь ошиваемся.

Полицейский покраснел.

– Простите, ребята, – сказал он. – Наша вина: надо было сначала эти жалобы проверить.

– Бывает, – сказал Могильщик. – В такую жару мозги ни у кого не работают.

Могильщик и Гробовщик ушли вместе с полицией и отправились в сторону церкви посмотреть, что с Джейком. Но его на газоне не было. Сидевший в патрульной машине полицейский сообщил, что карлика увезли в больницу.

Пожарные уехали, но у тротуара еще стояло несколько патрульных машин: полицейские безуспешно прочесывали парк в поисках альбиноса-исполина по кличке Мизинец.

Гробовщик взглянул на часы:

– Двенадцать минут третьего. Эта история уже битый час длится.

– Бары закрылись, – сказал Могильщик. – Надо бы, прежде чем сдавать дежурство, заглянуть в Долину, ты не находишь?

– А как же Джейк?

– Никуда твой Джейк не денется. Давай-ка сперва прокатимся – посмотрим, что еще в этом пекле творится.

И они вразвалочку направились к своему маленькому черному седану. Со стороны их можно было принять за двух фермеров, которые впервые приехали в столицу.

3

В полицейский участок они вернулись только в половине четвертого утра.

А все из-за жары.

Даже в половине третьего ночи Долина, район Гарлема в низине, к востоку от Седьмой авеню, напоминала раскаленную сковороду. Асфальт нагрелся и разбух, от него в воздух подымался нестерпимый жар, а атмосферное давление прибивало этот жар обратно к земле – как крышку от стоящей на огне кастрюли.

Цветное население Долины бодрствовало даже в это время суток – в перенаселенных многоквартирных домах, где каждая каморка стоила целое состояние, на улицах, в ночных барах, в борделях, вело жизнь, приправленную пороком, болезнями и преступлениями.

Над этой раскаленной сковородой в жарком, неподвижном воздухе низко стоял густой, терпкий запах шашлыка, опаленный волос, выхлопных газов, гниющего мусора, дешевых духов, немытых тел, разрушенных зданий, собачьих, крысиных и кошачьих испражнений. Запах виски и блевотины. Запах бедности – застарелый и высушенный.

Полуголые люди сидели у открытых окон, толпились на черных лестницах, шаркали взад-вперед по тротуарам, носились по ночным улицам на разбитых машинах.

Из-за жары невозможно было спать, из-за разлитого в воздухе греха – любить, из-за шума – мечтать о прохладных водоемах и тенистых аллеях. В ночном воздухе надрывались, стараясь перекричать друг друга, бесчисленные радиоприемники, оглушительно визжали возившиеся на улицах кошки; тишину разрывали истерический смех, какофония автомобильных гудков, грубые ругательства, громкие споры, истошный визг поножовщины.

Бары закрылись, и пили поэтому прямо на улице, из горлышка. Мучаясь от жары, хлестали дешевое крепкое виски, еще больше мучились от жары и шли драться или воровать.

Могильщик и Гробовщик столкнулись с массой крупных и мелких преступлений.

Грабители вломились в супермаркет и украли пятьдесят фунтов парной говядины, двадцать фунтов копченой колбасы, двадцать фунтов куриной печенки, двадцать девять фунтов маргарина, тридцать два фунта топленого жира и один телевизор.

Какой-то пьянчуга забрел в похоронное бюро и отказывался уйти, пока его не обслужат «по первому разряду».

Мужчина зарезал женщину за то, что та «не давала, ну хоть ты тресни».

Женщина зарезала мужчину, который, как она уверяла, пребольно наступил ей на мозоль.

Во второразрядном ресторанчике на углу Восьмой авеню и Сто двадцать шестой улицы завязалась драка. Началась драка с того, что в задней комнате ресторана во время игры в кости один негр набросился с ножом на другого. Тот недолго думая выскочил на улицу и вооружился обломком железной трубы, которую, прежде чем пойти играть в кости, он предусмотрительно припрятал в мусорном баке. Негр с ножом, увидев, что его обидчик возвращается с железной трубой, вскочил и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, ретировался в противоположном направлении. Тогда его приятель бросился с бейсбольной битой на негра с трубой. После этого негр с ножом вернулся и пришел на помощь негру с бейсбольной битой. Увидев, что двое напали на одного, из кухни, размахивая топором, выскочил повар, тоже негр, после чего между негром с ножом и поваром завязалась ожесточенная схватка один на один.

Когда Могильщик и Гробовщик вбежали в ресторан, спертый воздух сотрясался от криков и звона холодного оружия.

Не вступая в разговоры, Гробовщик рукояткой пистолета стал бить по голове негра с ножом. Тот, пошатываясь, выбежал из ресторана и, прижимая к груди нож, который он боялся пустить в ход, забормотал:

– У меня голова крепкая – не пробьешь…

Левой рукой Могильщик стал хлестать по лицу негра с бейсбольной битой, а правой – размахивать пистолетом, разгоняя собравшуюся на тротуаре толпу.

– Разойдись! – кричал он.

– Получай, красноглазый! – кричал Гробовщик. – Чтоб в следующий раз руки не распускал!

Со стороны Могильщик и Гробовщик ничем не отличались от дерущихся и зевак: у них были такие же воспаленные глаза, такие же сальные, потные и злые лица. Как и большинство обитателей Гарлема, оба они были высокие, широкоплечие, подвижные, решительные. Их лица, как и у любого пьянчуги из Гарлема, были испещрены шрамами и рубцами. На лице Могильщика видны были следы от многочисленных ударов тяжелыми предметами, а лицо Гробовщика было покрыто густой сетью швов, наложенных после ожога кислотой.

Отличались сыщики, во-первых, тем, что у них было огнестрельное оружие, а во-вторых, потому, что в Гарлеме их все знали и называли «хозяевами».

Воспользовавшись всеобщим замешательством, повар юркнул обратно на кухню и спрятал топор за плиту, а негр с железной трубой сунул свое орудие под брючину и быстро, словно участвуя в соревновании инвалидов по бегу, заковылял к выходу.

Вскоре страсти улеглись, и Могильщик и Гробовщик, не сказав ни слова и даже не обернувшись, сели в машину и поехали в полицейский участок.

Перечитав то место в их рапорте, где жена управляющего объясняла, почему Мизинец вызвал пожарных, лейтенант Андерсон недоверчиво спросил:

– И вы этому поверили?

– Да, – ответил Могильщик. – Я буду верить в эту версию, пока не появится другая, более убедительная.

Андерсон покачал головой:

– Хорошенькие же у этих людей мотивы для преступлений.

– Их мотивы ничем не хуже любых других, если вдуматься, – рассудительно сказал Гробовщик.

Лейтенант вытер потный лоб грязным носовым платком.

– Ты рассуждаешь, как будто ты не полицейский, а психиатр, – сказал он.

Могильщик подмигнул Гробовщику.

– «Белый – дело делай», – продекламировал он первую строчку школьного стишка.

– «Мулат – сам не рад», – подхватил Гробовщик.

– «Черный – сиди в уборной», – закончил Могильщик.

Лейтенант Андерсон покраснел. Он привык, что его лучшие детективы постоянно над ним подсмеиваются, но каждый раз немного смущался.

– Может, вы и правы, – помолчав, сказал он. – Но эти преступления стоят налогоплательщикам денег, и немалых.

– Что верно, то верно, – согласился Могильщик.

Гробовщик сменил тему:

– Его поймали, не знаешь?

Лейтенант Андерсон покачал головой:

– Кого только за эту ночь не поймали: бродяг, гомиков, шлюх вместе с клиентами. Даже монаха-отшельника одного где-то откопали, а вот Мизинца – нет.

– А ведь такого, как Мизинец, найти не сложно, – сказал Могильщик.

– Да, верзиле альбиносу трудно превратиться в чернокожего карлика, – улыбнулся Гробовщик.

– Ладно, пошутили, и хватит, – сказал Андерсон. – Что там с этим торговцем наркотиками?

– Это один из основных поставщиков героина цветному населению. Но парень он не глупый и Гарлем старается обходить стороной, – объяснил Могильщик.

– Когда мы увидели, что Джейк задыхается, то сразу сообразили, что он попытался проглотить героин, и приняли меры. Улики налицо, – продолжал Гробовщик.

– В конверте, – уточнил Могильщик, кивком показывая на стол. – Он хотел проглотить пять или шесть упаковок героина, эксперты смогут сами в этом убедиться.

Андерсон приоткрыл толстый коричневый конверт, который в качестве вещественного доказательства предъявили сыщики, вытряхнул оттуда сложенный носовой платок и развернул его.

– Брр! – воскликнул лейтенант, отшатнувшись от стола. – Ну и вонь!

– Сам торговец воняет еще сильней, – успокоил его Могильщик. – По мне, лучше убийца, чем торговец наркотиками.

– А что там еще? – спросил Андерсон, брезгливо ткнув карандашом в развернутый платок.

Гробовщик хмыкнул:

– Он ведь в тот вечер не одними уликами питался.

Андерсон нахмурился:

– Я, конечно, понимаю, вы хотели как лучше. Но нельзя же людей, даже если это преступники, бить ногой в живот для получения вещественных доказательств. Вам известно, что этого типа увезли в больницу?

– Не волнуйся, такой, как он, жалобу писать не станет, – сказал Могильщик.

– Это не в его интересах, – поддержал друга Гробовщик.

– Вы забыли, что вы не в Гарлеме. Это здесь вам все сходит с рук, а в других районах у вас могут быть неприятности.

– Могу поручиться, что у этой истории последствий не будет, – сказал Могильщик. – Если я ошибаюсь, то готов съесть содержимое этого платка.

– Кстати, о еде, – спохватился Гробовщик. – Мы же с тобой еще не обедали.

Мейми Луиз была больна, а в другие ночные забегаловки и закусочные идти не хотелось. В конце концов решено было пообедать в ночном клубе «Настоящий мужчина» на Сто двадцать пятой улице.

– Люблю рестораны, где пахнет женским потом, – изрек Гробовщик.

На улицу выходил бар, а кабаре находилось сзади и предназначалось только для членов клуба; стоило членство два доллара.

Детективы предъявили свои полицейские жетоны и были приняты в члены «Настоящего мужчины» бесплатно.

В кабаре было жарко, шумно, в нос ударил терпкий запах пота. Помещение за плюшевой занавеской было так мало и переполнено, что сидевшие за соседними столиками касались друг друга спинами. Лица плавали в тусклом свете, словно в людоедской похлебке, – видны были только глаза и зубы. На стене, под самым потолком, красовались почерневшие от дыма изображения обнаженных красоток, а ниже, вперемежку с фотографиями великих джазистов с их автографами, были развешаны рисунки многочисленных гарлемских знаменитостей. На задней стене – без особого, впрочем, эффекта – работал вентилятор.

– Ты хотел, чтобы пахло женским потом? – сказал Могильщик. – Пожалуйста.

– Одного запаха мне мало, – усмехнулся Гробовщик.

– Я заплачу только за два виски, слыхали! – истошно кричал какой-то псих. – Больше я ничего не пил. А кто у вас украл еще три – понятия не имею!

За танцплощадкой, на которой могли поместиться, да и то с трудом, две пары ног, лоснящийся от пота негр в белой шелковой рубашке что было сил колотил по клавишам крошечного пианино, а худая, гибкая негритянка в огненно-красном вечернем платье с голой спиной танцевала между столиками, громким голосом пела «Мани-мани-мани» и, извиваясь змеей, то и дело задирала юбку, под которой у нее ничего не было. Всякий раз, когда ей протягивали деньги, она выразительно раскланивалась и вместо «Мани-мани-мани» принималась петь «О, дэдди, мани мейрх ми фил со фанни».

Хозяин кабаре усадил детективов за угловой столик в глубине комнаты, убрал грязную посуду и широко улыбнулся, продемонстрировав многочисленные пломбы на все вкусы:

– Мое правило: живи сам и давай жить другим. Что будете заказывать, джентльмены?

В этот вечер можно было заказать жареного цыпленка, ребрышки и рагу по-новоорлеански.

Детективы выбрали рагу по-новоорлеански из свежей свинины, куриных потрохов, вымени и гигантской креветки со стручками бамии и сладким картофелем с двадцатью семью видами всевозможных приправ, соусов и трав – фирменное блюдо этого заведения.

– Даю гарантию: рагу по-новоорлеански вас как следует остудит, – похвастался хозяин.

– Надеюсь, не до посинения? – буркнул Могильщик.

Хозяин вновь продемонстрировал многочисленные и разнообразные пломбы и коронки.

Покончив с рагу, они заказали по здоровенному ломтю ледяного арбуза с черными косточками.

В это время на танцплощадку вышли четыре упитанные смуглые девицы и начали, повернувшись к залу спиной, в унисон вихлять бедрами; когда они выбрасывали вперед ноги, крепкие лоснящиеся ягодицы под купальниками перекатывались, точно стофунтовые мешки с коричневым сахаром.

– Брось мне ножку – подержаться! – крикнул кто-то.

– Такая ножка не долетит – слишком много весит, – подал голос Гробовщик.

В душном, переполненном кабаре началось форменное безумие.

Искушение было слишком велико, и Гробовщик, не удержавшись, набрал полный рот арбузных косточек и начал ими плеваться, целясь в голые ляжки танцовщиц. До танцплощадки было не меньше пятнадцати футов, и, пока Гробовщик пристрелялся, несколько косточек угодило в затылок сидящим вокруг сцены завсегдатаям, так что с трудом удалось избежать скандала. Некоторые из пострадавших стали было лезть в драку, но тут Гробовщик наконец пристрелялся, и косточки начали попадать в цель. Девицы, то одна, то другая, словно ужаленные, принялись подпрыгивать на месте и хвататься за голые ляжки. Собравшиеся же решили, что так задумано, и громко зааплодировали.

Кто-то, не выдержав, вскочил и экспромтом исполнил песенку «Оса в трусах».

Но тут одна из девиц, после того как очередная косточка угодила ей в кремовую ягодицу, сообразила, в чем дело, и повернулась к зрителям.

– Какой-то подонок стреляет в меня арбузными косточками! – заявила она, злобно сверкая глазами. – Сейчас выясним, кто это.

Остальные трое тоже осмотрели косточку, после чего все четверо сбежали в зал и с остервенением домработницы, которая, стоя на коленях, драит пол, стали продираться между столиков, разыскивая того, кто заказал арбуз.

Могильщик не растерялся и быстро убрал со стола тарелки с арбузными корками и спрятал их под стол, поэтому Гробовщик, хотя арбуз заказывали только они одни, обнаружен не был.

Когда наконец танцы возобновились, Могильщик облегченно вздохнул.

– Кажется, пронесло, – сказал он.

– Пошли скорей, пока нас не поймали, – сказал Гробовщик, вытирая губы тыльной стороной ладони.

– Нас?! Чтобы нас – и поймали?! – вскричал Могильщик.

Хозяин проводил детективов до двери и наотрез отказался брать с них деньги. Напоследок он хитро подмигнул, давая этим понять, что целиком на их стороне, и сказал:

– Мой девиз: живи сам и давай жить другим.

– Верно, только не думай, что ты нас купил своим новоорлеанским рагу, – процедил, выходя из кабаре, Могильщик.

Когда они вышли на улицу, было почти пять утра. Их дежурство кончилось час назад.

– Давай-ка еще раз поищем Гаса, – предложил Могильщик.

– Зачем? – удивился Гробовщик.

– На всякий случай.

– Вечно ты перестраховываешься! – пожаловался Гробовщик.

Было пять минут шестого, когда Могильщик, проехав мимо дома на Риверсайд-драйв, в котором они побывали несколько часов назад, развернулся и остановил машину на противоположной стороне улицы, недалеко от памятника Гранту. Из-под низкого, обложенного тучами неба пробивался серый рассвет, и уже работали искусственные разбрызгиватели, поливавшие порыжевшую траву на газоне парка.

Детективы уже собирались выйти из машины, как вдруг увидели африканца, который вышел излому, ведя на длинной, тяжелой цепи громадную собаку. Надетый на собаку железный намордник напоминал забрало средневекового рыцаря.

– Сиди и не двигайся, – шепнул другу Могильщик.

Африканец посмотрел по сторонам, а затем пересек улицу и углубился в парк. В серой осенней листве его белый тюрбан и разноцветный балахон как-то особенно бросались в глаза.

– Если бы мы не были в Нью-Йорке, – первым нарушил тишину Могильщик, – его можно было бы принять за вождя зулусов, который вышел поохотиться со своим ручным львом.

– Пойдем за ним? – предложил Гробовщик.

– С какой стати? Чтобы посмотреть, как его собака нужду справляет?

– Но ты ведь сам хотел поискать Гаса?

Друзья замолчали. Они неподвижно сидели в машине, не сводя глаз с двери дома, откуда вышел африканец. Прошло несколько минут.

– Может, заглянем к мулатке? – прервал молчание Гробовщик. – Поглядим, что у нее делается.

– Не вижу смысла. Если Гаса еще нет, ничего, кроме грязного постельного белья, ты там не увидишь, – возразил Могильщик. – А если он дома, его может заинтересовать, какого черта мы среди ночи врываемся в его квартиру, да еще когда наше дежурство уже кончилось.

– Какого же тогда дьявола мы снова сюда приезжали? – вспыхнул Гробовщик.

– Говорю же, на всякий случай. Интуиция.

Оба замолчали.

На ведущей в парк лестнице снова появился африканец.

Гробовщик взглянул на часы. Пять двадцать семь.

Собаки с африканцем не было.

Они с любопытством следили за тем, как африканец перешел улицу и нажал на кнопку звонка. Потом повернул ручку двери и вошел внутрь. Они переглянулись.

– И как, по-твоему, надо это понимать, черт возьми? – спросил Гробовщик.

– А так, что он от собаки избавился.

– Но с какой целью?

– И главное, каким образом?

– Ты меня спрашиваешь? – сказал Гробовщик. – Откуда я-то знаю? Я ведь не ясновидящий.

– Ладно, черт с ним, поехали домой, – неожиданно решил Могильщик.

– Ты только на меня, старик, не рычи. Ты же сюда ехать надумал, а не я.