Текст книги "Вспомни меня (ЛП)"

Автор книги: Челси Бобульски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Клара, – отвечает Алек, не вполне встречаясь с ней взглядом. – Развлекаешься?

Она разговаривает с ним, но смотрит на меня.

– Разве ты не собираешься представить меня своей подруге?

Прежде чем Алек успевает ответить, к нам с танцпола приближается ещё одна пара: парень с черными, как смоль волосами и девушка с веснушками на лице.

– Мы знакомимся? – спрашивает новенький. – С кем?

Фитц обнимает меня за плечи.

– Не подходи ближе, Томми, мой мальчик. Я увидел её первым.

– О, Боже, – бормочет Алек, убирая волосы с лица и сцепляя руки за головой.

Я подавляю смешок.

– Хорошо. Привет, – говорит Томми, засовывая большие пальцы в подтяжки и делая шаг ко мне.

Девушка рядом с Томми толкает его локтем в рёбра.

– Я Мойра, – говорит она. – Девушка Томми.

Алек отталкивает Фитца и Томми от меня.

– Может быть, это была не такая уж хорошая идея, – шепчет он мне на ухо.

– Почему? – спрашиваю я.

– Всё в порядке, – говорит Алек, его волосы низко падают на глаза. – Тебе не нужно притворяться, что тебе это нравится. Мы можем свалить отсюда.

– Я не притворяюсь.

Чтобы доказать это, я беру напиток Фитца из его рук и допиваю оставшийся джин. Алек смотрит на меня с отвисшей челюстью, пока я провожу тыльной стороной ладони по рту.

– Как насчёт этого танца?

Рот Алека слегка приоткрывается.

– Как пожелаете, мисс Сарджент.

Я хватаю его за руку и тащу на танцпол. Оркестр начинает другую песню, быструю и свободную. Я поворачиваюсь к Алеку, кладу правую руку ему на плечо и переплетаю свою левую руку с его. Медленно, как будто он не уверен, что должен, он кладёт руку мне на талию. Он смотрит на меня настороженным, неуверенным взглядом, но затем музыка ускоряется, и наши ноги начинают двигаться, и мой смех ослабляет его беспокойство.

Он кружит меня по полу, и я подстраиваюсь под него шаг за шагом. Я представляю, что должна чувствовать комета, проносящаяся сквозь Вселенную с невероятной скоростью. Я смутно осознаю людей вокруг нас. Во время одного обхода танцпола я замечаю Томми, Мойру и Фитца, которые улюлюкают и хлопают в ладоши, наблюдая за нами. Клара стоит в стороне, уперев руки в бока.

Алек отстраняет меня, так что мы едва держимся друг за друга кончиками пальцев, затем притягивает меня обратно к своей груди. Его друзья свистят. Я двигаюсь, чтобы снова увеличить расстояние между нами, но он прижимает руку к моей спине, притягивая меня к себе, и затем мы летаем по залу, наши ноги касаются пола всего на полсекунды, прежде чем снова взлететь. Я не осознаю ничего, кроме музыки и запаха лимонного дерева, всё ещё цепляющегося за кожу Алека, и ощущения его тела, прижатого к моему.

Мы замедляемся только тогда, когда музыка замедляется. Останавливаемся только тогда, когда музыка смолкает.

– Давайте поаплодируем этой паре, – объявляет руководитель оркестра, указывая на нас, и впервые я понимаю, что мы единственные, кто остался на танцполе.

Толпа аплодирует.

Алек наклоняется к моему уху.

– Хочешь пить?

Я киваю.

Он берёт две кружки пива из бара и ведёт меня к столику.

Я залпом выпиваю половину своей кружки, затем ставлю её на стол и откидываюсь на спинку стула.

– Вы такое удивительное создание, мистер Петров.

– Я? Это не я только что выпил половину джина Фитца.

Я качаю головой, глядя на него.

– Где, чёрт возьми, ты научился так танцевать?

– Мои родители вкладывали деньги в уроки, когда я был мальчиком, – отвечает он. – Отец сказал, что мне будет гораздо легче найти подходящую девушку, если я буду уметь танцевать.

– Думаю, мне бы понравился твой отец.

Губы Алека кривятся в грустной улыбке.

– Он бы полюбил тебя.

– А твоя мать? – спрашиваю я. – Когда я смогу с ней встретиться?

Его брови взлетают вверх.

– Ты хочешь познакомиться с моей матерью?

– Я должна поблагодарить её за уроки, – говорю я. – Если ты не заметил, я только что провела лучшее время в своей жизни.

– На самом деле, ты можешь встретиться с ней в любое время, когда захочешь, – отвечает он. – Она тоже работает в «Гранде».

– Она работает?

Он кивает.

– Она прачка.

Я кладу локти на стол, отчасти потому, что это удобно, а отчасти потому, что знаю, что маме это не понравилось бы.

– А твой отец? – спрашиваю я. – Он тоже работал в «Гранде»?

– Управляющий конюшни. Проделал свой путь от скромного конюха. Моим родителям было шестнадцать, когда они поженились. Вместо медового месяца они вложили все свои деньги в эмиграцию из России в Соединенные Штаты. Моя мать была беременна мной, когда они приехали в «Гранд». Это всё, что я когда-либо знал.

– Неудивительно, что ты знаешь, как выполнять здесь всю работу.

Он улыбается, само смирение, и крутит свой бокал на столе.

Оркестр переключается на более медленный сет. Я допиваю остатки пива.

– Готов к ещё одному вращению?

Алек делает то же самое, ставя свой пустой стакан на стол.

– Ещё бы.

Когда на этот раз Алек обнимает меня, моё бедро мягко покачивается под его рукой, это как медленный ожог глубоко в моей груди. Он смотрит на меня сверху вниз сквозь завесу длинных тёмных ресниц, прижимая меня ближе, очертания его тела сливаются с моими. Я чувствую, что что-то теряю, когда смотрю на него снизу вверх, но понятия не имею, что именно.

Это в равной степени пугает и завораживает меня.

Я не могу отвести взгляд.

ГЛАВА 18

НЕЛЛ

НА ЧАСАХ УЖЕ ЧЕТВЕРТЬ ШЕСТОГО, когда я возвращаюсь в наш номер, и хотя большая часть отеля всё ещё спит, уже появились признаки жизни в виде утренних бегунов, пересекающих вестибюль в спандексе и неоновых теннисных туфлях, бормочущих телевизоров из-за закрытых дверей, и запах свежесваренного кофе разносится по коридорам. Теперь, окруженной искрами жизни, легче быть смелой – легче искать разумные объяснения, чем верить, что музыка может исходить из ниоткуда, или ящики в ванной могут открываться сами по себе, а дверь в ванную может закрываться ни с того ни с сего.

Мои любимые объяснения того, что произошло в ванной, включают сейсмический сдвиг, сильный порыв ветра и то, что я так устала, что не помню, как запирала дверь или открывала ящики в поисках… чего-то.

Мыла, может быть.

Ладно, последнее объяснение немного неубедительно, но всё же.

Должно быть, я была бледной, когда папа, наконец, вернулся в комнату прошлой ночью – часом позже, – потому что он спросил меня, что случилось, и выглядел смущённым, когда я спросила его, был ли он в ванной.

– Нет, я только что вернулся из офиса. А что?

Я сказала ему, что спросила просто так, что мне показалось, я что-то слышала. Я сомневаюсь, что он мне поверил, но и вряд ли бы он поверил в то, что произошло на самом деле.

«А музыка? – призрачный голос шепчет в глубине моего сознания. – Та песня, которую ты всё время слышишь?»

Я презрительно фыркнула в ответ этому голосу. Всё очень просто. Очевидно, кто-то в отеле репетирует эту песню точно так же, как я репетирую свой танец. Я просто не могу понять, в какой комнате они находятся. Их может даже не быть поблизости – музыка может проникать через вентиляционные отверстия с другой стороны отеля, просто создавая впечатление, что она звучит в той же комнате, что и я.

«А голоса, которые ты слышала с ней?»

«А твоё имя на зеркале?»

«А сны?»

Этому есть гораздо более простое объяснение, которое подходит и для инцидента в ванной. Но я старательно избегаю этого объяснения, потому что оно наиболее правдоподобно и будет означать, что я не так хороша, как хочу быть. Потому что означает, что мне придётся бежать обратно к доктору Роби, поджав хвост, если я не смогу придумать, как это исправить самостоятельно.

Я так погружена в свои мысли, когда сворачиваю во внешний коридор, что не замечаю лестницу, пока не натыкаюсь ногой на её основание. Я вытягиваю руки и хватаюсь за металлические края, удерживая равновесие и себя, и лестницу. Надо мной раздаётся глубокий взволнованный звук. Я бросаю взгляд на пару длинных, обтянутых хаки ног и белую футболку, на мускулистую руку, тянущуюся к светильнику. Одна загорелая рука хватает арматуру, в то время как другая вытягивается для равновесия.

– Простите! – говорю я, морщась.

Мужчина медленно поворачивает голову в мою сторону. Его тёмные волосы касаются висков, а квадратная челюсть напрягается. Он шумно выдыхает.

– Ты, должно быть, шутишь, – бормочет он, закатывая глаза к потолку.

Алек Петров.

Я отталкиваюсь от лестницы. Она раскачивается, и парень снова крепче сжимает светильник.

– Что ты там делаешь наверху? – спрашиваю я.

– Меняю лампочку, – говорит он сквозь стиснутые зубы. – Тебя это устраивает?

Я прищуриваюсь и всерьёз подумываю о том, чтобы сказать ему, куда он может засунуть эту лампочку, но я не хочу доставлять ему такого удовольствия. Я вообще-то рада, что столкнулась с ним – ну, я не рада, что буквально столкнулась с ним. Снова. Но если мы собираемся жить под одной крышей, мы могли бы также прийти к какому-то мирному договору, и это кажется прекрасной возможностью протянуть оливковую ветвь.

– Мне, правда, жаль, – говорю я, выдавливая слова. – Это был несчастный случай.

Он вставляет новую лампочку в разъём и поворачивает.

– Несчастные случаи, похоже, вошли у тебя в привычку.

Я скрещиваю руки на груди.

– Я не неуклюжая, если ты на это намекаешь.

– А с виду и не скажешь.

Я ногтями впиваюсь в кожу.

– Что-нибудь ещё хочешь мне сказать?

Он спускается по лестнице.

– Нет.

– Серьёзно?

Он не произносит ни единого слова, направляясь обратно тем же путём, которым пришла я. Даже не попрощался.

И это всерьёз выводит меня из себя.

Я бегу и обгоняю его, подрезая у двери.

– Я Нелл, – говорю я, протягивая руку.

Я пытаюсь вернуть тёплую улыбку – «если единственно твоё желание это задушить кого-то, – как говорила мама, тебе лучше убить его добротой», – но мои зубы сжимаются, а рот кривится в оскале.

– Нелл Мартин. Приятно с вами познакомиться.

Мускул на его челюсти дёргается.

– У тебя проблемы с тем, что ты не нравишься людям или что-то в этом роде?

– Нет, – отвечаю я. – Но у меня точно проблемы с плохими манерами.

Его брови выгибаются. Не намного. Ровно настолько, чтобы понять, что я удивила его, но его лицо тут же снова становится жёстким.

– Забавно, – говорит он, делая шаг ближе, его низкий голос грохочет по моей коже. – И это говорит девушка, которая не знает, как сказать «Спасибо».

Я щурю глаза. Он явно зол не из-за этого, но если он хочет так играть, прекрасно.

– Если уж на то пошло, я сказала: «Спасибо за помощь», но ты был слишком злым, чтобы услышать меня.

– Это всё?

– Что это?

– Это всё, что ты хотела мне сказать? – спрашивает он, глядя на меня сверху вниз. – Потому что у некоторых из нас есть работа, которую нужно сделать.

Я фыркаю.

– Да. Это всё.

Он обходит меня. Этот чистый цитрусовый аромат щекочет мой нос, он слишком хорош для кого-то настолько ужасного.

– И постарайся больше не вставать у меня на пути, – кричу я ему в спину.

Он разражается смехом.

Кипя от злости, я поворачиваюсь на каблуках и иду в другую сторону.

Кем, чёрт возьми, он себя возомнил? Принц Уинслоу? Король «Гранда»? Я никогда не встречала кого-то настолько раздражающего, настолько приводящего в бешенство, настолько чудовищно ужасного за всю свою жизнь…

Я останавливаюсь рядом с узкой лестницей, ведущей на пятый этаж, мои ногти впиваются в ладони полумесяцами. С тех пор, как я здесь, я чувствую себя не в своей тарелке, и не знаю, из-за переезда, или из-за отеля, или из-за того взгляда, который бросил на меня доктор Роби, который продолжает мелькать у меня в голове, но всё, о чём я могу думать, это:

К чёрту всё это.

Я поднимаюсь на самый верх лестницы и сворачиваю направо, следуя по пути, который помню из своих снов. Я собираюсь доказать, что никакого бельевого шкафа не существует, потому что если бельевого шкафа нет, то нет и мёртвого мальчика, а если нет мёртвого мальчика, то сны, которые мне снились, какими бы реальными они ни казались, всего лишь сны. «Подсознательное проявление моей тревоги», – как сказал бы доктор Роби, а потом, как только я сама увижу, что всё это ненастоящее, я забуду об открытых ящиках, и о моём имени, написанном на зеркале, и о лифте, и о песне, и, самое главное, об Алеке Петрове.

Я вернусь к тому, чтобы быть в норме. Я просто должна увидеть.

Я поворачиваю направо, затем ещё раз, и ещё. Снаружи небо светлеет, превращаясь в кобальтово-синее полотно, испещрённое серыми облаками. За моей спиной скрипит половица.

Я резко оборачиваюсь.

В коридоре пусто.

Я продолжаю идти, делаю ещё один поворот, и…

Вот она. Дверь в бельевой шкаф.

Моё сердце останавливается.

«Это ничего не доказывает, – говорю я себе. – Ты, очевидно, помнишь эту дверь с той поры, как побывала здесь в последний раз. Это не значит, что всё так, как ты думаешь».

Мой гнев делает меня храброй. Я шагаю к шкафу, ища номер комнаты для гостей, но там его нет. Я хватаюсь за ручку и считаю:

Один… два… три.

Я рывком открываю дверь.

Внутри стены заставлены полками со свежевыстиранными полотенцами и постельным бельём. Передо мной раскачивается металлическая цепь. Я прослеживаю цепочку до единственной лампочки в стиле Эдисона. Единственное, чего не хватает, это маленького мёртвого мальчика, у которого кровь капает с потрескавшихся губ.

С колотящимся сердцем я захлопываю дверь.

ГЛАВА 19

ЛИЯ

В ПОЛОВИНЕ ЧЕТВЕРТОГО УТРА КЛАРА предлагает развести костёр на пляже.

Фитц указывает на неё, его глаза остекленели от выпитого.

– О, отлично. Мы будем танцевать вокруг костра, как пещерные люди, и выть на луну. Томми, – кричит он. – Тащи сюда свою ирландскую задницу.

Алек шепчет мне на ухо:

– Нам не обязательно идти. Если хочешь, я могу отвести тебя обратно в отель.

– А вот этого, – говорю я ему, – я меньше всего хочу.

Похоже, мы не единственные в Палаточном городе, у кого возникла такая идея. На пляже уже есть несколько других костров, поэтому вместо того, чтобы тратить время на разведение собственного, мы присоединяемся к группе, играющей на банджо и танцующей босыми ногами вокруг полутораметрового пламени. Мойра ободряюще улыбается мне, пока мы танцуем, но Клара смотрит на меня так, словно я вор, а Алек – как будто сокровище, которое я пришла украсть.

– Думаю, кто-то влюблен в тебя, – бормочу я уголком рта, заметив, что она наблюдает за нами.

Алек вздыхает.

– Мы встречались несколько месяцев. Думаю, она надеется, что мы, так или иначе, найдём способ вернуться друг к другу.

– Было ли намерение жениться?

Он прикусывает губу, но не может полностью скрыть смех.

– Это никогда не было настолько серьёзно. Клара и Фитц были моими первыми друзьями. У меня нет ни одного воспоминания без них. Казалось естественным, что один из нас будет ухаживать за ней, но это никогда не ощущалось правильным. Я думал, что то же самое относится и к Кларе. Во всяком случае, она всегда смотрела на Фитца, когда мы были вместе.

Я выгибаю бровь.

– Ну, теперь она смотрит на тебя.

Он бросает на меня скрытный, косой взгляд.

– Она никогда не любила делиться своими игрушками.

Мы часами танцуем вокруг этого костра, воем на луну, как стая волков, как и сказал Фитц. Когда небо светлеет, предвещая рассвет, Томми поднимает Мойру на руки и кружит её. Фитц хватает Клару за талию и швыряет её в море. Она визжит и бьёт его по спине, крича:

– Просто подожди, пока я не скажу твоей маме!

Я беру Алека за руку и шепчу:

– Спасибо.

– За что?

– За то, что пригласил меня сегодня вечером. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит.

– Ну, тогда. Считай это приглашением на всё лето. В любое время, когда захочешь сбежать, просто дай мне знать.

– Ты серьёзно это имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Конечно.

Я снова поворачиваюсь к луне и закрываю глаза, моя кожа впитывает её угасающий свет и прохладный морской воздух. В темноте он рукой накрывает мою руку, и мы остаёмся так, одни у угасающего костра, пока солнце не показывается из-за горизонта.

* * *

Оранжево-золотой свет рассвета следует за нами, когда мы возвращаемся на пляж отеля, оставляя за собой следы на влажном песке. Я оглядываюсь на компрометирующий след, который мы оставили, идя из Палаточного города, но прилив усиливается, и меня утешает сознание того, что единственное свидетельство нашей совместной ночи будет смыто до того, как подадут завтрак.

Одной рукой я держу туфли на согнутых пальцах, а другой придерживаю юбку. Теперь я благодарна судьбе за то, что сменила бальное платье на дневное, хотя Мойра, Клара и другие девушки в павильоне были в своих лучших платьях. Если мои родители не спят, когда я приду, я могу объяснить своё отсутствие прогулкой по пляжу ранним утром, при условии, что они так и не обнаружили подушку под моими простынями.

Алек, засунув руки в карманы, продолжает украдкой поглядывать на меня, когда думает, что я не смотрю. Это вызывает у меня странное чувство, что он ждёт, когда я исчезну, как будто я с самого начала не была реальной, что так странно, учитывая, что я никогда не чувствовала себя более реальной за всю свою жизнь.

– Расскажи мне о кольце? – внезапно спрашивает он.

Я так погружена в изучение этого парня, который заставляет меня смеяться днём и танцевать, как комета ночью, что не совсем понимаю, о чём он спрашивает, но потом он показывает на гигантский изумруд, который подарил мне Лон, говоря, что он подходит к моим глазам, хотя у меня карие глаза.

– Ох. Это, – говорю я.

– Это кольцо на помолвку.

Это не вопрос, но я всё равно отвечаю.

– Да.

– Не слишком ли ты молода для замужества?

– Наша свадьба назначена на первые выходные сентября, – объясняю я. – К тому времени мне будет семнадцать.

– Это всё равно слишком рано.

– Да, но есть смягчающие обстоятельства.

– Ты любишь его? Твоего жениха?

Сейчас я должна солгать. Я должна сказать «да, конечно, я люблю его, и что я никогда ничего не ждала с таким нетерпением, как дня нашей свадьбы». Я произносила эти слова так много раз, что они легко слетают с моих губ, за исключением… Я не хочу лгать ему.

– Нет, – говорю я. – Это брак по расчету. Ничего больше.

– По чьему расчёту? – он нажимает. – Твоему?

– Ты задаешь много вопросов.

– Ты избегаешь многих вопросов.

Я понижаю голос до скандального шепота.

– Я избегаю этого вопроса, потому что это ужасная семейная тайна.

– Что ж, если вы надеялись заинтриговать меня этим заявлением, мисс Сарджент, вам это удалось.

Я не хочу улыбаться, но не могу сдержать подёргивания губ.

– Давай просто скажем, что моя семья не так богата, как раньше, и этот брак решит много проблем.

На минуту он замолкает, задумавшись, так что единственными звуками являются шум прибоя рядом с нами и лёгкое шлёпанье наших ног по песку.

– Так ты выходишь за него замуж ради блага всех остальных?

Я не отвечаю.

Он обхватывает мою руку, останавливая меня.

– А как насчёт того, чего хочешь ты?

Позади него небо становится розово-оранжевым. Его лицо в тени восходящего солнца, океанские глаза такие тёмные, что я чувствую, что могла бы рассказать им всё, что угодно, и они похоронили бы мои секреты глубоко в своей чернильной бездне.

– Я украшение, – говорю я. – То, чего я хочу, не имеет значения.

Он качает головой, берёт меня за другую руку и поворачивает лицом к себе.

– Это имеет значение для меня.

– Почему? – спрашиваю я, слово едва слышно слетает с моих губ. – Почему тебя должен волновать кто-то, с кем ты познакомился всего несколько дней назад?

– Не знаю, – говорит он. – Но меня волнует.

Я не принимаю сознательного решения поцеловать его. Вся ночь казалась чем-то из сна, и если я сплю, то мне не нужно беспокоиться о правилах приличия, которые управляют моей реальностью. Во сне, если ты хочешь кого-то поцеловать, ты просто делаешь это, и я хочу поцеловать Алека здесь, сейчас, на этом пляже, когда солнце встаёт в новый день позади нас.

Я сбрасываю туфли на песок и отпускаю юбку. Я медленно поднимаю руки, запускаю пальцы в его волосы и притягиваю его к себе. Алек целует меня первым, его рот пожирает мой, как будто он всю свою жизнь ждал, чтобы поцеловать меня. Меня никогда никто так раньше не целовал, и я на мгновение ошеломлена его необузданной силой, тем, как его руки обнимают меня, его широкие плечи отгораживают от остального мира.

Моим самым первым поцелуем был поцелуй моего соседа в нежном возрасте тринадцати лет, после того как наши родители повели нас на «Ромео и Джульетту». Мы вышли из театра, недоумевая, из-за чего весь сыр-бор, прижиматься чьими-то губами к губам другого. Мы остались в недоумении после того, как попробовали это на себе и не нашли в этом предприятии ничего полезного.

Мой второй и последний поцелуй перед этим был подарен мне Лоном в день, когда он сделал мне предложение. Это был единственный раз, когда мы оказались без компаньонки за шесть месяцев нашего ухаживания, и Лон даже не спросил моего разрешения. Я думаю, что моего согласия на его предложение было достаточно, даже если это было робкое «да», которое заставило меня почувствовать, что я вот-вот оставлю свой завтрак на его ботинках. Он прижал свой язык к моим губам, заставляя его проникнуть в мой рот. Это было, без сомнения, самое неприятное ощущение, которое я когда-либо испытывала, как будто скользкий угорь извивался у меня между зубами. Я всё ещё не понимала, из-за чего весь сыр-бор, и мне пришлось вытирать рот от его слюны, когда он не смотрел.

Теперь я понимаю, что такое поцелуй.

Я обвиваю пальцами шею Алека сзади, притягивая его ближе. Руки Алека скользят по моей талии, а затем опускаются ниже, прижимая моё тело к его, пока мы не становимся на место – две половинки одного целого.

Я не хочу останавливаться, но солнце уже взошло, и отель просыпается, и нас, ни в коем случае, нельзя обнаружить здесь, вот так. Алек, похоже, думает о том же. Неохотно мы отрываемся друг от друга, оба задыхаемся.

Я смеюсь, затем поднимаю свои туфли и подол платья.

– Спокойной ночи, мистер Петров.

Он склоняет голову, его глаза сверкают, как голубые угольки.

– Доброе утро, мисс Сарджент.

ГЛАВА 20

НЕЛЛ

ВЕСЬ ОСТАТОК ДНЯ Я ОТВЛЕКАЮ СЕБЯ. Я пытаюсь сосредоточиться на своей работе в кладовой, просматривая личные письма, газетные статьи и старые журналы за первые несколько десятилетий после открытия «Гранда», но не могу перестать думать о бельевом шкафу. София не показывала его нам во время экскурсии – да и зачем ей это? – Так как же он оказался в моих снах?

Удачная догадка?

После смерти мамы я видела её повсюду. Иногда она казалась мне такой же реальной и цельной, как папа, и я думала, что всё это было просто одной огромной ошибкой, потому что мама была дома, живая, счастливая и целая. Иногда она была просто яркой, мерцающей фигурой в изножье моей кровати, наблюдающим за мной призраком в тени, и я знала, что она никогда больше не будет цельной. Иногда она была изуродованным трупом, кровь капала из того места, где у неё была оторвана половина черепа.

Я не уверена, что думал папа. Может быть, это была стадия горя – что-то, что пройдёт, если он проигнорирует это. Но после трёх месяцев без каких-либо изменений он обратился к доктору Роби. На моём первом сеансе врач сказал мне, что галлюцинации были возможным побочным эффектом для детей, которые недавно пережили эмоциональную травму.

Побочный эффект. Симптом. Ничего такого, что нельзя было бы вылечить с помощью терапии два раза в неделю.

Какое-то время я боролась с доктором Роби, потому что признать, он был прав, и мама была всего лишь плодом моего воображения, было всё равно, что потерять её снова. Только когда я заметила, что поступаю также с папой – добавив груз печали, который давил на его плечи, пока он не стал похож на сломанную вешалку для одежды, заполучив иссиня-чёрные воронки вокруг его налитых кровью глаз, седые пряди в его волосах, которых не было несколько месяцев назад, – я согласилась с рекомендованным доктором Роби планом лечения.

Это произошло не сразу, но чем больше я виделась с доктором Роби, тем меньше мама приходила, и я знала, что он оказался прав. Она была ненастоящей.

Она никогда не была настоящей.

Как только прошёл год, в течение которого я не видела её, мы перешли к сеансам раз в неделю, а затем, в конце концов, раз в месяц. Вот почему, когда я узнала, что папа согласился на эту работу, и доктор Роби предложил помочь мне найти другого терапевта в городе, я сказала ему, что мне это не нужно. Я не видела маму больше трёх лет, и хотя я знала, что это было только из-за лечения доктора Роби, тихий, вызывающий голос внутри меня хотел доказать, что я никогда в нём не нуждалась. Что мне было бы хорошо самой по себе тогда и что я, конечно же, буду в норме сама по себе сейчас.

Но сейчас я уже не так уверена в этом.

Может быть, София впрямь показывала нам этот бельевой шкаф во время экскурсии, и я просто не помню – в течение нескольких недель после смерти мамы в моей памяти было много пробелов, так что не похоже, что эти маленькие «провалы в памяти» не случались раньше. И, может быть, я действительно открыла сама те ящики в ванной и заперла дверь, а может быть, у меня просто галлюцинации по поводу этой песни.

Я не хочу верить, что мой мозг всё ещё столь расстроен из-за мамы, но единственное другое объяснение, которое приходит мне в голову (кроме призраков, что слишком нелепо для понимания), это то, что всё это связано со стрессом – из-за переезда, из-за попыток оставаться в форме для прослушивания, от попыток найти деньги на обучение на случай, если они выберут кого-то другого на стипендию. И если это связано со стрессом, то я могу это контролировать. Если это связано со стрессом, то это временно. А это значит, что беспокоиться не о чем, и абсолютно нет причин звонить доктору Роби.

София заходит в кладовку после обеда и приглашает нас с папой на костёр в отеле сегодня вечером.

– В основном это мероприятие для гостей, – объясняет она, – но мы с Максом стараемся несколько раз в течение года посетить его, к тому же я не смогу придумать более идеального способа поприветствовать тебя и твоего отца в «Гранде».

– Спасибо, – говорю я. – Я узнаю, что он думает.

– Ты должна прийти, – говорит мне Макс после ухода Софии. – Мама вовек от меня не отстанет, если я не смогу убедить тебя. Последние три дня я только и слышал о том, как мы должны сделать так, чтобы ты и твой отец почувствовали себя желанными гостями.

Я хмурюсь.

– Она много говорит о нас?

Он пожимает плечами.

– Ну, не то, чтобы это единственное о чём она говорит, но да, она постоянно спрашивает, как у тебя дела, и продолжает упоминать, как она впечатлена всеми идеями, которые твой отец придумывает для новых мероприятий для гостей. Честно говоря, думаю, что он ей вроде как нравится.

Мой желудок скручивает.

– Серьёзно?

– Да, – говорит Макс, шевеля бровями. – Такими темпами через год мы можем стать братом и сестрой.

Я сижу там, ошеломленная, слишком поздно понимая, что он подразумевал это как шутку. Я пытаюсь прийти в себя, смеясь, но выходит натянуто, и время совсем не подходит.

Оказывается, папа полностью за костер – в этом нет ничего удивительного, – поэтому, как только мы с Максом заканчиваем нашу дневную работу, я поднимаюсь наверх, чтобы переодеться. Я подумываю о том, чтобы принять душ, но даже при том, что я знаю, что всей сцены с ящиками и моим именем, написанном на зеркале, на самом деле не было, я не совсем готова столкнуться с этим снова. Вместо этого я собираю волосы в низкий беспорядочный пучок и переодеваюсь в капри и блузку без рукавов. Я подумываю о том, чтобы накраситься, но вряд ли найдётся кто-то, на кого я хотела бы произвести впечатление на этом мероприятии.

А что, если Алек там?

Тогда однозначно не будет никого, на кого я хотела бы произвести впечатление.

Папа несёт свой любимый костюм в ванную, чтобы переодеться. Я пытаюсь смотреть телевизор, чтобы скоротать время, но мой желудок сжимается при мысли о том, что он готовится к встречи с ней, как будто это какое-то свидание или что-то в этом роде, пока я больше не могу это выносить.

Я оставляю записку на его прикроватном столике, беру ключ-карту и спускаюсь вниз.

* * *

Вдоль дальней стены вестибюля расположена экспозиция, рассказывающая о краткой истории «Гранд Отеля Уинслоу». Я читала об основателе отеля Августе Шеффилде, который построил отель на острове Уинслоу после восстановления последствий Гражданской войны в надежде привлечь деньги северян, чтобы возродить этот район. Я читала о том, как люди приезжали издалека, чтобы насладиться тёплой погодой острова Уинслоу и целебным океанским воздухом, и я читала о Палаточном городе, своего рода палаточном лагере для тех, кто не мог позволить себе отель. Художник отрисовкой изобразил ряд полосатых палаток в тени отеля, и там что-то…

Четыре девушки идут рука об руку, их головы откинуты назад от смеха, их волосы яркие и блестящие на летнем солнце.

– столь знакомое —

Жуткое стремление, ноющее глубоко внутри меня, быть одной из них.

– в этом.

Я протягиваю руку к картине, кончики моих пальцев мелькают над палатками. Звук эхом разносится по комнате, сначала тихий, затем он становится всё громче, как приближающийся товарный поезд. Гул океана смешивается с возбужденными криками толпы и лязгом-лязгом-лязгом колёс по стальной колее…

– Готова?

Я подпрыгиваю.

– Ух, ты, полегче, чемпионка, – говорит папа, хватая меня за плечи. – Ты в порядке?

– Да, – говорю я, – Ты просто…

Фигура движется за папиным плечом, оглядываясь на меня, но потом сразу же исчезает в толпе. Я бы узнала эти жесткие, расчетливые глаза где угодно.

Алек Петров.

Как долго он там стоял?

Папа машет рукой перед моим лицом. От его одеколона у меня на глазах наворачиваются слёзы.

– Привет? Земля вызывает Нелл.

Я качаю головой.

– Извини, я просто… очень увлеклась тем, что читала.

– Понятно, – он протягивает мне свой локоть. – Готова идти?

Я киваю и беру его под руку.

– Ты пользуешься одеколоном, – говорю я.

– Я всегда пользуюсь одеколоном.

«Не так обильно», – думаю я.

– И твой любимый костюм.

Он смотрит на меня.

– Ты хочешь меня о чём-то спросить?

Да.

– Нет, – говорю я. – Пустяки.

ГЛАВА 21

ЛИЯ

РОДИТЕЛИ ВСЁ ЕЩЁ СПАЛИ, когда я вернулась, и хотя я слышала, как Бенни ходит по своей комнате, дверь к нему была закрыта. Я быстро переоделась в ночную рубашку, спрятала перепачканные в песке чулки под кроватью. Расплела волосы и немного растрепала их, а после скользнула под простыни. Я закрыла глаза, намереваясь немного поспать, но моё сердце бешено колотилось, и я всё ещё чувствовала прикосновение губ Алека к своим, и когда через полчаса мама открыла мою дверь, я была совершенно бодра.

Теперь я стою рядом с забором новейшей достопримечательности острова Уинслоу: фермы эму.

– Разве это не чудесно? – спрашивает Лон. – Я был здесь прошлым летом, когда эму впервые появились. Они прибыли аж из Австралии в огромных упаковочных ящиках.