Текст книги "Вспомни меня (ЛП)"

Автор книги: Челси Бобульски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Пожалуйста, просто выслушай, что я хочу сказать.

– Это не имеет значения.

Я пытаюсь казаться сильной и контролирующей, но моё горло сжимается само по себе, а слова получаются слабыми.

– Ты уже сказал всё, что хотел мне сказать.

– Ты ошибаешься, – он тянется ко мне, рукой накрывает мою руку. – Я не говорил тебе, что не могу перестать думать о тебе. Что мне больно быть рядом с тобой. Что прощаться с тобой, пока ты всё ещё здесь, пока ты всё ещё со мной, было самой трудной и глупой вещью, которую я когда-либо совершал. Что ты преследуешь меня каждый час бодрствования и находишь меня в каждом сне. Ты повсюду, Лия. Пытаться игнорировать тебя – всё равно, что пытаться игнорировать кислород. Я задыхаюсь без тебя.

Слёзы щиплют мне глаза, горячие и непрошеные.

– Но ты был прав, – говорю я. – То, что мы здесь делаем, в этом нет никакого смысла. Наша история заканчивается разбитым сердцем, и от этого никуда не деться. Клара помогла мне увидеть это, и твоя мать…

– Ты говорила с Кларой? – спрашивает он.

– Да.

– Когда? – его брови хмурятся. – Что она сказала?

Я пытаюсь обойти его.

– Теперь это не имеет значения…

– Чёрта с два, это не так, – он хватает меня за плечи, удерживая на месте. – Что она тебе сказала, Лия?

Мои ресницы трепещут, когда я смотрю на него. Пространство между нами заполняется нашим грубым, прерывистым дыханием.

– Что, в конце концов, я только причиню тебе боль.

Моё горло сжимается ещё сильнее. Я сглатываю, но слёзы всё равно текут.

– Она права.

– Меня не волнует конец.

– Да. И меня тоже.

Он качает головой.

– Меня волнует это.

Он перемещает руки с моих плеч в волосы, пальцами сжимает кожу моей головы.

– Мы.

Я закрываю глаза, а моё тело тает от его прикосновений. Он целует мой правый глаз, а затем левый, его губы мягкие, как лепестки розы.

– Сейчас.

– Алек.

Его рот овладевает моим. Он поднимает меня, обхватывает мои ноги вокруг своих бёдер и кружит меня, пока я не прижимаюсь спиной к стене. Его тело, такое стройное, твёрдое и сильное, прижимается к моему, пока не остаётся только: он и я, и всё, чем мы являемся, всё, чем мы должны быть, когда мы вместе.

Это «здравствуй», «прощай» и вечность, слившиеся воедино. Это всё, что мы должны были бы иметь, если бы только наши судьбы уже не были решены за нас.

ГЛАВА 42

НЕЛЛ

КОГДА ПАПА ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ и рассказывает мне о своём дне, мой разум – жужжащий улей; жужжащий, когда я готовлюсь ко сну, переодеваюсь в пижаму и умываюсь; жужжащий, когда я ложусь в кровать и выключаю свет.

Вспомни меня.

Вспомни.

Вспомни.

Когда я больше не могу этого выносить, я выскальзываю из кровати, беру рюкзак и направляюсь в обеденный зал. Это менее благоприятно для моих тренировок, чем бальный зал, вместе с большим количеством столов и меньшим количеством открытого пространства, но, по крайней мере, у меня там не было никаких призраков-убийц, поэтому я продолжаю возвращаться.

Сегодняшний плейлист представляет собой смесь хард-рока и хеви-метал. Идеально подходит для слишком громких мыслей и дрожащих костей. Я вложила весь свой гнев, смятение и отвращение к себе в танец. Я кружусь – быстрее, быстрее, быстрее – пока мои сомнения и страхи не улетучиваются, и я не становлюсь ничем иным, как бьющимся сердцем, извивающимися конечностями и раздувающимися лёгкими. Я – дикое существо, несущееся по полу. Опасное. Безрассудное. Одно неверное движение, одна неверная постановка ноги, и я могу упасть, сломав ногу и мечту.

Но я не могу заставить себя остановиться.

Прямо сейчас, больше всего на свете, мне нужно быть меньше, чем совокупность моих частей.

Будильник моего телефона – тот, который я установила, чтобы вернуться в комнату до того, как папа заметит моё отсутствие, – гремит в барабанных перепонках. Я вытаскиваю устройство из кармана и выключаю будильник и плейлист, затем вырываю наушники и засовываю их в рюкзак вместе с телефоном. Накидывая ремни на плечи, я поворачиваюсь к двери…

И замираю.

Алек стоит в углу комнаты, прислонившись к старому пианино.

– Ты всегда была прекрасной танцовщицей, – тихо говорит он, словно погруженный в воспоминания.

Я хватаюсь за грудь, когда чистый выброс адреналина пробегает по моим венам.

– Знаешь, тебе следует объявлять о себе, когда ты входишь в комнату.

– Как будто ты услышала бы меня за этой музыкой, – говорит он. – И я мог бы сказать то же самое о тебе.

– Что ты имеешь в виду?

– Я был здесь первым.

– Да, как будто я поверю, что ты просто случайно оказался здесь в три тридцать утра.

– Ты же была.

– Дело не в этом.

Его ухмылка слишком самодовольна для рассвета.

– Хорошо, я сдаюсь.

Я пересекаю комнату и встаю перед ним, скрестив руки на груди.

– Что ты здесь делал в три тридцать утра?

– Я не мог уснуть.

Я выгибаю бровь.

– Это твой ответ на всё?

– Бессонница – это хорошо документированное явление. Часто вызывается беспокойством или, как в моём случае, ночными кошмарами, – он наклоняет голову. – Ты случайно ничего об этом не знаешь, не так ли, Нелл?

Я игнорирую его вопрос и задаю ему один из своих.

– Даже если это правда, зачем тебе приходить сюда? У тебя есть целый отель, по которому ты мог бы побродить.

– Я пришёл сюда, потому что кое-кто занял моё обычное пристанище с её утренними балетными занятиями.

Я нахмурила лоб.

– Бальный зал?

Он кивнул.

Я помню тот первый сеанс – мужчина в белой рубашке проскользнул в дверь.

– Это был ты тем утром, наблюдал за мной в бальном зале. Не так ли?

Он закатывает глаза.

– Ты говоришь обо мне как о преследователе, но я повторю: я был там первым.

Алек. Парящий на краю моего мира, прежде чем я даже осознала это. Я знаю, что должна извиниться – за вторжение в его личное пространство или за то, что фактически назвала его подонком, – но моё упрямство не позволяет мне.

– Я не собираюсь извиняться. Тем более что ты мог бы вернуться в бальный зал после того, как я начала тренироваться здесь.

Он закусывает губы, как будто пытается не рассмеяться, но блеск в его глазах выдаёт его.

– Я бы и не подумал, просить тебя извиниться. Особенно потому, что я не хотел возвращаться в бальный зал после того, как понял, что у тебя начались видения. Я хотел присмотреть за тобой.

– О, да, совсем не по-сталкерски, – бормочу я.

Он изучает меня.

– У тебя есть минутка?

Мои мышцы сжимаются. В последний раз, когда я уделила Алеку минутку, он размотал мой мозг, как катушку ниток, и, возможно, несправедливо винить его в том, насколько потерянной и растерянной я себя чувствую, но, возможно, так оно и есть.

– Для чего?

Я всё же спрашиваю, хотя каждая клеточка моего тела кричит об оборонительной позиции – отойди сейчас же, если ты знаешь, что для тебя хорошо.

Либо Алек не понимает намёка, либо ему всё равно.

– Я бы хотел тебе кое-что показать.

И хотя я знаю, что должна, я не могу сказать ему «нет».

ГЛАВА 43

ЛИЯ

СЛЕДУЮЩИЕ ТРИ НЕДЕЛИ, когда я не с Алеком, я придумываю способы быть с ним, провожу моменты, украденные в пустых коридорах и залитых лунным светом садах. Когда я с ним, я придумываю способы остаться хотя бы на минуту, на полминуты, на секунду дольше, чем должна. Я провожу каждую ночь в его объятиях, пробираясь обратно в свою комнату только с рассветом. Иногда по ночам мы разговариваем до рассвета, пытаясь втиснуть в наши сочтённые часы все разговоры, которые у нас были бы за десятилетия совместной жизни.

Иногда по ночам мы вообще не разговариваем.

Лон ничего не замечает. Он слишком занят, присматривая за потенциальными клиентами, чтобы следить за мной, а в тех редких случаях, когда мы вместе, он слишком поглощен собой, чтобы заметить, что я его не слушаю и вообще о нём не думаю. На самом деле, я признаю его только тогда, когда он пытается остаться со мной наедине, и тогда я делаю всё, что в моих силах, чтобы этого не произошло, потому что когда это происходит, когда мы с Лоном одни, он обращается со мной как с предметом – игрушкой, которую он ещё не может иметь. И с парнем, который вырос в мире, где ничто никогда не было запрещено, это очень опасно для меня.

Алек не раз ловит, как Лон прикасается ко мне. Он видит, как тот прижимается своим телом к моему, когда думает, что никто не видит. Доминирует надо мной. Контролирует меня. Обладает мной.

Я знаю, Алеку требуется вся сила воли, чтобы не оторвать от меня Лона, особенно когда я говорю «Нет», «Прекрати» и «Ты должен быть нежен со мной, любимый». Никогда я не видела, чтобы чьи-то костяшки пальцев так белели на фоне кожи, как у Алека, когда он наблюдает за нами издалека, и этим утром, после завтрака, когда Лон повёл меня в сад и откинул мои волосы назад, чтобы я открыла ему рот, вызвав крик боли, который он заглушил своим языком. Я думала, Алек собирается убить его.

Я даже не уверена, где был Алек, когда он это увидел, но следующее, что я помню, как он шагает к нам, ярость искажает его черты, выдавая всё.

Я сделала единственное, что пришло мне в голову, чтобы остановить его.

Я вырвалась из поцелуя Лона и рявкнула на Алека:

– На что ты уставился, мальчик?

Это был ужасный голос, голос, который моя мать использует всякий раз, когда командует прислугой. Это был голос, который говорил о превосходстве, деньгах и осуждении.

Это остановило Алека на полпути.

Лон повернулся. Когда Алек не сразу ответил мне, Лон сказал:

– Моя невеста задала тебе вопрос.

Алек моргнул и покачал головой, как будто он больше не был уверен, кто он вообще такой.

Как будто он не был уверен, кто я такая.

Он прочистил горло.

– Простите меня. Ваша мать ищет вас, мисс Сарджент.

Я выгнула бровь.

– Скажи ей, что я скоро приду.

Алек кивнул.

– Хорошо.

– Как ты думаешь, он скажет что-нибудь твоей матери? – спросил Лон, наблюдая, как Алек уходит.

В его голосе вообще не было беспокойства, только лёгкая задумчивость, как будто он задавался вопросом, будет ли сегодня дождь.

– Я мог бы его уволить.

Паника пронзила меня.

– Не нужно, – сказала я, беря его под руку и направляясь к вестибюлю. – Я позабочусь об этом.

Теперь мы с Алеком лежим на его кровати, моя щека прижимается к твёрдому изгибу его груди. Иногда мы погружаемся в уютное молчание, когда нам вообще не нужно ничего говорить, чтобы оценить время, проведённое вместе, но сегодня наше молчание – это монстр, который растёт с каждой секундой, вдыхая весь кислород в комнате, пока, наконец, Алек не говорит:

– Мне не нравится то, как он прикасается к тебе.

Мне нечего на это сказать. Всё, что приходит на ум – мне тоже это не нравится. Всё будет хорошо. Я справлюсь с этим – мне кажется, что говорить что-то из этого неправильно. Потому что мне это может и не нравится, но я ничего не могу с этим поделать, чего бы я уже не делала. Потому что всё будет плохо; через месяц я стану миссис вон Ойршот, и мы с Алеком должны будем предстать перед тем самым прощай, которое игнорировали, отодвигая подальше от себя, так что чуть ли не можем притвориться, что этого вообще не произойдёт.

Потому что я не могу с этим справиться.

Я не могу каждую ночь приглашать Лона в свою постель, желая, чтобы вместо него был Алек.

Но сказать что-либо из этого – значит разрушить чары, удерживающие эту комнату вместе. Наше убежище, вдали от любопытных глаз, болтливых языков и экономических барьеров, разделяющих нас. Мир, созданный нами самими.

Поэтому, вместо того, чтобы ответить ему, я переворачиваюсь на живот и спрашиваю:

– Какой вкус должен быть у нашего свадебного торта?

Это игра, в которую мы начали играть однажды ночью, когда оба были измотаны, но отказывались спать. Игра, в которой мы планируем нашу свадьбу, которая никогда не состоится, наш медовый месяц, наполненный местами, которые мы никогда не увидим, нашу жизнь в хорошо обустроенном таунхаусе, недалеко от больницы, где он будет работать, и от газеты, для которой я буду писать – возможно, колонку сплетен или колонку советов (они всегда были моим любимым чтением).

Мы построили жизнь, достойную того, чтобы мечтать о ней здесь, в этой комнате. Жизнь, которая никогда по-настоящему не начнётся, но за которую я буду держаться ещё долго после того, как она закончится.

Но Алек сегодня не играет в эту игру.

– Мистер Шеффилд вызвал меня сегодня в свой офис, – говорит он.

Я приподнимаюсь на локтях.

– Он знает?

– Нет, – говорит он. – Ну, мне так кажется. Он хотел поговорить со мной о моём будущем. Он знает, что я уже давно хочу стать врачом, и хотя он говорит, что это достойная восхищения цель, мне потребуются годы, чтобы накопить достаточно денег, чтобы поступить в медицинский колледж.

– Но ты копил с одиннадцати лет. Конечно, ты должен быть близок.

Он качает головой.

– Мне осталось ещё два года, как минимум.

– Два года – это не так уж плохо.

Он убирает локон с моего лица.

– Он предложил мне стипендию…

Я сажусь, сияя.

– Алек, это замечательно!

– … на изучение бизнеса, – продолжает он. – Он говорит, что я самый умный сотрудник, который у него работает, включая всех шишек в его офисах, и что я знаю об этом отеле больше, чем сами строители. Имея некоторое формальное образование, он думает, что я мог бы стать его правой рукой, возможно, даже когда-нибудь возьму на себя управление компанией.

– Но, – я хмурю брови, – ты собираешься стать врачом.

– Такая возможность выпадает раз в жизни, – он садится и берёт мои руки в свои, его большие пальцы кружат по моей коже. – Мне не придётся платить за колледж. Я мог бы взять все деньги, которые накопил, и использовать их, чтобы заботиться о тебе, а когда я закончу учёбу, меня будет ждать хорошая работа с гарантированным восходящим продвижением, – он сглатывает. – Я мог бы поддержать тебя, Лия. Мы могли бы быть вместе.

– Нет.

– Нет?

Я качаю головой и встаю с кровати.

– Нет. Ты собираешься стать врачом. Меня не волнует, если мне придётся работать на фабрике рубашек; ты не откажешься от своей мечты.

– Ты говоришь так, как будто имеешь хоть какое-то представление о том, что это влечёт за собой, ты не работала ни дня в своей жизни.

Его голос не жесток, но его слова всё равно жалят.

– Знаю, – говорю я, – но я более чем способна. По крайней мере, я могла бы выполнять какую-нибудь секретарскую работу.

Он наклоняется и садится на край кровати, положив локти на колени.

– Но тебе вообще не придётся этого делать, если я приму предложение мистера Шеффилда. Возможно, я никогда не смогу предложить тебе всё, что может твой жених, – он сжимает руки в кулаки при мысли о Лоне, – но я могу дать тебе хорошую жизнь.

Я подхожу к нему, провожу руками по его волосам.

– Мы можем устроить хорошую жизнь вместе.

Он наклоняет голову и смотрит на меня, а затем руками обхватывает мою талию и притягивает меня к себе.

– Ты говоришь то, что, как мне кажется, ты говоришь? – он практически не дышит.

Так ли это? Мысль о побеге всегда приводила меня в ужас, всё равно, что броситься навстречу неизведанным ветрам и молиться о благополучном приземлении. Но с Алеком мне не нужно беспокоиться о поиске земли. Он – земля под моими ногами.

– Да, – шепчу я.

В этом слове не больше звука, чем в лёгком свисте пламени свечи, и всё же оно рассекает воздух, как удар хлыста.

Это звук решения, поражающего судьбу.

Алек лучезарно улыбается мне, затем пересекает комнату, подходит к своему комоду, выдвигает верхний ящик и достает маленькую декоративную коробочку.

– Я надеялся, что ты это скажешь.

Он опускается передо мной на одно колено, и я закрываю рот руками.

– Алек?

– Аурелия Сарджент, – говорит он, беря мою дрожащую руку. – Я не могу обещать тебе всего, что хочу. Я не могу обещать тебе лёгкой жизни, не могу обещать тебе богатства, драгоценности или дом, который ты могла бы назвать своим… по крайней мере, на какое-то время. Но я могу обещать тебе, что буду усердно работать, чтобы дать тебе всё это. Я могу обещать тебе жизнь, полную любви, смеха и бесконечной преданности. И я могу пообещать тебе, что если я буду вынужден идти по этой жизни без тебя рядом со мной, я всегда буду только наполовину мужчиной, потому что моё сердце будет с тобой, куда бы ты ни пошла.

Он открывает коробочку, показывая бумажное кольцо, сделанное прочным благодаря более толстой бумажной подкладке и прочному клею. Поперек листа знакомый наклонный шрифт из одной из любимых книг стихов Алека, которую он читал мне ночь за ночью, когда мы лежали вместе. Единственная строчка из книги Уолта Уитмена «К незнакомцу»:

Я должен позаботиться о том, чтобы не потерять тебя.

Мои слёзы срываются с ресниц и текут по щекам.

– Я не могу обещать тебе настоящее кольцо сейчас, – говорит он, – но я могу пообещать тебе, что однажды я подарю тебе кольцо, которого ты заслуживаешь.

– Ты что, слепой? – я задыхаюсь сквозь слёзы. – Это самое подходящее обручальное кольцо, которое когда-либо было изготовлено, мистер Петров.

– Это означает «да», мисс Сарджент?

Я смеюсь.

– Это всегда было «да», Алек.

Он выдыхает сквозь такую широкую улыбку, что я боюсь, что она может разорвать его лицо надвое.

– Но я хочу прояснить одну вещь, – говорю я, останавливая его, прежде чем он сможет сказать что-нибудь ещё. – Я не выхожу за тебя замуж из-за обещания денег, драгоценностей или собственного дома. У меня уже было всё это, и я знаю их истинную цену.

Я соскальзываю с кровати и опускаюсь на колени напротив него, провожу пальцами по его шее и встречаюсь с ним взглядом.

– Я выйду за тебя замуж, потому что я не смогу прожить ни одного дня без тебя, и потому что я знаю, что пока мы вместе, ничто в этом мире не сможет остановить нас.

Алек обнимает меня за шею и целует в лоб.

– Я люблю тебя.

Я крепко прижимаю его к себе.

– Я тоже тебя люблю.

Он стискивает меня ещё раз, затем достаёт кольцо из коробки и осторожно надевает его мне на палец.

– Когда мы должны уехать? – спрашиваю я.

– Завтра вечером, во время бала… точно так же, как в ту первую ночь, когда ты улизнула, чтобы пойти со мной в Палаточный город. Если нам повезёт, никто не заметит твоего отсутствия до утра. Если нет, в нашем распоряжении будет всё равно несколько часов, прежде чем твои родители вернутся в свой номер.

– Куда мы поедем?

– Двоюродный брат Томми – священник в Саванне. Мы одолжим машину его дяди, и они с Мойрой поедут с нами, чтобы стать нашими свидетелями. Поскольку мы поженимся до того, как твои родители смогут нас найти, они ничего не смогут сделать, чтобы остановить нас.

– Ты уже всё это продумал.

– Я уже несколько дней разговариваю об этом с Томми без умолку, – он выгибает бровь. – Миссис Петров.

Я вздыхаю, совершенно уверенная, что имя никогда не звучало так сладко.

– Не знаю, смогу ли я так долго ждать, чтобы стать твоей женой.

Он обхватывает моё лицо руками и целует меня.

– Ты уже моя жена, Лия. Я молился Богу за тебя и давным-давно посвятил себя тебе. Это всего лишь формальность.

Не знаю, как я собираюсь дождаться завтрашнего вечера, чтобы начать свою вечность с ним. Впервые с тех пор, как я встретила Алека, я считаю минуты до восхода солнца, молясь, чтобы время поторопилось, чтобы я вышла из этой комнаты и прожила день. В бальное платье, а потом в машину.

В Саванну под покровом темноты, а затем, наконец, наконец, в объятия моего мужа.

ГЛАВА 44

НЕЛЛ

МЫ ПОДНИМАЕМСЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ НА пятый этаж, затем по другой, уже знакомой мне лестнице, которая, по словам Софии, была закрыта, когда мы с папой впервые приехали сюда, – лестница, ведущая к самой высокой башне отеля и к двери, которая по какой-то причине заставляет моё сердце пуститься вскачь.

Здесь нет считывателя карт-ключей. Вместо этого на ручке установлен старомодный замок. Алек выуживает из кармана железный ключ с неровными зубьями и отпирает дверь, открываю взору маленькую круглую комнату, уставленную книжными полками от пола до потолка. Единственная мебель в комнате – односпальная кровать с прочным деревянным каркасом, комод в тон и прикроватный столик с лампой. Но я замечаю всё это только краем глаза, потому что, как только мой взгляд падает на фотографии, я не могу отвести взгляд.

Полароидные снимки свисают с потолка, как снежинки на нитках, пластиковая плёнка на снимках поблескивает в свете лампы, когда они крутятся в холодном порыве кондиционера. Я хмурю брови, наблюдая за ними.

– Алек?

Я оглядываюсь на него, ожидая объяснений, но он просто закрывает дверь и прислоняется плечом к стене, скрестив руки на груди и уставившись в пол, его волосы падают на глаза, как занавес.

На комоде в рамках стоят ещё фотографии. Сепия и чёрно-белые фотографии переходят в пастельные цвета выцветшей плёнки, а затем в более чёткие, насыщенные цвета, как на фотографиях детства мамы и папы, до того, как все перешли на снимки на телефоны.

На каждой фотографии моё лицо.

Я беру самую старую фотографию, маленькую овальную миниатюру в коричневых тонах. Девушка, похожая на меня, улыбается, но это не та улыбка, которая была на фотографии с Марком Твеном. Лицо жестко, контролируемо, хорошо отработано. Большим пальцем я скольжу по стеклу.

– Аурелия? – спрашиваю я, выдавливая слова сквозь стоящий в горле комок

Алек не отвечает.

Я кладу фотографию на место и гляжу на другие рамки на комоде. Все девушки, смотрящие на меня в ответ, носят разную одежду и прически в зависимости от десятилетия, но нет никаких сомнений, что все они одинаковы.

Все они – я.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к полароидным снимкам.

Моя улыбка, которую я не видела на себе уже долгих четыре года, вспыхивает передо мной в сотне крошечных окон из другой жизни. Мы с Алеком жарим зефир на костре на пляже; Алек несёт меня на спине через сад; крупным планом наши лица, склонившиеся друг к другу, наши головы обрамлены наволочками на кровати Алека.

Изображения мерцают —

Решение.

План.

Пистолет.

– сталкиваясь друг с другом —

Решение.

План.

Пистолет.

– замедляясь —

Вспомни.

– перетасовываясь —

Вспомни.

– фокусируясь —

ВСПОМНИ.

ГЛАВА 45

ЛИЯ

ЛОН СЕГОДНЯ ОСОБЕННО НЕВЫНОСИМ, он пьёт шампанское бокал за бокалом и слишком крепко обнимает меня, пока мы танцуем, так что я вижу, как сверкающие огни бального зала отражаются в зеркальной плёнке на его глазах. Я практически слышу хлюпающее шипение у него в животе. Но носить маску любезности сегодня легче, чем когда-либо, потому что всё это время в моём сердце бьются слова: «Я ухожу от тебя, я ухожу от тебя, я ухожу от тебя».

В половине двенадцатого я жалуюсь на головную боль и, извинившись, покидаю бальный зал, как и планировалось. Отец обсуждает дела с партнёрами мистера вон Ойршота, а мать болтает со своими подругами, и ни один из них не проявляет никаких признаков усталости или беспокойства. Можно с уверенностью сказать, что они пробудут здесь ещё как минимум час.

Лон не рад, что я ухожу, но слишком пьян, чтобы сопротивляться. Особенно когда один из его друзей обнимает его за плечи и предлагает ему бренди.

Наш номер пуст – Бенни и Мадлен устраивают ночевку в одной из комнат его друга, – так что мне не нужно беспокоиться о том, чтобы сохранять тишину. Я переодеваюсь в дорожную одежду и быстро собираю вещи, захватив только самое необходимое: несколько юбок и блузок, свежее нижнее белье, расческу и заколки, лавандово-розовые духи и кусок мыла. Когда я заканчиваю, я закрываю саквояж.

Помолвочное кольцо Лона подмигивает мне в мягком электрическом свете.

Мгновение я смотрю на него. Подумывая о том, чтобы оставить его себе и продать где-нибудь в ювелирном магазине. Только деньги от этого кольца могли бы сейчас оплатить образование Алека, что позволило бы нам использовать накопленные им деньги для съема какого-нибудь маленького местечка, которое мы могли бы назвать своим. Но я не хочу давать Лону больше причин преследовать меня, чем у него уже есть, поэтому снимаю кольцо с пальца. Призрачный груз, который оно оставляет после себя, ничтожен по сравнению с тем грузом, который был снят с моего сердца.

Я кладу кольцо – мою привязь, мои кандалы, мою клетку – на комод и выуживаю бумажное кольцо Алека из тайника моего саквояжа. Лёгкий вес этого кольца поёт как свобода. Свобода быть самой собой. Свобода любить того, кого я выберу. Свобода прокладывать свой собственный путь в этом мире.

Алек дал мне всё это и даже больше, но и я дала ему это тоже. Порознь мы были тёмными тучами, тяжелыми и угрюмыми, скользящими по прозаическому небу. Вместе мы – шторм, который может бросить вызов ветрам, приливам и отливам и ландшафтам нашей жизни.

Вместе мы можем создать нашу собственную судьбу.

Часы показывают одиннадцать пятьдесят. Машина Томми будет ждать нас у заднего входа в отель ровно в полночь. Он пробудет здесь всего пять минут; дальнейшее может привлечь ненужное внимание и, возможно, лишить нас шансов на ещё один побег, если на этот раз всё пойдёт наперекосяк. Я бросаю последний взгляд на свою комнату, на платья от Дома Уорт, висящие в моём шкафу, и на изысканную мебель, окружающую меня. Столько экстравагантности в одной комнате. Так много приятных вещей, которыми я была благословлена на протяжении всей своей жизни, и всё же, в конце концов, ни одна из них на самом деле ничего не значит. По сравнению с правами, столь основными и в то же время столь уклончивыми, как свобода жить так, как я захочу, и любить того, кого я выберу.

Со вздохом я беру свой саквояж и поворачиваюсь.

– Куда-то собралась, дорогая?

Лон стоит в дверях, его взгляд блуждает по моей дорожной одежде, по моему саквояжу, а затем падает на обручальное кольцо, лежащее на комоде.

– Что ты… – мой голос дрожит. Я делаю глубокий вдох и начинаю снова. – Что ты здесь делаешь, Лон?

Он изучает меня, на его лице появляется непроницаемое выражение.

– Когда ты ушла, – говорит он, делая шаг в комнату, – я подумал, что это прекрасная возможность для нас провести немного времени вместе. Наедине.

Он усмехается, проводя большим пальцем по нижней губе.

– Но, похоже, у тебя другие планы.

«Отрицай это», – кричит мой разум, защитный инстинкт. И, возможно, я бы смогла это сделать, если бы ещё не переоделась. Если бы мой гардероб не был в беспорядке из-за упаковки вещей. Если бы его кольцо всё ещё было у меня на пальце.

Но это невозможно отрицать.

– Куда, по-твоему, ты смогла бы пойти, – тихо спрашивает он, – чтобы я тебя не нашёл?

– Вайоминг, – вру я. – Там есть должность преподавателя в фермерской общине.

– Ты собиралась пересечь полстраны в одиночку?

– Да.

Его взгляд останавливается на бумажном кольце на моём обручальном пальце.

– Мне не нравится, когда мне лгут, Аурелия. Это посыльный, не так ли?

Мои глаза расширяются.

Он издаёт смешок.

– Да, я знаю о вас двоих. Эти сплетничающие приятельницы со второго этажа рассказали мне всё об этом. Ты и вполовину не так умна, как думаешь, дорогая.

– Но…

У меня кружится голова. Я не могу ясно мыслить.

– Но мы никогда…

Мы никогда не показывали свою привязанность друг к другу в общественных местах, кроме как на пляже и в ночном танцевальном зале Палаточного города, когда знали – или думали, что знаем, – что никто из отеля не сможет нас заметить. А это значит, что они не могли видеть ничего такого, чего я не могла бы объяснить.

– Мы друзья, Лон, – говорю я. – Вот и всё.

Он усмехается.

– Друзья. Да, я так и думал, что ты это скажешь. Но именно то, как вы двое смотрите друг на друга, выдало вас этим старым каргам, а потом вы всё это время проводили вместе. Рыбалка и пикники. На самом деле, я удивлён, что ты вообще нашла в себе силы проводить со мной хоть какое-то время.

Я делаю шаг назад к окну, в моей голове формируется план.

– Если ты действительно думал, что я встречаюсь с каким-то посыльным за твоей спиной, почему ты ничего с этим не сделал?

– Я предположил, что это было мимолётное увлечение, – говорит он. – Летний роман. Мне не стыдно признаться, что этим летом у меня побывала изрядная доля служанок, так что ожидать от тебя полного целомудрия означало бы быть худшим лицемером.

Он делает шаг вперёд, его мышцы напрягаются. Хищник, ожидающий удара.

– Но, похоже, он забил тебе голову мыслями о том, чтобы бросить меня, а я не могу этого допустить.

Стиснув зубы, Лон бросается вперёд. Я изо всех сил замахиваюсь своим саквояжем на окно и разбиваю его при ударе. Стекло звенит, как дождь, падая на пол. Лон колеблется, на его лице отражается шок.

Я беру зазубренный кусочек и выставляю его перед собой. Моя рука дрожит, стекло врезается в ладонь.

– Держись от меня подальше.

Его глаза опасно блестят в свете лампы.

– О, мне будет очень весело укрощать твои дикие замашки, моя дорогая.

– Лон…

Он делает выпад.

Моя рука взмахивает в воздухе, стекло оставляет красную, сердитую линию на его щеке. Он отворачивается от меня, хватаясь за рану. Его пальцы размазывают кровь, как краску.

Мгновение мы молча смотрим друг на друга, оба понимая, что переступили черту. Он не может оставить без внимания моё неподчинение.

Я бегу.

Он сжимает в кулаке прядь моих волос и дёргает меня назад. Я снова наношу удар, но на этот раз Лон уклоняется, обходя меня. Одной рукой он обхватывает мою шею. Другой сжимает моё запястье, выкручивая до тех пор, пока стекло не выпадает из моих пальцев, со звоном падая на пол. Затем Лон лапает меня, разрывает мой корсаж, его пропитанное алкоголем дыхание шепчет мне на ухо ужасные вещи.

Раздаются три быстрых стука в дверь снаружи номера, за которыми следуют два медленных.

Алек.

Лон толкает меня на кровать. Я переворачиваюсь на спину, царапая ногтями его глаза. Его дыхание шипит в горле, его пьяные движения на матрасе ватные. Я резко бью коленом между его ног.

Он кричит и падает на бок, обхватив себя руками. Я использую свой шанс, спрыгиваю с кровати и бросаюсь к двери, хотя и знаю, что теперь наш побег невозможен. Лон последует за нами. Мы, вероятно, даже не успеем покинуть отель, как нас задержат охранники и обеспокоенные граждане, внимательно изучающие моё разорванное платье и кровь на моей ладони.

Но я не могу здесь оставаться.

Я отпираю дверь – Лон, должно быть, щёлкнул замком, когда вошёл, – и поворачиваю ручку. Дверь приоткрывается всего на сантиметр, прежде чем Лон врезается в меня, сбивая с ног. Я головой ударяюсь об угловой столик. Звёзды взрываются перед моим взором, размывая мир вокруг меня. Алек врывается в комнату и наносит удар кулаком прямо в челюсть Лона. Лон отползает назад, но Алек не останавливается. Его кулаки, как молотки, превращают лицо Лона в месиво.

Ярость сделала его диким.

Я пытаюсь сесть, но у меня кружится голова, и темнота снова застилает мне зрение.

Всё исчезает.

Когда моё зрение возвращается, Лон уклоняется от ударов Алека, наносит ответный удар, восстанавливая равновесие. Алек рычит и врезается в грудь Лона, сбивая их обоих на пол. Я слышу, как они дерутся на полу – удары кулаков, рассекающих плоть, – но не вижу их за мебелью.