Текст книги "Симфония Луны и Солнца (СИ)"

Автор книги: Че Иван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

А вот Фок и его единоутробный брат Хок, по наущению первого, разумеется, в отличие от дворфа нашли и некоторые плюсы от недостатка воды. Фок заявил, что поскольку вампиры питаются влагой, то чем реже люди будут пить, тем меньше в них будет крови, а, значит, они будут представлять и меньший интерес для кровососа. Это мысль тут же пришлась по душе Хоку, впрочем, как и все остальные мысли младшего брата и он радостно вылил в траву остатки своей огромной заспинной фляги прежде, чем другие охотники успели его остановить. Так крестьяне остались без воды. Борбас пообещал себе хорошенько проучить Фока по возвращении в деревню, боясь тратить силы сейчас, когда ни у кого из охотников не осталось ни капли воды.

Заросли кустарника и несколько одиноких деревьев в них, на взгляд опытного, побывавшего на востоке дворфа, выглядели особенно подозрительно на фоне того, что прямо рядом с ними пролегала дорога, соединяющая кармеолские пограничные заставы. Преследуя 'вампира' охотники вышли на самую границу королевства. В нескольких лигах южнее простирались земли Фардарского княжества – кармеолского протектората, обладающего, однако, собственным суверенитетом. Определить своё точное местоположение охотники уже не могли – так далеко на юг они заходили крайне редко и лишь по торговой необходимости. Для других целей покидать родной Йорфэрэтэсианский лес крестьянам не было нужды.

К тому моменту, когда охотники приблизились к зарослям, собаки, также испытывавшие острую жажду, мгновенно забыв про след, с радостным лаем бросились к ручью. Крестьянам ничего не оставалось, как последовать за ними. Борбас отметил, что дорога, вероятнее всего специально проложена рядом с зарослями так, чтобы всякий путешественник мог по пути набрать воды или вдоволь напиться – ручей протекал таким образом, что в других местах он не пересекался с дорогой. Прямо в зарослях был сооружён удобный спуск к водоёму. Несколько дюжин массивных камней служили ступенями и площадкой для животных и путешественников. Увидев эту картину Борбас успокоился и, опустив руку с обуха торчащего за поясом топора-колуна, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, вслед за людьми засеменил к ручью.

Когда охотники подошли к спуску, собаки уже радостно плескались в воде, истово и самозабвенно отдыхая от двухдневной погони. Ловушки, установленные у ручья, приводились в действие вручную и, разумеется, не были использованы на уставших обезвоженных животных. Одна из них сработала в тот момент, когда к воде спустился первый охотник – опытный лучник и хозяин одной из собак, вызвавшийся помочь Борбасу и Фоку отыскать 'вампира'. Широко растянутая петля, спрятанная в высокой траве, неожиданно стянулась вокруг его ног, а прижатая к самой земле берёза вдруг выпрямилась, поднимая крестьянина в воздух. Охотником он был опытным и матёрым и потому в последнее мгновение всё-таки успел выхватить лук, висевший у него за спиной. Но верёвка подняла его за ноги вверх головой и потому все стрелы тотчас выпали из колчана, который крепился несколькими ремнями к бедру.

Борбас и второй охотник, вызвавшийся помочь дворфу, тотчас попытались выхватить оружие. Но ни один из них не успел – сеть, висевшая на ветвях той самой берёзы, ствол которой, так естественно, как показалось охотникам, мгновение ранее лежал на траве, полетела вниз. Для ускоренного падения по её краям крепились тяжёлые камни, а петля, соединявшая их, стала затягиваться сразу же, как только камни коснулись земли. Всё это проделывалось вручную, спрятавшимися в считанных метрах от водопоя злоумышленниками. Борбас и второй охотник тотчас оказались накрепко прижаты друг к другу тугими верёвками сети. Вместе с ними в ловушке оказался и Хок, в первое же мгновение бросившийся спасать крестьянина попавшего в петлю. Если бы он просто остановился или не переходил на бег, то дворфу и второму охотнику не было бы так тесно в сети, так как они оказались бы в ней лишь вдвоём и быть может в таком случае они смогли бы достать оружие и вовремя разрубить верёвки.

Но вышло так, что на свободе остался лишь один Фок. Сообразив, наконец, что они попали в засаду, крестьян выставил перед собой заострённый осиновый кол – единственное своё оружие ближнего боя, если не считать старого и порядком уже затупившегося ножа, спрятанного в сапоге. Лук Фок предпочёл не вытаскивать, понимая, что в густых зарослях он в лучшем случае успеет сделать только один выстрел. Оказавшись в сети, в первые мгновения Борбас сфокусировал взгляд на Фоке, искренне считая, что он их последняя надежда на спасение. В глазах крестьянина он явственно различил страх, смятение, но и вместе с ними некую решимость, готовность к действиям. Это понравилось дворфу и он понял, что Фок может выиграть для них несколько драгоценных секунд. Учитывая сноровку и силу Борбаса этого могло быть достаточно.

Нападавшие не заставили себя долго ждать – уже через несколько мгновений после того, как сеть надёжно стянула собой троих крестьян, из-за кустов выбежали вооружённые люди – по два человека с двух сторон. Самый здоровый из них размахивал двуручной железной булавой с острыми шипами – оружием, способным устрашать лишь одним своим видом. Другой, чуть поменьше в размерах, но двигавшийся гораздо быстрей и уверенней, в правой руке сжимал среднего размера кистень, а левой закрывал себя круглым деревянным щитом. Таким же щитом был экипирован третий нападавший, в правой руке которого чернела рукоятка боевого топора. Четвёртый стоял чуть поодаль, выцеливая Фока заряженным арбалетом. Все, кроме арбалетчика были облачены в затвердевшие кожаные доспехи, а их головы защищали шлемы, укреплённые тремя стальными пластинами, две из которых пересекались на макушке, а третья защищала основание.

Борбасу не понравилась их экипировка. Это были опытные матёрые разбойники, а то и воины, явно промышлявшие какими-то нехорошими, но прибыльными делами. Фоку не справиться ни с одним из них, а уж с четырьмя сразу и подавно. Дворфа удивил тот факт, что арбалетчик, державший Фока на прицеле, не спешил стрелять в него, хотя промахнуться с такого расстояния было почти невозможно. Выходит, крестьяне нужны им живыми. Ужасная и почти невозможная догадка вдруг посетила Борбаса. Это были работорговцы. Им нужны были живые люди, которым в будущем предстояло стать рабами где-нибудь на востоке или на южных островах.

Насколько было известно дворфу, 'цивилизованные' рабы из западных королевств, ценились очень высоко, во всяком случае, в восточных странах, где в детстве удалось побывать Борбасу. В Кармеоле, Бортноре и в большинстве других государств полуострова торговцев людьми приговаривали к смертной казни и, как правило, вешали на всеобщее обозрение неподалёку от больших городов. Правда, как думалось дворфу, их уже давно истребили – во всяком случае, деревья, на которых они раньше иногда болтались, уже много лет украшали лишь собственные листья. И о проблемах рабства жители королевств сегодня вспоминали лишь, слушая рассказы путешественников, осмелившихся побывать в восточных городах или изучая летописи эреонорской эпохи.

Так или иначе, но для Борбаса, родившегося далеко в глубине материка и повидавшего тысячи рабов и их хозяев, эта тема не была какой-то экзотикой, как для любого другого кармеолца. Дворф знал, что это такое и предпочёл бы погибнуть в бою, чем стать имуществом какого-нибудь аристократа или торговца.

Тем временем, разбойник, вооружённый кистенём уверенной кошачьей походкой приблизился к Фоку, следом за ним шёл тот, что был с топором. Арбалетчик продолжал держать крестьянина на прицеле, но сохранял дистанцию. А вот первый разбойник, тот, что был самым здоровым, ринулся к охотникам, застрявшим в сети. Понимая, что нельзя больше терять ни секунды, Борбас изо всех сил напрягся, пытаясь освободить или хотя бы просунуть в одну из ячеек руки. Хок жалобно завыл, второй охотник, прижатый к дворфу, тоже напрягся, а первый продолжал беспомощно болтаться в полтора человеческих роста над землёй. Лук без стрел оказался в его руках бесполезной палкой.

– Это работорговцы! Беги Фок, расскажи о том, что увидел! – взвыл Борбас от собственного бессилия. Дворф понимал, что убегая, крестьянин задержит разбойников лучше, чем, если вступит с ними в неравный бой. Однако к удивлению дворфа Фок и не думал убегать. Он никогда не бросал в опасности своего несмышленого братца и на этот раз не собирался делать исключение.

– Во славу Темпуса! Сразимся же! – неожиданно громко закричал Фок и бросился на разбойника. Этот крик заставил дворфа причмокнуть от удивления и на мгновение забыть о своём нелёгком положении. Бога войны в королевствах почти не чтили, оставляя эту сомнительную привилегию варварам Ярнборийских гор. В Эльмарионском пантеоне, статуя Темпуса, как и положено, стояла наравне с монументами других богов, однако сложно было увидеть, что бы ей кто-то поклонялся. Жрецы Темпуса проповедовали войну ради самой войны без всякого смысла и цели. Война рассматривались ими, как способ существования, как некая другая версия жизни, не предусматривающая созидания – только силу, смерть и разрушение. И такая версия жизни не нравилась жителям королевств. Они предпочитали строить, творить и развиваться, прибегая к войне лишь в случае необходимости. Борбас целиком разделял эти взгляды и жизнь, проповедуемая жрецами Темпуса, ему тоже не нравилась. Справедливости ради надо сказать, что Темпус не был злым богом, как, разумеется, и не был добрым – его интересы начинались и заканчивались там, где начинались и заканчивались сражения. Богу войны было глубоко наплевать на то, какие цели преследуют те, кто эти сражения затевает. Ему могли поклоняться в равной степени люди, защищавшие свой дом от вероломных захватчиков и существа на этот дом нападавшие. Темпуса интересовал лишь звон мечей.

Крик Фока удивил не только дворфа. Приближавшийся к ним здоровяк с булавой на пару мгновений остановился и с интересом посмотрел на крестьянина, призвавшего себе на помощь древнего и могучего бога войны. Этих мгновений хватило Борбасу для того, чтобы нечеловеческим усилием всего тела и воли освободить одну руку, просунув её в ячейку сети. По счастью он был дворфом, а не человеком. Этой рукой Борбас в одно мгновение освободил руку застрявшего с ним в сети охотника, просунув её в ту же самую ячейку. Рука человека была тоньше и пролезала дальше, чем рука дворфа, а потому Борбас не думая позволил ему занять захваченную ячейку сети.

Увидев, что охотник изо всех сил освободившейся рукой тянется вниз к своей ноге, дворф опустил взгляд и тут же раскусил его замысел – из сапога крестьянина выглядывала рукоятка кинжала. Борбас, будучи ниже ростом, смог это сделать быстрее, не вытаскивая руки из сети. Достав кинжал из сапога, дворф лёгким движением кисти чуть подкинул его в воздух и уже спустя мгновение он оказался в руке человека. Однако в этот самый момент здоровяк снова повернулся к угодившим в сеть охотниками и двумя большими прыжками оказался возле них. Он ещё не видел извлечённого из сапога кинжала, однако времени для того, чтобы разрезать верёвки сети у крестьян больше не оставалось.

– Не рыпайтесь, цыпки. Вы уже никуда не денетесь, – хрипло пробасил здоровяк и улыбнулся, подойдя почти вплотную к пленникам. Борбас почувствовал, как его обдало запахом гнилой пищи – зубов у разбойника явно не хватало, а те, что были – выглядели, как обгоревший частокол болотной деревни.

Разбойник размахнулся и, почти не вкладываясь, ударил беззащитного Борбаса булавой по плечу. Дворф почувствовал острую ноющую боль и взревел от беспомощной ярости, хотя со стороны могло показаться, что здоровяк лишь положил своё оружие на плечо жертвы.

– Не рыпайтесь, а то ещё пощекочу малость, – весело пообещал разбойник и попытался посмеяться. Получилось не очень – этот человек явно был не из тех, кто часто смеётся. Сказывались видимо особенности профессии.

Ревя от ярости и пронизывающей тело боли Борбас, силясь хоть как-то отвлечься, посмотрел в сторону Фока. На его удивление парень всё ещё стоял на ногах и продолжал размахивать заточенной палкой. Разбойник, вооружённый кистенём быстро наступал на него, но крестьянин ловко уворачивался, а иногда и отбивал удары своим колом. Дворф подумал о том, что хоть великого воина из Фока никогда и не выйдет, но тренировки и многочисленные синяки явно пошли тому на пользу, сделав из деревенского парня опытного ополченца. Разумеется, шансов выйти победителем из этого боя у него не было, если, конечно, сам Темпус не удостоит крестьянина своим вниманием и не наделит парня мощью титанов. Последние надежды на спасение таяли на глазах.

– Эй ты, свиноогр, а теперь попробуй 'пощекотать' меня! – неожиданно дерзким и уверенным голосом заявил прижатый к Борбасу охотник, обращаясь к здоровяку.

Разбойник яростно взвыл нечто нечленораздельное и, склонившись над крестьянином, схватил того за шею, пытаясь поднять. В этот момент рука охотника взмыла вверх и в свете заходящего солнца блеснула сталь.

Кинжал крестьянина был острым, а силой человек хоть и уступал дворфу, но превосходил многих других своих сородичей. Но это был всего лишь кинжал, а противником оказался воин, облачённый в доспехи, пусть и не самые прочные и весьма сомнительного качества. Лезвие пробило тугую кожу брони и на добрую четверть, а быть может и на всю треть вошло в плоть. Человек вложил в удар всё своё отчаяние и всю злость загнанного в ловушку зверя.

Однако разбойник даже не пошатнулся. Мгновение он стоял молча, до конца не осознавая, что произошло, однако вскоре боль дала о себе знать и бандит взвыл. Его глаза налились безумной яростью, а лицо перекосилось от злобы. И это очень не понравилось Борбасу.

Разбойник сделал два шага назад – кинжал так и остался торчать из груди, он даже не посмотрел на него. Вместо этого здоровяк снова снял с плеча свою булаву и, широко замахнувшись, ударил, на этот раз со всей силы, дав волю своей ярости. С этим ударом закончилась жизнь крестьянского бедняги, на свою беду решившего помочь дворфу выследить 'вампира'. Спустя несколько мгновений Борбаса и Хока обильно обдало его кровью, и дворф вдруг понял, что эту смерть он запомнит надолго.

Теперь яростные, полные безумия глаза смотрели прямо на него. Сквозь застилавшую взор красную пелену, Борбас видел, как разбойник поднял над головой булаву и уже замахнулся, чтобы покончить с дворфом, как вдруг, что-то в его сознании проснулось. Взгляд стал более осмысленным и разумным. Несколько мгновений поразмышляв, здоровяк нехотя опустил булаву на землю, однако поразмышляв ещё всё-таки решил не обделять Борбаса зуботычиной. Короткий удар рукояткой в затылок и красная пелена перед глазами дворфа сменилась белой, а затем почти сразу чёрной. Сознание оставило Борбаса, но перед самым провалом в темноту он успел различить грозное рычание охотничьего пса, с собачьей преданностью бросившегося на защиту хозяина.

***

Эльф внимательно наблюдал за схваткой. Цвет заимствованного у крестьян плаща и собственной кожи позволили ему почти слиться с землёй всего в паре десятков шагов от места событий. Чтобы охотничьи собаки ненароком не выдали его укрытие – темнокожий мужчина спрятался за ручьём, протекавшим точно по центру зарослей кустарника.

Сейчас эльф не совсем понимал смысл наблюдаемого им явления. Одни люди неожиданно напали на других, причём заранее приготовившись и предварительно соорудив весьма изощрённые ловушки. Если бы эльф двигался по дороге, то вероятней всего и сам бы стал жертвой атаковавших. Однако, к счастью, он вышел из леса и шёл по высокой траве, из которой лишний раз старался не высовываться. Поэтому разбойников он заметил раньше. Понимая, что те ещё не подозревают о его присутствии, эльф решил немного понаблюдать за людьми.

Сначала им двигало банальное любопытство – он не совсем понимал – зачем четверо вооружённых мужчин спрятались возле дороги. Однако когда увидел неестественно изогнутый ствол молодой берёзы, догадался, что перед ним организованная засада. Причём, судя по обилию щитов и оружия ближнего боя, эльф понял, что ловушка предназначена вовсе не для зверя – эти люди не были охотниками. Конечно, они могли быть соратниками охотившихся на него крестьян и по их просьбе организовать засаду на него самого. Но в таком случае, люди бы внимательней следили за лесом, откуда он должен был появиться, а не за дорогой.

Впрочем, пятерых охотников, вышедших из леса, они всё же заметили, но их сопровождал громкий собачий лай, а двигались они быстро и в полный рост, явно чувствуя себя в полной безопасности. Судя по тому, как быстро засуетились вооружённые люди, меняя свои позиции так, чтобы их не было видно со стороны леса, эльф понял, что сейчас здесь что-то произойдёт и, подобравшись чуть ближе, организовал себе укрытие возле ручья, чтобы хорошо видеть спуск к воде, не упуская при этом из вида разбойников.

Охотники явно до самого конца не подозревали о грозившей им опасности и сразу допустили ошибку, отпустив собак на водопой ещё задолго до своего появления. Животных было двое – молодой резвый пёс и матёрая, умудрённая жизнью собака, обильно покрытая шрамами, которые на ней оставили клыки и когти диких зверей. Собака была больше и сильнее, однако пёс оказался быстрее и проворнее. Прибежав в заросли первым, он, не замечая ничего вокруг, сразу бросился в холодную воду ручья. А вот собака учуяла присутствие незнакомцев и громко залаяла, силясь предупредить своих хозяев. Однако в охотничьем запале животное подошло слишком близко к людям и вскоре в отчаянии заскулило и завертелось на месте, силясь вырвать из своего бока толстый арбалетный болт. Тяжёлая булава здоровяка вскоре завершила начатое, и собака затихла – на сей раз навсегда. Молодой пёс в это время продолжал нежиться в холодной воде ручья, отдыхая после двух дней погони и явно намереваясь вдоволь напиться. А охотники были слишком далеко, чтобы видеть всё произошедшее. Тревожный лай собаки, они, вероятней всего, приняли за её радость от возможности искупаться в чистом ручье.

На взгляд эльфа, организовавшие засаду люди были более опытными бойцами, чем крестьяне и на их стороне был эффект неожиданности. Однако даже с учётом этого, темнокожего мужчину поразило то, сколь ошеломлены оказались охотники внезапной атакой. Они явно не ожидали здесь засады, и даже уже попавшись в ловушку, долго не могли понять, что происходит. Эльфу показалось, что все эти люди впервые в жизни оказались в условиях реального боя, никогда доселе не сражались против себе подобных.

А сражался ли сам эльф? Кто он и что здесь делает? Где он получил тот бесценный опыт, который ему помогал выжить на протяжении последних дней в столь неприветливом для него мире? И, главное, куда подевалась его память? До сих пор эльф, действуя по обстоятельствам, старался не задумываться над этими вопросами, во всяком случае, до тех пор, пока не решит более насущные проблемы. Однако это вовсе не значит, что он не задавал их себе.

Эльф уже догадывался, что он чужак на этой земле, и быть может даже враг тех, кто здесь обитает. Однако кто-то или что-то отправило его именно сюда, предварительно лишив памяти. Был ли в этом заложен какой-то смысл или это делалось бесцельно – он не знал. Так или иначе, но серьёзных ран, травм или признаков болезней, способных привести к потере памяти естественным путём он не замечал и главное прекрасно помнил всё, что произошло с ним с момента пробуждения ранним грозовым утром на небольшой лесной поляне. А, значит, дело обстояло куда сложнее, чем можно было бы предположить на первый взгляд. Впрочем, он не сомневался, что рано или поздно найдёт ответы на все мучившие его вопросы. В противном случае, эта история не была бы столь захватывающей и достойной внимания почтеннейшей публики. Впрочем, сам эльф уже тогда понимал, что его судьба обещает быть неординарной и весьма увлекательной. Ежели конечно, он сумеет сегодня раздобыть немного еды и не умрёт с голоду.

А теперь эта задача усложнялась вдвойне, так как припасы крестьян перешли в руки более сильных и подготовленных воинов. Воинственного крестьянина, размахивавшего заточенной палкой и призывавшего на помощь бога войны, люди с щитами вскоре обезоружили. Тот, что поматёрей попал кистенём по деревянному колу так, что цепь несколько раз обмотала древко, и одним ловким движением разбойник вырвал палку из рук противника. Нападавшие тут же навалились на парня и, огрев его несколько раз обухом топора, связали. Ему на помощь бросился было молодой пёс, который, наконец, понял, что хозяину нужна помощь. Животному даже удалось увернуться от арбалетного болта навскидку запущенного по нему разбойником, но уже в следующую секунду здоровяк, кинувшийся псу наперерез, с нескрываемым удовольствием впечатал того в землю своей огромной булавой.

Истошный, полный отчаяния визг умирающего животного, длившейся всего одно мгновение, тем не менее, успел вызвать в душе эльфа некое подобие сочувствия. До этого момента он оставался непредвзятым наблюдателем, лишь с небольшим интересом взирая на происходящее и не симпатизируя ни одной из сторон. Однако смерть ни в чём неповинного пса, жизнерадостного, весёлого и смелого заставило что-то в сердце эльфа повернуться. Если крестьяне, будучи людьми, ещё могли чем-то провиниться перед напавшими на них воинами или попусту быть их врагами, то животное не было повинно ни в чём. А его преданность своему хозяину заслуживала лишь уважения и похвалы. И то какой омерзительной гнилозубой улыбкой осветилось лицо здоровяка, когда он убивал молодого пса, вызвало в темнокожем мужчине тёмные и до того момента потаённые чувства. Он вдруг понял, что ненавидит этого человека. И, несмотря на то, что тот ему ничего не сделал, хочет всадить в его горло нож, заставить его захлебнуться собственной кровью и улыбнуться ему в глаза также, как он улыбался, убивая бедное животное. В тот момент эльф ещё не совсем понимал причину захлестнувших его чувств, как и не понимал того, почему смерть крестьянина, убитого здоровяком в ловушке или большой старой потрепанной собаки не вызвала в нём подобных эмоций. Однако, испытанного им стало достаточно для того, чтобы определить собственную роль в разыгравшейся на его глазах трагедии. Эльф не сможет вернуть к жизни молодого пса, но он заставит пожалеть здоровяка о столь мерзком убийстве. Он отомстит за животное.

***

Борбас устало облокотился на прутья деревянной решётки. Клетка, в которую их посадили, была установлена прямо на телеге, умело замаскированной на противоположном берегу реки. После незамысловатой переправы, в ходе которой их, как брёвна связанных по рукам и ногам побросали на плоты и заставили добрых четверть часа дышать сырой древесиной, пленников развязали и затолкали в клетку.

Дворф догадывался, что река, которую они пересекли, называется Фарией. По её берегам проходила граница Кармеола и Фардарского княжества, это значит, что их уже вывезли за пределы королевства и на помощь рассчитывать не стоит. Скорее всего их повезут какой-нибудь заброшенной дорогой на восток в Эрвель – древний оплот работорговцев или на юг в Ярнборийские горы – ведь достаточно пересечь Великую реку Тальбадар и они окажутся на землях воинственных варваров, которым вполне могут пригодится рабы из цивилизованных королевств, а если даже и не пригодятся, то те с удовольствием пропустят караван работорговцев к морю, где их посадят на корабль и увезут на острова, ужасными историями о которых пугают на ночь детей на равных с рассказами о вампирах. Что ж, на юге Борбас ещё не бывал, так что во всём можно найти и положительные стороны.

Деревянные прутья клетки были довольно прочными – дворф уже испытал на них свою силу, в ярости пытаясь вырваться и лишь вызывая издевательские смешки работорговцев. А в том, что эти разбойники торговали людьми, Борбас уже не сомневался. Главарь грубо выругался на здоровяка за убийство того крестьянина, который ранил его кинжалом. Из его слов дворф понял, что прикончив охотника, они потеряли деньги. Кроме того, вожак шайки не одобрил и убийство собак, за которых по его словам тоже можно было выручить кое-какие барыши. С другой стороны собаки своим лаем могли выдать их пограничному патрулю или кому-нибудь из подданных Фардарского князя, поэтому за животных здоровяку досталось несильно. А вот за крестьянина ему пришлось выдержать несколько увесистых ударов и стерпеть плевок от главаря банды. Главарём оказался тот разбойник с кошачьей походкой, вооружённый кистенём, который первым набросился на Фока. Здоровяк явно боялся его, несмотря на то, что был на голову выше и добрую на треть сажень шире в плечах. Он оправдывался и лебезил, не скрывая своего подхалимства, к которому вожак, к слову сказать, относился как к должному. Однако в Борбасе, хорошо помнившего его уродливую насмехающуюся гримасу, склонившуюся над умирающим охотником, поведение здоровяка пробудило такую ярость и ненависть, скрыть которую он был уже не в состоянии. Дворф рычал, бросался на прутья клетки, громко и грязно ругался в адрес убийцы, но добился лишь кривых ухмылок на лицах разбойников.

Другие охотники, сидевшие с ним в клетке, были полностью деморализованы. Фока, прежде чем связать, хорошенько избили и сейчас парень был весь в синяках и кровоподтёках. Он молча сидел в углу клетки и иногда лишь легонько постанывал от отчаяния и боли. Хок, игнорируя всех остальных, пытался помочь брату или успокоить его. А охотник, провисевший весь бой в петле вниз головой, судя по всему, решил, что вина за их положение висит целиком на нём, так как он был самым старшим и опытным из крестьян и самым первым попал в ловушку. Кроме того, это с его собаками так безжалостно разделался здоровяк.

Разбойники двинулись в путь сразу после переправы, однако спустя всего пару лиг остановились в небольших зарослях кустарника, вроде того, где произошла столь трагическая встреча с ними. Телегу с клеткой, в которой сидели пленники, тащила тощая кобыла – груз для неё явно был в тягость и животному требовался частый отдых. Впрочем, к этому времени солнце уже почти скрылось за горизонтом и Борбас понял, что работорговцы собираются остановиться здесь на ночлег.

Дфорф не ошибся. Вскоре разбойники заявили ему, что собираются спать, и что если он будет мешать им своей руганью или снова начнёт бить по прутьям клетки, то здоровяку позволят 'пощекотать' его. В наказание за 'испорченный товар' именно убийце предстояло дежурить большую часть ночи. Так решил вожак, и никто не осмелился ему перечить.

Борбас, будучи дворфом, мог спать в любых условиях – в домашней тёплой кровати или в лесу, положив голову на бревно – ему было всё одно. Он умел уснуть под проливным дождём или на столе в полной людей таверне. А будить его всякий раз было непросто и весьма травмоопасно. Однако сейчас дворф не смог бы уснуть при всём желании. Накопившиеся в его сердце ярость и ненависть не давали покоя. А бессилие пленника, закрытого в прочной клетке добивало в нём остатки здравомыслия. Дворф бы напал на разбойников с голыми руками, дотянись он до них через решётку. Но те предусмотрительно расположились чуть в стороне в пяти-шести шагах от телеги, не теряя при этом пленников из виду. Костёр, разумеется, разводить не стали, чтобы не выдавать в ночи своё присутствие. Три разбойника наспех поужинали и, не снимая с себя доспехов, завернулись в одеяла и вскоре захрапели. Здоровяк прислонился спиной к стволу единственного в зарослях дерева и не спускал с пленников глаз, иногда демонстративно поигрывая булавой и многозначительно улыбаясь дворфу.

Вскоре солнце исчезло совсем, и на землю опустилась тьма. В темноте дворф видел чуть лучше людей. Глаза его расы обычно привычны к тусклому освещению горных пещер, служащих им домом. Пользуясь этим небольшим преимуществом Борбас начала внимательно изучать свою импровизированную темницу, стараясь не сильно привлекать внимание здоровяка. Он тщательно обшарил каждый прут, отделяющий его от свободы, несколько раз прошёлся ладонями по всему полу телеги. И лишь до потолка он не смог дотянуться в силу своего небольшого роста.

Однако усилия дворфа не пропали даром. Доски, из которых был сколочен пол телеги, были широкие и достаточно прочные. Они крепились к каркасу толстыми железными гвоздями, и вырвать или сломать их было невозможно. Почти. В самом углу клетки одна из половых досок слегка подгнила сразу с двух сторон, и дворф понял, что, скорее всего, сможет выломать её, если появиться такая необходимость. Что это даст он пока не знал – в образовавшуюся дырку всё равно не пролезет ни дворф, ни человек. Но быть может он сможет вытащить из прогнившего дерева пару острых гвоздей...

Внимательно изучив жерди, из которых была сколочена клетка, Борбас заметил, что не все они одинакового размера. Одни были потолще, другие потоньше и сделаны все из разных деревьев. Очевидно, что клетку сколотили наспех и явно непрофессиональные плотники. Дубовые прутья были не по зубам дворфу, а вот над берёзовыми и ольховыми, особенно в тех местах, где потоньше, можно было поработать. Вот только проделать это бесшумно было невозможно. А потому Борбас продолжал бездействовать, дожидаясь более глубокой ночи. Он уже решил, что до утра непременно что-нибудь предпримет, сколь бы ужасные последствия это не вызвало. Дворф готов был погибнуть сам, а быть может даже, пожертвовать кем-то из своих соратников, лишь бы отомстить ненавистным разбойникам и не попасть в рабство. Гнев, овладевший им был безмерен и не щадил ни окружающих, ни его самого. В таком состоянии Борбас был полностью предан фатализму и, если ему суждено было погибнуть, то он принял бы свою участь как должное.

Дворф не знал, сколько прошло с тех пор, как на землю опустилась ночь, и на смену багровому вечернему солнцу пришёл бледный диск луны. Он уже сделал всё, что мог сделать внутри клетки и лишь ждал подходящего часа. На его беду здоровяк, дежуривший первые две трети ночи, спать и расслабляться совсем не собирался. Он бродил вокруг телеги, не выпуская из рук своё ужасное оружие, иногда останавливаясь и всматриваясь в темноту. Пару раз разбойник позволял себе облокотиться на ствол единственного в кустарнике дерева и слегка передохнуть, но даже в эти минуты он не спускал глаз с пленников. Соратники Борбаса уже уснули или, во всяком случае, сделали вид, что спят. Сам дворф сидел в телеге, подогнув под себя ноги и облокотившись на деревянные прутья клетки в тот самом углу, где одна из досок слегка подгнила. Его взгляд, не выражавший сейчас ничего, кроме маски равнодушия, был направлен прямиком на здоровяка. Борбас не спускал с него глаз, так же, как и разбойник с дворфа и их взгляды то и дело сталкивались. Впрочем, пленник подозревал, что человек, обладавший худшим зрением в условиях ночи, мог и не видеть его глаз и даже решить, что дворф подобно своим соратникам спит. Что ж, это было к лучшему. Незачем раньше времени пугать захватчиков.