Текст книги "Царь зверей"

Автор книги: Чарльз Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

ЕДИНСТВЕННЫЙ

I

Родился он не в тёмной горной пещере, подобно тысячам своих угрюмых предков, а в тесной железной клетке, на соломе. Вместе с ним родились два брата и сестра. Жить им предстояло в неволе. Вот почему молчаливая и неукротимая мать их, которая безумно любила свободу, не в силах была перенести ту мысль, что детёныши обречены на жизнь в рабстве, и хотела без всякой пощады убить их, когда ещё слепые они сосали её грудь. Но бдительный сторож предупредил её намерение. Щенки большого лесного волка, рождённые в неволе,– существа редкие и драгоценные. Вот почему четырёх маленьких волчат, беспомощных и визжавших от голода, передали на попечение приёмной матери – собаке, огорчённой недавней потерей своих собственных детей.

Когда волчата настолько выросли, что их можно было отнять от груди, двух братьев и сестру, сильных и здоровых, продали торговцу дикими зверями, который отвёз их в Гамбург. Но Единственный, как его назвал укротитель Томми, остался при цирке. Он был самый большой, самый смышлёный и самый способный волчонок из всего выводка. Томми отлично понимал животных и надеялся сделать из него лучшего артиста всей цирковой труппы.

Джо Томми был охотником в далёких лесах Нью-Брунсвика. Там он изучил нравы диких зверей и почувствовал отвращение к охотничьему ремеслу. Душа его возмущалась убийством животных. Оставив своё прежнее занятие, он бесцельно бродил по стране. Посетив однажды кочующий цирк, где показывали двух учёных медведей и небольшого слона, он понял вдруг своё призвание. Он понял, что рождён быть укротителем зверей. Он нанялся в цирк. Не прошло и года, как он сделался известным укротителем и поступил на службу в один из самых крупных зверинцев в Америке. Он прославился не только своим удивительным уменьем управлять животными, но и своей внешностью, так как на арену он всегда выходил в костюме жителя далёких лесов, из домотканой материи, а не в обыкновенном цирковом наряде.

Единственный! Странное имя для рождённого в неволе волчонка. Но он рос, и прозвище его всё более оправдывалось. Находясь под влиянием своей кроткой приёмной матери-собаки, он полюбил своего укротителя. Но с другими людьми и животными он был сдержан и холоден. Вся его привязанность сосредоточивалась на Томми. Укротитель, платя ему такой же любовью, учил его с неутомимым терпением и всегда был к нему снисходителен. Через несколько лет он сделал из него самого искусного и самого замечательного волка, который когда-либо украшал собою подмостки цирка.

Ростом Единственный равнялся крупному датскому догу. Но ни одна собака не могла бы похвастаться такими широкими плечами и грудью и такими сильными длинными челюстями. Когда волк смотрел на Томми, его умные глаза были полны преданности и понятливости. Но когда он глядел сквозь решётку клетки на толпу, в глубине его загадочных зеленоватых зрачков загорались зловещие неукротимые огоньки. Во всём, кроме добровольного подчинения укротителю, он был истинным хищником, прямым потомком диких исполинских обитателей северо-западных лесов. Зрители не понимали, почему этот грозный зверь, наделённый такими страшными клыками, так покорен Томми. Среди публики всегда находилось несколько безнадёжных пессимистов, которые клялись, что наступит день, когда волк непременно набросится на своего хозяина и перекусит ему горло.

Кроме Единственного, бывший охотник учил и других животных. Тут были львы, леопарды, тигры, слоны, две зебры и белый медведь. Все они покорно подчинялись дрессировщику, и только волк действовал не как раб, а как свободный помощник.

Несмотря на дикий огонь, бушевавший в его жилах, Единственный был в общем доволен своей жизнью. Цирк был большой и пользовался такой известностью, что посещал почти всегда крупные города, оставаясь в каждом из них по нескольку недель подряд. В это время волк пользовался обыкновенно некоторой свободой. Его часто пускали погулять в какое-нибудь безопасное, окружённое высокой загородкой место, где он мог бегать, прыгать, расправлять свои могучие мускулы и дышать полной грудью. Нередко также, всего чаще в сумерки, хозяин прикреплял тяжёлую цепь к его ошейнику и, как собаку, водил его в зеленеющий парк или по просёлочным дорогам. Не так бывало, когда цирк совершал турне. Единственный ненавидел тесную клетку, в которой он обыкновенно путешествовал. Его раздражал непрестанный скрипучий стук колёс по рельсам. Он терпеть не мог качания вагона, не выносил головокружительного бега лесов и степей мимо решетчатых окон его темницы. Случалось иногда, что поезд останавливался на час или два где-нибудь в лесу, на запасном пути, чтобы пропустить вперёд другой, более скорый. Тогда Единственный с удивлением разглядывал тёмные просеки и таинственные колоннады деревьев или далёкие холмы и горизонты, а ветер приносил ему благоухающий запах сосен и кедров. Кровь сильнее бурлила тогда в его жилах от бессознательной, но безумной жажды свободы, о которой он никогда ничего не слышал. В такие минуты мускулы его судорожно сжимались и дрожали, и он чувствовал непреодолимое желание сломать решётку. Если же такая остановка случалась ночью и над верхушкой обнажённого холма сияла луна, волк поднимал вверх свою длинную морду и издавал тот жуткий, протяжный и пронзительный вой, значения которого он не понимал. Эти необычные звуки поднимали тревогу среди других животных, которые тоже начинали выть, визжать, ворчать и реветь. Тогда появлялся Томми и прекращал вой волка, прикрыв его клетку брезентом. Заслышав голос укротителя, спокойный, но властный, Единственный ложился на пол своей тюрьмы и успокаивался.

После одного такого продолжительного переезда цирк остановился на несколько недель в городке, лежащем внутри страны. Он расположился в предместье, заняв целый ряд деревянных сараев и больших белых палаток. В одном из этих сараев находилось помещение Единственного, а также клетки, пумы, леопарда и небольшого чёрного гималайского медведя. Тут же поблизости стоял обширный открытый навес, где помещались слоны.

В первую же ночь, незадолго до рассвета, когда утомлённые служащие зверинца заснули глубоким сном, чуткие ноздри волка почувствовали какой-то странный острый запах. Он мгновенно вскочил на ноги и потянул носом воздух. Ночная тьма, глядевшая в окно сарая, внезапно озарилась странным красноватым отблеском. В других клетках также послышалось тревожное ворчание. Раздался жалобный визг маленького чёрного медведя. Красный отблеск превратился вскоре в настоящее зарево. Затрубили тревогу и слоны. Царившая до тех пор гробовая тишина нарушилась громкими криками, воем и топотом людей, метавшихся взад и вперёд вдоль клеток. Целое облако удушливого дыма проникло в помещение Единственного. Волк закашлялся, удивляясь, почему это не идёт Томми.

Но вот он пришёл, а с ним один из сторожей со слоном. В исступлении они принялись толкать и тянуть клетки из сарая. На дворе бушевал ветер, и прежде чем первая клетка с пумой была вытащена из дверей, над головой их запрыгали зловещие языки пламени. Слон, охваченный паническим ужасом, трубил и рвался на свободу. Сторож крикнул:

– Мы никого не можем спасти из этого сарая... вывезем хотя бы львов!

С этими словами он закрыл одной рукой глаза, а другой с остервенением потащил клетку визжавшей пумы. А Томми чуть не погиб. Он не хотел спастись сам, не попытавшись освободить заключённых животных. Поспешно бросился он к оставшимся клеткам и настежь открыл их. Сделав знак волку следовать за собой, он закрыл руками лицо и напролом пустился через огонь.

Звери выскочили из-за решёток. В первую минуту их положение казалось почти безнадёжным. Леопард струсил, прыгнул назад в клетку и клубком свернулся в самом дальнем углу, шипя и плюясь. Единственный бросился было к выходу, из которого только что выбежал Томми. Пламя пахнуло ему в морду и заставило отскочить на середину клетки, где стоял маленький медведь и жалобно визжал. В ту же минуту поток воды, пущенный из пожарной машины, хлынул в окно, облил волка и опрокинул медведя. Струя почти сейчас же исчезла. Её направили в другое место, так как пожарные считали этот сарай обречённым на гибель. Тем не менее водяной поток указал путь спасения маленькому медведю. Он мигом выскочил из окна, а за ним и Единственный, сделавший громадный прыжок в ту самую минуту, когда огненные языки потянулись по полу сарая и скользнули в клетку скорчившегося леопарда.

Волк совсем растерялся, когда, выскочив из окна, он очутился в духоте, где плясало пламя, где валил дым, где слышались возгласы людей и шум пожарной машины, где ревел огонь, раздавалось шипенье воды, где кричали звери. Но по каким-то причинам он верил в мудрость медведя и последовал за ним. Медведь бежал наискось против ветра. Вдруг волка окружило целое облако удушливого дыма, и он потерял из вида своего проводника. Тем не менее он продолжал нестись вперёд, вытянувшись во всю длину и животом почти касаясь земли. Через несколько секунд он очутился на свежем воздухе. Глаза его болели от дыма, нос и губы были слегка обожжены, мокрая шерсть дымилась. Сначала он почти не сознавал, что ему удалось вырваться из плена, и несколько шагов он ещё продолжал мчаться напрямик по полям. Наконец он достиг леса и, остановившись, оглянулся назад. Маленького медведя нигде не было видно. Дул ночной прохладный ветер. Там, вдали, волк увидел красное чудовище, которое ревело и бесновалось, словно собираясь пожрать весь мир. Ужас объял зверя. Он бросился в лес и пустился бежать, думая только о том, как бы подальше удрать от страшного пожара.

Не пробежал Единственный и двух миль, как очутился в открытой местности, где поля чередовались с пастбищами, фермами и небольшими рощами. Всё прямо нёсся он через сады и дворы ферм. Скот, испуганный заревом на небе, рыл землю копытами и фыркал на волка, когда тот пробегал мимо. Люди сердито кричали на него, когда он мчался по цветочным грядкам и через виноградные лозы. Волк не знал, что следует избегать ферм. Он ещё не боялся людей. Наконец какой-то фермер послал ему вдогонку целый заряд дроби. Две или три дробинки попали ему в бедро. Они ранили его слабо и не причинили ему боли, но он понял, что люди – существа опасные. С этой минуты он стал уклоняться от прямого пути и держаться более пустынных мест. Когда на востоке показались первые проблески рассвета, зарева на небе уже не было. К этому времени волк очутился среди низкорослых кустарников, высоких лесов и огромных скал.

Солнце стояло уже высоко, когда Единственный умерил свой бег. Безумный ужас перед огнём сменился теперь восхитительным сознанием свободы. Он почувствовал голод и хотел повернуть назад – на поиски своего хозяина. Но нет! Там, в той стороне, было пламя! И волк ещё быстрее прежнего пустился вперёд. Вдруг почти под самым его носом выскочил откуда-то кролик. Никогда до этого времени Единственный не пробовал живой добычи, а между тем, повинуясь инстинкту, он бросился его преследовать. К великому его разочарованию, хорошенький маленький зверёк поспешил скрыться в густом терновнике, куда волк не мог проникнуть. Морда его, болевшая от ожогов, не выдержала острых колючек. Пробродив полчаса около кустов в надежде, что исчезнувший кролик оттуда выскочит, он отказался от охоты.

Поздно вечером Единственный добрался до посёлка и осторожно обошёл его кругом. На пастбище среди бугров, кочек и суковатых обожжённых пней он неожиданно встретил стадо овец. С минуту он стоял, поражённый их видом, но когда испуганные животные обратились в бегство, ему неожиданно захотелось преследовать их. Не прошло и минуты, как он набросился на ягнёнка, который бежал сзади всех. Повинуясь инстинкту, он схватил его за горло. В нём проснулась любовь хищника к тёплому мясу, и он принялся за пиршество. Затем, ещё не сознавая, что делает, он спрятал остатки своего ужина под нависшей скалой. Довольный собою, он скрылся в тёмной чаще и проспал несколько часов подряд.

Луна ярко светила на небе, когда волк проснулся. Её странный свет его ошеломил и пробудил в нем непонятные желания. Взобравшись на верхушку обнажённого бугра, он осмотрелся. Вдали виднелись огоньки посёлка, расположенного под откосом. Но он стремился к чему-то иному. Сидя на задних лапах, он протянул морду вверх, к сверкавшему месяцу, и издал протяжный и жуткий крик своего племени.

Волчий вой был неизвестен, или, вернее, давно забыт в этой части страны. Но всякий из местных жителей, кто слышал его хоть раз, не нуждался в объяснениях. Не прошло и полминуты, как все собаки посёлка завыли от бешенства и страха, залаяли и затявкали. Но этот шум не произвёл на Единственного никакого впечатления. Он показался ему не страшнее чириканья воробьёв. Послышался стук отпираемых дверей, замелькали фонари, и из домов вышли люди, спеша узнать, в чем дело. Вдали, освещённый луной, низко стоявшей на небе, виден был силуэт воющего волка. Вдруг уголком глаза Единственный заметил полдюжины фермеров, спешивших к пастбищу вместе с собаками! Люди! Неужели они тронут его? Но тут в нём заговорили угрызения совести. Он вспомнил убитого им ягнёнка. Весьма возможно – пришло ему в голову,– что ягнёнок принадлежал этим людям и его ждут из-за этого какие-нибудь неприятности. Мгновенно он замолк, скользнул с верхушки бугра и, растянувшись во всю длину, понёсся вперёд.

С той поры он остерегался подходить близко к посёлкам. Успешно овладев первой добычей, он сразу превратился в искусного охотника. В нем проснулись давно забытые смутные воспоминания, перешедшие к нему по наследству от предков: он вдруг научился подстерегать робких кроликов, гоняться за рыжими оленями и убивать их. Местность, где он находился, была полна дичью. Он ел до отвала. Так он прожил несколько дней, подвигаясь постепенно всё дальше на север, где тянулись обширные пустынные леса. Вскоре он дошёл до поросшей высокими деревьями горы, которая одиноко поднималась над безграничным пространством лесистой равнины. С верхушки скалы зоркие глаза Единственного заметили посёлок, состоявший из отдельных ферм, разбросанных у подошвы высокого холма. Но человеческие жилища были очень далеко. Волк отыскал глубокую пещеру и поселился в ней, решив дальше не идти. Он почувствовал, что достиг наконец своих собственных владений.

II

Обитатели посёлка у подошвы Одинокой горы пришли в ярость. В течение шести недель кто-то давил их овец, кто-то, хорошо знавший своё дело, совершал одно убийство за другим. Заподозрили даже нескольких честных собак. Их обвинили лишь потому, что они, на своё несчастье, были сильны и могли убить любую овцу. Известно, что жители далёких лесов, когда они чем-нибудь встревожены, доходят иногда до самых неожиданных заключений.

Больше всех возмущался Брес Тимменс. За это время он потерял не только шесть овец, но и своего лучшего пса – помесь легавой и овчарки. Пса застрелил, по одному подозрению, сосед за то, что у него были длинные ноги и очень сильные челюсти. Но и после смерти пса овцы не перестали гибнуть. Брес Тимменс отомстил за своего любимца, публично отколотив против таверны своего слишком торопливого соседа. Сосед, получив примерное наказание, просил извинения, и ссора прекратилась. Но загадка, кто истребляет скот, оставалась по-прежнему нерешённой. «Если не пёс Бреса Тимменса, то чей же в таком случае?» осторожно говорили многие. Жизнь каждой собаки посёлка, даже такой, которая была не больше сурка, висела на ниточке. Брес Тимменс очень любил собак. Не желая, чтобы и другие псы погибли так же несправедливо, как его собственный, он решил пустить в ход всё своё искусство и открыть настоящего виновника.

Но подозрение с несчастных псов пало само собой. На пастбище нашли с перегрызенным горлом собаку Джо Андерсона – могучее животное, помесь легавой с ньюфаундлендом, сильную, как буйвол. Она погибла, защищая овец, всем было ясно, что ни одна собака не могла её убить – не было такой, которая могла бы с ней справиться.

– Это, наверное, медведь, которому захотелось отведать баранины,– говорили некоторые в таверне.– Ведь вы сами видели, что он не съел собаку, а только перекусил ей горло: хотел проучить её, чтобы она не мешалась в его дела с овцами.

– Ну, нет, вы ошибаетесь,– твёрдым голосом возразил им Тимменс.– Медведь истерзал бы её, изранил, искалечил, а не стал бы грызть ей горло. Медведь работает больше лапами, чем челюстями. Нет, ребята, наш неведомый враг – волк.

Джо Андерсон фыркнул и сплюнул за дверь.

– Волк! – сказал он насмешливо.– Поди, поди, поохоться за ним, Брес Тимменс. Хотелось бы мне видеть того волка, который мог бы справиться с моим Дэном.

– Думай, как знаешь, Джо,– сказал Тимменс,– а только я выслежу его и через день или два покажу его тебе. Ручаюсь.

– Здесь когда-то водились серые степные волки,– сказал хозяин таверны.– Но прошло уже пятьдесят лет с тех пор, как их окончательно истребили. Если Брес прав,– а я думаю, что он прав,– то это должен быть один из тех больших лесных волков, о которых мы читаем в книгах. Он поселился в наших безопасных старых лесах, чтобы заставить нас образумиться. Будь осторожен, Брес. Если тебе не удастся справиться с этим зверем, он справится с тобой.

– Постараюсь не дать маху,– ответил Тимменс и, вытащив из ящика за прилавком крепкую стальную цепь для капкана, пошёл домой.

План его был очень прост. Он знал, что будет иметь дело с опасным противником. Но и сам он был опытный житель лесов и знал каждую расселину, каждую трещину Одинокой горы. Он сообразил, что прежде всего надо выследить логово большого волка, а затем поставить капканы; один из них он решил расположить на тропинке, по которой ходил волк. Этот волк, если он действительно умён, обойдёт его ловушку. А несколько в стороне от первого капкана следует поставить два других. Этих капканов зверь не избежит. Ружьё он на всякий случай захватил с собой, хотя ему, собственно говоря, хотелось взять волка живьём.

Несколько дней, полных волнения, Тимменс провёл в напрасных поисках, обходя поросшие кедрами болота и высокие изрытые верхушки горы. И вот однажды поздно вечером, когда лес благоухал и воздух был неподвижен, он заметил след, тянувшийся вверх по крутому склону, между выступами. Осторожно, крадучись, как рысь, он двинулся по этому следу, надеясь, что на следующем повороте он доберётся наконец до логова своего врага. Надежда его оправдалась, но ему не повезло. Следующий поворот, который должен был привести его прямо к цели, огибал плечо горы, основание которой было подмыто дождями. Тимменс стал на выступ. Выступ подался под его тяжестью и с глухим протяжным грохотом рухнул вниз.

Тимменс, опытный житель лесов, высоко подпрыгнул в воздухе, чтобы не дать камням засыпать себя. Он упал на камни, жестоко расшибся и минут пятнадцать или двадцать лежал совершенно неподвижно. Тем временем пыль и щебень постепенно осели, и снова засверкали солнечные лучи.

Наконец Тимменс открыл глаза. Несколько мгновений он лежал неподвижно, с трудом соображая, где он находится. Он чувствовал какую-то тяжесть в своих ногах и, открыв глаза, увидел, что они наполовину завалены. Тут он всё вспомнил. Сильно ли он расшибся? Он боялся тронуться с места, опасаясь, что ему не удастся это сделать.

Однако он не чувствовал сильной боли. Голова у него, правда, ныла, а левая рука была покрыта кровью. Но, присмотревшись, он заметил, что один из тяжёлых капканов порезал ему большой палец.

Где же однако его ружьё? Осторожно повернув голову, Тимменс оглянулся, отыскивая его. Напрасно! Во время катастрофы оно отлетело в сторону и упало в чащу. Он внимательно разглядывал кустарники. Вдруг его ошеломлённые и подавленные на время чувства сразу пробудились к жизни. Он вздрогнул, как ошпаренный, и мурашки забегали у него по спине. В десяти шагах от него сидел на задних лапах и внимательно глядел на него исполинский волк.

Сначала Тимменс хотел вскочить на ноги и крикнуть громко: авось страшный незнакомец поймёт, что имеет дело с человеком, с которым не следует связываться? Но жизненный опыт подсказал Тимменсу остаться на месте. Он не был уверен, что будет в состоянии подняться. Ещё менее надеялся он на то, что крик произведёт впечатление на громадного зверя, не питавшего, по-видимому, никакого злого умысла. Во всех сомнительных случаях, когда человек сталкивается с дикой природой, выигрывает обыкновенно тот, кто умеет хранить молчание и полную неподвижность. Вот почему Тимменс остался спокойно лежать, пытливо всматриваясь в волка. Зверь тоже не сводил с него глаз.

Они смотрели друг на друга несколько минут. Затем Единственный медленно поднял одну из своих задних ног и почесал себе за ухом. При виде такого добродушного поведения зверя Тимменс почувствовал глубокое облегчение.

«Волк находится, должно быть, в хорошем настроении,– подумал он,– иначе ему и в голову не пришло бы чесать себе за ухом. А может быть, он полагает, что я очень плотно засыпан и могу подождать, как старая выброшенная кость?»

Единственный вдруг встал, потянулся, громко зевнул, подошёл ближе и снова сел, склонив голову на один бок и как бы вежливо говоря:

«Давайте познакомимся».

«Нет, право, никогда ещё не видел я волка в таком прекрасном расположении духа! – подумал Тимменс.– Не попробовать ли заговорить с ним по-свойски?»

– Проваливай к чёрту! – громко крикнул он.

Зверь склонил голову на другой бок и вопросительно взглянул на него. Ведь таким же повелительным голосом говорил с ним и Томми, хотя слова были для него новые. Он понял только, что от него чего-то требовали, но чего именно – не знал. Голос ему понравился: он напоминал голос Томми. Нравился ему и запах домотканой рубахи Тимменса. Он также напоминал запах Томми. Единственный вдруг заволновался, и ему захотелось понравиться незнакомцу. Но чего же тот требовал от него? Волк слегка приподнялся и оглянулся кругом, надеясь сообразить, чего от него хотят. Он повернул голову, и Тимменс увидел на звере толстый кожаный ошейник, наполовину скрытый густой шерстью.

– Провались я на этом месте,– пробормотал Тимменс,– если это не убежавший откуда-то ручной волк!

С этими словами он сел, высвободился из-под земли и щебня, и, убедившись, что ноги и руки его целы, встал. На мгновение вся освещённая солнцем страна завертелась и поплыла мимо него. Только теперь Тимменс почувствовал, что всё его тело избито и болит. Тем не менее он удержался на ногах. Он увидел, что волк смотрел на него недоверчиво, но в то же время дружелюбно,– как собака, которая желает познакомиться. Он стоял, размышляя, и вдруг вспомнил, что он где-то читал о большом пожаре, который случился в большом зверинце Силлаби и Гопкинса. Он решил, что незнакомец – один из бежавших во время несчастья зверей.

– Пойди сюда, сэр! Пойди сюда, волк! – сказал он ласково, протягивая животному руку.

«Волк!» Этот звук был знаком Единственному. Медленно махая хвостом, он подошёл к человеку и в ожидании ласки просунул свою большую голову под руку Тимменса. Ему нравилась, конечно, свобода, но он начинал чувствовать себя одиноким. Тимменс хорошо понимал животных. В голосе его чувствовалась доброта и сознание своей власти. Прикосновение руки его было нежное, но в то же время твёрдое и решительное. Единственный понял, что этому человеку следует повиноваться, как Томми. Когда новый хозяин приказал волку лечь, он тотчас же повиновался и покорно лежал до тех пор, пока Тимменс стряхивал сор со своих волос и с сапог, вытирал листьями окровавленные руки и собирал разбросанные капканы и ружье. Затем он вынул из кармана большие завёрнутые в газету бутерброды со свининой и предложил один из них своему странному товарищу. Единственный не хотел есть, так как желудок его был набит прекрасной бараниной, но, считая, вероятно, невежливым отказываться, он проглотил угощение. Тимменс вытащил стальную цепь, прикрепил её к ошейнику Единственного и, сказав: «Идём», направился домой. Волк последовал за ним.

Грудь Тимменса вздымалась от волнения. Что значила потеря одной собаки и полдюжины каких-то овец в сравнении с таким чудным пленником, которого, можно сказать, взял голыми руками! Он не мог не признаться, конечно, что своим торжеством он был обязан какому-то сходству своему с прежним хозяином волка. Некоторую тревогу он чувствовал лишь при мысли о том, как поведёт себя зверь, когда придёт в посёлок. Пока животное это было кротко, как ягнёнок, но Тимменс не забыл судьбы собаки Джо Андерсона, и в душе его возникли сомнения. Он осмотрел цепь и ошейник Единственного и, к своему удовольствию, убедился, что всё было очень, прочно.

День склонялся к вечеру, когда Тимменс и волк вышли из лесной чащи на покрытое пнями пастбище перед посёлком. И здесь, когда они шли по лугу, принадлежавшему Биллю Смиту, с ними случилось удивительное происшествие.

Всю свою жизнь привык Тимменс иметь дело с быками, и смирными и злыми. И никогда ещё не бывало, чтобы хоть один из них на него набрасывался. Несмотря на это, он нисколько не был удивлён, когда из-за чащи тополей выскочил вдруг рыжий с белой мордой бык Смита и, наставив вперёд широкие рога, бросился на человека. Тимменс вспомнил, что этот бык, известный своим злобным нравом, был приставлен к стаду Смита, чтобы защищать его от нападения. Вокруг не было ни одного дерева, за которым можно было бы укрыться. Нигде не видно было ни одной палки. А пристрелить такого ценного породистого быка Тимменс не решался.

– Чёрт! – пробормотал он недовольно.

Выпустив из рук цепь Единственного, он пустился бежать, размахивая руками и сердито крича на быка. Но тот был слишком туп и не понимал, что обязан повиноваться. Он нёсся очертя голову, как лавина. Смущённый Тимменс прыгнул в сторону и бросился прямо к лесу, надеясь при помощи этой хитрости увернуться от своего преследователя. Волк, оставшись один, не обращал никакого внимания на коров, думая, вероятно, что они пользуются таким же покровительством человека, как и овцы. К тому же в нем проснулось сознание своего долга, а чувство это одинаково развито, как у собаки, так и у зверя. Он прижал уши, и глаза его внезапно сузились и превратились в горевшие зеленоватым огоньком щёлочки. Губы его раскрылись, обнажив большие белые клыки, и, не издав ни малейшего звука, он налетел на рыжего быка. Тимменс оглянулся через плечо. Можно было подумать, что Единственный всю свою жизнь только и делал, что охотился на быков: так страшно щёлкнули его зубы, когда он схватил огромное животное за горло. К удивлению Тимменса, бык вдруг остановился, пошатнулся и упал на передние колени. Затем под тяжестью собственного своего тела и натиска своего врага он свалился на бок. Волк отскочил и стоял, поджидая, готовый повторить нападение, если понадобится. Но никакой необходимости в этом не оказалось. Медленно поднялся большой рыжий бык на ноги и тупо оглянулся кругом. Кровь хлынула у него из морды. Он покачнулся и рухнул мёртвым на землю. А Единственный, махая хвостом, как собака, подошёл к человеку, надеясь получить от него одобрение.

Тимменс с сожалением смотрел на убитого врага. Погладив по голове своего защитника, он поспешно схватил цепь и медленно проговорил:

– Должен сознаться, товарищ, что ты спас мою шкуру. Бык этот был действительно злой и набрасывался на всех безо всякого повода. И всё же тебя потребуют к ответу. К тому же, думается мне, такого ягнёночка, как ты, и небезопасно держать в доме.

Единственный ласково замахал хвостом. Человек и зверь пошли дальше. Тимменс, погружённый в глубокие мысли, шёл с опущенной головой. Увидя на дороге удобное бревно, он сел на него и приказал волку лечь у своих ног. Вынув из кармана оставшийся бутерброд, он разломал его и скормил зверю, кладя по кусочку в его окровавленную пасть. Затем, обратившись к нему, он твёрдо сказал:

– Товарищ, помочь тут ничем нельзя... Билль Смит притянет меня к суду за убийство своего быка, и мне придётся заплатить немало денег. Бык был породистый и привезён издалека. Смит никаким словам не поверит и скажет, что я нарочно спустил тебя, чтобы спасти свою шкуру. Да, чёрт возьми! Не очень-то тебя любят в этих местах, и, если мне не удастся присмотреть за тобой, кто-нибудь прикончит тебя, товарищ. Мы должны держаться друг друга, ты и я. И то правда, поладили мы с тобой хорошо, а всё-таки оставить тебя здесь нельзя, и вот я решил написать Силлаби и Гопкинсу и дать им знать, что ты нашёлся, товарищ. Надеюсь, денег, которые они уплатят мне, хватит, чтобы разделаться с Биллем Смитом.

Так он и поступил. Через две недели Единственный и Томми снова увеселяли публику, а посёлок Одинокой горы по-прежнему живёт спокойной жизнью.

ЛЕСНЫЕ ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛИ

Голубой сентябрьский полдень. На лугах тепло и ясно. В лесной чаще – прохладные сумерки.

Немного в стороне от других деревьев стоит высокий дуб. Его вершина давным-давно расщеплена ударами молний. Одна из его уродливых и сучковатых веток, покрытая редкой листвой, тянется кверху, открывая в стволе круглое тёмное отверстие. Жизнь ещё упорно держится в наружных слоях дерева и в его грубой, шероховатой коре, но сердцевина его давно уже гниёт. Круглый вход у самого почти основания ветки, проделанный в живых ещё слоях, ведёт в самые недра лесного великана. На противоположной стороне, выше первого входа, находится второй, ведущий туда же. При тусклом свете, проникающем в дупло через оба входа, можно разглядеть кучку сладко спящих на дне его маленьких, покрытых рыжевато-бурою шерстью созданий.

Сладко дремлет лес, обласканный полуденным теплом, и всё кругом тихо и безмолвно. Но вот тишину нарушают звуки приближающихся шагов. Трещат под ногами сухие ветки. Шаги эти, конечно, человеческие. Ни одно живое существо, кроме человека, не осмелится так грубо и беззаботно нарушать тишину природы. Все дикие обитатели леса, от медведя до мыши, ходят всегда осторожно, крадучись, стараясь всё видеть и быть невидимыми, заниматься охотой и избегать охотников.

Среди высоких тенистых деревьев движутся двое: рослый широкоплечий лесник с топором в руке и тоненький, худенький мальчик с лёгким ружьём. Особенно шумит лесник, обутый в тяжёлые сапоги и широко шагающий. У мальчика на ногах мокасины, и он идёт беззвучно, как индеец. Его быстрые голубые глаза зорко всматриваются в каждый куст, в каждый пень, в каждую ветку, надеясь подметить какую-нибудь лесную тайну.

Поравнявшись с разбитым молнией дубом, мальчик остановился и посмотрел наверх.

– Хотел бы я знать, кто живёт вот в этой дыре, Джеб? – сказал он.

Лесник тоже поднял голову.

– Это беличье дерево,– ответил он.