Текст книги "Последняя охота Серой Рыси"

Автор книги: Чарльз Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

II

Обитатели поселка у подошвы Одинокой горы пришли в ярость. В течение шести недель кто-то давил их овец, кто-то, хорошо знавший свое дело, совершал одно убийство за другим. Заподозрили даже нескольких честных собак. Их обвинили лишь потому, что они, на свое несчастье, были сильны и могли убить любую овцу. Известно, что жители далеких лесов, когда они чем-нибудь встревожены, доходят иногда до самых неожиданных заключений.

Больше всех возмущался Брес Тимменс. За это время он потерял не только шесть овец, но и своего лучшего пса – помесь легавой и овчарки. Пса застрелил, по одному подозрению, сосед за то, что у него были длинные ноги и очень сильные челюсти. Но и после смерти пса овцы не перестали гибнуть. Брес Тимменс отомстил за своего любимца, публично отколотив против таверны своего слишком торопливого соседа. Сосед, получив примерное наказание, просил извинения, и ссора прекратилась. Но загадка, кто истребляет скот, оставалась по-прежнему нерешенной. «Если не пес Бреса Тимменса, то чей же в таком случае?» – осторожно говорили многие. Жизнь каждой собаки поселка, даже такой, которая была не больше сурка, висела на ниточке. Брес Тимменс очень любил собак. Не желая, чтобы и другие псы погибли так же несправедливо, как его собственный, он решил пустить в ход все свое искусство и открыть настоящего виновника.

Но подозрение с несчастных псов пало само собой. На пастбище нашли с перегрызенным горлом собаку Джо Андерсона – могучее животное, помесь легавой с ньюфаундлендом, сильную, как буйвол. Она погибла, защищая овец, всем было ясно, что ни одна собака не могла ее убить – не было такой, которая могла бы с ней справиться.

– Это, наверное, медведь, которому захотелось отведать баранины, – говорили некоторые в таверне. – Ведь вы сами видели, что он не съел собаку, а только перекусил ей горло: хотел проучить ее, чтобы она не мешалась в его дела с овцами.

– Ну, нет, вы ошибаетесь, – твердым голосом возразил им Тимменс. – Медведь истерзал бы ее, изранил, искалечил, а не стал бы грызть ей горло. Медведь работает больше лапами, чем челюстями. Нет, ребята, наш неведомый враг – волк.

Джо Андерсон фыркнул и сплюнул за дверь.

– Волк! – сказал он насмешливо. – Поди, поди, поохоться за ним, Брес Тимменс. Хотелось бы мне видеть того волка, который мог бы справиться с моим Дэном.

– Думай, как знаешь, Джо, – сказал Тимменс, – а только я выслежу его и через день или два покажу его тебе. Ручаюсь.

– Здесь когда-то водились серые степные волки, – сказал хозяин таверны. – Но прошло уже пятьдесят лет с тех пор, как их окончательно истребили. Если Брес прав, – а я думаю, что он прав, – то это должен быть один из тех больших лесных волков, о которых мы читаем в книгах. Он поселился в наших безопасных старых лесах, чтобы заставить нас образумиться. Будь осторожен, Брес. Если тебе не удастся справиться с этим зверем, он справится с тобой.

– Постараюсь не дать маху, – ответил Тимменс и, вытащив из ящика за прилавком крепкую стальную цепь для капкана, пошел домой.

План его был очень прост. Он знал, что будет иметь дело с опасным противником. Но и сам он был опытный житель лесов и знал каждую расселину, каждую трещину Одинокой горы. Он сообразил, что прежде всего надо выследить логово большого волка, а затем поставить капканы; один из них он решил расположить на тропинке, по которой ходил волк. Этот волк, если он действительно умен, обойдет его ловушку. А несколько в стороне от первого капкана следует поставить два других. Этих капканов зверь не избежит. Ружье он на всякий случай захватил с собой, хотя ему, собственно говоря, хотелось взять волка живьем.

Несколько дней, полных волнения, Тимменс провел в напрасных поисках, обходя поросшие кедрами болота и высокие изрытые верхушки горы. И вот однажды поздно вечером, когда лес благоухал и воздух был неподвижен, он заметил след, тянувшийся вверх по крутому склону, между выступами. Осторожно, крадучись, как рысь, он двинулся по этому следу, надеясь, что на следующем повороте он доберется наконец до логова своего врага. Надежда его оправдалась, но ему не повезло. Следующий поворот, который должен был привести его прямо к цели, огибал плечо горы, основание которой было подмыто дождями. Тимменс стал на выступ. Выступ подался под его тяжестью и с глухим протяжным грохотом рухнул вниз.

Тимменс, опытный житель лесов, высоко подпрыгнул в воздухе, чтобы не дать камням засыпать себя. Он упал на камни, жестоко расшибся и минут пятнадцать или двадцать лежал совершенно неподвижно. Тем временем пыль и щебень постепенно осели, и снова засверкали солнечные лучи.

Наконец Тимменс открыл глаза. Несколько мгновений он лежал неподвижно, с трудом соображая, где он находится. Он чувствовал какую-то тяжесть в своих ногах и, открыв глаза, увидел, что они наполовину завалены. Тут он все вспомнил. Сильно ли он расшибся?

Он боялся тронуться с места, опасаясь, что ему не удастся это сделать.

Однако он не чувствовал сильной боли. Голова у него, правда, ныла, а левая рука была покрыта кровью. Но, присмотревшись, он заметил, что один из тяжелых капканов порезал ему большой палец.

Где же, однако, его ружье? Осторожно повернув голову, Тимменс оглянулся, отыскивая его. Напрасно! Во время катастрофы оно отлетело в сторону и упало в чащу. Он внимательно разглядывал кустарники. Вдруг его ошеломленные и подавленные на время чувства сразу пробудились к жизни. Он вздрогнул, как ошпаренный, и мурашки забегали у него по спине. В десяти шагах от него сидел на задних лапах и внимательно глядел на него исполинский волк.

Сначала Тимменс хотел вскочить на ноги и крикнуть громко: авось страшный незнакомец поймет, что имеет дело с человеком, с которым не следует связываться? Но жизненный опыт подсказал Тимменсу остаться на месте. Он не был уверен, что будет в состоянии подняться. Еще менее надеялся он на то, что крик произведет впечатление на громадного зверя, не питавшего, по-видимому, никакого злого умысла. Во всех сомнительных случаях, когда человек сталкивается с дикой природой, выигрывает обыкновенно тот, кто умеет хранить молчание и полную неподвижность. Вот почему Тимменс остался спокойно лежать, пытливо всматриваясь в волка. Зверь тоже не сводил с него глаз.

Они смотрели друг на друга несколько минут. Затем Единственный медленно поднял одну из своих задних ног и почесал себе за ухом. При виде такого добродушного поведения зверя Тимменс почувствовал глубокое облегчение.

«Волк находится, должно быть, в хорошем настроении, – подумал он, – иначе ему и в голову не пришло бы чесать себе за ухом. А может быть, он полагает, что я очень плотно засыпан и могу подождать, как старая выброшенная кость?»

Единственный вдруг встал, потянулся, громко зевнул, подошел ближе и снова сел, склонив голову на один бок и как бы вежливо говоря:

«Давайте познакомимся».

«Нет, право, никогда еще не видел я волка в таком прекрасном расположении духа! – подумал Тимменс. – Не попробовать ли заговорить с ним по-свойски?»

– Проваливай к черту! – громко крикнул он.

Зверь склонил голову на другой бок и вопросительно взглянул на него. Ведь таким же повелительным голосом говорил с ним и Томми, хотя слова были для него новые. Он понял только, что от него чего-то требовали, но чего именно – не знал. Голос ему понравился: он напоминал голос Томми. Нравился ему и запах домотканой рубахи Тимменса. Он также напоминал запах Томми. Единственный вдруг заволновался, и ему захотелось понравиться незнакомцу. Но чего же тот требовал от него? Волк слегка приподнялся и оглянутся кругом, надеясь сообразить, чего от него хотят. Он повернул голову, и Тимменс увидел на звере толстый кожаный ошейник, наполовину скрытый густой шерстью.

– Провались я на этом месте, – пробормотал Тимменс, – если это не убежавший откуда-то ручной волк!

С этими словами он сел, высвободился из-под земли и щебня и, убедившись, что ноги и руки его целы, встал. На мгновение вся освещенная солнцем страна завертелась и поплыла мимо него. Только теперь Тимменс почувствовал, что все его тело избито и болит. Тем не менее он удержался на ногах. Он увидел, что волк смотрел на него недоверчиво, но в то же время дружелюбно, – как собака, которая желает познакомиться. Он стоял, размышляя, и вдруг вспомнил, что он где-то читал о большом пожаре, который случился в большом зверинце Силлаби и Гопкинса. Он решил, что незнакомец – один из бежавших во время несчастья зверей.

– Пойди сюда, сэр! Пойди сюда, волк! – сказал он ласково, протягивая животному руку.

«Волк!» Этот звук был знаком Единственному. Медленно махая хвостом, он подошел к человеку и в ожидании ласки просунул свою большую голову под руку Тимменса. Ему нравилась, конечно, свобода, но он начинал чувствовать себя одиноким. Тимменс хорошо понимал животных. В голосе его чувствовалась доброта и сознание своей власти. Прикосновение руки его было нежное, но в то же время твердое и решительное. Единственный понял, что этому человеку следует повиноваться, как Томми. Когда новый хозяин приказал волку лечь, он тотчас же повиновался и покорно лежал до тех пор, пока Тимменс стряхивал сор со своих волос и с сапог, вытирал листьями окровавленные руки и собирал разбросанные капканы и ружье. Затем он вынул из кармана большие завернутые в газету бутерброды со свининой и предложил один из них своему странному товарищу. Единственный не хотел есть, так как желудок его был набит прекрасной бараниной, но, считая, вероятно, невежливым отказываться, он проглотил угощение. Тимменс вытащил стальную цепь, прикрепил ее к ошейнику Единственного и, сказав: «Идем», направился домой. Волк последовал за ним.

Грудь Тимменса вздымалась от волнения. Что значила потеря одной собаки и полдюжины каких-то овец в сравнении с таким чудным пленником, которого, можно сказать, взял голыми руками! Он не мог не признаться, конечно, что своим торжеством он был обязан какому-то сходству своему с прежним хозяином волка. Некоторую тревогу он чувствовал лишь при мысли о том, как поведет себя зверь, когда придет в поселок. Пока животное это было кротко, как ягненок, но Тимменс не забыл судьбы собаки Джо Андерсона, и в душе его возникли сомнения. Он осмотрел цепь и ошейник Единственного и, к своему удовольствию, убедился, что все было очень прочно.

День склонялся к вечеру, когда Тимменс и волк вышли из лесной чащи на покрытое пнями пастбище перед поселком. И здесь, когда они шли по лугу, принадлежавшему Биллю Смиту, с ними случилось удивительное происшествие.

Всю свою жизнь привык Тимменс иметь дело с быками, и смирными и злыми. И никогда еще не бывало, чтобы хоть один из них на него набрасывался. Несмотря на это, он нисколько не был удивлен, когда из-за чащи тополей выскочил вдруг рыжий с белой мордой бык Смита и, наставив вперед широкие рога, бросился на человека. Тимменс вспомнил, что этот бык, известный своим злобным нравом, был приставлен к стаду Смита, чтобы защищать его от нападения. Вокруг не было ни одного дерева, за которым можно было бы укрыться. Нигде не видно было ни одной палки. А пристрелить такого ценного породистого быка Тимменс не решался.

– Черт! – пробормотал он недовольно.

Выпустив из рук цепь Единственного, он пустился бежать, размахивая руками и сердито крича на быка. Но тот был слишком туп и не понимал, что обязан повиноваться. Он несся очертя голову, как лавина. Смущенный Тимменс прыгнул в сторону и бросился прямо к лесу, надеясь при помощи этой хитрости увернуться от своего преследователя. Волк, оставшись один, не обращал никакого внимания на коров, думая, вероятно, что они пользуются таким же покровительством человека, как и овцы. К тому же в нем проснулось сознание своего долга, а чувство это одинаково развито, как у собаки, так и у зверя. Он прижал уши, и глаза его внезапно сузились и превратились в горевшие зеленоватым огоньком щелочки. Губы его раскрылись, обнажив большие белые клыки, и, не издав ни малейшего звука, он налетел на рыжего быка. Тимменс оглянулся через плечо. Можно было подумать, что Единственный всю свою жизнь только и делал, что охотился на быков: так страшно щелкнули его зубы, когда он схватил огромное животное за горло. К удивлению Тимменса, бык вдруг остановился, пошатнулся и упал на передние колени. Затем под тяжестью собственного своего тела и натиска своего врага он свалился на бок. Волк отскочил и стоял, поджидая, готовый повторить нападение, если понадобится. Но никакой необходимости в этом не оказалось. Медленно поднялся большой рыжий бык на ноги и тупо оглянулся кругом. Кровь хлынула у него из морды. Он покачнулся и рухнул мертвым на землю. А Единственный, махая хвостом, как собака, подошел к человеку, надеясь получить от него одобрение.

Тимменс с сожалением смотрел на убитого врага. Погладив по голове своего защитника, он поспешно схватил цепь и медленно проговорил:

– Должен сознаться, товарищ, что ты спас мою шкуру. Бык этот был действительно злой и набрасывался на всех без всякого повода. И все же тебя потребуют к ответу. К тому же, думается мне, такого ягненочка, как ты, и небезопасно держать в доме.

Единственный ласково замахал хвостом. Человек и зверь пошли дальше. Тимменс, погруженный в глубокие мысли, шел с опущенной головой. Увидя на дороге удобное бревно, он сел на него и приказал волку лечь у своих ног. Вынув из кармана оставшийся бутерброд, он разломал его и скормил зверю, кладя по кусочку в его окровавленную пасть. Затем, обратившись к нему, он твердо сказал:

– Товарищ, помочь тут ничем нельзя… Билль Смит притянет меня к суду за убийство своего быка, и мне придется заплатить немало денег. Бык был породистый и привезен издалека. Смит никаким словам не поверит и скажет, что я нарочно спустил тебя, чтобы спасти свою шкуру. Да, черт возьми! Не очень-то тебя любят в этих местах, и, если мне не удастся присмотреть за тобой, кто-нибудь прикончит тебя, товарищ. Мы должны держаться друг друга, ты и я. И то правда, поладили мы с тобой хорошо, а все-таки оставить тебя здесь нельзя. И вот я решил написать Силлаби и Гопкинсу и дать им знать, что ты нашелся, товарищ. Надеюсь, денег, которые они уплатят мне, хватит, чтобы разделаться с Биллем Смитом.

Так он и поступил. Через две недели Единственный и Томми снова увеселяли публику, а поселок Одинокой горы по-прежнему живет спокойной жизнью.

ПОСЛЕДНИЙ БЫК

Так прозвали его два старых угрюмых индейских вождя из Дакоты. И хотя в списках зоологического сада он носил прозвище Кайзер, новое и более выразительное имя быстро вытеснило первое. Смотрители зоологического сада – люди с воображением. Без воображения нельзя заставить зверей полюбить себя. Они тотчас же почувствовали, что прозвище это прекрасно передает трагедию исчезающей породы. Они почувствовали также, что дать ему имя должны как раз два старые храбреца-индейца, вывезенные на восток для украшения городского карнавала и часами стоявшие у решетки из стальной проволоки, устремив пристальный взор на огромного быка-буйвола. Между ними и этим зверем, несомненно, существовала трагическая связь: они так же, как и он, стояли здесь, как бы на острове, среди вздымающихся волн цивилизации, уже поглотившей их сородичей. Последним быком прозвали они его, когда он бросил на них меланхоличный и мрачный взгляд из-под нахмуренного косматого лба. Последний бык – вся гибель племени была в этих словах.

Здесь, на защищенном и огороженном лугу, под защитой деревьев, в двухстах шагах от чистого неиссякаемого источника, рядом с теплым сараем, где можно укрыться от зимних вьюг, гигант-буйвол водил свое маленькое стадо и трех красно-бурых коров, двух годовалых телят и одной беспокойной бодливой телке, недавно появившейся на свет. Это был великолепный представитель своей расы. Его считали красивее самого красивого буйвола в Иеллоустонском заповедном парке. Он имел почти двенадцать футов в длину и добрых пять футов десять дюймов в высоту. Своей величиной он оправдывал самые невероятные рассказы пионеров-охотников. Его задние ноги, необыкновенно изящные, были приспособлены к быстрому бегу. Их покрывала гладкая шерсть сероватого цвета, похожая на львиную шкуру. Но передние его ноги, переходившие в огромный горб, короткие и тяжеловесные, были увенчаны густой вьющейся золотисто-коричневой массой спутанных волос. Его голова, сидевшая на могучей шее, сгибалась почти до колен. Шея была покрыта густой гривой, коричневой внизу и черной на гребне. Его голова вплоть до самой морды носила то же пышное и темное украшение, над которым грозно высился полумесяц его заостренных рогов. Мрачный, огромный и зловещий, он казался не на месте среди безмятежности и мирного уюта этого зеленого пастбища.

На лугу стадо буйвола встречалось с лосиным стадом, отделенным от него узловатой решеткой из стальной проволоки, укрепленной на железных столбах.

Однажды в солнечный осенний день – такой день заставляет здоровую кровь быстрее переливаться по жилам – в парк был доставлен великолепный новичок и водворен в помещение лосей.

Вновь прибывший был лось-самец из Нью-Брунсвика, взятый в плен в Тобике прошлою весною, когда снег был глубокий и мягкий, и приобретенный для зоологического сада одним крупным лесоторговцем. Лосиное стадо состояло до того времени из четырех одиноких самок, и роскошный самец был для зоологического сада настоящим сокровищем, о котором мечтали давно. Лось величественно вступил во владение маленьким покорным стадом и повел его на исследование диких, густых, как ему казалось, зарослей кустарников, в самую дальнюю часть пастбища, прочь от глазевшей с любопытством через решетку толпы. Но не успел он еще достигнуть этой заманчивой чащи, как вынужден был остановиться, так как путь ему преграждала стальная решетка. Это было горьким разочарованием, так как в сердце своем он питал надежду, что, быстро миновав поросшие ольхой болота и чащу ельника, он избежит ненавистного ему человека и неволи и тогда только познакомится со своим новым стадом. Горячий и пылкий, он весь трепетал. Он повернулся, раскачивая ветвистые рога, и медленными широкими шагами направился вдоль решетки к источнику. Четыре самки, вытянувшись в линию, с тревогой спешили за ним: они боялись, чтобы его не взяли от них.

Последний бык, одинокий и мрачный, стоя на небольшом холме своего пастбища, увидал не знакомую ему темную фигуру бегущего лося. Его угрюмые глаза метнули искры. Обернувшись в сторону противника и пригнув голову к земле, он стал рыть землю ногами и вызывающе заревел. Лось остановился, как вкопанный, и, осмотревшись кругом, злобно взъерошил жесткие волосы, покрывавшие его спину и широкую шею. Последний бык опустил голову и еще яростнее взрыл землю рогами.

Этот запальчивый поступок приковал к себе взоры лося. Сначала он стоял изумленный, так как никогда еще не видел буйволов. Оба были отделены друг от друга расстоянием в пятьдесят – шестьдесят шагов маленьким болотом, поросшим кустарниками. И пока лось смотрел, его изумление быстро сменилось раздражением. Это существо странного вида не выказывало уважения к нему и вызывало его на бой. Осенью кровь лося была горяча и быстро откликалась на вызов. Он издал в ответ короткий, резкий, прерывистый звук, напоминавший скорее блеяние или урчание, чем рев, и совершенно не похожий на грозный вызов буйвола. Потом в раздражении он стал бить рогами кусты. Такое поведение противника показалось Последнему быку наглостью. Его длинный хвост с кисточкой на конце поднялся в воздух, и бык яростно ринулся вниз с холма. Презрительно пошел толстоголовый лось прямо на него, пригнув вплотную свои рога к спине. Он с железной решимостью шел навстречу схватке. Он хотел сражаться не на жизнь, а на смерть. Но он сдерживал пока свой воинственный пыл, не зная еще, какую тактику избрать с этим неведомым и новым врагом.

Они казались равными по силам, эти два зверя: владыка западных равнин и властитель северо-восточных лесов. В обоих было что-то чудовищное, странное, как будто бы они не были существами наших дней, а принадлежали к доисторической эпохе, когда земля придавала своим чадам более крупные и менее грациозные формы. Лось был похож на буйвола своими задними ногами, впрочем, более тонкими и правильными, и своей спиной, переходящей в горб на чрезвычайно развитых плечах. Но туловище его было короче и не таких огромных размеров, хотя, быть может, высотой плеч он и превосходил буйвола на восемь – десять дюймов. Его шерсть была короче и темнее шерсти косматого соперника – почти черная всюду, за исключением ног и брюха. Питаясь по преимуществу листьями деревьев, он привык высоко нести свою голову, в противоположность буйволу, жителю равнин, искавшему свою пищу у себя под ногами. Но особенно отличались друг от друга эти два борца головами и рогами. Рога лося представляли собою чудовищное, плоское, похожее на ладонь или на древесный лист сплетение причудливой формы, с острыми зубцами по краям, и простирались более чем на четыре фута от края до края. Сравнивать рога лося с гладким полумесяцем рогов Последнего быка было бы равносильно сравнению широкого меча с изогнутым ножом. А голова лося, в противоположность короткой, широкой, увесисто и в косматой голове буйвола, была длинная, короткошерстная и сильно напоминала лошадиную. Верхняя губа выпячивалась у него вперед и придавала его морде свирепое выражение.

Если бы не было между ними крепкой стальной решетки, трудно сказать, что восторжествовало бы в конце концов: тяжеловесность и ярость буйвола или зубчатые рога и пылкость лося. Буйвол громоподобным галопом ринулся вниз с холма, но, достигнув преграды, остановился, как вкопанный. Не раз уже получал он урок от этих гибких, но непроницаемых петель. Не раз отшвыривали они его с пренебрежительною жестокостью, когда он ударялся о них своим тяжелым телом.

Слишком живо было в нем воспоминание о былых поражениях, чтобы сделать новую попытку перед лицом дерзкого врага. Его косматый лоб коснулся решетки, но он так искусно умерил силу удара, что на этот раз она его не отшвырнула от себя, а острые концы его рогов просунулись сквозь проволоку с такой силой, что если бы рога его достигли тела противника, тот был бы убит. Но они проткнули только воздух.

Между тем лось находился в сомнении: атаковать ли противника рогами, как он атаковал обычно других лосей, или передними копытами с острыми, как нож, краями? Это оружие он пускал в ход против медведей, волков и других хищных зверей. В конце концов он пришел, по-видимому, к заключению, что Последний бык, имеющий рога и устрашающих размеров туловище, должен быть из породы лосей. Значит, надо атаковать рогами. Не в его обычаях было при встрече с соперниками-самцами слепо и необдуманно бросаться в атаку, давая тем самым резвому противнику возможность отпрянуть в сторону и атаковать его сбоку. Нет, он осторожно укреплял за собой позицию и только тогда, наставив рога на врага, низвергал его яростным и быстрым ударом. Вот почему он сдержанно подходил к решетке. С шумом ударил он своими огромными рогами по стальной загородке и одним из коротких отростков, низко выступавшим над его лбом, провел глубокую борозду по косматому лбу буйвола.

Потекла кровь и, залив Последнему быку один глаз, затуманила его зрение. Последний бык потерял голову от бешенства. В слепой ярости он с размаху бросился на решетку, но был отброшен назад с такой силой, что упал на колени. А в то же время лось, по ту сторону решетки, ошалел от изумления. Когда рога его скрестились с рогами Последнего быка, он был отброшен назад с такой силой, какой он никогда до сих пор не испытывал, и должен был искать опоры в своих задних ногах. Ему показалось, будто целая сосна упала на его крепкую шею, и, ослепленный яростью, он снова ринулся вперед.

Тем временем, однако, появились сторожа и служащие сада, вооруженные вилами и другими неприятными принадлежностями власти. Фыркающие, ревущие и рычащие чудовища-борцы были разогнаны, и Последний бык, который знал кое-что о превосходстве человека, был отведен в свой хлев и заключен в нем. Его не выпускали оттуда в течение целых двух дней. И в это время вторая решетка, параллельная первой и отстоящая от нее на расстоянии пяти-шести футов, воздвигалась между его лугом и пастбищем лося. Через эту недосягаемую нейтральную зону оба противника в течение нескольких дней оскорбляли и вызывали друг друга. В конце концов, утомленные руганью, они в один прекрасный день решили не обращать друг на друга никакого внимания.

После этого Последним быком, по-видимому, овладело мрачное и злобное состояние духа. Он любил отдаляться от своего маленького стада и, заняв свое одинокое место на холме, мог часами стоять там неподвижно, точно окаменелый. Изредка только он помахивал своим длинным хвостом, а взгляд его неизменно был устремлен на запад, как будто он знал, где протекало великое прошлое его племени. С западной стороны его пастбище было окаймлено густой рощей из каштанов, кленов и дубов, скрывавшей крыши города и заглушавшей шум городского движения. За городом простирались горы и обширные озера, которых он не мог видеть. Но за озерами и горами тянулись безграничные равнины, которые, может быть (кто знает?), каким-то странным образом могли видеть его мрачные глаза.

Среди сторожей и служащих господствовало мнение, которое они высказывали с тревогой и сожалением, что Последний бык «плохо кончит». Но главный сторож Пэйн, сам сын равнин, думал иначе. Сочувствуя зверю, он заявил, что буйвол просто болен тоской по родине, что он скучает по вольному ветру ее открытых равнин, которых не топтали еще никогда его плененные мощные ноги.

Последний бык становился все угрюмее и мрачнее. Посетители сада, проходившие по широкой аллее мимо его пастбища, казалось, раздражали его. Когда собравшиеся кучкой зрители громко восхищались им, он поворачивал к ним свою низко опущенную голову и смотрел на них полным мрачного бешенства взором. Казалось, он горел желанием вырваться и отомстить им за все зло, которое ему причинили. Это затаенное в сердце его негодование на человечество простиралось в равной, если не в большей, степени на все существа, которые казались ему союзниками или слугами людей. Если случалось иногда, что близко от него мимо загородки проходили мужчины или дамы с собаками, он рыл землю от бешенства. Дико поводил он глазами, налитыми кровью, и при виде лошади, которая терпеливо тащила каток или грохочущую косилку для дерна. Но особенно яростно он ненавидел небольшого дрессированного слона Бонга, который по временам, лениво раскачиваясь, проходил мимо, размахивая из стороны в сторону своим хоботом и таща на спине ораву кричащих во все горло детей.

Бонг находился на привилегированном положении, так как он был ласковый и достойный доверия зверь. Ему предоставлялась полная свобода по утрам, до появления посетителей сада, которые могли бы испугаться при виде слона, гуляющего на воле. Он никогда не вмешивался в чужие дела и никогда не обращал ни малейшего внимания на обитателей клеток или огороженных мест. Он совершенно не подозревал о тех враждебных чувствах, которые он пробуждал в злобном сердце Последнего быка.

Однажды, в морозное утро в конце ноября, когда вся трава в саду почернела от мороза и пруды подернулись серебристыми полосами льда, когда все тонуло в белой мгле, сквозь которую пробивались шафраново-красные лучи низко стоявшего солнца, когда осенний воздух уже дышал холодом и возбуждал аппетит, Бонг случайно проходил мимо пастбища Последнего быка. Он не видел буйвола. Но ему хотелось есть, – такое уж это было бодрящее и возбуждающее аппетит утро – и он заметил охапку свежего сена по ту сторону решетки.

Бонг не был вором. Но сено всегда казалось ему общим достоянием, подобно траве и воде, а это сено, кстати, имело очень вкусный вид. Совесть Бонга настолько была чиста, что он и не подумал даже посмотреть кругом, не следит ли за ним кто-нибудь из сторожей. С невинным видом, раскачиваясь на ходу, он подошел к решетке, просунул сквозь нее свой гибкий хобот, захватил порядочный клок сена и, счастливый и довольный, сунул его в свой странный, узкий, заостренный рот. Да, он не ошибся. Это было хорошее сено. Вполне удовлетворенный, он вновь просунул хобот, чтобы взять вторую порцию.

В это время Последний бык стоял около решетки, немного в стороне. До сих пор он не замечал сена. Ему не хотелось есть. Кроме того, он не одобрял этого сена, потому что оно пахло ненавистным запахом человека. Тем не менее он считал его своею собственностью. Он считал, что оно предназначено ему на съедение. Поэтому он не только изумился, но пришел в бешенство, когда увидел, как наглый маленький слон просунул свой серый хобот через решетку и хладнокровно ест сено. С минуту он стоял, остолбенев, и ничего не предпринимал. Но когда, несколько секунд спустя, длинный изогнутый хобот Бонга снова проскользнул за решетку и ухватил вторую охапку сена, оскорбленный собственник встрепенулся. Испустив короткое мычание, похожее скорее на кашель или на хрюканье, чем на рев, он ринулся вперед, чтобы раздавить дерзкий длинный нос. Вздрогнув, Бонг быстро оттянул хобот назад, и как раз вовремя, потому что это спасло его от удара, который, несомненно, сделал бы его калекой. Одно мгновение он стоял, высоко подняв в воздух хобот и изумляясь, чем было вызвано столь беспричинное, как ему казалось, нападение. Потом его маленькие прищуренные глаза сверкнули, и он испустил гневный и резкий трубный звук. Протянув хобот поверх решетки, он словно цеп опустил его на горб Последнего быка с такой ужасающей силой, что громадный зверь грохнулся на колени.

Буйвол быстро вскочил и с размаху, как безумный, бросился на неумолимую сталь, отделявшую его от врага. Бонг колебался секунду, потом, протянув вторично хобот поверх решетки, злобно обхватил им рога Последнего быка у их основания и пытался скрутить ему шею. Это предприятие было, однако, не по силам даже такому титану, как слон. Вся мощь Последнего быка заключалась именно в мускулах его узловатой и огромной шеи. С бешеным ревом бык бросался из стороны в сторону, напрасно стараясь отбиться от этого непонятного ему змееобразного предмета, который так основательно прикрепился к нему. Бонг, дико трубя, широко расставив свои ноги-столбы, упирался ими изо всех сил. Казалось, стальная решетка падет под ударами. Но шумная и ожесточенная битва скоро кончилась. Толпа подоспевших сторожей прекратила побоище. Бонга, казавшегося явным зачинщиком, втолкнули в его стойло, и он был подвергнут серьезному наказанию.