355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чарльз Капхен » Закат Америки. Уже скоро » Текст книги (страница 9)
Закат Америки. Уже скоро
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 00:02

Текст книги "Закат Америки. Уже скоро"


Автор книги: Чарльз Капхен


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

Карта мира, предложенная в этой книге, имеет много общих положений с концепцией Миршеймера. Обе карты опираются на реалистический подход к международной политике. Это фундаментальное сходство объясняет, почему обе карты предсказывают скорое возвращение геополитического соперничества между силовыми центрами мира. Однако реализм Миршеймера существенно отличается от реализма, предлагаемого на страницах этой книги. Описание различий в подходах позволяет как выявить ошибки в концепции Миршеймера, так и прояснить интеллектуальную основу данной книги.

Главная ошибка Миршеймера – «незамеченная» им способность политических решений влиять на «соревновательную логику» реализма и даже преодолевать ее. Единственные факторы, имеющие значение для его карты мира, – это характер военных сил и их распределение. Опираясь на этот анализ, он производит оценку неблагоприятных геополитических последствий возвращения к мультиполярности и дает политические рекомендации относительно того, что Соединенным Штатам следует стремиться сохранить биполярность «холодной войны», а в случае невозможности этого поощрять распространение ядерного оружия. В суровом мире Миршеймера нам остается надеяться лишь на то, что основные государства мира спрячутся за своими барьерами, нацелят друг на друга ядерное оружие и будут полагаться на угрозу взаимного уничтожения как на главный сдерживающий фактор.

Убедительный в своей простоте, реализм Миршеймера слишком скуден и потому приводит к такой интерпретации международной политики, которая очень быстро утрачивает контакт с реальностью. Более адекватная форма реализма, изложенная в данной книге, опирается на соперничество между полюсами силы как на необходимое условие существования мировой системы, своего рода точку равновесия, вокруг которой вращается международная система по собственным внутренним законам. Впрочем, история дает бесспорные доказательства того, что мы можем сделать гораздо больше, чем позволить мировой системе бесконтрольно вращаться вокруг этой точки. Прогнозы, основанные на тщательном анализе, и эффективное управление способны «подтолкнуть» систему в благоприятном направлении и устранить приводящую к войне динамику, которая в мире Миршеймера является неизбежной.

Достаточно всего нескольких примеров, чтобы подтвердить правомерность этих рассуждений. Согласно реализму Миршеймера, возвышение Соединенных Штатов должно было привести к соперничеству и конфликту с прежним мировым гегемоном – Великобританией. Вместо этого Соединенные Штаты и Британия шли на уступки, договаривались об улаживании разногласий через арбитраж и создали сильный политический союз. Отсутствие войны между претендентом, находящимся на подъеме, и гегемоном, пребывающим в кризисе, не имеет абсолютно ничего общего с тактикой взаимного сдерживания. Аналогичным образом реализм Миршеймера предсказывает, что Европейский Союз должен был к настоящему моменты распасться, пасть жертвой геополитического соперничества, которому следовало обуять Европу после «холодной войны». В действительности же произошло прямо противоположное. Европейский Союз процветает, интеграция углубляется, единая Европа движется все дальше на восток. Вместо возвращения к статусу своекорыстного агрессора Германия возглавила создание единой Европы, у которой есть все, за исключением соперничества между главными государствами.

Миршеймер не замечает подобных примеров геополитической трансформации именно потому, что это мешает сделать чрезмерно интеллектуальный, «кабинетный» подход. На рубеже XIX и XX столетий Соединенные Штаты и Великобритания обрели совместный опыт, который восстановил партнерские отношения между двумя этими странами и сделал войну между ними практически невозможной. Европейский Союз смог противостоять логике реализма благодаря «домашнему характеру» европейских государств, благотворному влиянию интеграции и международных институтов, а также культивированию общей европейской идентичности. Все эти силы находятся вне границ узких концептуальных рамок Миршеймера. Лишенный даже намека на идеализм, его подход слишком прямолинеен, чтобы включать в себя эти глубокие причины международных перемен.

Аналитические ошибки ведут Миршеймера к политическим рекомендациям, которые не учитывают очевидных возможностей. Проблема будущего заключается не в том, как надежнее возвести барьеры, которые разделят возникающие силовые центры, а в том, как лучше предупредить стремление к соперничеству, которое неминуемо проявится с ослаблением однополярности. Миршеймер прав в том, что возвращение к мультиполярному миру чревато опасностями. Но он ошибается, выбрасывая полотенце еще до начала боя и призывая к использованию ядерного оружия. Перспектива возвращения мультиполярности должна, наоборот, послужить призывом к разоружению и выступить как катализатор усилий мирового сообщества по сдерживанию инстинктов соперничества, которые проявятся в новом мире. Логика реализма убедительна, но преодолима, и это положение одновременно показывает ограниченность концепции Миршеймера и служит интеллектуальной основой и источником мотивации данной книги.

Аргументы Фукуямы и Фридмана более сложны, взгляды этих исследователей на демократию и глобализацию представляют прямой вызов этой книге, в которой утверждается, что наступление мультиполярности приведет к очередному возникновению геополитических разграничительных линий и возвращению мирового стратегического соперничества. Фукуяма полагает, что беспокоиться не о чем. Мир демократий, даже мультиполярный мир демократий, будет миром добра и стабильности. Ведь демократии не вступают в геополитические конфликты друг с другом. Фридман соглашается: в современном глобализированном мире, считает он, мультиполярность не будет играть той роли, какую она играла в прошлом. Великие державы слишком сильно зависят друг от друга, слишком похожи, слишком заняты веб-серфингом в волнах Интернета, чтобы отвлекаться на геополитическое соперничество.

Поскольку ученые и политики продолжают верить в «умиротворяющее» воздействие демократизации и глобализации, представляется необходимым подробно проанализировать эти важнейшие мировые тенденции, коль скоро предлагаемая в данной книге карта мира и вытекающая из нее большая стратегия намерены взять верх над альтернативными вариантами. Анализу глобализации и демократизации посвящена следующая глава.

ГЛАВА 3
ЛОЖНЫЕ ОБЕЩАНИЯ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И ДЕМОКРАТИИ

Великая Депрессия стала переломным моментом не только для Америки, но и для всего мира. В Соединенных Штатах уверенность в будущем, порожденная достатком 1920-х годов, сменилась неуверенностью, отягощенной аскетизмом, возвращения которого большинство американцев никак не ожидало. Мировая экономика очень скоро донесла до Европы и Азии «ударные волны», расходившиеся от Уолл-стрит; страна за страной погружались в пучину кризиса. Международная торговля резко сократилась. Валюты рухнули. Укрепилось социальное неравенство, которое впоследствии сыграло заметную роль в раздувании милитаризма и национализма в Германии и Японии, двух государствах, чьи агрессивные намерения вскоре привели к мировой войне.

Быть может, Америке не суждено когда-либо снова испытать подобный обвал биржевого рынка. В конце концов, современная экономика кажется гораздо более устойчивой, чем в 1930-х годах, и у нее достанет «запаса прочности», чтобы благополучно выдержать тяжелые времена. Однако взгляд в прошлое, на Великую Депрессию, поможет нам разобраться в настоящем. Благодаря исторической ретроспективе становится понятным, что необычайный всплеск рынка на протяжении 1990-х годов подозрительно напоминает бум 1920-х. Мы должны помнить, что экономические перемены могут иметь самые непредсказуемые политические последствия. Глобализация – отнюдь не панацея; на самом деле она вполне может оказаться «посредником» в стремительном распространении экономического кризиса. А демократия – материя чрезвычайно хрупкая; когда в экономике возникают серьезные трудности, и демократия, и патриотизм обнаруживают тенденцию к перерастанию в национал-социализм.

ПРОШЛОЕ

«Ни одно из заседаний Конгресса США, посвященных государственным делам, не проходило в столь благоприятной обстановке, как та, что сложилась сегодня. Во внутренних делах царят спокойствие и согласие… достигнут высочайший уровень процветания за все годы. На международной арене торжествуют мир и добрая воля, проистекающие из взаимопонимания между народами»(1). Столь подкупающий оптимизм вполне мог быть позаимствован из любого из восьми выступлений президента Билла Клинтона о положении в стране, однако это не слова Клинтона. Они были сказаны президентом Келвином Кулиджем 4 декабря 1928 года. Мало кто знает, что Кулидж выступил с речью всего-навсего за месяц до краха биржевого рынка, погрузившего Америку и остальной мир в глубокую депрессию. Процветание и согласие отступили перед упадком и отчаянием. Мир и добрая воля в международных отношениях пали жертвами фашизма и войны.

В 1928 году Америка находилась на подъеме, пребывала, так сказать, в отличной форме, так что иллюзии Кулиджа были вполне оправданы. Американская экономика вот уже два года как переживала промышленный бум, сельское хозяйство не отставало и также стремилось к новым высотам. Корпоративные доходы существенно возросли, что стимулировало беспрецедентный уровень инвестиций в биржевой рынок. Цены на акции поднялись во много раз в течение 1927—1928 годов. Процветание продолжилось и в 1929 году. Три летних месяца этого года были особенно удачными для акций ведущих американских корпораций. Стоимость акций «Westing-house» возросла с 151 доллара до 286 долларов, «General Electric» – с 268 долларов до 391 доллара, «AT &T» – с 209 долларов до 303 долларов.

Неукоснительный рост рынка в значительной мере обеспечивался огромными объемами кредитования. Соблазненные перспективами невероятных прибылей, инвесторы занимали огромные суммы на биржевые спекуляции. В течение лета 1929 года брокерские займы возрастали приблизительно на 400 миллионов долларов ежемесячно, достигнув общей суммы в 7 миллиардов долларов к осени, и почти семикратно превысили общую сумму займов начала 1920-х годов. Спрос на деньги вел к повышению процентных ставок, вследствие чего едва ли не весь международный капитал стекался в Нью-Йорк, а рынки кредитов в других странах оскудели. Займы громоздились на займы. Нью-йоркские банки занимали деньги у Федерального резервного банка под 5% годовых, а сами ссужали средства под ставку в 12% годовых(2).

Когда цены на акции взлетели над номинальной стоимостью, а кредитование покупок акций превзо шло все разумные пределы, Федеральная резервная комиссия оправданно забеспокоилось. Даже перед летним скачком Комиссия предупреждала, что коммерческие банки не должны брать кредиты из федерального резерва, «чтобы осуществлять спекулятивные займы или обеспечивать гарантии этих займов»(3). Рынок временно приостановился на пике роста весной 1929 года. Впрочем, дальнейшее невмешательство Комиссии вкупе с брокерскими займами банков не позволили этой «созерцательной паузе» затянуться. Даже рыночные эксперты отказались от привычной осторожности в прогнозах. Ирвинг Фишер известный экономист из Йеля заявил осенью 1929 года, что «цены на акции достигли, скажем так, плато, которое тянется вдаль, насколько хватает глаз»(4). Гарвардское экономическое общество, клуб профессоров-экономистов из Гарварда, заверяло инвесторов, что «жестокая депрессия, как в 1920—1921 годах, сегодня находится за пределами возможного. Кризис ликвидности нам не угрожает»(5).

Спекулятивный «пузырь» лопнул в октябре. Потребовалось всего несколько дней, чтобы бесконечная уверенность сменилась неконтролируемой паникой. Рынок начал ослабевать в субботнюю торговую сессию, 19 октября, и в понедельник 21 октября. Понижение было результатом изъятия зарубежных денег, сужения рынка кредитов, первых требований о возврате брокерских займов и первых разговоров на Уолл-стрит о возможном резком падении цен на акции. Затем в течение недели рынок временно стабилизировался, отчасти вследствие скоординированных усилий главных нью-йоркских банков по закупке акций с целью восстановления доверия.

Неконтролируемая продажа началась снова утром в понедельник 28 октября. На сей раз банки решили не вмешиваться. На следующий день объемы продаж увеличились. Многие акции не находили покупателей даже при том, что их цена составляла менее одного доллара. Объемы и темпы продаж были столь высоки, что тикер перестал действовать почти мгновенно; инвесторы могли только догадываться, насколько упали их акции. Даже акции столпов экономики наподобие «Westinghouse» не устояли, закончив день с ценой в 126 долларов – после 286 долларов в сентябре. Акции «Goldman Sachs Trading Corporation», инвестиционного фонда наподобие современных взаимных фондов, достигли цены в 220 долларов за штуку перед обвалом; к окончанию торгов их цена составляла 35 долларов. Долги по займам, подогревавшим спекулятивным бумом, были предъявлены к погашению. Рынок развалился, как карточный домик.

Хотя в 1929 году сравнительно немногие американцы владели акциями (около полутора миллионов человек из 120 миллионов населения страны)(6), последствия падения рынка вскоре ощутила вся страна. Еще до «черных дней» октября, американская экономика страдала от излишков производственных мощностей и перепроизводства продукции; заработки и цены не соответствовали уровню предложения товаров. В такой обстановке дефляционное воздействие кризиса на Уолл-стрит быстро распространилось на реальную экономику. Условия кредитования в одночасье сделались чрезвычайно суровыми, что лишило кредиты доступности. Только в 1930 году разорились 1352 банка. Бизнес сокращал производство, расходы, резервы, увольнял миллионы рабочих. К1932 году почти А населения не имела постоянных доходов(7). Те счастливчики, у которых была работа, сталкивались с регулярным уменьшением заработной платы. Американская экономика постоянно сокращалась, валовой национальный продукт уменьшился на треть за период между 1929 и 1933 годами. Лишь к 1941 году валовой продукт достиг того же уровня, на котором находился в 1920-х годах.

Кризис на Уолл-стрит ускорил процесс падения Америки в Великую Депрессию. И Америка потянула за собой весь остальной мир. Кредитный рынок Европы устоял, однако банкам и инвесторам, пострадавшим от катастрофы в Нью-Йорке, требовалось срочно отыскать надежных заемщиков. Еще до падении рынка акций в Нью-Йорке, международная экономика пыталась справиться со снижением цен на сельскохозяйственную продукцию, с недостатком капитала в экономике развивающихся стран и с вялым ростом европейской экономики. Едва к этим факторам добавился американский кризис, как международная торговля вошла в пике, сократившись в период между 1929 и 1932 годами более чем на 60%(8). Мировая экономика устремилась «по спирали вниз».

Ситуация усугублялась ориентацией на собственные интересы, преобладавшей в национальных столицах. Вместо того чтобы прилагать совместные усилия по сдерживанию кризиса, отдельные страны попытались отгородиться от международного рынка, чем только ускорили нарастание общего кризиса. И первыми здесь оказались Соединенные Штаты. Конгресс в 1930 году одобрил тарифы Смута—Холи, что привело к потоку карательных тарифов в других странах. На протяжении 1930-х годов международная экономика разделилась на соперничающие торговые блоки, укрывшиеся за протекционистскими барьерами. Эти барьеры, возможно, принесли временную передышку политикам, «домашним» производителям и профсоюзам, но оказали разрушающее действие на международную экономику, вступившую в фазу распада.

В то время как Соединенные Штаты первыми отделились от мировой торговой системы, тем самым подорвав ее, Британия возглавила движение за развал денежной системы. Она отказалась от золотого стандарта в сентябре 1931 года, заверив, что вводит эту меру всего на несколько месяцев, – срок достаточно долгий, чтобы обеспечить умеренную девальвацию фунта для оживления торговли и стимулирования экономического роста. Однако фунт девальвировался в общей сложности на 30%, что и разрушило мировую финансовую систему. Япония отказалась от золотого стандарта в том же году, и йена вскоре потеряла 40% своей стоимости. Последовавшее удорожание доллара и неблагоприятное воздействие этого обстоятельства на американский платежный баланс помогли убедить Вашингтон последовать примеру Великобритании и Японии; Соединенные Штаты отказались от золота в 1933 году. Когда три главных мировых державы объявили об отказе от золотого стандарта, международная экономика осталась практически без управления. Была созвана Всемирная экономическая конференция, чтобы определить контуры новой денежной системы и разработать новый обменный курс, но Соединенные Штаты отказались войти в договор, поскольку преследовали исключительно собственные интересы, в ущерб стабильности мировой экономики.

Девиз «каждый сам за себя», характерный для международной экономики тех лет, очень скоро был подхвачен политической системой. В столь ответственный момент «близорукие» национальные приоритеты возобладали над долгосрочным сотрудниче ством не только в экономике, но и в сфере безопасности. Как заметил один историк того периода, протекционистские тарифы были «экономическим двойником политического изоляционизма»(9). Сосредоточенность сугубо на собственных интересах оказалась тем более опасной, что привела к поистине ужасным последствиям в ряде стран – прежде всего в Германии и Японии.

Экономика Германии находилась до кризиса 1929 года в крайне стесненном положении. Разрушения, причиненные Первой мировой войной, и репарации, наложенные на побежденную Германию Версальской мирной конференцией, затрудняли столь желанное скорое восстановление и делали его практически невозможным. Бурно росла в начале 1920-х годов инфляция. В период между январем и ноябрем 1923 года, например, отношение марки к доллару выросло приблизительно с 18 000 до более чем 4 триллионов. Банковские клерки заявляли, что платежи производятся взвешиванием кучи банкнот, а не их пересчетом. Адольф Гитлер, в то время практически неизвестный политик-националист, пророчески комментировал тяжелое положение средней лавочницы: «Ее бизнес погиб, ее образ жизни абсолютно разрушен. Она может стать нищенкой. Отчаяние охватило весь народ. Мы стоим перед лицом революции»(10).

Нездоровая экономика сделала Германию особенно уязвимой к кризисам на Уолл-стрит и к последующему устранению США из мирового товарооборота. Начала расти безработица, ресурсы государственного страхового фонда занятости были быстро исчерпаны. Нарастающий кризис вынудил канцлера Генриха Брюнинга назначить выборы на сентябрь 1930 года. Поддержка национал-социалистической партии росла вместе с безработицей. Наци, которые до этого имели только 12 мест в рейхстаге, после выборов получили 107 мест. Брюнинг под давлением набравших силу нацистов проводил националистический курс, что вело к дальнейшему увеличению безработицы и заставляло иностранцев изымать свои инвестиции из германской экономики. Когда началось массовое разорение германских банков, международное сообщество решило предоставить Германии коллективный заем, чтобы стабилизировать германскую экономику. Но этот план вызвал протест со стороны Америки и Великобритании. Президенту Герберту Гуверу было некогда интересоваться экономикой Германии в момент, когда бюджетный дефицит Соединенных Штатов быстро увеличивался.

Испугавшись подъема национализма в Германии, Великобритания и Франция летом 1932 года освободили Берлин от продолжения репарационных выплат. Но было слишком поздно. Промышленное производство в Германии упало с 1929 года более чем на 40%, оставив около трети трудоспособного населения без работы. Обострившиеся экономические трудности способствовали расцвету нацизма. Благодаря популярности у простых немцев (наци завоевали 196 парламентских мест на всеобщих выборах в ноябре 1932 года) и искусству закулисных маневров Гитлер в январе 1933 года стал канцлером Германии.

Вскоре он приступил к перевооружению германской армии. Версальский договор ограничил численность этой армии 100.000 солдат в семи пехотных дивизиях. В начале 1935 года Гитлер призвал в армию 550 000 мужчин, которые составили 36 дивизий. Растущие амбиции Германии сопровождались усилением антисемитских настроений. Берлин, один из самых космополитичных городов мира и дом для почти 200 000 евреев, превратился в «полигон» для методичного истребления европейского еврейства. Несмотря на явные настораживающие признаки, Франция, Великобритания и Соединенные Штаты старались отгородиться от проблем Германии. Утратившие стабильность, погруженные в собственные экономические проблемы, главные мировые демократии пассивно наблюдали за перевооружением Германии, ремилитаризацией Рейнской зоны, аншлюсом Австрии и захватом Чехословакии. Лишь когда Германия, получившая в результате своих агрессивных действий доступ к значительным складским запасам военных материалов и вооружений на территории Чехословакии, вторглась в Польшу в сентябре 1939 года, Великобритания и Франция осознали, что они, возможно, будут следующими; у них не оставалось иного выбора, кроме как объявить войну. Но Соединенные Штаты избегали прямого вмешательства в конфликт еще два года, пока база военно-морского флота США в Перл-Харборе не подверглась атакам японцев.

Последовательность событий в Восточной Азии удивительно напоминает события европейские. Взаимосвязанность мировой экономики обусловила «приход» Великой Депрессии в Японию. Большой аграрный сектор страны сильно пострадал от резкого падения цен на сельхозпродукцию. К 1930 году средний доход фермера, выращивающего рис, упал почти на треть. Спад в мировой торговле и возведение протекционистских барьеров (в частности, тарифы Смута – Холи увеличили пошлины на импортируемые в США японские товары в среднем на 23%) разорили многих мелких бизнесменов. В городах процветала безработица, что вело к нарастанию социального недовольства и выступлениям рабочих. Как и в Германии, экономические трудности не замедлили повлиять на еще не успевшие «укорениться» демократические институты, дискредитировали партийную систему, правящую элиту и царившие в экономике картели (дзайбацу). Либеральные принципы, декларированные в конституции Мейдзи, пали жертвой возвращения традиционных ценностей и традиционного общественного устройства, а также укрепления военного могущества страны.

Военные выступили в авангарде движения национального возрождения. Офицерский корпус, воспитанный в духе почитания самурайских традиций и самоотверженного служения, призван был вывести страну из хаоса, в который ее ввергли политики, рвачи-бизнесмены и коррумпированная бюрократия. Японская общественность объединялась в националистические клубы и организации, чтобы содействовать новому курсу. Под предлогом выполнения миссии «национального спасения» военные искореняли ростки парламентаризма, вырывая контроль над страной у политических партий. Группа армейских чинов в мае 1932 года устранила премьер-министра Цуеси Инукаи, освободив дорогу к власти адмиралу Макото Сайто. С этого момента военные стали определять политику Японии.

«Милитаризировавшись», японская внешняя политика стала более агрессивной, как по тону, так и по сути. В 1931 году японская армия оккупировала Маньчжурию, которая затем была успешно аннексирована – это стало первым шагом на пути установления японского господства в Восточной Азии. Военные лидеры действовали по собственному усмотрению. Хотя военный министр Дзиро Минами проинформировал правительство о делах в Маньчжурии, он ясно дал понять гражданским политикам, что армия может действовать «без консультаций с кабинетом» и что «он ожидает одобрения кабинета как чистую формальность»(11). Военно-морской флот также освободился от гражданского контроля и готовился к «броску на юг» и возможному столкновению с американским Тихоокеанским флотом, возлагая надежды на масштабное техническое перевооружение.

Мировые демократии, как и в случае с Германией, пассивно наблюдали, как японские военные захватывают власть в стране и демонстрируют свои хищнические амбиции. Да, Лига Наций собралась для рассмотрения коллективного ответа на оккупацию Маньчжурии Японией. Но в тяжелые времена начала 1930-х годов реакция международного сообщества свелась к возмущенным речам и осуждению поведения Японии. Япония ответила на это выходом из Лиги и приступила к планомерному завоеванию материковой Азии. Лиге Наций и духу коллективной безопасности, который она собой олицетворяла, был нанесен непоправимый ущерб. Японская агрессия продолжалась практически безостановочно вплоть до второй половины 1941 года, когда вторжение Японии в Индокитай и «упреждающий удар» японцев по Перл-Харбору не оставили Америке и ее партнерам другого выхода кроме объявления войны.

Великая Депрессия, как мы убедились, зажгла запал с обоих концов. Она привела в движение в Германии и Японии цепь событий, превративших едва оперившиеся демократии в безжалостных агрессоров. В то же время стабильные мировые демократии оказались в роли пассивных наблюдателей. Каждая из них пыталась переложить бремя ответственности на других, никто не проявил желания объединить вооруженные силы, чтобы предотвратить угрозу. Экономический хаос вылился в политическую разобщенность, которая не только способствовала появлению государств-агрессоров, но и позволила им выплеснуть свою агрессивность вовне.

История преподносит печальные уроки. Она напоминает, что финансовые рынки падают быстрее, нежели поднимаются. Она показывает, что глобализованная экономика скорее распространит обнищание, чем процветание. Вдобавок она делает абсолютно очевидным то обстоятельство, что экономические трудности могут оказывать негативное влияние на характер как внутренней, так и внешней политики. Как известно, история не повторяется. Но стоит обратить внимание на позицию, которую Чарльз Киндлбергер и Джон Кеннет Гэлбрейт, два самых известных американских историка-экономиста, разделяют в своих ставших классическими книгах о Великой Депрессии.

Киндлбергер в 1973 году привел несколько сценариев возможного будущего, вызвавших у него наибольшую тревогу. Основное положение гласило, что «соперничество между США и ЕЭС за лидерство в мировой экономике» может подорвать глобальную экономическую стабильность(12). Ныне, когда Европейское Экономическое Сообщество стало Европейским Союзом, имеет единый рынок и единую валюту и находится в процессе формирования геополитических амбиций, можно сделать вывод, что Киндлбергер был оправданно далек от благодушной оценки грядущей стабильности мировой экономики.

Гэлбрейт тревожился за саму Америку; его беспокоила высокая вероятность того, что страна снова может оказаться в порочном круге взлетов и падений. Он предупреждал о необходимости помнить о прошлом, и избегать самоуверенности и неоправданного оптимизма, которые являются источником всякого спекулятивного бума. В 1954 году Гэлбрейт писал: «Спекуляционные ожидания могут иметь как больший, так и меньший иммунизирующий эффект. Неминуемый последующий коллапс автоматически разрушает само настроение общества, благоприятствующее спекуляциям. Отсюда следует, что бум спекуляционных ожиданий практически гарантирует: немедленного их возрождения ожидать не приходится. Со временем события прошлого забываются, поэтому иммунитет постепенно изнашивается. Тем самым становится возможным рецидив. Ничто не могло бы заставить американцев приступить к спекулятивным операциям на фондовой бирже в 1935 году. К 1955 году шансы на подобное развитие ситуации существенно возросли»(13).

Как и предсказывал Гэлбрейт, память Америки со временем ослабела. На протяжении 1990-х годов инвесторы «подогрели» фондовый рынок до опасной температуры, которой тот не знал с 1929 года. Сегодня этот «свежайший» спекулятивный бум уже закончился. Хотя миллионы американцев обнаружили, что их сбережения значительно уменьшились, приземление, к счастью, оказалось мягче того, которое последовало за бумом 1920-х годов.

Но то, что случилось недавно в американской экономике, может произойти и в экономике международной. Легкость, с которой американцы поворачиваются спиной к урокам экономической истории, дает основания полагать, что они могут сделать то же самое и по отношению к геополитическим проблемам. Это особенно важно сейчас, когда глобализация стирает разницу между экономикой и геополитикой и увеличивает уровень экономической взаимозависимости, стирая разграничительные геополитические линии. Стоит задуматься над тем, что фондовый бум 1990-х годов столь же иррационален и опасен, как бум 1920-х годов и, что масштабы современной глобализованной экономики и ее связанность могут оказаться даже более функциональными с точки зрения распространения кризиса, чем те механизмы, которые разнесли шоковые волны Великой Депрессии по всему миру.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю