Текст книги "Закат Америки. Уже скоро"

Автор книги: Чарльз Капхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

Однако множество факторов свидетельствуют о том, что цифровая эра и информационная революция суть основные источники упадка, наблюдающегося в государственных структурах управления. Во всяком случае, политические и социальные последствия внедрения цифровых технологий разрывают «ткань» американской демократии в то самое время, когда эта ткань, по многим причинам, начала изнашиваться. Это «растяжение демократии» сопровождается растущей уверенностью в том, что происходит смена способа производства и что Соединенные Штаты ныне оказались в исторической фазе перехода от одной эпохи к другой. Этот переход едва начался, а цифровая эра еще находится во младенчестве. Однако уже по первым наметившимся признакам можно усомниться в стабильности и надежности современных политических институтов Америки.

Если возникновение и распространение цифровых технологий знаменуют начало новой исторической эры, то это изменение способа производства должно оказать воздействие на основные институты общественной идентичности, равно как и на институты управления. Подобно тому как демократические институты Америки подвергаются «тестированию» поступательным движением истории, национальное государство оказывается перед вызовом со стороны социальных перемен, вызванных цифровой эрой. Национализм – «фрейлина» индустриального общества; закат индустриальной эпохи способен, таким образом, ослабить основы национализма.

Ранние свидетельства согласуются с утверждением о том, что ныне происходит переход от эпохи к эпохе. Пожалуй, пока слишком рано делать выводы о возможных социальных последствиях этого перехода. Тем не менее, проанализировав логику развития цифровой эры и те немногие факты, которые имеются в нашем распоряжении, можно сделать несколько более или менее вероятных прогнозов.

Индустриальная эра способствовала утверждению национализма в качестве основной, доминирующей формы общественной идентичности; она отрывала людей от земли, распространяла среди них общий опыт массового образования, содействовала тесным контактам на производстве и в городах, «связывала» воедино национальные государства сетью железных дорог и скоростных автомагистралей. Как писал Эмиль Дюркгейм: «Общественная жизнь, вместо того чтобы сосредоточиться в бесчисленных крошечных очагах, столь разных и в то же время одинаковых, становится общей жизнью. Социальные взаимоотношения… выходят за пределы исходных границ». И чем дальше идет индустриализация, «тем больше появляется людей, находящихся между собой в таком контакте, который позволяет им действовать совместно»(49). Именно это переселение и перемещение людских масс привело к возникновению «плавильного тигля» индустриализации, включило иммигрантов в многонациональные городские общины и создало общую национальную идентичность.

Цифровая эра, как представляется, способна обратить вспять большую часть этих социальных трендов. Джоэл Коткин писал: «Восход цифровой экономики аннулирует экономическую и социальную географию современной Америки»(50). Солидарность, порожденная совместной работой на производстве, уступит место социальной фрагментации, «прорастающей» из индивидуализированной деятельности. Количество американцев, работающих на дому, стремительно растет(51). Использование Интернета для сотрудничества с удаленными коллегами, которых работник, быть может, никогда не увидит «вживую», повышает эффективность труда – за счет социальных связей. Профсоюз, этот символ социальной солидарности времен индустриальной эры, находится в упадке. С 1950-х годов количество членов профсоюза среди работающих американцев сократилось с 33 до 14%(52).

Цифровая эра также изменяет структуры трудовой мобильности, причем способом, который может замедлить, если не остановить социальное и этническое «смешивание», характерное для индустриальной эпохи. Неиндустриальные фирмы и их сотрудники отличаются гораздо большей гибкостью в выборе месторасположения. Для них не имеет принципиального значения близость к рекам, портам, железнодорожным путям и источникам сырья. «Чем сильнее технические достижения избавляют нас от тирании места, – писал Коткин, – тем решительнее выступают в качестве параметров желаемого рабочего места такие факторы, как климат, качество и образ жизни и культурная близость»(53).

Американские города вынуждены подстраиваться под ситуацию, когда трудовая мобильность становится делом выбора, а не необходимости. Промыш ленные мегаполисы наподобие Сент-Луиса и Детройта с конца 1950-х годов потеряли около половины своего населения. Богатые, в основном белые горожане, переселяются в пригороды либо в менее индустриальные районы – например, в Северную Каролину или Колорадо. В 1990-х годах более 40% тех, кто жил за пределами мегаполисов, являлись бывшими горожанами. Общины, выигрывающие от подобной миграции, могут быть состоятельными и производительными, но при этом они окажутся расово и социально гомогенными. В городах остается беднейшая часть населения, нередко разделенная на этнические анклавы. Почти две трети детей, живущих ныне в городах, – цветные; большинство же белых детей, живущих в городах, принадлежат к пролетарским семьям(54).

Чикаго, Нью-Йорк и Сан-Франциско кажутся исключениями из правила, поскольку у них более здоровая экономика и меньше отток населения. Однако даже эти коммерческие города отчасти теряют прежнюю социальную и этническую гетерогенность. Высокие цены на жилье в Нью-Йорке и Сан-Франциско делают городскую жизнь доступной лишь для весьма состоятельных людей, прежде всего белых(55). Чернокожие представители среднего класса предпочитают селиться в «этнических» кварталах. К примеру, городок Боуи, штат Мериленд, стал «магнитом» для чернокожих, которые работают в Балтиморе, в пределах столичной области Вашингтона(56).

Цифровая эра тем самым утверждается в Америке за счет того индустриального «плавильного тигля», который некогда создал американское национальное государство. После десятилетий общественного прогресса, обеспеченного движением борцов за гражданские права, Америка рискует вернуться к усилению социальной и расовой сегрегации. Энтони Уолтон из Баудойн-колледж вполне оправданно беспокоится о «блестящих кибергородах на холме», которые «учатся существовать, не зная и не вспоминая о трагедии промышленных городов»(57). А Роберт Каплан задается вопросом – долго ли просуществует американская нация, если страна разделяется на «изолированные пригородные зоны и этнические и сословные анклавы, оторванные друг от друга»?(58)

Цифровая экономика, менее эффективная в обеспечении социальной солидарности, может оказаться не более эффективной в адаптации иммигрантов к мультиэтническому обществу. Иммиграция в 1990-е годы приобрела массовый характер, процент рожденных за рубежом граждан США достиг уровня, отмечавшегося перед Второй мировой войной. В начале двадцатого столетия 90% иммигрантов составляли выходцы из Европы. К концу века большую часть представляли латиноамериканцы или выходцы из Азии. Последние, подобно своим европейским предшественникам, старались как можно быстрее влиться в американское общество, латиноамериканцы демонстрируют стремление к обособленности.

Перепись 2000 года показала, что каждый пятый американец в возрасте старше пяти лет говорит дома не на английском языке. В пределах этой группы 60% говорит на испанском, а 43% утверждают, что их знание английского «посредственное»(59). Латиноамериканские дети значительно чаще живут в двуязычных домах по сравнению с детьми азиатских иммигрантов(60). Вдобавок все большее число латиноамериканских детей обучается в национальных школах. В 1998 году почти 37% учащихся-латино ходили в национальные школы (90 и более процентов учеников – испаноязычные), а в 1968 году этот показатель составлял 23%(61). Размер испаноязычного сообщества (более 35 миллионов), его концентрация на Юго-Западе, отсутствие социальной диффузии, некогда обусловленной трудовыми потребностями индустриального общества, постоянный антропоток, вызванный географической близостью стран происхождения иммигрантов к США, – все эти факторы сообща замедляют интеграцию латиноамериканских иммигрантов в мультиэтническое американское общество.

Причем под угрозой находится не только социальная и этническая интеграция; цифровая экономика способствует возведению «барьеров» между регионами. Со времени своего основания Соединенные Штаты постоянно сталкивались с различными культурами и различными экономическими интересами населяющих их людей. Эти «разногласия» отчасти нивелировались перемещением населения, сопровождавшим индустриализацию, и чувством национального единства, порожденным Второй мировой войной и «холодной войной». Сегодня разногласия возвращаются.

Семьи имеют большую свободу выбора мест проживания в зависимости от своей политической ориентации, поэтому люди стремятся селиться рядом с единомышленниками. Интернет, как говорилось, позволяет американцам фильтровать поступающую информацию, а отсюда следует, что культурная поляризация вдоль региональных разграничительных линий практически неизбежна. Роберт Патнем установил, что культурные различия между Севером и Югом существуют по-прежнему, в особенности в том, что касается гражданской активности, и что эти различия объясняют нарастающую региональную поляризацию(62). В этом отношении стоит отметить, как Зелл Миллер, сенатор-демократ от Джорджии, объяснил провал Альберта Гора на выборах 2000 года на Юге. «Южане, – писал Миллер, – полагают, что демократическая партия не выражает их чаяний… А если южане-избиратели сочтут, что вы их не понимаете… или, что гораздо хуже, что вы смотрите на них свысока, – они никогда за вас не проголосуют»(63).

На экономическом «фронте» несовпадающие региональные интересы вполне могут обрести новые формы. Для большинства регионов США коммерция, несмотря на ужесточение пограничного режима после террористических актов в сентябре 2001 года, означает, как правило, выход за пределы национальных границ. Мексиканские рабочие стремятся в Соединенные Штаты, а американские компании все больше осваиваются в Мексике. По мере роста испано-язычной общины на Юго-Западе ее культурные и экономические связи с Мексикой становятся все прочнее. Эль Пасо и Сьюдад Хуарес, равно как Сан-Диего и Тихуана, вопреки разделяющим их национальным границам, ныне представляют собой крупные городские зоны. Нью-Мексико осуществляет совместные строительные проекты с мексиканским «соседом» – штатом Чихуахуа. В марте 2002 года Соединенные Штаты и Мексика согласились внедрить новую систему пограничного контроля, предназначенную для облегчения пересечения границы без ущерба для безопасности США(64). Согласно Аделе де ла Торре, директору Отдела американо-мексиканских исследований и исследовательского центра университета Аризоны в Таксоне: «Люди, проживающие у границы, ее не замечают. Мы делим свои жизни с теми, кто живет в Мексике»(65).

Северная граница США переживает аналогичную трансформацию. Первый экономический саммит «Нью-Йорк—Онтарио» прошел в июне 2001 года под председательством мэра Нью-Йорка Джорджа Патаки и премьера провинции Онтарио Майкла Харриса.

Как выразился один комментатор: «В программе встречи присутствовала мысль, которую уже давно высказывают те, кто живет по обеим берегам Ниагары и реки Святого Лаврентия, – судьба региона зависит от тесных экономических связей, по каковой причине национальная граница между США и Канадой представляется ненужной»(66). После террористических атак в сентябре 2001 года возникло предложение создать на территории Канады и США «общий периметр безопасности» для совместного контроля за туристами и иммигрантами(67). В декабре два государства подписали пакт об усилении сотрудничества в обеспечении внутренней безопасности и охране границ. Портленд, Сиэтл и Ванкувер могут похвалиться прочными экономическими и культурными связями. Роберт Каплан предположил, что растущая лояльность жителей этого региона к своей территории – области Каскадных гор (Каскадии) – может со временем пересилить лояльность по отношению к государствам и нациям68. Бизнес-стратег Кеничи Омэ соглашается с Капланом: представляет ли по-прежнему национальное государство «уникальную общность экономических интересов», спрашивает он, и формирует ли «смысловые потоки экономической активности»?(69)

В дни расцвета национального государства культурные, экономические и политические границы совпадали. С наступлением цифровой эры общественная идентичность и коммерческие потоки оказались в эпицентре перемен, однако политические границы остались неизменными. Эта ситуация в лучшем случае может привести к умалению значимости национального государства. Более вероятно, что продолжающиеся экономические, политические и социальные изменения поставят вопрос о правомерности существования национального государства (по крайней мере, в его нынешнем виде) как доминирующей политической единицы.

Артур Шлезингер-младший в книге «Разъединение Америки» писал, что Соединенные Штаты представляют собой «эксперимент, осуществлявшийся сравнительно успешно, эксперимент по созданию общей идентичности у людей разных рас, религий, языков и культур. Этот эксперимент может быть продолжен, только если Америка сохранит веру в цель. Если республика откажется от цели, от вашингтоновского принципа „единого народа“, – что ждет нас в будущем? Дезинтеграция национального общества, расовая изоляция, балканизация, трайбализация?»(70) Пожалуй, рассуждения о том, что могущественное мультиэтническое демократическое государство способно прийти к столь безрадостному концу, кажутся несколько преувеличенными, однако Америке достаточно посмотреть на север, чтобы обнаружить богатую мультиэтническую демократическую страну, стоящую перед угрозой распада. На последнем референдуме 1995 года франкоговорящий Квебек оказался буквально на волосок от отделения от Канады: за выход из состава Канады проголосовало 49,4% жителей Квебека.

Многие аналитики предполагают, что события сентября 2001 года помогут «развернуть» опасные политические и социальные тенденции. Роберт Патнем заявил: «Мне кажется, что 11 сентября способно стать поворотным моментом для гражданской Америки. Это ужасная трагедия, однако она может принести пользу нашей стране, если заставит нас сплотиться… и больше доверять своему правительству». После террористических атак Америка и в самом деле сплотилась, возросли и гражданский дух, и доверие к правительству. Американцев любого происхождения объединили общая боль и общий гнев. Это проявление национального единства было столь же выразительным, сколь и искренним. Но затруднительно интерпретировать его иначе, чем сиюминутную реакцию на экстраординарные обстоятельства. Патнем признает: «Все может исчезнуть в мгновение ока»(71). Война с терроризмом не пригодна для обращения социальных трендов, обусловленных переменами в текущем способе производства и влиянии последнего на политическую жизнь.

Дело не в том, что цифровая эра неминуемо приведет к политической фрагментации Америки. Соединенные Штаты – чрезвычайно упругое и устойчивое государство(72). Эта упругость поможет Америке справиться с грядущими переменами, которые знаменуют собой цифровую эру.

Дело в том, что Америку ожидают новые вызовы и испытания. Эти вызовы обладают потенциалом по уничтожению республиканской демократии и национального государства. Вместо того чтобы мостить дорогу счастливому будущему процветания и стабильности, цифровая эра ведет нас к политическим и социальным трансформациям, не менее фундаментальным, чем те, которыми сопровождалось наступление индустриальной эры.

ПОДГОТОВКА К СМЕНЕ ЭПОХ

Догадаться о том, какие политические и социальные институты будут доминировать в цифровую эру, сейчас практически невозможно; с равным успехом мы могли бы прогнозировать течение индустриальной эры, находясь, пожалуй, в 1700 году. Тем не менее предположение о том, что закат американского господства совпадает с окончанием эры индустриального капитализма, ведет к нескольким прогностическим выводам.

Америка более не способна удерживать свое слабеющее господство и сохранять управление нестабильным международным сообществом без изменения внутренней политики. Создание новой большой стратегии и выработка новых принципов международного присутствия Америки требуют соответствующих политических институтов, поддержки населения и национальной идентичности, достаточно сильной, чтобы обеспечить самопожертвование и чувство общей цели.

Общественный и частный секторы должны трудиться сообща во имя пробуждения угасающего гражданского сознания и предотвращения этнической, социальной и региональной сегрегации, которая угрожает самому существованию американского национального государства. Несмотря на то что цифровая эра, как представляется, оказывает негативное воздействие на гражданскую активность, творческое использование Интернета способно повысить политическую активность нации. Некоторые ученые уповают на «граждан информационного мира» и на учреждение «совещательных доменов» как на средство популяризации интернет-дискурса среди общественных институтов, групп интересов и простых граждан(73). Интернет способен многократно ускорить доступ к публичным материалам(74). Цифровые технологии также могут быть использованы для голосования и для организации виртуальных муниципальных советов(75).

Гражданская активность в Интернете, однако, не способна заменить живое общение. Улучшая свои сайты и создавая представительства в Вашингтоне, общественные организации должны мобилизовать усилия рядовых членов, дабы потребовать восстановления целостности политической системы, проведения радикальной финансовой реформы и ограничения эффекта корпоративного влияния на общественную жизнь. Каждый новый гипермаркет должен иметь территорию для проявления гражданской активности, будь то партийное собрание, общественная дискуссия или благотворительный вечер.

Общественные и частные усилия потребуются также для борьбы с социальной фрагментацией и поляризацией, которые предположительно возникнут в цифровую эру. Понадобятся инвестиции в городское хозяйство, чтобы восстановить экономическую жизнеспособность и социальную гетерогенность многих урбанистических центров. Федеральное правительство и законодательные собрания штатов должны принять совместные меры для нормализации ситуации, в которой все большее количество испаноязычных детей посещает национальные школы. Программа «национализации» должна обеспечить «смешивание» американцев различного этнического и социального происхождения, помочь в создании социального капитала и внушить чувство верности национальному государству.

Цифровая эра оказывает не менее существенное влияние на американскую внешнюю политику. С начала XXI века два различных типа исторических циклов трансформируют мировое окружение Америки. На страницах этой книги много и подробно говорилось об исторических циклах подъемов и спадов в истории великих держав. Поступательное движение человеческой истории отражается, в частности, в возвышении Европы и закате американского однополярного мира. В последней главе говорится о более масштабных циклах, определяемых способами производства; изменение этих способов приводит к переходу из одной эпохи в другую. В поступательном развитии данного цикла заложены упадок индустриальной эры и наступление эры цифровой.

Два цикла одновременно достигли критической точки. Американское господство ослабло в тот самый момент, когда начался переход из одной эпохи в следующую. Темп изменений, впрочем, значительно отличается. Закат американского величия затянется от силы на два ближайших десятилетия. Завершение же эры индустриальной и наступление эры цифровой займут и это столетие, и последующее. Тем не менее факт совпадения двух циклических переходов заставляет повнимательнее присмотреться к вызовам, стоящим перед международным сообществом.

Смена эпох по двум причинам усиливает турбулентность, сопровождающую возврат к мультиполярному миру. Во-первых, переход от индустриальной к цифровой эре создаст определенное напряжение в мировой политической системе. Привилегированное положение Соединенных Штатов, ЕС и Японии обусловлено в первую очередь развитой экономикой данных стран. Однако это обстоятельство выдвигает данные государства в авангард истории; именно они в первую очередь ощутят на себе «смещающее» воздействие цифровой экономики. Если их основные политические и социальные институты в ближайшие годы ослабеют, эти государства, вполне вероятно, сосредоточатся на внутренних проблемах и перестанут реагировать на колебания волатильного международного сообщества. Государства, внутриполитические институты которых также претерпевают трансформацию, уязвимы к попыткам вынести «домашние» проблемы за пределы национальных границ посред ством агрессивной внешней политики. Французская революция и ее влияние на политические и социальные институты Франции сыграли огромную роль в разжигании геополитических амбиций и привели к наполеоновским войнам. Первая мировая война «восходит» к индустриализации Германии и к тому национализму, который возник из политической бури, вызванной экономическими переменами. Государства, чьи «домашние» институты претерпевают трансформацию, нередко оказываются трудноуправляемыми и труднопредсказуемыми на международной арене.

Смена эпох может усугубить запутанную политическую ситуацию и по другой причине – неприятности, скорее всего, возникнут на линии разделения эпох. Государства на различных этапах исторического развития нередко бросали вызов друг другу преимущественно потому, что придерживались противоположных организационных принципов. После перехода к аграрной эпохе кочевые племена и аграрные государства регулярно вступали в вооруженные конфликты, которые завершились только с признанием кочевниками своей неспособности противостоять экономическим и военным новшествам аграрного общества. С наступлением индустриальной эры государства, осуществившие переход к демократической республике, регулярно конфликтовали с государствами, приверженными авторитарным формам правления. Вполне может быть, что государства, вступившие в фазу перехода к цифровой эре, обнаружат себя в противостоянии с теми, кто задержался на предыдущем историческом этапе. Террористические атаки в сентябре 2001 года явились, в том числе, нападением «задержавшихся» на тех, кто «ушел вперед».

Эта проблема представляется особенно острой с учетом расстояний, существующих ныне между передовыми государствами и государствами отставшими. Пропасть между теми и другими никогда не была столь широка. Цифровые технологии пронизывают передовые общества и ускоряют их исторический прогресс. Американцы оживленно обсуждают, как обеспечить гражданам США широкополосный доступ в Интернет, а также решают, имеет ли смысл вкладывать средства в исследования стволовых клеток. В то же самое время менее развитые страны находятся на той стадии развития, на которой прогресс почти не ощущается. Их граждане по-прежнему собирают хворост, размышляют о том, где добыть пищу, и беспокоятся о том, смогут ли они получить хотя бы элементарную медицинскую помощь. У этих двух миров нет почти ничего общего, и потому им не объединить усилия для коллективного ответа на вызовы истории, будь те гуманитарными, природными или геополитическими. По мере утверждения цифровой эры расстояние между передовыми и отстающими странами будет только увеличиваться.

Стремление развивающихся стран догнать страны передовые – последний источник потенциальной турбулентности. Государства, мчащиеся к цифровой эре, рискуют «проскочить» через важные стадии развития, вероятно, заплатив за это высокую цену. К примеру, Россия желает интегрироваться в мировые рынки. Однако отсутствие крепкого среднего класса может оставить ее без политического балласта, необходимого для нейтрализации колебаний международной экономики. В 1990-х годах страны Юго-Восточной Азии процветали благодаря сильной вовлеченности в глобальный финансовый рынок. Однако стоило им перевести экономику в цифровую эру, выяснилось, что их традиционные политические и социальные институты невосприимчивы к новым условиям; именно это обстоятельство и стало одной из причин финансового кризиса в регионе. Сотовые телефоны проникли в Македонию наравне со многими другими развивающимися странами. Но в отсутствие профессиональной и независимой прессы способность мобильной связи распространять слухи и разжигать политические страсти привела к этническому насилию 2001 года. Да, государства, проскакивающие ряд исторических этапов в своем развитии, платят за это сполна.

Таков непредвзятый портрет будущего. Во всяком случае, эти прогнозы доказывают, что история не намерена заканчиваться. Возвращение многополярного мира и наступление цифровой эры неизбежны, поскольку оба этих явления суть результат исторической эволюции и ее циклов. Америка утратит лидерство, а Европа и следом Азия поднимутся на пьедестал мирового доминирования. Цифровая эра будет преподносить нам все новые технические достижения. Человеческий выбор, безусловно, имеет значение, однако история обладает и собственной движущей силой.

Простор для выбора остается у человека применительно к вызовам, которые будут сопровождать победный марш истории. Первый шаг – подготовка к геополитическим переменам и смене эпох; необходимо признать, что таковые имеют место, очертить их причины и возможные последствия. Именно в этом и состоит цель данной книги. А тем, кого убедили предостережения, предстоит трудная, но крайне важная задача – подготовка к закату американского величия.