Текст книги "Закат Америки. Уже скоро"

Автор книги: Чарльз Капхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

Интернационализм 1990-х годов поддерживался длительным экономическим подъемом. Спад же не только ослабит интерес страны к внешним обязательствам, но и заставит Америку критичнее относиться к необходимости воевать и расходовать финансовые средства во имя международного порядка. Подобный вариант развития событий становится еще более вероятным, если возрастет стоимость обязательств по поддержанию мира. До последнего времени Америка позволяла себе активно вмешиваться в зарубежные проблемы, поскольку не несла значительных потерь в военных конфликтах. К примеру, от войны в Косово американская общественность не ожидала сколько-нибудь серьезных боевых действий и потерь. Даже военная кампания против террористов и их духовных лидеров в Афганистане, потребовавшая участие наземных войск, привела лишь к сравнительно небольшим потерям со стороны Америки. «Аль-Кайеда» нацелила свои удары на американские небоскребы и посольства, но в прямом столкновении с американской военной машиной рассыпалась, как карточный домик. Пока общественность поддерживает «заморские» операции, которые заканчиваются быстро, но будущее потребует больших потерь со стороны американцев.

Американская война с терроризмом и курс администрации Джорджа У. Буша в общих чертах подтверждают тенденцию к ослаблению американского интернационализма. Заняв президентский пост, Буш сдержал свое обещание проводить более «тихую» внешнюю политику и более осторожно относиться к вовлечению страны в вооруженные конфликты. В первые месяцы пребывания у власти он сократил численность американских войск в Боснии и держал армию США в Косово «на строгом поводке», несмотря на распространение военных действий на Сербию и Македонию. Он также уменьшил объем посреднических дипломатических усилий Америки при разрешении региональных конфликтов. Вдобавок администрация отказалась от целого ряда многосторонних договоров и отдала предпочтение автономным, односторонним действиям.

После событий 11 сентября Буш изменил курс, сделав внешнюю политику высшим приоритетом. Он поклялся, что США не ограничатся только Афганистаном и будут пристально следить не только за Ираком, Ираном и Северной Кореей. По инициативе Буша, назначившего генерала Энтони Зинни своим специальным посланником, Америка вновь включилась в мирный процесс на Ближнем Востоке. Но, несмотря на все это, стремление к односторонним действиям и изоляционистские настроения Буша в период первых месяцев пребывания на президентском посту не следует рассматривать как влияние момента. Данные действия и настроения отражают не только предпочтения «внешнеполитической команды» президента, но и политические убеждения самого Буша. Президент апеллирует к избирателям американского Юга и горного Запада, которые всегда выказывали меньший энтузиазм по поводу либерального интернационализма, нежели городские жители обоих побережий. Эти регионы представляют собой реальную опору Буша, и он не может обмануть доверия своих преданных сторонников и отказаться от популистского «одностороннего интернационализма», который разделяется многими в тех краях. Президент сам родом из этих мест, он не проявлял интереса к внешней политике, пока не обосновался в Белом доме.

Как ни удивительно, и изоляционистские устремления, и склонность к односторонним действиям вызывают одинаковые возражения, хотя на первый взгляд они представляются противоположно направленными тенденциями. Изоляционисты призывают к уходу с мировой арены, а приверженцы односторонности восхваляют мировое главенство Америки. На самом деле это две стороны одной медали. Они имеют общее идеологическое начало, а именно издавна присущий американцам страх того, что международные обязательства могут поставить под сомнение свободу и суверенитет Америки. Такая позиция предписывает стране сделать все возможное, чтобы избегать международных обязательств, а если уж принимать их необходимо, то это следует делать так, чтобы сохранить возможность автономных действий. Обе тенденции также основаны на представлении об американской исключительности, которое побуждает нацию к «отгораживанию» от международной системы и к перекройке этой системы в соответствии с собственными воззрениями.

Хорошо это или плохо, но политическая культура и демократия в американском стиле оказывают решающее влияние на внешнюю политику. Дипломатическая сфера перестала быть элитарным клубом для избранных, курсирующих между Туманным Альбионом, Уолл-стрит и мировыми столицами. Что происходит «внутри Beltway», имеет сегодня значение даже большее, чем когда-либо раньше, потому что от этого зависят действия американских политиков и положение дел в Атланте, Далласе, Сиэтле, Силиконовой долине и Лос-Анджелесе, хотя каждый из этих регионов имеет собственные, непересекающиеся интересы и собственный взгляд на интернационализм. Региональное разделение вряд ли породит такие же страсти, как в первые десятилетия существования Америки. Но политические, экономические и культурные различия, существующие между регионами, снова начинают играть важную роль в формировании внешней политики страны.

Демографический фактор также влияет на внешнюю политику, усложняя и политику внутреннюю. Наследственная преданность американского электората своей первой родине – Европе, сокращается вследствие постоянного притока иммигрантов из Латинской Америки и Азии; ситуация усугубляется высокой рождаемостью в этих иммигрантских общинах. К середине нынешнего века выходцы из Европы будут составлять менее 50% населения Соединенных Штатов. Если из этого этнического котла и разнообразия региональных интересов и сможет выкристаллизоваться внятная внешняя политика, то только в случае, когда американские лидеры станут учиться и совершенствоваться в искусстве создания политических предпосылок для разработки новой большой стратегии.

Обязательства Америки в сфере международной экономики, несмотря на их весомость и масштаб, вряд ли смогут эффективно укрепить позиции страны в политической роли ревнителя международной стабильности. Соединенные Штаты создали широкую сеть заграничных военных баз и международных институтов для сдерживания коммунизма, а вовсе не для защиты рынков. И хотя эти институты иногда осуществляют и коммерцию, все же экономические интересы и стратегические обязательства существуют раздельно. Во времена колониализма Британия и Франция, конечно, вывозили богатства из своих заморских колоний, но также тратили много времени и сил на освоение Африки, несмотря на сомнительные перспективы экономической выгоды. И не стоит ждать прибыльных коммерческих связей с Индией, районом Персидского залива и Индокитаем, страны этих регионов вряд ли согласятся на размещение на своей территории американских баз, если к этому их не вынудят политические и экономические расчеты.

Как и всем великим державам, существовавшим ранее, Соединенным Штатам не нужно для соблюдения своих экономических интересов сохранять весь спектр стратегических обязательств перед миром. Американское присутствие все еще является важным экономическим фактором в некоторых регионах планеты. Присутствие американских войск в Восточной Азии помогает сохранить мир и тем самым создает благоприятные условия для развития бизнеса. Также американское военное присутствие играет важную роль в сохранении нефтяного канала из Персидского залива.

Но с повышением благосостояния государств ЕС, живущих в мире друг с другом, постоянное американское военное присутствие в Европе перестает быть необходимым для поддержания достаточного объема торговых и денежных потоков через Атлантику. Эти потоки – результат взаимовыгодного сотрудничества, а никак не американского стратегического присутствия в Европе. Более того, Соединенные Штаты могут позволить себе отдельные неудачи на заморских рынках. Хотя экспорт ни в коей мере не является несущественным, в 2000 году он составил всего около 11% американского валового внутреннего продукта. И приблизительно 30% экспорта пришлось на Канаду и Мексику, что дает Северной Америке некоторую коммерческую свободу для маневра даже в век глобализации(34). Но если политические и стратегические расчеты диктуют необходимость дистанциирования от многосторонних институтов и ослабления интернационализма, экономические интересы не должны этому препятствовать. Со временем Америка может обнаружить, что вернулась к стратегии, подобной той, что предшествовала периоду «холодной войны», когда США часто применяли силу для защиты торговых интересов и инвестиций, но при этом неохотно брали на себя постоянные обязательства или подчинялись международным институтам.

Вполне простительно и, возможно, оправданно стремление Америки избавиться от этой «обузы» и отступиться, по крайней мере, от некоторых обременительных международных обязательств последних, 60 лет. Мир, который потребовал принятия таких обязательств, изменился, и американская стратегия, соответственно, нуждается в пересмотре. Но в свете традиционно изоляционистских настроений и постоянного стремления к односторонним действиям, которые играли важную роль на протяжении всей американской истории, сегодняшним руководителям нужно найти новый баланс между внутренними и внешними интересами и новый, возможно, сокращенный, но пользующийся поддержкой общественности перечень американских обязательств в мире.

Подобные действия повлекут за собой реконструкцию ныне патронируемого Америкой либерального интернационализма, направленную не просто на отказ от прежних обязательств, но к возникновению многосторонних обязательств, которыми будут управлять международные институты. Основываясь на необходимости поделить права и обязанности в области управления мировой системой с другими странами, либеральный интернационализм предлагает нечто среднее между крайним изоляционизмом и крайними тенденциями односторонней активности, тем самым создавая новую Америку, одновременно противящуюся тренду самоизоляции и готовую к сотрудничеству с вновь возникающими силовыми центрами. Прежде чем поспешное решение об отстранении от международных дел войдет в силу, а потенциальная самодостаточность оттолкнет партнеров, Америке следует сформулировать новую концепцию интернационализма(35).

Не следует ожидать от американцев энтузиазма по отношению ко всем без исключения международным организациям, равно как и по отношению к идее взвалить на себя большее, чем страна способна выдержать, бремя по поддержанию мирового порядка. Слишком амбициозная внешняя политика, вызыва ющая внутреннюю реакцию, направленную против лишних жертв, может оказаться даже более опасной, чем постепенный переход к изоляционизму. Сенат отказался от участия Соединенных Штатов в работе Лиги Наций просто потому, что президент Вудро Вильсон «перегнул палку», настаивая на такой вовлеченности Америки в международные соглашения для которой не имелось достаточной внутренней политической поддержки. В то же время американцы не могут позволить себе изоляционистских устремлений; история двадцатого века ясно дает понять, что выход Соединенных Штатов из игры на мировой арене спровоцирует геополитический и экономический хаос. Поэтому задача состоит в том, чтобы разработать большую стратегию для сохранения баланса между внутренними и внешними обязательствами, сохранив при этом приверженность Америки интернационализму. Выстраивая в соответствии с этой задачей новую стратегическую концепцию, необходимо понимать, что она должна стать квинтэссенцией американских национальных приоритетов.

Мир грядущего будет состоять из конкурирующих между собой многочисленных силовых центров; весьма вероятно, что наступающая мультиполярность обнаружит собственные уникальные характеристики, имеющие лишь отдаленное сходство с историческим прошлым. Произошедшие в мире изменения позволяют надеяться, что наступающая эра будет менее кровавой, чем уходящая. У наций больше нет мотивов для того, чтобы вести хищнические завоевания. Ныне они накапливают богатства через развитие информационных технологий и расширение сферы финансовых услуг, а не через войны и территориальные захваты. Ядерное оружие также увеличило потенциальную стоимость войны и сделало последнюю менее вероятной. Вдобавок демократические государства менее агрессивны, чем их властолюбивые предки; демократии не предрасположены к войнам. Возможно, будущие полюсы силы, являясь по определению демократическими, покажут человечеству пример мирного сосуществования.

В этом смысле закат эпохи американского величия не предвещает возвращения к традиционному равновесию силовых систем наподобие того, которое сложилось в Европе накануне Первой мировой войны. Скорее, он ознаменует собой переход к новой, непредсказуемой исторической эре, которая наступит вслед за расстановкой сил и принятием новых правил игры. Фрэнсис Фукуяма был прав, когда утверждал, что распад Советского Союза и триумф либеральной демократии представляет собой конечную точку истории. Закат нынешней эры означает не только окончание периода американского превосходства, но и окончание определенной исторической эпохи – эпохи индустриального капитализма, либеральной демократии и национальных государств. Америка во многих отношениях находится на переднем крае этих определяющих характеристик современной эры. Она преуспела в успешном завершении или, по крайней мере, в развитии до наивысшей стадии каждого из этих великих исторических проектов.

Но Фукуяма ошибался, когда утверждал, что сама история близится к завершению. Заканчивается лишь конкретная историческая эра, а не сама история. Один исторический цикл сменяется другим, не более того. Вот почему закат эпохи американского величия означает начало новой эпохи. Вот почему книга о закате эпохи американского величия неизбежно должна содержать мысли о продолжении истории.

Пытаться предугадать тенденции грядущей исторической эры – опасное занятие, поскольку ключевые элементы будущего, вполне естественно, не поддаются четкому отождествлению и остаются весьма туманными. Однако контуры будущего уже проступают. Индустриальный капитализм понемногу уступает место электронному капитализму. Либеральная демократия еще сильна, но гражданское равнодушие и рост социального неравенства порождают большие проблемы. Национальное государство изнемогает под давлением – как снизу, вследствие демографических колебаний и региональной фрагментации мира, так и сверху, вследствие глобализации и транснациональной интеграции. Эти тренды и сформируют основные характеристики той эры, которой суждено начать новый цикл истории.

ГЛАВА 2
НОВАЯ АМЕРИКАНСКАЯ КАРТА МИРА

Для создания большой американской стратегии необходима новая карта мира. Чтобы ее составить, нужно определить фундаментальные геополитические силы и принципы, которые будут формировать зарождающуюся мировую систему. В этой книге в качестве центральной концепции для создания карты мира рассматривается реализм как опирающаяся на законы логики реальная политика с целью достижения равновесия сил. Стремление наций к соперничеству друг с другом является условием жизни человечества. Оно вытекает из основных человеческих устремлений – к безопасности, благосостоянию, обретению чувства собственного достоинства. Сама форма национальных государств и других типов общественных институтов порождены этими устремлениями; в свою очередь эти общественные институты ставят соответствующие цели во главу угла в отношениях друг с другом.

Реализм объясняет, почему конкуренция между полюсами силы является самой устойчивой и распространенной особенностью международной жизни. Он объясняет, почему существующая однополярная система сравнительно стабильна: Америка просто не имеет равных себе соперников, спо собных оспорить ее первенство. Реализм объясняет, почему Европа, которая обретает все большее социально-политическое единство и усиливает свой экономический и военный потенциал, наверняка проявит геополитические амбиции. Именно реализм позволяет нам утверждать, что возвращение мультиполярного мира неизбежно породит новые разграничительные линии между соперничающими полюсами.

Весь ход истории служит подтверждением правомочности выбора реализма в качестве основополагающего организационного принципа новой карты мира. Упорство и настойчивость, с которыми веками соревновались друг с другом государства, только подтверждают логику реализма. Современная эра, по общему признанию, породила тенденции, которые дают, по крайней мере, некоторые основания для оптимизма; демократизация и глобализация могут помочь в сдерживании геополитического соперничества. Тем не менее тот факт, что человечество периодически отказывалось от благ мирного существования в пользу ужасов войны, заставляет усомниться в том, что политика реализма и вытекающая из ее логики конкуренция сверхдержав одержали окончательную победу.

Данная книга, впрочем, отклоняется от «реалистического» подхода в одном принципиальном аспекте. Конкуренция на международной арене может носить локальный характер, однако правильно определенная большая стратегия способна сдержать соревновательные инстинкты систем. «Базовая» нацеленность системы – конкуренция, проистекающая из стремлений нации к безопасности, благосостоянию и престижу. Признав наличие в системе тяги к конфликтам и определив и «подлатав» разграничительные линии до того, как произойдет разлом, эффективное управление и планирование способны смягчить и, в некоторой степени, преодолеть последствия логики реализма и порождаемого ею соперничества. Реализм может и должен регулироваться идеализмом – верой в способность разума, закона, социальных ценностей и институтов усмирить материальные силы, – если мы хотим, чтобы будущее было менее кровавым, чем прошлое.

Современная Европа служит прекрасной иллюстрацией этого тезиса. Благодаря неизменному курсу на политическую и экономическую интеграцию, Европейский Союз стирает разграничительные линии между европейскими государствами и стремится изгнать войны с европейского континента. Успех ЕС – явление почти уникальное, потребовавшее больших усилий и появления нового поколения национальных лидеров, однако этот эксперимент прокладывает дорогу в будущее. Европейцы оценили проблемы, порожденные Второй мировой войной, разработали свою геополитическую карту будущего и начали претворять планы этой карты в жизнь. Они смогли сочетать идеализм с реализмом, учесть обеспеченные национальным богатством и военной мощью «особый статус» основных государств Европы и связать европейские страны друг с другом таким образом, что логика соперничества уступила место логике сотрудничества и взаимной выгоды. Я преследую в своей книге ту же цель – создать достоверную карту нарождающегося мира, разработать большую стратегию для преодоления разграничительных линий, увязать реализм с идеалистическими принципами и спланировать конкретные шаги, необходимые для претворения новой большой стратегии в жизнь и создания новой, мирной международной системы.

Перед тем как приступить к этой задаче и начать разработку геополитической карты мира в соответствии с концепцией реализма, взглянем на американскую карту мира, которая сложилась после окончания «холодной войны». В течение 1946 года советское руководство постепенно разрушило мечту Рузвельта о превращении альянса военного времени в мирное партнерство. Москва насадила режимы-сателлиты в Восточной Европе, выдвинула претензии на контроль над Дарданеллами и оставила советские войска в Северном Иране вопреки договоренности об их уходе не позднее 2 марта 1946 года. Все это предвещало грядущие неприятности.

Чем руководствовались американские стратеги, подыскивая адекватный ответ на действия Советского Союза? Если большая часть мира выказывала стремление к разделению на два враждующих блока, какая часть земного шара должна была отойти к Советам, а какая к Западу? Следовало ли Соединенным Штатам полагаться на исключительно на военную силу как на сдерживающий фактор в противостоянии с коммунизмом, или же экономическое возрождение Западной Европы и Японии, подъем национальных движений в Третьем мире и разлад в коммунистическом лагере обеспечили бы Западу мирную победу? Как должна была выглядеть последняя американская карта мира? Ответы на эти вопросы объяснят нашу сегодняшнюю задачу.

ПРОШЛОЕ

22 февраля 1946 года Джордж Кеннан послал в Вашингтон телеграмму № 511 из посольства в Москве. Эта так называемая «длинная телеграмма» вместе со статьей, опубликованной в следующем году в «Foreing Affairs» под псевдонимом «X», заложила основы новой американской стратегии, единственной целью которой было сдерживание Советского Союза(1). Кеннан вскоре покинул Москву по распоряжению госсекретаря США Джорджа Маршалла и возглавил новообразованный Отдел политического планирования при Государственном департаменте, созданного исключительно для разработки основных принципов долгосрочной политики.

Новые стандарты постепенно обретали форму в течение 1947 года. Они содержали следующие принципы. Угроза, которую представлял Советский Союз, имела преимущественно политическую природу. Поэтому Соединенные Штаты могли более эффективно сдерживать коммунизм, восстанавливая экономическое благосостояние и веру в политическую мощь основных силовых центров мира – Британии, Франции, Германии и Японии. Победа над Советами, писал Кеннан, будет окончательно зависеть от «единства западного сообщества, от его энергии и настойчивости в достижении цели».

Кеннан не отдавал предпочтения Европе и не пренебрегал другими регионами земного шара. Напротив, следовало, по его мнению, сопротивляться коммунизму повсюду – в частности, в Китае и в других странах Восточной Азии. Он полагал, что Соединенным Штатам необходимо избегать военного вмешательства в дела азиатского материка и иных индустриально слабых территорий. По Кеннану, США надлежало найти стратегические точки для размещения бомбардировщиков дальнего радиуса действия в Филиппинском море, близ Дарданелл и Суэцкого канала, близ Гибралтарского и Ормузского проливов и тем самым защитить морские коммуникации. Предлагалось также использовать военную и экономическую помощь развивающимся странам для защиты от советской экспансии. Впрочем, подобное «окружение» СССР требовало существенных дополнительных расходов и могло усилить «присущее русским чувство беззащитности», проявлявшееся в «неврастеничном подходе Кремля к мировым делам»(2).

Поэтому карта мира «по Кеннану» была многослойной. Главная разграничительная линия проходила между Советским блоком и промышленно развитыми странами западной демократии. Укрепление экономического сотрудничества между западными странами и роста политического доверия между Западной Европой, США и Японией (оплотами демократии в послевоенном мире), а также одновременное установление контроля над стратегическими точками давали Западу возможность Западу в соперничестве с СССР. Другие, «незаметные» разграничительные линии, возникновение которых приведет к гибели коммунизма, еще только предстояло проложить. Противоречия внутри самой советской системы, разногласия внутри коммунистического блока и «врожденное» национальное сопротивление должны были обеспечить победу Запада.

Большая американская стратегия руководствовалась кеннановской картой мира до конца 1949 года. Три главных события – советские ядерные испытания в августе 1949 года, победа коммунизма в Китае и провозглашение Китайской Народной Республики в октябре того же года, а также начало корейской войны в июне 1950 года – вызвали у администрации Трумэна паническое желание пересмотреть стратегию США. Пол Нитце, сменивший Кеннана на посту директора Отдела политического планирования в 1950 году, был главным разработчиком новой карты – концепции национальной безопасности № 68, которая призвана была заменить собой план «длинной телеграммы» в качестве определяющего документа американской внешней политики.

Карта Нитце была двуполярной и включала в себя два мира – свободный и коммунистический и только одну разграничительную линию – между ними. Вместо того чтобы дать коммунистическому блоку разрушиться изнутри, Соединенным Штатам пришлось взять инициативу и подавить СССР превосходящей военной мощью. У американского правительства не было иного выбора, кроме выделения ресурсов, необходимых для поддержания увеличившегося объема обычных вооружений. Новая директива безопасности № 68 гласила: «Увеличение военной мощи Соединенных Штатов и свободного мира – необходимое условие для защиты Соединенных Штатов от нападения»(3). В результате, вместо того чтобы соперничать, Москва и Пекин стали сотрудничать, разрабатывая способы устранения западного влияния на Азиатском континенте(4). Вместо демонстрации приверженности национализму, сдерживающему распространение коммунизма, государства Юго-Восточной Азии выстроились в линию, как в домино: «Отдать любую из стран врагу почти наверняка будет означать потерю всех остальных»(5). Джон Фостер Даллес, который стал госсекретарем США в 1953 году, предупреждал, что последствия «коммунизации» «не ограничатся только Азией, но коснутся и Западной Европы, и стран Британского Содружества»(6).

Большая стратегия, диктовавшаяся картой мира Нитце, определяла американскую политику на протяжении всей «холодной войны». Соединенные Штаты вступили в борьбу с СССР. Америка увеличила мощность обычных вооружений, одновременно накапливая смертоносный ядерный арсенал, организовывала альянсы по всему периметру Советского Союза, искала партнеров среди государств во всех частях земного шара и вела дорогостоящие войны в Корее и Вьетнаме. В 1970-х годах Вашингтон временно отступил, в течение десятилетия проводя политику разрядки в отношении Советского Союза и придерживаясь концепции, больше напоминавших точку зрения Кеннана. Затем, после советского вторжения в Афганистан в 1979 году, президент Джимми Картер сменил внешнеполитический курс США. Президент Рональд Рейган продолжил оказывать дипломатическое и военное давление на «империю зла», что привело к эскалации «холодной войны» в самом «горячем» ее варианте. Вплоть до падения Берлинской стены Соединенные Штаты не приступали к разработке альтернативного варианта международного порядка.

В течение десятилетий «холодной войны» сменяющие друг друга администрации заверяли мир, подогревая антикоммунистические настроения (временами успешно), что американский народ готов принести необходимые жертвы ради обеспечения мировой стабильности. Опираясь на карту мира, обозначавшую Советский Союз в качестве врага, американские лидеры не испытывали особенных трудностей в вовлечении мирового сообщества в борьбу с коммунизмом.

После окончания «холодной войны» вопрос о том, насколько правы были Кеннан и Нитце, не обсуждался. Жесткая внешнеполитическая стратегия, вытекавшая из доктрины Нитце, могла послужить продолжению «холодной войны», поскольку увеличивала напряженность между сторонами. Возможно, стратегия Кеннана оправдала бы себя – ведь распад Советского Союза, как выяснилось, был не за горами. Однако суровые рамки директивы NSC-68 убеждали СССР отказаться от соперничества, в то время как подход Кеннана отнюдь не гарантировал желаемого результата.

Главное не то, кто был прав, Кеннан или Нитце, а то, что каждый из них предлагал ясную и осмысленную карту мира, которая давала возможность реализовывать большую стратегию и обеспечивала поддержку внешнеполитического курса внутри страны. Временами Америка вела себя слишком дружелюбно по отношению к Советскому Союзу, а временами, ослепленная антикоммунизмом, упускала возможность воспользоваться трудностями внутри коммунистического блока. Но в конце концов Соединенные Штаты одержали победу, потому что определили цель, разработали план ее достижения и осуществили этот план.