Текст книги "Черные дрозды(ЛП)"

Автор книги: Чак Вендиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Безволосый расслабленно сидит на крышке унитаза. Потеки засохшей крови (словно размазанная тушь) окрашивают его щеки. На коленях мужчины лежит дневник Мириам. Безволосый аккуратно его закрывает.

Харриет машет сорванным с губ Мириам скотчем у неё перед носом – какова насмешка – и пятится.

– Я прочитал, – говорит Безволосый, постукивая пальцем по обложке дневника.

– Пошел на хер, – бормочет Мириам.

Безволосый качает головой, пока Харриет натягивает черную перчатку.

– Такое надоедливое повторение. Пошло на хер это, пошло на хер то, пошла я на хер, пошел на хер ты. Такая грубая маленькая девочка. Харриет, видишь призрачные остатки синяка у неё на глазу? Давай-ка воскресим мертвого.

Харриет делает шаг к ванне и бьет кулаком в перчатке Мириам прямо в глаз. Голова девушки откидывается назад.

– Вот так, – говорит Безволосый. – Это напомнит тебе, что нужно быть вежливой, когда ты находишься в такой уважаемой компании. Кстати, о мертвых. Между тобой и мертвыми существует весьма близкая связь, не так ли?

– Умирающими, – хрипит Мириам. – Еще не мертвыми.

– Да, но мы же все умираем, разве нет?

– Умираем. Верно подмечено.

– Благодарю. Видишь? Вот про эту вежливость я говорил. – Безволосый берет в руки блокнот. – Я верю, все здесь написанное правда. Не думаю, что это просто фантазии невменяемой девчонки. Какой ты, в принципе, можешь быть. Не возражаешь, если я расскажу тебе про мою бабушку, про мою ома?

– Да сколько угодно. Я никуда не спешу.

Безволосый улыбается. В его глазах появляются сполохи воспоминаний о чем-то очень ему дорогом.

Интерлюдия

Ведьма

Моя бабушка Мильба была ведьмой.

Даже будучи маленькой девочкой, собирающей клюкву на болоте, она могла видеть разные вещи. Её видения не приходили непрошенными, так она изучала окружающий мир. Дотрагивалась до чего-нибудь и эти предметы, предметы природы или что-то с того же болота, показывали ей что грядет.

Если она находила кости змеи, могла взять их руки и покатать в своих маленьких пальчиках. Тогда болотная вода отступала и там ома видела то, что случится с её отцом на базаре, или то, что сестра загонит занозу под ноготь.

Она могла катать по ладони красную ягоду и читать по её раздавленным внутренностям. А они рассказывали ей про погоду. Положив руку на кору дерева, бабушка узнавала где свили гнездо птицы, а сломав шею кролику, могла увидеть где прячется остальное его семейство.

Позже, когда я был ребенком и мы переехали в эту страну, моя ома сидела на крыльце нашего дома и точила ножи. Она собирала горох или расщёлкивала бобы и подносила ближе к глазам, чтобы они могли говорить с ней. К старости бабуля стала маленькой и сухонькой, с артритными суставами и носом, похожим на рыбный крючок. Соседи думали, что она странная, поскольку постоянно что-то лепетала, и стали называть её ведьмой.

Они называли её ведьмой и это было как оскорбление. Они ведь не знали, что у неё видения. Они не знали всей правды.

Но однажды они придут, чтобы узнать.

Но потом настал тот день, когда надо мной начали издеваться в школе. Я был ребенком худым и болезненным, а то, что я родился без единого волоска на теле, ситуацию лишь усугубляло. Как и то, что мой английский тогда был не очень хорош, и у меня часто возникали проблемы в произношении.

Мальчик, который надо мной измывался, был евреем и звали его Аарон. Он был широк к талии, у него были крепкие мускулы и вьющиеся волосы. Он сказал, что ненавидит меня, потому что я немец, «чертов наци», хотя я немцем не был. Я голландец, говорил ему я, голландец.

Но это ничего не значило. Сначала он делал именно то, что вы ожидаете. Держал меня и бил, пока из носа не начинала идти кровь, а тело не покрывалось синяками.

Но с каждым днем мучения становились всё изощреннее.

Он жег мне руки спичками. Засовывал в уши разные предметы – камушки, палочки, муравьев, – пока я не подхватил инфекцию. Он становился всё более наглым и жестоким. Заставлял меня спускать штаны и проделывал всякие разные вещи – резал бедра ножом и колол ягодицы.

Так что я пришел к бабушке. Хотел знать, когда же всё это закончится. Я попросил её показать, показать конец. Я ведь знал какая она, что она умеет, но всегда этого боялся – её боялся, – боялся спросить. Но тогда я был в полнейшем отчаянии.

Ома сказала, что поможет мне. Она усадила меня и сказала: «Не бойся того что я вижу, потому что это всё естественно. Такова природа. Я вижу вещи и это так же нормально, как кости или листья, или крылья, пророчащие о том, что грядет. У природы свой, странный, баланс, и в том, что я вижу не больше волшебства, чем в том, что ты видишь почтовый ящик или идущего человека, когда смотришь на дорогу. Я просто вижу то, насколько всё сбалансированно».

У омы был мешочек с зубами животных, которые она собирала на протяжении многих лет, она высыпала их передо мной. Бабуля заставила меня сорвать одну из корост, появившихся на месте ожога от спички, а когда выступило немного крови, смазала её своими пальцами и провела по разбросанным зубам.

Ома сказала мне:

– Твои страдания скоро закончатся. Завтра ночью.

Я был в восторге и ответил:

– Так скоро?

Она подтвердила. Ведь она это предвидела. Аарон встретит свой конец.

– Он умрет? – спросил я.

Она кивнула. А я не расстроился. Мне не стало грустно. Я ощутил радость.

Той ночью я ждал. Ждал так, как ребенок ждет Рождественское утро. Я не спал. Был слишком взволнован и немного напуган.

Слышал снаружи какие-то звуки. Царапанье. Металл о камень.

Это была Ома. Она взяла один из кухонных ножей, что точила на крыльце, и пошла к дому Аарона, который стоял на нашей улице примерно через милю. Высохшей тенью она прокралась в его комнату. И пока он спал, ударила его ножом. Сто раз.

Она вернулась ко мне в комнату, рассказала, что сделала и отдала мне нож.

– Порой мы должны выбрать свой путь на дороге, – сказала она.

А потом ушла на улицу ждать.

Они пришли за ней рано утром. Она не делала тайны из своего поступка – её платье всё было покрыто кровью того хулигана. Не знаю, зачем они пришли, может, чтобы убить, но они всё равно опоздали.

Она умерла там, на веранде.

Согбенная маленькая фигурка, похожая на плакучую иву. Мертвая.

Я её оплакал.

По Аарону я не скорбел.

Глава тридцать первая

Безволосый Ублюдок подыхает

– Какая замечательная история, – говорит Мириам. – Мне нравится в ней то, что она ни коем образом не доказывает магических способностей твоей бабули. Она утверждает, что всё будет хорошо, а потом просто идет и убивает мальчишку. Это просто супер. Я прекрасно понимаю, почему ты от этого в восторге.

Улыбка Безволосого испаряется. Его тон становится резким, острым.

– Попридержи язык или я его отрежу. Ома – истинный дух. Она спасла мне жизнь, когда у меня на это уже не осталось сил.

Мириам ничего не отвечает. В том месте, куда Харриет её ударила, пульсирует кольцо боли.

Маленькая, приземистая женщина ходит туда-сюда перед ванной, всё ещё сжимая кулаки.

– Еще она научила меня, что у Вселенной есть свои правила. Правила, скрытые от людей до тех пор, пока кто-нибудь один не поднимет бревно и не увидит, что под ним.

Безволосый достает свой мешочек и трясет им. Раздается звук, похожий на стук костей.

– Я собираю кости. По ним я читаю.

Мириам пытается прокашляться.

– Круто, ты тоже владеешь вуду.

Какое-то время Безволосый Ублюдок молчит. Потом кивает.

– Да.

Мириам на его месте не была бы так уверена. Она думает, он врет. Может быть, он сам себя в этом убедил, или же просто пытается убедить остальных.

– Однако, – говорит он, – ты обладаешь способностями, гораздо более ценными, чем владеет большинство. Твои способности равны умениям моей бабушки. Это впечатляет меня. И возбуждает.

– Всегда рада развлечь.

– Мне в моей организации нужны хорошие люди.

– И что это за организация такая?

– Купи-продай.

– Наркотики, наркотики, наркотики, наркотики, секс-рабы, наркотики.

Он сверкает глазами.

– Я не могу тебе помочь, – говорит она.

– Можешь. У тебя видения. И ты отнюдь не человек морали.

– Подобные слова жалят, – говорит Мириам. Так и есть. Она говорит, что всё это смешно, но они и правда жалят. Неужели злой человек решил, что нашел себе певчую птичку? – Я плохая девочка, но не плохой человек.

– А есть разница?

Глаза Мириам похожи на два отверстия, которые сочатся ненавистью.

– Я так не думаю, – говорит Безволосый, перебирая длинными пальцами дневник девушки. – Тогда ты работаешь на меня. Добро пожаловать в команду. Организация высоко ценит твои способности.

– Хотела бы обсудить, какова моя выгода.

Безволосый посмеивается.

– Мне не нужны никакие пособия по здоровью, я слишком много пью, а курю ещё больше. По сути, я бы сейчас за сигаретку руку отдала. Так что в обмен на то, что я сберегу ваши деньги и не потребую страховку (а эти компании ещё те вампиры, знаете ли), я предлагаю, чтобы вы просто оставили моего друга Луиса в покое. Просто не трогайте его.

– А как же мой чемоданчик?

– Я могу его достать. Позволь сходить за ним. Принесу, без вопросов.

– Это ты мне предлагаешь? Это переговоры у нас такие?

– Да. Я буду работать на тебя, если ты его отпустишь.

Мириам видит, что мужчина задумался. Предложение проплывает перед его лицом, словно тень. Он выпячивает подбородок. Проводит рукой по своей сраной безволосой голове. А потом Мириам осознает: он играет с ней. Водит девушку за нос.

– Хм-м-м, – гудит он. – Нет.

– Отлично, тогда я на тебя работать не буду.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться. Самый слабый волк в стае не ведет переговоров с альфа-самцом за кусочек покрупнее. Ты не станешь меня уважать, если я удовлетворю твои желания. Мне кажется, ты из тех, как бы это сказать? Строишь из себя милую девочку, а уступи я сейчас, ты и руку откусишь. Я тебе не папочка.

– Да уж, ни хрена. Ты урод, который не может стать отцом даже отцу. Хотя, я думаю, ты очень старался, сраный ты бритоголовый извращенец.

– Кроме того, – говорит Безволосый, не обращая на Мириам никакого внимания, – очевидно, что этот дальнобойщик тебе не безразличен. Так что здесь двойное нет. Я предпочитаю исключать те вещи, которые важны для человека, чтобы он принадлежал только мне.

Он подходит к ванной, оставив дневник на крышке унитаза.

Ставит одну ногу на край ванны. Проводит руками вдоль бёдер Мириам – он не касается их, просто ведет очень близко. Они проплывают вдоль живота девушки, её груди.

– Я единственное, что должно тебя волновать. Моё одобрение. Моя улыбка. Вот они знают.

Харриет и Фрэнки переглядываются. Фрэнки несколько некомфортно, а вот некогда тусклые глаза Харриет мерцают, словно зеркала.

– И вот тебе моё первое задание, – его ловкие пальцы дрейфуют над ключицами и шеей Мириам. Перед девушкой проплывает видение, в котором она освобождает руки (словно она невеста невероятного Халка), отрывает душ от стены и с размаху опускает его на сияющий купол Безволосого. – Сказать, как я умру.

Мириам копит слюну во рту и плюет Безволосому прямо в лицо. В яблочко!

– Нет.

Мужчина вытирает глаза тыльной стороной руки.

– Я знаю, достаточно просто прикоснуться кожей к коже, – говорит он.

И он хватает Мириам за подбородок своими костлявыми пальцами…

Из ночного клуба доносятся звуки ударных; переулок купается в тенях и неоновом свечении вывесок. Безволосый выступает из длинной тени. Он один, без Харриет и Фрэнки.

Костюм нежно-розового цвета, блестящие туфли сверкают, несмотря на то, что стоит ночь.

На лице мужчины пролегли глубокие морщины. Даже кожа на голове со временем натянулась. Прошло лет семь, вернее, почти восемь.

Черные туфли Безволосого направляются к задней двери ночного клуба.

Взгляд Безволосого незаметно скользит по округе: появляется черный сукин сын с такой темной кожей, словно это вулканическое стекло. На мистере Полночь надет черный жилет, расстегнутый спереди так, что видно влажную грудь с африканскими пучками волос, обсыпавшими обсидиановую плоть.

Дверь на верхней площадке лестницы открывается с почти неслышным скрипом. Больше ничего не происходит.

Мистер Полночь двигается совершенно беззвучно. Он уже на ступеньках. Одна огромная нога опускается за другой и вот он уже за спиной Безволосого.

Тот делает вид, что не замечает.

Когда мистер Полночь делает свой шаг, Безволосый Ублюдок к этому готов.

Огромный сукин сын, словно из ниоткуда, достает изогнутый клинок. И опускает его на Безволосого, или должен был пустить. Вместо того лезвие целует воздух, когда мужчина легко поворачивается и прижимается к перилам.

Вспышка металла. Рука Безволосого словно танцует (как рука художника).

Опасное лезвие вырезает на груди мистера Полночь Х-образный узор.

Огромный сукин сын не обращает на это никакого внимания. Его локоть врезается в запястье Безволосого. Лезвие вылетает и падает на металлические ступеньки.

Наверху снова распахивается дверь. Музыка становится громче.

Двумя своими длинными пальцами Безволосый берет голову мистера Полночь таким же образом, как берут огромный гамбургер. И ест. Он кусает громадину за нос, щеки, челюсть. Выворачивает голову и так и сяк. Кровь летит на стены и ступени.

Мистер Полночь кричит.

Потом следует два выстрела.

Кто-то появился на верхней площадке лестницы – наркоман в вязанной шапочке, опущенной почти на глаза. Его щеки мет уже отметил щербинами.

В руке дымится пистолет 38 калибра. Две кровавые розы расцветают на спине Безволосого, и он выпускает мистера Полночь. Огромный сукин сын, закрыв истерзанное лицо руками, идет куда не знает сам. Безволосый с легкостью вырывает у него из рук клинок.

Потом поворачивается к наркоману, высоко вскинув лезвие.

На лице мужчины застыла ухмылка, рот стал пунцовым.

Безволосый делает выпад в сторону наркомана.

Лезвие рассекает голову того прямо по середине.

Пистолет выпадает из рук наркомана.

Мозг порхает в голове Безволосого, словно кто-то выплескивает грязную воду.

На лице появляется кровавый зигзаг. Он оглядывается. Опускается на ступеньки, когда рядом приземляется наркоман. Из носа по губам течет кровь, Безволосый слизывает её и делает вид, словно пробует её на вкус, раздумывает, не стать ли каннибалом. А потом заваливается на бок, мертвый.

…он стискивает щеки Мириам так сильно, что зубы невольно впиваются в них с внутренней стороны.

Но Безволосый не отпускает её, внимательно глядя девушке в глаза.

– Ты видела, – шепчет он. – Ты видела, как я умру.

Мириам кивает настолько, насколько позволяет его хватка.

Сияя, Безволосый её отпускает. Он жаждет. Взволнован.

– Рассказывай. Расскажи мне немедленно.

Мириам выдавливает печальную улыбочку.

– Я тебя убью, – врет она. – Я. Пристрелю прямо в голову.

Безволосый изучающе вглядывается в лицо Мириам. В его взгляде слегка проглядывает паника. «Ты можешь заставить меня видеть, – думает она, – но ты не можешь заставить меня рассказать тебе, что я увидела».

– Она врет, – говорит Харриет. – Я вижу.

Безволосый делает шаг назад.

– Ты мне расскажешь, – говорит он, но всё ещё как-то неуверенно. – Ты мне расскажешь, чтобы я смог всё изменить. Я изменю судьбу. Я избегу смерти с твоей помощью, так или иначе.

– Так это не работает, – говорит Мириам, чувствуя металлический привкус там, где прокусила щеку. – Ты не сможешь сломать систему. Дом всегда выигрывает.

– Я другой.

У Безволосого звонит телефон. Он его достает, смотрит на номер и наставляет палец на Фрэнки.

– Ты. Пусть наш новый сотрудник немного отдохнет.

Безволосый отвечает на звонок, тогда как Фрэнки исчезает за дверью и появляется с новым шприцем.

Мириам пытается вырваться, надеясь сломать душ или, может быть, разрушить весь дом.

Фрэнки втыкает иглу ей в шею.

– Да, – говорит в трубку Безволосый.

Мир по краям обрубается. Становится размазанным и затемненным.

– Место определили? – слышит Мириам голос Безволосого, но он словно доносится из-за стекла. Слова текут медленно. Мед, патока, чёрная смола. – Ты знаешь где дальнобойщик?

«Луис», – думает она.

Но тут её целует тьма. Гаснет свет.

Интерлюдия

Сон

Мать Мириам сидит за столом, но дочери не замечает. Вернее, не может заметить. Очень жаль. Мириам не видела её восемь лет, но это не считается, потому что это сон, и девушка об этом знает.

Мать выглядит измученной, ссохшейся и сморщенной, словно курага. Она не так стара, на самом деле. Время – ненастоящее время, время сна, время в сумасшедшей голове Мириам – сделало своё дело.

– Всё почти закончилось, – говорит сзади Луис.

Изолента на глазах шевелится, поднимается и опадает.

– Ага, – говорит Мириам.

– На что мы смотрим? – Луис бросает взгляд на запястье туда, где обычно застегнуты часы, хотя у него на руке их нет. – Двадцать четыре часа или около того.

Мать открывает Библию, изучает страницы.

– Но если жертва принесена по обету, – говорит мать, – или как добровольное приношение, пусть ее едят в тот день, когда ее принесли, а остаток можно будет есть и на следующий. Однако мясо жертвы, которое останется к третьему дню, нужно сжечь [18].

Мириам безучастно кивает, она погружена в свои мысли.

– Что есть, то есть? Забавно, что ты об этом знаешь, ведь это значит, что знаю я, а я – не знаю. Я не видела часов с тех самых пор как… ехала на машине.

– Может, всё дело в том, что подсознание – это очень мощная штука.

– Полагаю, так и есть.

– А может, просто я что-то такое огромное и подлое. Может, я сама Смерть. Может, Абаддон, Властелин Преисподней, Шива, Разрушитель мира. А может, я просто пучок ниток, обрезанных безвкусными ножницами Атропоса – спутанный клубок судеб, лежащий у твоих ног.

– Это просто замечательно. Вот спасибо тебе, что издеваешься надо мной в моем собственном сне.

Мать Мириам начинает говорить снова:

– Все звери, птицы, пресмыкающиеся и морские животные могут быть укрощены и укрощаются человеком, но язык никто из людей укротить не может. Он – необузданное зло, полное смертоносного яда [19].

– Мам, замолчи. – Потом, обращаясь к Луису, Мириам говорит: – Так она всегда давала понять, что у меня нечистый рот.

– Это ты говоришь, что он у тебя нечистый.

– Без разницы.

– Что случится дальше? – интересуется Луис.

– Полагаю, ничего. Последний раз как себя помню, я была подвешена в грязном душе заплесневелого коттеджа где-то в самом центре задницы Нью-Джерси. А посему я не строю никаких планов.

– Значит больше спасать меня ты не намерена?

– Ну, судя по моим возможностям…

– Отдавай и тебе воздастся, – перебивает девушку мать.

– Мам, я разговариваю.

– Ибо какою мерою мерите, такою и вам будут мерить, – продолжает мать [20].

– Как я уже сказала! – рявкает Мириам, надеясь вывести свою воображаемую мать из библейского равновесия. Женщина не двигается с места. Она как камень в почке – никуда не выходит. – Как я уже сказала, у меня нет такой возможности. Я перестала играть в спасителя, перестала думать, будто могу что-то изменить.

– Звучит ужасно фаталистически.

– Фаталистически. Фатально. Фат, судьба. Ты только посмотри, разве язык не играет с нами? Вот я глупая, никогда прежде не замечала связи. Рок и судьба. Это тебе о чем-то говорит, не так ли? Это говорит о том, что вся наша судьба – телега, запряженная ослом, который тянет её вдоль края. Судьба всякого – умереть, так зачем это предотвращать? Мы все падаем в пропасть вместе с ослом и все… игра окончена. Я вижу смерть людей. Я вижу, как играет с ними судьба. Я и раньше ничего с этим не могла поделать. Это тоже самое, что пытаться остановить поезд, подложив на рельсы пенни.

– Это сработает.

– Нет, так что заткнись. Я проклята, а это значит, ты проклят тоже.

– Он выкалывает мне глаза.

У Мириам холодеет сердце.

– Я знаю.

– Перед смертью я называю твоё имя. Разве это не странно?

– Нет, – врёт она.

– Я умру.

– Все умирают.

– Я умру с болью, меня запытают до смерти.

– Что есть, то есть.

– Это ты со мной сделала. Ты должна это предотвратить.

– Что судьба хочет, судьба получает.

Мать поворачивается к Мириам.

Она заглядывает дочери в глаза. Несмотря на то, что женщина сидит, она дотягивается своими удлиняющимися руками до Мириам. Тянется через всю комнату и тащит девушку к себе. Мир смещается, растягивается, размывается в полосках света.

Мать в это время говорит:

– Не поддавайся жалости! Жизнь за жизнь. Глаз за глаз. Зуб за зуб. За руку – рука. За ногу – нога. [21]

– Я не понимаю, – запнувшись на словах, говорит Мириам.

И тут сон резко обрывается.

Глава тридцать вторая

Разве не грандиозная пытка?

Резко обрывается ударом кулака.

Кулаком Харриет. Прямо в солнечное сплетение Мириам. Воздух, словно высасывают из легких. Она хотела бы раздвоиться, если бы могла, но не может, поэтому кашляет так сильно, будто желает изгнать из своей грудной клетки стаю горностаев.

– Очнулась? – интересуется Хирриет.

Мириам пытается сморгнуть дымку от наркотиков, которые ей вколол Фрэнки. Она обращает внимание на то что на Харриет надеты черные перчатки. «Значит я не увижу, как она умрет? Неужели она привыкла всё настолько контролировать?»

– В некоторой степени… – хочет произнести Мириам, но у неё лишь получается хрипеть и мычать, она пытается отдышаться.

– Солнечное сплетение – отличное место, куда надо бить, – объясняет Харриет. – По крайней мере, если твоя цель не тренирована. Здесь сосредоточено колоссальное скопление нервных окончаний. Бойцы умеют напрягать и защищать эту область. Они укрепляют мышцы, делая из них некое подобие брони. Но у всех остальных это прекрасная и легкая мишень для удара.

Мириам делает ещё один вдох, чувствуя, что тело пришло в норму.

– Спасибо за урок боёв ММА, Тито Ортиз.

– Я не знаю кто это.

Мириам облизывает сухие потрескавшиеся губы.

– Не удивлена. Всё же благодарю за то, что вырвала меня из забытья. Там становилось слишком жутко; похоже, моя голова уже не то место, где чувствуешь себя в безопасности, как мне кажется. Так и чем я обязана такому удовольствию?

Харриет поворачивает руку торцом и бьет Мириам по шее.

Девушка опять задыхается и ловит ртом воздух. Лицо становится красным. Такое ощущение, что глаза либо сейчас втянутся в мозг, либо вывалятся наружу прямо на пол.

– Сосцевидный отросток, – уточняет Харриет. – Защищает трахею. Ударь по нему и получишь своего рода кляп. Рвотный рефлекс – отличное подспорье в бою. У тела начинается паника, а это дает нападающему определенные преимущества.

Когда Мириам может снова дышать нормально и ей удается подавить порыв выплюнуть пыль и песок из своего живота, она говорит:

– К чему этот… – Мириам откашливается, – прямой репортаж с места событий?

– Просто я хочу, чтобы ты знала, я понимаю, что делаю.

– И всё же, зачем?

– Чтобы выработать у тебя инстинкт страха передо мной. В конце концов, само моё присутствие станет для тебя пыткой. Если человек будет жестоко обращаться с собакой, она будет бояться людей. Собака становится слабой. Существо живет от схватки до схватки, всегда готовое обоссаться и поджать хвост.

Мириам едва не смеётся.

– Поверь мне, я тебя боюсь. Боюсь всего того дерьма, что льется из тебя. Хотя, по правде говоря, я и твоей прически боюсь. Выглядит так, словно кто-то прошелся по голове тесаком. Иисусе, ты могла бы этой челкой перерезать кому угодно горло.

Харриет в ответ просто наносит три удара по подмышкам Мириам.

Тело девушки вопит от боли. Мириам кричит.

– Подмышка. Ещё один центр большого скопления нервных окончаний.

– Что тебе нужно? – кричит Мириам. – О чем ты хочешь спросить? Я скажу тебе! Просто спроси. Пожалуйста, хватит. Остановись.

– Умоляешь. Что-то новенькое для тебя.

Мириам чуть не плачет.

– Мне нравится чувствовать себя разносторонней. Словно я акула, плыви вперед или умри. Просто спроси то, о чем хочешь спросить. Я как открытая книга.

– Мне нечего у тебя спрашивать.

– Ты не пытаешься вытянуть из меня, как умрет Безволосый?

Харриет качает головой.

– Тогда зачем всё это делаешь?

Харриет улыбается. Это страшное зрелище. У неё мелкие, крошечные белые зубки.

– Потому что мне это нравится.

«Дерьмо. Она тебя убьет».

Мириам должна найти выход. Упредить и предотвратить.

До неё доходит:

– Безволосый хочет, чтобы ты мучила меня бесконечно? Выглядит несколько странным, что ты издеваешься над своей новой коллегой, избивая её до кровавых соплей.

– Он ни о чем не знает. Это моя инициатива. Только моя. – Глаза Харриет мерцают. – Иногда девочке нужно просто уделить время себе любимой.

– Сделать маникюр-педикюр?

Харриет закидывает ногу на ободок ванны.

– Ты и я, – говорит она, – мы похожи.

– Это точно, – соглашается Мириам. А сама думает, что это возможно лишь в каком-то параллельном мире.

– Мы обе из тех, кто стремится выжить. Мы обе поступаем так как должны, чтобы для нас настал следующий день. Но что более важно, нам обеим нравится то, что мы делаем. Ты чудовище, и я чудовище, и мы это принимаем. Конечно, я в несколько большей степени, чем ты. Ты всё ещё делаешь вид, что ты в беде, измучена, что ты королева мелкой драмы, чья рука так элегантно прижата к затылку… о, горе мне. Я это проходила.

– Тебя ничего не беспокоит и не мучает? – интересуется Мириам.

– Ничего, что меня бы тревожило. Я давным-давно всё это пережила.

– И как ты справляешься?

– Ингерсолл указал мне способ.

– Безволосый? И как? Бьюсь об заклад, это очень интересная история.

Харриет рассказывает ей.

Интерлюдия

История Харриет

Я изрубила мужа на кусочки и выбросила его в измельчитель для мусора.

Глава тридцать третья

Коротко, но не ясно

Мириам ждет продолжения.

Харриет стоит сжав челюсть и разминая кулаки.

Где-то верещат сверчки. Перекатывается перекати-поле. Между Мириам и Харриет располагается огромная пучина, широкое пространство, на котором лишь завывает ветер.

Для попытки оттянуть время уже неплохо.

– И всё? – говорит Мириам.

Харриет выглядит сбитой с толку.

– Что ты имеешь в виду?

– Это не история. Это конец истории.

– Мне подходит.

– Мне кажется, – говорит Мириам, – что-то здесь не чисто. Ты не можешь в один день взять и покрошить своего мужа, спустив его в… измельчитель? Правда?

– Это вполне выполнимо, – без всяких эмоций говорит Харриет. – Я не про кости. А про всё остальное.

– Своего мужа.

– Моего мужа.

И снова тишина. Дом оседает: скрипит, трескается, – звук похож на тот, когда десертной ложечкой разбивают слой жженого сахара на крем-брюле.

– Я просто… мне кажется, что это не вся история.

Харриет подходит к Мириам и бьет её локтем в лицо. Вернее, в челюсть. У девушки перед глазами проносится белая вспышка, словно вихрь космического пространства всасывается в черную дыру. Она снова ощущает во рту кровь. Язык лениво гоняет в полости рта зуб.

Мириам поворачивает голову и сплевывает алую жидкость на бледные плитки пола. Плюет еще. Сначала она думает о том, чтобы прицельно попасть в Харриет, но не может даже представить, каковы будут последствия. Может быть, чуть позже.

– Хоо-о-орошоо-о, – говорит Мириам, уже чувствуя, как раздувается губа, – значит в один прекрасный день ты, бац, и запихнула мужа в измельчитель.

– Вполне заслуженно, если ты об этом.

– Не об этом. Однако, вопреки всему сказанному тобой ранее, это не конец истории. – Мириам моргает. – Мне кажется, у меня кровь стекает изо рта.

– Так и есть.

– О, просто отлично.

У Харриет вибрирует мобильный телефон. Она открывает его так, чтобы Мириам не был виден экран. На её лице нет абсолютно никаких эмоций, но женщина медлит, словно что-то обдумывая.

Потом наконец Харриет пожимает плечами и рассказывает историю целиком.

Интерлюдия

История Харриет

На сей раз со всеми чувствами

Уолтер никогда ничего для меня не значил.

Я вышла за него, потому что так положено. Так сделала моя мать. Моя бабушка. Так поступали все девчонки по соседству. Они находили парня и жили с ним и в горе, и в радости. В мои времена женщина была опорой. Ходячим стулом. Пылесосом с сиськами.

У моего мужа никогда не было чувства элегантности, ни следа понятия о следствии и последствии.

Когда на побережье приходит шторм, он оставляет за собой лишь мусор. Унесенные доски, бумажные стаканчики, обломки, обрывки. Ничего, кроме мусора и поломанных вещей.

Таким был Уолтер. Он приходил с работы домой (менеджер по продажам на заводе по производству краски; продавал красители и пигменты косметическим производителям) и целью его было уничтожение всего, что я создавала.

Вот что я помню про Уолтера. Следы его пребывания.

Его ботинки были испачканы пигментом, они оставляли следы на ковре.

Он скидывал их под кофейным столиком и бросал прямо там.

Грязные отпечатки пальцев на рубашке, занавесках, подлокотниках кресла.

Галстук висит на дверной ручье или в изголовье кровати.

Стакан с жирными отпечатками на углу прикроватной тумбочки.

Его прикосновение было подобно раку. Он касается какой-нибудь хорошей вещи – порядка, чистоты, идеальности – и разрушает её, ослабляет, делает грязным.

Наша интимная жизнь ничем от этого не отличалась. Он ложился на меня, сопел и кряхтел. Всегда с громкими хлопками, похожими на хор аплодирующих лягушек.

Его руки всегда были липкими от пота. Как и волосы к концу акта. Я чувствовала себя так, словно тону. В течение дня он жрал сэндвичи. Масло, уксус, лук, чеснок. И всё это выходило вместе с потом; как бы он до меня не дотрагивался, везде оставался этот запах. Я всегда чувствовала себя жирной. Залапанной. Растленной.

Уолтер был неуклюжей обезьяной.

Спустя три года Уолтер захотел детей. Он сказал мне об этом прямо за ужином. Вместе мы никогда не ели; он всегда сидел за кофейным столиком, а я была в другой комнате, в укромном уголке для завтрака. Ждала, когда он закончит, чтобы я могла приступить к уборке того говна, что он после себя оставит.

Тем вечером я приготовила ригатони в розовом соусе, водочном соусе. Я прекрасно это помню. Одна из лапшичек выпрыгнула на край тарелки – он всегда ел очень неряшливо – и упала на ковер. Она была похожа на червяка. Расплавленный пармезан уже застывал на ворсе. Розовый соус почти впитался. Я подумала, что придется чистить весь ковер. Снова.

Вот тогда он это и сказал.

Он встал, положил мне руку на поясницу, когда я нагнулась, чтобы подобрать лапшу, и сказал, как само собой разумеющееся:

– Давай заведем детей.

Три слова. Каждое из них – кусок грязи. Каждое из них – грязная лапша на ковре.

Я встала и совершила свой первый акт неповиновения.

Я сказала:

– Я заведу детей тогда, когда ты перестанешь вести себя как маленький чумазый ребенок.

У Уолтера был шанс. Он мог спастись. Мог сказать что-нибудь приятное или просто промолчать.

Но открыл свой рот и сказал:

– Следи за своим поганым языком.

И он сделал… это. Схватил меня за запястье – запястье той руки, которой я держала ту дурацкую лапшичку – и сжал так сильно, что стало больно. Он хотел сделать больно. Я видела это в его глазах.