Текст книги "Алешкина любовь. Простая история."

Автор книги: Будимир Метальников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Данилов тоже рассмеялся:

– Ну и хитра!

Сашка вдруг застеснялась.

– Вы уж извините, если что не так…

– Ничего, ничего! Мне было очень приятно познакомиться с вами поближе. По-моему, вы молодец!

Сашка быстро вскинула на него глаза.

– Вы – тоже ничего! – похвалила она его, опуская глаза.

Данилов изумленно вскинул брови, в глазах его мелькнули смех, удивление, но он сдержался и только весело сказал:

– Выходит, мы понравились друг другу? Ну и прекрасно. Приятней будет работать. Ну, а поскольку лошадь ваша убежала, то… Прошу! – открыл он дверцу машины. – А я с удовольствием пешочком пройдусь!

– Ну спасибо! – вздохнула Сашка. – Очень вы меня выручили. Приезжайте к нам.

– Обязательно. Вы тоже, если будет трудно, обращайтесь без стеснения. Всегда буду рад помочь, чем смогу.

– Ладно! – повеселела Сашка и полезла в машину.

Шофером оказалась женщина, приблизительно одних лет с Сашкой. На ней была мужская шапка-ушанка, так что Сашка не сразу разглядела ее. А увидев, обрадовалась:

– Ой, милая, а я было тебя за мужика приняла! Давно служишь-то?

– Третий год.

– Андрея Егорыча возишь?

– Бывает и его…

– Как он… из себя-то?

– Ничего…

– Ну, скажешь тоже… А по-моему, мужчина – что надо!.. Женатый?

Женщина кивнула.

Сашка вздохнула.

– Дети есть?

– Двое.

Сашка еще раз вздохнула, помолчала и снова спросила:

– Жена-то красивая?

– Не сказала бы…

Сашка сразу оживилась:

– Да ну?! – и, откинувшись на спинку сиденья, мечтательно улыбнулась.

Метет в поле февральская поземка, наметает снежные заструги на дороге, причудливые сугробы возле заборов и сараев. С иной крыши ветер дочиста сметет снег, а на другой навьет целый стог со свешивающимися вниз закраинами.

Но пригрело солнце, и свесилась с крыши первая маленькая сосулька. С каждым утром она становится все длиннее, длиннее, рядом с ней появляются другие…

И вот сорвалась первая капля, вторая, третья… Капель становится все чаще, а сосульки укорачиваются, и тогда наступает весна воды. Бесчисленные ручьи бегут по дорогам, по оврагам, по бороздам пахоты, унося последние остатки снега.

…По загону скачут, нелепо выкидывая ноги, молоденькие телята и буйно ревет скотина, просясь из темных хлевов на волю, на солнце.

Сашка и Авдотья стоят на скотном дворе.

– Ну слава богу! – вздыхает Авдотья, щурясь на солнышко. – До тепла дожили. Уж я и не чаяла, как этих теляток выходить.

– Ничего! – повторяет Сашка свою любимую поговорку. – Глаза боятся – руки делают.

– Ой, не скажи. Уж такого страху я с ними натерпелась, такого страху, что вот тебе, Сашенька, мое последнее слово – ежели хочешь, чтобы я и дальше тут заведовала, – беспременно строй мне новый телятник! А не то – откажусь. У меня сердце слабое.

– А что? – задорно отвечает Сашка – построим! Андрей Егорыч тоже наказывал – берите, мол, ссуду и стройтесь. Государство в этом деле нам навстречу идет и большие ссуды отпускает. Вот приедет Андрей Егорыч и посоветуемся…

Авдотья искоса осматривает Сашку и смеется:

– Я смотрю, с языка у тебя этот Андрей Егорыч не сходит…

Сашка хотела что-то ответить, но, насторожившись, прислушивается.

– Слышишь? Трактора! Наконец-то!

Она срывается с места и бежит на улицу.

По улице и в самом деле шли два маленьких колесных трактора. И как только Сашка увидела их, радость померкла на ее лице. Машины останавливаются по ее знаку. Она подходит к ним.

– А остальные где? – сурово спрашивает она переднего тракториста.

– Стоят, Александра Васильевна, – виновато разводит руками тракторист. – Говорят, в РТС гильз цилиндровых нет.

– А когда будут?

– А кто ж их знает? – отвечает ей на этот же вопрос какой-то мужчина в замасленной телогрейке. – Вон сколько их стоит, и все из-за гильз.

И он показал рукой на добрый десяток машин, выстроившихся во дворе РТС.

Сашка растерянно оглядывает двор и срывает злость на стоящем рядом невозмутимом Лыкове.

– А ты что стоишь как пень, рот боишься открыть? Объясни ему, может, мои слова до него не доходят – не можем мы больше ждать! Земля посохнет!

– Да что ж объяснять-то, – вяло пожимает плечами Лыков. – Сама слыхала. А на нет – суда нет.

– Как так нет? – возмущается Сашка. – Должен быть! Черти! Обиралы! Чтоб я еще к вам сунулась с ремонтом! Сами все будем делать. Посмотрим, что вы тогда запоете!

– Баба с возу – кобыле легче! – флегматично сплевывает мужчина в телогрейке.

Красное вечернее солнце спустилось так низко, что каждая кочечка на дороге стала отбрасывать черную резкую тень, и дорога от этого стала казаться еще более разбитой и ухабистой.

По дороге катится бричка. В ней сидят Сашка и Лыков. Молчат.

– А ты словно воды в рот набрал! Слово вымолвить боится! – заворчала Сашка. – Никакой помощи, а еще мужик называется.

– Чего же тебе помогать? – усмехнулся Лыков. – Ты и сама орать горазда. Таким языком лапти, плесть можно.

Сашка пристально посмотрела на него, покачала головой.

– Ох, Егор! Недобрый ты человек! Хотела бы я знать, о чем ты, например, по ночам думаешь?

– А ты? – хмыкнул Егор.

– Мало ли! У меня забот полон рот… Да вот у тебя, вижу я, об артельном деле сердце не заболит, нет!

– Ну, для артельных дел день есть! – сердито ответил Егор, но тут же снова хмыкнул и подтолкнул ее в бок. – А ночь господь бог для других дел сотворил, смекаешь?

– А ну тебя! – презрительно скривила губы Сашка. – Песок скоро посыплется, а туда же – кобелиные мысли из головы выкинуть не можешь.

Егор обиделся и отвернулся…

…И еще какое-то время ехали они молча. Потом Сашка вдруг встрепенулась.

– Слышь-ка, Егор! А ведь бригадир этот тракторный не иначе как пьяница!

– С чего это ты взяла?

– Да вы, мужики, все пьяницы. Слышь, я вам сама на свои вдовьи денежки сколько хошь водки куплю, а ты уговори его, чтоб он, значит, нам эти гильзы раздобыл, и без очереди, а?

– Лихо! – качнул Егор головой. – Значит, ты мне такое производственное задание даешь?

– Даю!

– Ну что ж, – заулыбался Егор. – Это дело по мне!

Сашка тоже засмеялась, потом рассеянно глянула на зеленеющее поле озими, мимо которого они проезжали, и вдруг схватилась за вожжи.

– Тпру! Стой!

– Чего ты?

– Смотри! – показала она на поле. – Овцы! А ну, давай поймаем – и штраф!

Она спрыгнула с брички и обернулась к нему.

– Ну, чего ждешь?

Егор из-под ладони посмотрел на поле…

– Да ну, – протянул он. – Разве их поймаешь?

– А я говорю, надо поймать! Хватит баловства. Постановление специальное об этом есть. Давай-давай, заходи справа, а я отсюда… Ну, какого ты?

– Нет уж. Сама говорила, стар я. Чего ж мне теперь по полю сигать? Лови, коль побегать охота! – насмешливо ответил Егор и не двинулся с места.

– Ах, так? Ну, погоди же…

Сашка побежала к овцам. Егор насмешливо поглядел немного, как она гоняется за ними, неторопливо достал кисет и стал скручивать цигарку.

А когда стал закуривать, глянул нечаянно на поле и… застыл. Сашка поймала овцу и тащила ее к дороге.

Спичка догорела и обожгла пальцы. Егор вскрикнул, замахал рукой и снова уставился на Сашку.

– Помоги, что ль, черт! – запыхавшись, крикнула Сашка.

Егор суетливо соскочил с брички, услужливо бросился помогать ей.

– Давай кнут, свяжем ноги, чтоб не выпрыгнула, – приказала Сашка.

Егор переступил с ноги на ногу и спрятал кнут за спину.

– Слышь, Васильевна, – медленно начал он и полез в затылок. – Ты уж не серчай, моя это овца-то…

– Ах, вон оно что? – протянула Сашка. – Тем лучше. Ну-ка, дай сюда кнут…

– Ну полно… Неловко будет, понимаешь, я все-таки твой заместитель.

– Ничего. Хорошо получится. Раз уж тебя оштрафуем – другим и подавно неповадно будет…

– Ссориться хочешь? – угрожающе спросил Егор.

– Ничего, поссоримся для общей пользы…

– А чего нам ссориться-то, – вдруг вкрадчиво заговорил Егор. – Сама знаешь – кум с кумой ссорился, а на блины ходил…

– Давай кнут, говорю! – рассердилась Сашка. – Нечего зубы заговаривать. Ты мне не кум, и я не кума.

– Правда? – прищурился Егор. – А я думал, мы все ж таки родня.

– Что-о?

– Ты свои мысли-то по ночам, про которые давеча говорила, сама обдумываешь аль Ванька мой тебе пособляет?

Сашка вздрогнула, как от пощечины, опустила глаза, рука ее судорожно вцепилась в загривок овцы, и вся она сникла.

А Лыков шагнул вперед и дотронулся кнутовищем до ее руки.

– Ну, нечего с чужой овцы шерсть драть! Свою наживи!

Сашка отвернулась и, забыв про бричку, побрела прямо по дороге. А Лыков, поглаживая овцу, насмешливо и торжествующе смотрел ей вслед.

Медленно переставляя ноги, точно неся большую тяжесть, подошла Сашка к своей избе.

А когда вошла, то увидела за столом Василису и Ивана. Перед ними стояло блюдо с капустой, хлеб и поллитровка.

– А, Сашка! – расплылся в улыбке Иван. – А мы вот тут с мамашей твоей калякаем. Нашли, как видишь, общий язык, – подмигнул он на бутылку и скомандовал. – Ну-ка, садись с нами! – и добродушно шлепнул ее по заду.

Сашка вздрогнула и вдруг со всего маху влепила ему пощечину.

– За что? – ахнул Иван, хватаясь за щеку.

– За все! – ответила Сашка, влепляя вторую. – За любовь! За ласку! За подлость твою! За папашу твоего поганого! За горе мое вдовье! – Пощечины сыпались одна за одной. Иван, закрываясь рукой, пятился к двери. А Василиса с улыбкой кивала головой в такт пощечинам. Она не видела, что лицо Сашки залито слезами.

Правление. Сашка с суровым и непреклонным лицом, строго вглядываясь в лица членов правления, медленно говорит:

– Предлагаю: за потраву общественных посевов заместителю председателя Лыкову объявить выговор и оштрафовать на сто рублей согласно закону. Кто – за, прошу поднять руки.

И поднятой оказалась только ее рука. Остальные мнутся, переглядываются. Авдотья под пристальным и гневным взглядом Сашки подняла было руку, но потом, оглянувшись на остальных, опустила.

– А может, не надо штрафу на первый раз, а? – виновато заговорила она. – Ну, пусть выговор, и ладно. А уж ежели вдругорядь он позволит – ну тогда уж и штраф.

Все обрадованно подхватили предложение:

– Ну конечно, нельзя же сразу.

– Грех да беда на кого не живет!

– Уж больно ты строга, Васильевна, сразу штрафовать.

– Боитесь? – горько усмехнулась Сашка. – А чего в нем такого страшного? Ну – глаза во лбу, да две дырки в носу.

Лыков усмехнулся, вызывающе оглядывая всех. Ему было приятно, что никто не рискнул пойти против него. Он поднялся.

– Пожалуй, хватит заседать. На то вечер есть, а мы днем собрались.

– Ну идите! – устало махнула рукой Сашка. – А ты останься, дело есть.

Когда в комнате остался один Лыков, она спросила, не глядя на него:

– Ты наш уговор помнишь? Насчет гильз. Говорил с бригадиром?

– Ах, вон что! А я думал, что я уже у тебя из доверия вышел, так ты на меня ополчилась…

– А ты не будь бабой, я тебя про дело спрашиваю. Мне, что ли, с ним водку пить?

– Ну добро, добро! Нынче же и поговорю.

– Побыстрее надо. Сеять пора уже. В общем, организуйте все, что надо.

– Ладно. А деньги?

Сашка молча вынула из кармана сто рублей, протянула ему. Лыков повертел бумажку.

– Маловато! Дешево хочешь дело провернуть, Лександра Васильевна.

– Вам что, обожраться надо? Два литра ведь! – изумленно воскликнула Сашка.

– А народу-то? – стал Егор загибать пальцы. – Я, Гуськов, бригадир, трактористы. Нет уж, клади еще одну бумажку.

– Нет у меня с собой. Вечером дам.

– Ну смотри. – Егор вышел.

Сашка опустила голову на руки, задумалась. Вдруг зазвонил телефон. Она взяла трубку.

– Алло! Это колхоз «Заря»? – послышалось в трубке.

– Да.

– Председателя можно?

– Ну говорите, – устало ответила Сашка.

– Это говорит заведующий семенной конторой Костенко. К нам поступила большая партия семенного зерна нового сорта – тулун семьдесят. Мы предлагаем заменить ваше семенное зерно на новое.

– Заменить? – тревожно спрашивает Сашка. – А зачем заменять? Какой такой тулуп?

– Да не тулуп, а тулун, – слышится в трубке. – Это такой сорт пшеницы, новый. Вы сеяли все время пшеницу сорта лютесценс шестьдесят два, а сейчас нам рекомендуют внедрять тулун семьдесят, новый сорт…

– Почему семьдесят? – пугается Сашка, ничего не поняв из объяснения.

– Да кто это говорит? – слышится сердитый голос. – Мне нужно председателя колхоза или агронома.

– Нету агронома, нету!

– Ну тогда дайте председателя!..

– И председателя нету! – отвечает Сашка и нажимает пальцем на рычаг, прекращая трудный разговор.

Потом торопливо вскакивает и пугливо заглядывает в соседнюю комнату, не слышал ли кто, но там Виктор и девушка-счетовод заняты своим делом и не обратили на нее внимания. Сашка облегченно вздыхает и выходит на улицу.

Как раз в этот момент к крыльцу подъезжает телега со старичком возницей. В тележке два чемодана и худенький длинношеий юноша с торчащим кадыком и оттопыренными ушами. Рукава пиджака у него слишком коротки, а воротник рубашки, наоборот, велик.

– Принимай гостя, Васильевна! – весело говорит старичок и поясняет юноше: – Это вот и есть наш председатель…

Юноша застенчиво представляется Сашке:

– Серегин, Леонид. Агроном. Назначен в ваш колхоз.

– Господи! Наконец-то! – радостно всплеснула руками Сашка. Но тут же с недоумением начинает разглядывать Серегина. Невесть как очутившиеся любопытствующие две бабы тоже перешептываются, разглядывая Серегина. Тот еще больше теряется.

– Что-то уж больно ты зелененький… – сокрушенно замечает Сашка. – Ты и в самом деле агроном?

– Ну а кто же? – сердится Серегин. – Вот, пожалуйста, диплом…

Он, порывшись в кармане, подает диплом Сашке… Все начинают разглядывать диплом…

– Скажи на милость, даже с отличием! – бормочет Сашка, снова разглядывая Серегина. – Ну, а скажи, что это такое – не то тулуп, не то тулум семьдесят?..

– Тулун семьдесят! – бойко, как на экзамене, отвечает Серегин, подняв глаза к небу. – Это сорт, выведенный Ленинградской государственной селекционной станцией и Всесоюзным институтом растениеводства. Районируется в десяти областях нечерноземной полосы. Устойчив против полегания, имеет зерно с высокими мукомольными и хлебопекарными качествами. По урожайности превышает широко распространенный лютесценс шестьдесят два и начинает вытеснять последний.

– Ишь, как шпарит! Ровно по написанному! – восхищается старичок.

– Истинно сказано – господь знает, кого разумом наградить! – кивают головами бабы.

– Ах ты, миленький! – умиляется Сашка. – Ну прости… Уж больно ты заморенный какой-то. Ну ничего! Мы тебя откормим. Бабы! – обратилась она к женщинам. – Ведите его к Авдотье. И – молока ему! Молока!

И она так решительно рубанула рукой воздух, точно предлагала вместо молока всыпать ему розог…

А сама побежала обратно в правление и стала звонить по телефону.

– Але, але, дайте семенную контору. Контора? Вот тут только что передали мне, что звонили председателю, а меня не было… Да… Да… Хорошо. Давайте. Мы согласны на тулун… Завтра же пошлю машины…

Иван Лыков входит в избу и подает отцу небольшой листок районной газеты.

– Смотри-ка, Сашку-то как пропесочили.

– А ну-ка, ну-ка! – Егор жадно схватил газету, нашел статью и прочел заголовки – «Ремонт за водку»… Та-а-к… Ну теперь не сносить ей головы!

– А откуда узнали? – хмуро спросил Иван.

– Не важно, сынок, не важно, – захихикал Лыков.

– Голову отвернуть бы за такие дела! Что она, для себя старалась?

Егор испуганно и изумленно посмотрел на сына. Потом рассердился:

– А для кого же? Для тебя, дурака, что ли?

– Почему же обязательно для меня? – возразил Иван. – Для всех… для общества, значит…

– Для общества! – передразнил Лыков. – Научили дураков словам всяким, они и рады. Нет таких людей, чтоб про свой интерес забывали! – И он стукнул кулаком по столу. – Только интерес-то у всех разный. Мне, скажем, все эти должностя да звания ни к чему. Дай бог со своим хозяйством управиться. Ну а другим – почет да славу подавай. Они, значит, тем живут. Понял, дурак?

– Ну и какая же радость Сашке с такой славы? – Иван, усмехнувшись, кивнул на газету.

– Была бы, кабы впросак не попала. Ежели б с ремонтом затянулось дело – с кого спрос? С председателя! Того и гляди, полетела бы со своей должности. А ей за свое место – ой как держаться надо! Потому что свое хозяйство у нее – тьфу! Смотреть не на что! Ну а мы – другое дело. Разумеешь?

– Эх, папаша! – вмешался вдруг в разговор Виктор, выходя из-за занавески. – Понять-то вас нетрудно, а вот соглашаться – неохота. Скучная это песня. Надоела!

– О! Еще один грамотей выискался! – сощурился Лыков. – Ты-то что за нее заступаешься? Может, на Ванькино место метишь? – захохотал он.

Виктор вспыхнул, хотел что-то ответить, но тут из-за занавески послышался плачущий голос Ксении:

– Да полно тебе, Егор! Не охальничай! Господи, помереть спокойно не дадут! Витя, помоги повернуться, устала я…

Виктор молча вернулся за занавеску. Ксения лежала на кровати, с бледным и еще более оплывшим лицом. На табуретке стояли пузырьки с лекарствами.

А в правлении приехавший Лукашов пытался пристыдить Сашку. Похлопывая ладонью по той же газете, лежащей перед ним на столе, он укоризненно говорил:

– Стыдно, товарищ Потапова. Вы могли бы обратиться к нам. Мы бы поправили директора РТС, если он неправ…

– Почему «если»? Ну почему «если»? – вскинулась Сашка. – Я же вам рассказала, из-за чего все получилось!

– Ну хорошо, оба вы виноваты! Но вы – больше, понимаете?

– Нет. Я не для себя старалась. А он вообще ни об ком не старался. Нет гильз, а он и не чешется!

– Ну, ему мы выговор закатим, а вот что с вами делать?

– А я беспартийная! – улыбнулась вдруг Сашка и развела руками, что, мол, с меня возьмешь!

– Вот то-то и беда, что нет на вас управы, – проворчал Лукашов. – А вот если мы вас с работы снимем, что тогда скажете?

– Ха! – дернула Сашка плечом. – Спасибо скажу. Должность у меня, как у того попа, что кадилой кадит, да и то не на всех угодит!

– Надо уважать свою должность! – рассердился Лукашов. – И дорожить ею. Вам такое доверие оказано, а вы…

– Вот уж не собираюсь за свое место дрожать! – перебила его Сашка. – Дело надо делать, а не за место держаться, вот что я вам скажу, товарищ Лукашов.

– Ну, я не знаю, что с вами делать – на все у вас ответ. Пусть товарищ Данилов с вами разбирается, если вы меня не хотите слушать! – И Лукашов в отчаянии потянулся к трубке. А Сашка вдруг сразу испугалась.

– Да с чего вы взяли, что я вас не слушаю, товарищ Лукашов? – заторопилась она, умильно поглядывая на него. – Я вас очень даже уважаю… и… ужас как забоялась, как узнала, что вы приехали! Я слушаю вас, говорите! – И, смиренно сложив руки на коленях, она приготовилась «слушать».

– Как же вы слушаете, когда вы все время меня перебиваете?

– Ну хорошо, очень извиняюсь, не буду больше, – покорно сказала Сашка. – Ну говорите!

Лукашов посмотрел, посмотрел на нее – вся ее поза и выражение лица говорили о величайшей готовности смиренно выслушать все что угодно и тут же забыть – и, рассмеявшись, махнул рукой.

– Ох, боюсь я, говорить с вами сейчас – что в воду гвозди бить! Обещайте хоть впредь не допускать подобного! Обещаете?

Сашка подумала, подняв кверху глаза.

– Ну что ж, попробую, – вздохнула она. – Только ведь, чтоб бюрократа иного убедить, надо, должно быть, самой бюрократкой стать. А я вот этого и не умею. А вы? – невинными глазами глянула она на него.

Лукашов в изнеможении поднял обе руки, отмахиваясь от нее.

– Хватит! Давайте лучше о севе! Сколько у вас засеяно на сегодня?

Ровное, чистое поле, недавно вспаханное. Проходит трактор со сцепом из трех сеялок.

И вот поле уже зазеленело, покрывшись молодой порослью. Побежала по нему молочно-зеленая рябь от ветерка. Давно уже покрылись листвой деревья, а на речной заводи распустились первые снежно-белые кувшинки. Пришло лето.

С визгом и хохотом барахтаются в воде мальчишки, обдавая друг друга брызгами.

Чуть поодаль, за кустами, купаются девушки. Зинка, забравшись на ветку большой березы, росшей над самым берегом, отчаянно кричит: «Девки! Ловите! Ура-а!» – и бросается вниз головой.

Какая-то полная девушка раздевается за кустом, а подружка ахает:

– Машка, сумасшедшая! На том берегу парни! – показывает она на две подводы с бревнами, тянущиеся из леса на том берегу.

– Плевать! Скорее замуж возьмут! – засмеялась Маша и, раздевшись догола, выбегает из кустов и с визгом бросается в воду.

На пригорке показывается Авдотья. Сложив руки рупором, она протяжно кричит:

– Эй, девоньки! Зинка! Машка! На собранию! Поживе-я!

Собрание идет прямо на улице, у правления. Люди расселись в холодке под деревьями, женщины – по одну сторону, мужчины – по другую.

За столом, вынесенным из правления, сидят Лыков и агроном Сергеев. Он уже заметно поправился, загорел и кажется более возмужавшим. Сашка, стоя сбоку стола, держит речь:

– Хотим мы в этом году решить такую задачу: чтоб с сенокосом и силосованием полностью покончить до уборки. Вот наука говорит, – тут она с улыбкой погладила Сергеева по голове, отчего тот сердито дернулся и покосился на стайку засмеявшихся девушек, где была и Зинка, – что траву надо косить, когда она в самом цвету. Тогда в ей полно витаминов всяких. А скотина, говорит наука, обожает эти самые витамины еще пуще, чем мы, люди. Вот, значит, и будем стараться делать по науке. И давай договоримся так: пока не управимся, чтоб ни едина душа в город не просилась и с луга не отлучалась. А когда покончим – устроим сразу два выходных, и тогда валяй кто во что горазд. Договорились?

– А как насчет постановления? – потряс кто-то из мужиков сложенной газетой. – Будут нам десять процентов сена давать?

– А как же? Обязательно будем!

Стрекоча, как огромный кузнечик, идет по цветущему лугу тракторная сенокосилка, за ней вторая.

А на другом лугу женщины уже переворачивают ровные валки скошенной травы.

На опушке леса, поросшей мелким кустарником, тщательно обкашивая каждый кустик и полоску, трудятся с косами мужчины. Широкими мерными взмахами косит Иван; суетливо, то и дело вытирая потное лицо, орудует косой Гуськов; пыхтя и отдуваясь, косит тучный Бычков. Останавливается и снимает верхнюю рубашку…

…И вот луг уже уставлен ровными рядами стожков.

– Ежели еще дней пять вёдро простоит – управимся, – говорит Лыков Сашке.

– Узнавала я сводку: два дня обещают без дождей, а больше не ручаются…

– Худо…

Они стоят возле большого стога. Вокруг суетятся люди, выкладывая вершину.

– Авдотью не видел? – спрашивает Сашка.

– Нет.

…Сашка идет по улице села. Странная тишина и безлюдье царят в нем. Плотно закрыты окна, двери. Даже куры попрятались куда-то. Но вот до ее слуха донеслась песня. Сашка удивленно прислушивается и ускоряет шаги… Окна Авдотьиного дома распахнуты настежь, и песня несется оттуда.

…За столом, беспорядочно уставленным тарелками со всякой нехитрой снедью, сидят четыре подвыпившие женщины и с упоением тянут песню про красотку пряху, которой старый вдовец снимает «бельэтаж» в Петербурге, и она обретает, наконец, свое немудреное счастье.

Все собравшиеся – пожилые женщины с преждевременно увядшими лицами. Две, не стесняясь, плачут, а Авдотья с закрытыми глазами подыгрывает им на гармошке.

Они не сразу заметили появление в дверях Сашки. А та несколько мгновений стояла неподвижно, больше изумленная, чем рассерженная, и, наконец, взорвалась:

– Ну, хороши! Уж до того хороши, что хоть сейчас в Большой театр!.. А уж от тебя, Авдотья, не ожидала я такой подлости!

– Сашенька! Милка моя! – вскочила Авдотья, устремляясь к ней. – Ты уж прости, не серчай! Такое дело, понимаешь, приключилось. Именины у Настасьи нынче… Сорок первый годочек разменяла…

– Кончился мой бабий век! – вздохнула Настасья, маленькая худая женщина с темным лицом и большими грубыми руками.

– Нашли время гулянки гулять! – возмутилась Сашка. – Дождя вам не будет, что ли? Такое вёдро стоит, часу упустить жалко, а вы?..

– Постой, Лександра, – сурово оборвала ее самая старшая на вид, Варвара. – Ты на нас сейчас не шуми, потому как мы нынче шибко на свою долю обижены… И не с радости гуляем…

– Да мне-то что, с радости или с горя! – закричала Сашка. – Четыре такие здоровые бабы с работы убегли!..

– А ты нас не попрекай! Что мы видели, кроме работы? – горестно спросила четвертая женщина. – Не мы ль в войну жилы из себя тянули и после немца все заново отстраивали? И всю-то жизнь нашу своими хребтами колхоз подпирали?

– Самые сладкие годочки вот так и прошли! – вставила Настасья. – Не нас тебе корить, Саша, и лучше ты не гуди тут. Отплачем мы нынче свое да отпляшем, а завтра опять косить пойдем. Верно, подружки? А пока давай еще по одной, – и она стала наливать водку в стаканы.

– Хватит! Не дам! – Сашка выхватила у нее бутылку…

– А ты тут не командуй! – грозно предупредила Варвара. – Тут тебе не правление, а дом. Частная собственность! Авдотья, чего ты на нее глаза пялишь? Гнать ее!

– А ну, а ну! Попробуй! – вспыхнула Сашка, подбоченясь. – Волосья лишние, что ль, повырастали?

– Да что вы, бабоньки! Полно вам! – кинулась между ними Авдотья. – Она же все понимает! – обняла она Сашку за плечи. – Это она по должности своей кричит, а сама такая же вдова и всю нашу жизнь постигла!

Она заглянула ей в глаза, и Сашкино сердце дрогнуло.

– Это она-то? – усмехнулась Варвара. – Что она постигнуть может, когда к ей Ванька Лыков по ночам шастает? А я вот пятнадцать лет в холодной постели проспала! – закричала она. – Двадцать восемь годочков мне было, как муж мой, Тимофей Петрович, голову сложил! Что она понимает?

– И правильно делает! – вдруг всхлипнула Настасья. – А чего я ждала столько лет? Видно, уж не отыщется мой Митенька!.. А и отыщется, так поздно уже… Кому я теперь такая старая да черная нужна?.. – И она заплакала, уронив голову на руки…

Сашка закусила губу, словно почувствовав себя в чем-то виноватой перед этими женщинами.

– Ну вот, пришла и все веселье поломала, – проворчала Варвара.

– Да… уж такое тут у вас веселье! – криво усмехнулась Сашка, качая головой. – Говорите – именины, а скорее на поминки похоже.

– А это и есть поминки. По всей нашей прошлой жизни! – подняла голову Настасья…

– Значит, помирать нам всем надо? – зло спросила Сашка.

– Ну, врешь! – закричала четвертая женщина. – Это ты помри сегодня, если хочешь. А мы – завтра! Мы еще погуляем!

– Верно! – подхватила Авдотья и растянула меха. – Давай, Наталья, оторвем нашу, солдатскую!

Наталья, притопнув ногой, пошла по комнате и завела:

 
Из-за леса, из-за темного
Привезли дядю огромного!
Калинка-малинка моя,
В саду ягода малинка моя!
 

Настасья с Варварой замахали руками, заохали, засмеялись. А Наталья с Авдотьей завели следующий куплет:

 
Привезли его на семеро волах,
А он, бедный, весь закован в кандалах!
Калинка-малинка моя,
В саду ягода малинка моя!
 
 
Ребятенки, бабенки бегут —
И куды такого дяденьку везут?
Калинка-малинка моя…
 

Сашка смотрела на эту попытку к разухабистому веселью и видела, что глаза у женщин, несмотря на задорный мотив и пляску, совсем не веселые. И вдруг у нее самой глаза наполнились слезами и она быстро выбежала из комнаты…

Вдогонку полетел удивленный возглас Авдотьи:

– Сашенька! Куда ж ты?

Не удерживая и не вытирая слез, она быстро шла по дороге и не сразу заметила, что навстречу ей едет зеленый «газик». А когда увидела, то было уже поздно сворачивать. Машина затормозила рядом, и веселый, улыбающийся Данилов махал ей рукой.

– Александра Васильевна! Здравствуйте! Куда это вы собрались?

Сашка, растерявшись, поспешила стереть слезы рукой.

Данилов поспешно выскочил из машины.

– Что с вами?

– Да ну! – отвернулась Сашка, застыдившись.

– Что-нибудь случилось? Неприятности?

Сашка молчала, потом, увидев любопытствующее лицо шофера, молча двинулась по дороге. Данилов, махнув рукой шоферу, чтоб ехал в деревню, терпеливо зашагал рядом. Сашка, несколько раз поглядев на него сбоку, вдруг выпалила:

– Что с бабами делать, Андрей Егорыч? Которые вдовые остались?

Данилов удивленно глянул на нее, потом медленно покачал головой.

– Не знаю…

– Хлебом их засыпать? В шелк нарядить? Дома каменные построить? Ничего им этого не надо! Жизнь проходит, Андрей Егорыч! – страстно говорила Сашка. – Научите, как сделать, чтоб хорошо жилось людям!

– Вот какие вопросы вас волнуют! – вздохнул Данилов. – Лучшие умы человечества тоже мучились такими вопросами.

Вечереет. По улице идет стадо. Ласковые голоса хозяек зазывают коров домой…

Данилов и Сашка сидят за столом. Василиса примостилась тут же.

– Я-то поначалу думала, что всей моей заботы – вовремя посеять да в срок убрать, – задумчиво говорила Сашка. – А нынче прямо как обожгло меня. Жива не буду, а добьюсь для них хорошего!

Данилов тепло глянул на нее и улыбнулся.

– А вы не смейтесь! – загорячилась Сашка. – Про коммунизм все говорим, пишем, а надо делать так, чтоб уже сегодня лучше жилось людям. Что, нет, скажете? – спросила она, заметив его улыбку.

– Нет-нет, что вы! Я просто рад, что вы сами пришли к этой мысли. Сами же вы сказали, что, мол, они видели, кроме работы? Значит, надо перестраивать жизнь со всех концов – гнать из села не только бедность, но и скуку. И особенно важно это для молодежи…

– Вот вы про ясли тут говорили, – заметила Василиса. – А определить туда ту же Варьку! Уж коли не выпало ей доли своих детишек потетешкать, пусть хоть возле чужих душу отогреет…

– Ну вот, видите, оказывается, если действительно желаешь людям добра, всегда найдутся способы это сделать, – одобрительно посмотрел на Василису Данилов.

– Эхма! – вздохнула Сашка, – кабы денег тьма! Все бы одним разом сделали: детишкам – ясли, молодежи – клуб, старикам – радио провела бы. Пусть бы себе слушали.

– Ну вот, целая программа, – сказал Данилов, поднимаясь из-за стола.

– Куда вы? – спросила Сашка.

– Пора…

– Так быстро? – удивилась и огорчилась Сашка. – И поговорить-то толком не успели… А я еще стройку нашу хотела показать – скотный двор мы затеяли заново…

– Ну уж другой раз как-нибудь..

– Когда он теперь будет, другой-то раз? – наивно упрекнула его Сашка. – Через год?

– Нет-нет, раньше. Обязательно раньше, – засмеялся Данилов. – Даю честное слово…

…Они стояли у машины. Шофер уже завел мотор и включил фары.

– А может, все-таки останетесь? – настаивала Сашка. – Мужики на покосе нынче собирались рыбу ловить, накормили бы вас ушицей свежей, а?

Данилов удивился, потом вгляделся в ее умоляющее лицо и засмеялся:

– Вот ведь какой козырь вы напоследок оставили! – и обернулся к шоферу. – Миша, ты как насчет ушицы соображаешь?

– О, это дело!

– Скажи пожалуйста!.. Ну ладно, уговорили!

На берегу озера с засученными выше колен брюками, то и дело хлопая себя по икрам, отгоняя комаров, стоит Данилов. Рядом с ним Сашка.

Гуськов и Лыков тянут бредень вдоль берега.

– Давай заходи, заходи оттуда! – командует Лыков. – Пройдем еще эту заводинку.

Гуськов делает несколько шагов, погружается до подбородка и тотчас же спешит к Лыкову.