Текст книги "Старомодное будущее"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Не надо, не надо, – крикнула Фредерика. – Держи себя в руках! Не убивай никого, это непрофессионально.

– А я и не профессионал, – отозвался Эдди.

– Слезай оттуда, – приказала Фредерика, а когда он не послушался, выбралась из-под стола и всем телом придавила его к стене. Она пришпилила руки Эдди, бросилась на него с почти эротической напряженностью и зашипела ему в ухо:

– Спасайся, пока можешь! Это всего лишь Переворот.

– Перестань, – выкрикнул Эдди, пытаясь вырваться из ее захвата. В окна влетели еще несколько кирпичей и, прокатившись по полу, остановились у их ног.

– Если они поубивают этих никудышных интеллектуалов, – жарко забормотала она, – на их место придут тысячи новых. Но если ты не покинешь это здание сию секунду, ты умрешь здесь.

– Господи, да знаю я, – выкрикнул Эдди и наконец оттолкнул ее, оцарапавшись при этом о ее наждачный плащ. – Не распускай нюни.

– Эдди, послушай! – заорала Фредерика, сжимая кулаки в полосатых перчатках. – Дай мне спасти тебе жизнь!

Потом отдашь долги! Отправляйся к родителям в Америку и не забивай себе голову Переворотом. Это все, что мы вообще тут делаем, – все, на что мы вообще годны.

– Эй, а я ведь тоже на это годен! – возвестил Эдди.

Кирпич ударил ему в колено. В пароксизме внезапной ярости он перевернул стол и привалил его к разбитому окну как щит. Пока кирпичи глухо стукали о крышку стола, он выкрикивал в воздух пустые издевки. Он чувствовал себя сверхчеловеком. Попытка Фредерики образумить его только невероятно его распалила.

Внизу с оглушительным взрывом сломалась дверь. Эхо занесло крики на второй этаж.

– Ну, я им задам! – заорал Эдди.

Он подхватил шнур питания с многофункциональными штекерами и, пробежав несколько шагов по офису, ногой распахнул дверь. А потом с воплем выпрыгнул на лестничную площадку, размахивая над головой тяжелой гроздью штекеров.

Академические карды Критика физически и в подметки не годились закованным в латы рыцарям Рефери; но их огнетушители оказались оружием на диво действенным. Их струи покрывали все вокруг белой едкой содой и наполняли воздух огромными слепящими облаками разлетающихся и застывающих в полете капель. Было очевидно, что защитники не раз проводили учения.

Зрелище отчаянной борьбы внизу ошеломило Эдди.

Лестницу он преодолел, перепрыгивая по три ступеньки за раз, после чего бросился в самую гущу схватки. Он шарахнул штекерами по замазанному содой шлему, потом поскользнулся и плюхнулся на спину.

Скользя на залитом содой полу, Эдди начал отчаянно бороться с наполовину ослепленным рыцарем. Тот наконец откорябал застежки и поднял забрало. Из-под металлической маски на Эдди глянуло лицо, пожалуй, даже моложе него самого. Рыцарь выглядел неплохим парнем. Он явно желал всем добра. Эдди изо всех сил врезал ему по челюсти, а потом принялся бить его ошлемленную голову об пол.

Еще один рыцарь ударил Эдди под дых. Эдди отвалился от своей жертвы, вскарабкался на ноги и налетел на нового врага. Оба они, неловко обхватив друг друга, были сбиты с ног внезапным и одновременным наплывом тел через дверной проем; с дюжину нравственных налетчиков ворвались в вестибюль, размахивая факелами и бутылками с пылающим гелем. Выпачканной в соде рукой Эдди хлестнул своего оппонента по глазам, поднялся на ноги и надежно поправил съехавший специфик. И жестоко закашлялся. В воздухе висела дымовая завеса, он попросту задыхался.

Он рванулся к двери. С панической силой утопающего он процарапал и протолкал себе путь на воздух.

Оказавшись за стенами гавани данных, Эдди сообразил, что он тут один из десятков людей, с ног до головы перемазанных белой пеной. Чихая и кашляя, он привалился к стене здания рядом с дюжиной собеженцев, напоминавших ветеранов чудовищного боя тортами со сливками.

Те не распознали, да и не могли распознать в нем врага.

Едкая сода уже принялась проедать дешевый комбинезон Эдди, превращая пузырчатую ткань в слезящиеся красные лохмотья.

Отирая губы и дыша тяжело, Эдди огляделся по сторонам. Специфик защитил ему глаза, но подпрограмма грязи рухнула бесповоротно. Внутренний экран застыл. Пенными руками Эдди снял специфик, щелкнул перед окулярами пальцами, свистнул громко. Ничего.

Он бочком подкрался вдоль стены.

В задних рядах толпы высокий господин в средневековой епископской митре выкрикивал в громкоговоритель приказы. Эдди неспешно подобрался к нему поближе. При ближайшем рассмотрении незнакомец оказался сухощавым господином лет под пятьдесят в расшитых ризах, золотом плаще и белых перчатках.

Это был Нравственный Рефери. Эдди подумал было, не броситься ли ему на этого выдающегося джентльмена, не отметелить ли его, может быть, отобрать у него громкоговоритель и самому начать кричать в него противоречащие друг другу распоряжения.

Но даже если б он решился на такое, Эдди это ничего бы не дало. Рефери с громкоговорителем кричал по-немецки. Лишившись специфика, Эдди не мог читать по-немецки. Не понимал ни немцев, ни их проблем, ни их истории.

Если уж на то пошло, у него не было никаких причин находиться в Германии.

Нравственный Рефери заметил пристальный и расчетливый взгляд Эдди. Он опустил громкоговоритель, перегнулся через перила переносной кафедры красного дерева и сказал Эдди что-то по-немецки.

– Простите. – Эдди поднял специфик на цепочке. – Программа-переводчик обвалилась.

Рефери оглядел его задумчиво.

– Кислота в этой пене повредила ваши линзы? – спросил Рефери на великолепном английском.

– Да, сэр, – отозвался Эдди. – Думаю, мне придется разобрать их и феном высушить чипы.

Рефери запустил руку куда-то под ризы и выпростал льняной носовой платок с монограммой, который и протянул Эдди:

– Можете попробовать вот этим, молодой человек.

– Большое спасибо. Я правда очень признателен.

– Вы ранены? – с очевидно искренней заботой спросил Рефери.

– Нет, сэр. Я хотел сказать, не сильно.

– Тогда вам лучше вернуться к битве, – сказал, выпрямляясь, Рефери. – Я знаю, что они вот-вот побегут. Возрадуйтесь. Наше дело правое.

Он снова поднял громкоговоритель и вернулся к крикам на немецком.

На первом этаже здания занялся пожар. Группки сторонников Рефери выволакивали подсоединенные машины на улицу и разбивали их на части прямо на тротуаре. Им не удалось сбить решетки с окон, но они протаранили несколько гигантских брешей в стенах. Эдди наблюдал за происходящим, протирая линзы специфика.

Довольно высоко над улицей начали рушиться стены третьего этажа.

Нравственные рыцари вломились в офис, где Эдди в последний раз видел Культурного Критика. Свой гидравлический таран они, очевидно, втащили за собой вверх по лестнице. Теперь его тупой нос пробивал кирпичные стены словно затхлый сыр.

Камни и куски штукатурки размером с кулак каскадом посыпались на улицу, заставив лавину налетчиков отхлынуть от стены. Несколько секунд спустя рыцари на третьем этаже пробили во внешней стене дыру размером с крышку водосточного люка. Сперва они выкинули аварийную лестницу. Потом из дыры полетела, чтобы разлететься в щепы при ударе о мостовую, офисная мебель: коробки голосовой почты, канистры архивных дисков, европейские юридические талмуды с красными корешками, сетевые маршрутизаторы, устройства бумажного запасного хранения, цветные мониторы...

Из дыры вылетел плащ и, медленно кружа, опустился на мостовую. Эдди сразу его узнал. Это был наждачный плащ Фредерики. Даже посреди этого вопящего хаоса, где злобно завывала взрывающаяся в огне пластмасса, отрыгивая из окон Библиотеки черный дым, вид этого трепещущего плаща притянул взгляд Эдди. Было что-то в этом плаще. В нарукавном кармане. Ключ к его камере хранения в аэропорту.

Эдди метнулся вперед, оттолкнул в сторону трех рыцарей и зацапал плащ себе. Поморщившись, он отскочил в сторону, когда прямо рядом с ним приземлилось, едва его не задев, офисное кресло. Он в неистовстве поглядел наверх.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как выбрасывают Фредерику.

***

Прилив покидал Дюссельдорф, а с ним все сбившиеся в стайки сардины Европы. Эдди сидел в зале вылета, балансируя на коленях восемнадцать отдельных деталей специфика на столике на липучке.

– Тебе это нужно? – спросила его Фредерика.

– Ах да, – отозвался Эдди, забирая у нее узкий хромированный инструмент. – Я обронил дентоиглу. Большое спасибо. – Он аккуратно убрал ее в свою дорожную сумку.

Всю свою европейскую наличность он только что потратил на роскошный, купленный в дьюти-фри немецкий набор для починки электроники.

– Я не поеду в Чаттанугу ни сейчас, ни когда-либо потом, – сказала ему Фредерика. – Лучше тебе забыть об этом. Это не может входить в сделку.

– Может, передумаешь? – предложил Эдди. – Забудь о рейсе на Барселону и полетели со мной за океан. Вот уж повеселимся в Чаттануге. Там полно очень глубоких людей, с кем мне хотелось бы тебя познакомить.

– Я не хочу ни с кем знакомиться, – мрачно пробормотала Фредерика. – И я не хочу, чтобы ты выставлял меня напоказ перед своими мелкими хакеришками.

Фредерике тяжко досталось во время погрома, пока она прикрывала успешное отступление Критика по крыше. В битве ей опалило волосы, и они растрепались из педантично заплетенных кос, словно много раз бывшая в употреблении стальная вата. Под глазом у нее был синяк, а щека и челюсть обожжены и блестели теперь от заживляющего геля.

Хотя Эдди задержал ее падение с третьего этажа на тротуар, она все же растянула ногу, повредила спину и разбила оба колена.

И потеряла свой специфик.

– Ты прекрасно выглядишь, – поспешил заверить ее Эдди. – Ты очень интересный человек, вот в чем все дело.

Ты глубокая! Вот в чем загвоздка, понимаешь? Ты агент спецслужб, ты из Европы, ты женщина – это все, на мой взгляд, очень глубокие вещи.

Он улыбнулся.

Левый локоть у Эдди горел и распух, хотя и прятался в рукаве сменной рубашки; грудь, ребра и левая нога были усеяны гигантскими синяками. Затылок его украшал огромный кровоподтек – там, где он упал головой на камни, пытаясь поймать Фредерику.

В общем и целом они не слишком выделялись на фоне отбывающих гостей Переворота, заполонивших в воскресенье аэропорт Дюссельдорфа. В целом толпа как будто страдала от основательного коллективного похмелья – достаточно сурового, чтобы многие из отбывающих красовались костылями и перевязями. И тем не менее просто поразительно было видеть, какими эти люди выглядели умиротворенными, почти самодовольными, покидая свою карманную катастрофу. Они были бледны и изнурены, но веселы, словно больные, оправляющиеся от гриппа.

– Я слишком плохо себя чувствую, чтобы быть глубокой. – Фредерика шевельнулась в своем коконе. – Но ты спас мне жизнь, Эдди. Я перед тобой в долгу. – Она помолчала. – Это должно быть что-то разумное.

– Об этом не беспокойся, – благородно ответил Эдди, со скрипом растирая крохотную плату пластмассовым зондом-скобельком. – Я хочу сказать, строго говоря, я даже не задержал твое падение. По большей части я просто помешал тебе приземлиться на голову.

– Ты спас мне жизнь, – тихо повторила она. – Если бы не ты, эта толпа на улице могла бы убить меня.

– Ты спасла жизнь Критику. Полагаю, это будет посерьезнее.

– Мне заплатили за то, чтобы я спасала ему жизнь, – отозвалась Фредерика. – К тому же я не спасла этого сукина сына. Я просто выполняла свою работу. Его спасла его собственная ловкость. Он пережил десяток таких чертовых передряг. – Она осторожно потянулась, устраиваясь поудобнее в коконе. – И я тоже, если уж на то пошло... Но я, должно быть, невероятно глупа. Я много чего выношу, чтобы прожить мою драгоценную жизнь... – Она сделала глубокий вдох. – Барселона, уо te quiero.

– Я просто рад, что мы успели выписаться из больницы пораньше и теперь не опоздаем на самолет, – сказал Эдди, рассматривая в ювелирную лупу плоды своих трудов. – Ты видела этих болельщиков в больнице? Вот уж кто повеселился... И почему они не могли быть такими покладистыми до того, как до полусмерти друг друга избили? Кое-что, думаю, просто остается тайной на веки веков.

– Надеюсь, случившееся послужило тебе хорошим уроком.

– Уж конечно. – Эдди кивнул. Он сдул высушенный комочек грязи с острия скобелька, потом взял хромированный зажимчик и вставил крохотный винтик в наушник специфика. – Я увидел в Перевороте глубокий потенциал.

Верно, что с десяток человек тут убивают, но город, наверно, заработал огромное состояние. Муниципальному совету Чаттануги это придется по нраву. А для культурной сетевой группы вроде ЭКоВоГСа Переворот представляет массу полезной паблисити и влияния.

– Ничего ты не понял, – застонала Фредерика. – Не знаю, почему я решила, что с тобой все будет-иначе.

– Признаю... В гуще событий меня несколько занесло.

Но единственно о чем я по-настоящему сожалею, это о том, что ты отказываешься лететь со мной в Америку. Или, если тебе этого не хочется, отказываешься взять меня с собой в Барселону. И так и так, на мой взгляд, тебе нужен кто-то, кто бы какое-то время за тобой присматривал.

– Ты намерен растирать мои усталые сбитые ноги, да? – кисло спросила Фредерика. – Как благородно с твоей стороны.

– Я бросил свою зануду подружку. Папа будет оплачивать мои счета. Я помогу тебе лучше со всем справляться.

Я могу улучшить твою жизнь. Могу чинить твои сломанные приборы. Я хороший парень.

– Не хочу показаться грубой, но после случившегося сама мысль о том, чтобы ко мне прикасались, вызывает у меня отвращение. – Она решительно покачала головой, раз и навсегда закрывая тему. – Прости, Эдди, но я не могу дать тебе того, что ты хочешь.

Вздохнув, Эдди изучал какое-то время толпу туристов, потом вновь уложил детали своего специфика в чехол и закрыл дорожный набор. Наконец он заговорил снова:

– Ты занимаешься виртуалкой?

– Чем?

– – Ну, сексом в виртуальной реальности?

Фредерика надолго замолчала, потом поглядела ему в глаза:

– Ты ведь не делаешь ничего слишком уж извращенного или странного в виртуалке, Эдвард?

– Если использовать высокопропускной трансатлантический канал оптоволокна, задержки во времени почти никакой, – ответил Эдди.

– А, понимаю.

– Что ты теряешь? Если тебе не понравится, отключишься.

Фредерика заправила на место выбившиеся волоски, глянула на табло вылета на Барселону, поглядела на носки своих ботинок:

– Это сделает тебя счастливым?

– Нет, – сказал Эдди. – Но мне будет гораздо лучше, чем сейчас.

Велосипедный мастер

Перевод с английского А. Кабалкина

Спавший в гамаке Лайл проснулся от противного металлического стука. Он со стоном сел и оглядел свою захламленную мастерскую.

Натянув черные эластичные шорты и взяв с верстака замасленную безрукавку, он поплелся к двери, недовольно косясь на часы. Было 10:04:38 утра 27 июня 2037 года.

Лайл перепрыгнул через банку с краской, и пол загудел у него под ногами. Вчера работы было столько, что он завалился спать, не прибравшись в мастерской. Лакокрасочные работы неплохо оплачивались, но пожирали уйму времени. Лайл был сильно утомлен работой, да и жизнью тоже.

Он распахнул дверь и оказался перед глубоким провалом. Далеко внизу серела бескрайняя пыльная площадь.

Голуби пикировали в огромную дыру в закопченном стеклянном перекрытии. Где-то в темной утробе небоскреба они вили свои гнезда.

Стук повторился. Юный курьер в униформе слез со своего трехколесного грузового велосипеда и ритмично колотил по стене свисающей сверху колотушкой – изобретением Лайла.

Лайл зевнул и помахал курьеру рукой. Отсюда, из-под чудовищных балок пещеры, бывшей некогда атриумом, взору открывались три выгоревших внутренних этажа старого комплекса "Чаттануга Архиплат". Элегантные прежде поручни превратились в рваную арматуру, обзорные площадки – в смертельные ловушки для неосторожных: любой неверный шаг грозил провалом в стеклянную бездну. В бездне мерцало аварийное освещение, громоздились курятники, цистерны с водой, торчали флажки скваттеров. Опустошенные пожаром этажи, искривленные стены и провисшие потолки были соединены кое" как сколоченными пандусами, шаткими лесенками, винтовыми переходами.

Лайл заметил бригаду по разбору завалов. Ремонтники в желтых робах устанавливали мусорососы и прокладывали толстые шланги на тридцать четвертом этаже, возле защищенных от вандализма западных лифтов. Два-три раза в неделю город посылал в зону разрушения бригаду, делавшую вид, что она работает. Лицемерно отгородившись от любопытных глаз козлами и лентами с надписью "проход воспрещен", компания лентяев бездельничала на всю катушку.

Лайл, не глядя, налег на рычаг. Велосипедная мастерская с лязгом спустилась на три этажа и встала на четыре опоры – бочки, залитые цементом.

Курьер был знакомый: то и дело показывался в Зоне.

Как-то раз Лайл чинил его грузовой велосипед; он отлично помнил, что менял, что регулировал, но имени парня вспомнить не мог, хоть убей. На имена у него не было никакой памяти.

– Какими судьбами, приятель?

– Не выспался, Лайл?

– Просто дел по горло.

Парень сморщил нос. Из мастерской действительно убийственно несло краской.

– Все красишь? – Он заглянул в электронный блокнот. – Примешь посылочку для Эдварда Дертузаса?

– Как всегда. – Лайл поскреб небритую щеку с татуировкой. – Если надо, конечно.

Парень протянул ему ручку:

– Распишись за него.

Лайл устало сложил на груди голые руки.

– Э, нет, братец. Расписываться за Ловкача Эдди я не стану. Эдди пропадает в Европе. Сто лет его не видел.

Курьер вытер потный лоб под фуражкой и оглянулся.

Скваттерский муравейник служил поставщиком дешевой рабочей силы для выполнения разовых поручений, но сейчас там не было видно ни души. Власти отказывались доставлять почту на тридцать второй, тридцать третий, тридцать четвертый этажи. Полицейские тоже обходили опасные участки стороной. Не считая бригады по разбору завалов, сюда изредка забирались разве что полубезумные энтузиасты из системы социального обеспечения.

– Если ты распишешься, мне дадут премию. – Парень умоляюще прищурился. – Наверное, это непростая посылка, Лайл. Сам понимаешь, сколько денег отвалил отправитель за доставку.

Лайл оперся о дверной косяк.

– Давай-ка взглянем, что там.

Посылка представляла собой тяжелую противоударную коробку, запаянную в пластик и покрытую европейскими наклейками. Судя по количеству наклеек, посылка не меньше восьми раз передавалась из одной почтовой системы в другую, пока не нашла путь к адресату. Обратный адрес, если он вообще существовал, трудно было разглядеть. Возможно, она пришла откуда-то из Франции.

Лайл поднес коробку к уху и встряхнул. Внутри что-то брякнуло.

– Будешь расписываться?

– Пожалуй. – Лайл начертал нечто неразборчивое на пластинке и покосился на курьерский велосипед. – Тебе надо отрегулировать переднее колесо.

Парень безразлично пожал плечами.

– Что-нибудь передашь на "Большую землю"?

– Ничего, – проворчал Лайл. – Я больше не выполняю заказы по почте. Слишком сложно, и есть опасность, что обжулят.

– Тебе виднее... – Парень сел на велосипед и помчался как угорелый прочь из Зоны.

Лайл вывесил на двери табличку "открыто" и надавил ногой на педаль. Крышка огромного мусорного бака откинулась, и он бросил коробку в кучу прочего имущества Дертузаса.

Но закрываться крышка не пожелала. Количество мусора, принадлежавшего Ловкачу Эдди, достигло критической массы. Ловкач Эдди ни от кого не получал посылок, зато постоянно слал их самому себе. Отовсюду, где он останавливался, – из Тулузы, Марселя, Валенсии, Ниццы и особенно из Барселоны, – поступал вал дискет. Из одной Барселоны он переправил столько гигабайтов, что позавидовал бы любой киберпират.

Эдди использовал мастерскую Лайла в качестве сейфа.

Лайла это устраивало. Он был перед Эдди в долгу: тот установил в его мастерской телефон, систему виртуальной реальности и всевозможные электронные примочки. Кабель, продырявив крышу тридцать четвертого этажа, впивался в разводку тридцать пятого и исчезал в рваной дыре, проделанной в алюминиевой крыше передвижного домика Лайла, подвешенного на тросах. Соответствующие счета оплачивал неведомый знакомый Эдди, а довольный Лайл только переводил наличные анонимному абоненту почтового ящика. То был редкостный и ценный выход в мир, где имелась организованная власть.

Приходя в мастерскую Лайда, Эдди посвящал много времени марафонским виртуальным заездам. Кабели спутывали его по рукам и ногам, как тесемки смирительной рубашки. В один из таких заездов Эдди завел непростой роман с немкой, которая была заметно старше его. Родители Эдди без особой симпатии наблюдали за всеми сложностями, взлетами и падениями этого виртуального романа. Немудрено, что Эдди покинул родительский кондоминиум и переселился к самозахватчикам.

В велосипедной мастерской Эдди прожил в общей сложности год. Лайлу это пошло на пользу, так как его гость пользовался немалым уважением у местных скваттеров. Ведь именно он был одним из организаторов гигантского уличного празднества в Чаттануге в декабре 35-го года, вылившегося в вакханалию и оставившего три этажа комплекса "Архиплат" в их теперешнем виде.

Лайл учился с Эдди в одной школе и был знаком с ним много лет; они вместе выросли в "Архиплате". Несмотря на юный возраст, Эдди Дертузас был чрезвычайно хитроумным человеком, имел связи и солидный выход в Сеть. Жизнь в трущобах была для обоих хорошим вариантом, но когда немка проявила интерес к Эдди не только в виртуальном обличье, он улетел первым же рейсом в Германию.

Лайл и Эдди расстались друзьями, и Эдди получил право отсылать свой европейский информационный мусор в велосипедную мастерскую. Вся информация на дискетах была тщательно зашифрована, и никакие представители властей никогда не сумели бы их прочесть. Хранение нескольких тысяч дискет было для Лайла мелочью по сравнению с невольным участием в сложной, компьютеризированной личной жизни Эдди.

После неожиданного отъезда Эдди Лайл продал его вещи и перевел деньги ему в Испанию. Себе он оставил экран, медиатор и дешевый виртуальный шлем. Насколько Лайл понял их уговор, все, что осталось от Эдди в мастерской, за исключением программ, принадлежало теперь ему, Лайлу, и могло использоваться по его усмотрению. По прошествии некоторого времени стало абсолютно ясно, что Эдди никогда не вернется в Теннесси, а у Лайла накопились кое-какие долги.

Лайл выбрал подходящий инструмент и вскрыл посылку Эдди. Среди прочего в ней оказался кабельный телеприемник, смешная древность. В Северной Америке чего-либо похожего было не сыскать; за подобным антиквариатом пришлось бы наведаться к полуграмотной баскской бабуле или в бронированный бункер какого-нибудь индейца.

Лайл поставил телевизор рядом с настенным экраном.

Сейчас ему было не до игрушек: наступило время для настоящей жизни. Сначала он наведался в крохотный туалет, отгороженный от остального помещения занавеской, и не спеша отлил, потом кое-как почистил зубы полувылезшей щеткой и смочил лицо и руки водой. Чисто вытеревшись маленьким полотенцем, он обработал подмышки, промежность и ноги дезодорантом.

Живя с матерью на пятьдесят первом этаже, он употреблял старомодные антисептические дезодоранты. Удрав из матушкиного кондоминиума, он многое понял. Теперь он пользовался гель-карандашом с полезными для кожи бактериями, жадно поглощавшими пот и выделявшими приятный безвредный запах, напоминающий аромат спелых бананов. Жизнь упрощается, если наладить отношения с собственной микрофлорой.

Потом Лайл сварил себе тайской лапши с сардиновыми хлопьями. Помимо этого его завтрак состоял из немалого количества "Биоактивной кишечной добавки д-ра Бризейра". После завтрака он проверил, высохла ли краска на раме велосипеда, с которым он возился перед сном, и остался доволен своей работой. Чтобы так хорошо поработать в три часа ночи, надо обладать незаурядными способностями.

Покраска неплохо оплачивалась, а ему позарез нужны были деньги. Но, конечно, собственно к ремонту велосиледов такая работа имела мало отношения. Здесь все диктовалось гордыней владельца, что Лайла совершенно не устраивало. Наверху, в пентхаусах, хватало богатых ребят, увлекавшихся "уличной эстетикой" и готовых платить за украшение их машин. Но боевая раскраска не сказывается на достоинствах велосипеда. Важнее сама конструкция рамы, крепления, правильная регулировка.

Лайл присоединил свой велотренажер к виртуальному рулю, надел перчатки и шлем и на полчаса присоединился к гонкам "Тур де Франс" 2033 года. Пока дорога вела в гору, он оставался в "пелетоне", но потом на целых три минуты оторвался от участников-французов и догнал самого Альдо Чиполлини. Чемпион был настоящим монстром, сверхчеловеком со слоновьими ляжками. Даже в дешевой игре, без костюма, дающего всю полноту ощущений, Лайл не рискнул обогнать Чиполлини.

Он вышел из виртуальной реальности, проверил свой сердечный ритм на ручном хронометре, слез с тренажера и осушил пол-литровую бутылку противостарителя. Жизнь казалась гораздо легче, когда у него был партнер.

Второй сосед Лайла, вернее, соседка, была из компании велосипедистов, опытная гонщица из Кентукки. Звали ее Бриджитт Роэнсон. Лайл сам был неплохим гонщиком, пока не запорол себе стероидами почку. От Бриджитт он не ждал неприятностей: она разбиралась в велосипедах, обращалась за помощью к Лайлу при починке своей двухколесной машины, не гнушалась тренажером и была лесбиянкой. В гимнастическом зале и за пределами гонок она была спокойной и неполитизированной особой.

Однако жизнь в Зоне сильно повысила градус ее эксцентричности. Сначала она стала пропускать тренировки, потом перестала нормально питаться. Скоро в мастерской начались шумные девичники, быстро превратившиеся в наркотические оргии с участием татуированных "штучек" из Зоны, которые заводили непотребную музыку, лупили друг друга чем попало и воровали у Лайла инструменты. Лайл вздохнул с облегчением, когда Бриджитт упорхнула из Зоны, спутавшись с обеспеченной ухажеркой с тридцать седьмого этажа. И без того скудные финансы Лайла успели к этому времени полностью иссякнуть.

Лайл покрыл часть рамы еще одним слоем эмали и отошел, чтобы дать ей подсохнуть. Поддев крышку древнего аппарата, присланного Эдди, он, даже не будучи электронщиком, не обнаружил ничего опасного: стандартная начинка и дешевый алжирский силикон.

Он включил медиатор Эдди, но тут на настенном экране появился видеоробот его матери. Экран был так велик, что лицо этого компьютерного творения походило на рыхлую подушку, а галстук-бабочка – на огромный башмак.

– Оставайтесь на связи. Вас вызывает Андреа Швейк из "Карнак Инструменте", – елейно проговорил видеоробот.

Лайл ненавидел видеороботов всей душой. Подростком он сам завел такого и установил на телефон кондоминиума. Видеоробот Лайла, подобно всей этой братии, выполнял единственную функцию: перехватывал ненужные звонки чужих роботов. Так Лайл скрывался от консультантов по выбору профессии, школьных психиатров, полиции и прочих напастей. В свои лучшие времена его видеоробот представлял собой хитрющего гнома с бородавками, гнусавого и истекающего зеленым гноем. Общаться с ним было неприятно, что и требовалось.

Однако Лайл не уделял ему должного внимания, и это привело к трагическому исходу: дешевый робот впал в безумие.

Удрав от матери и примкнув к когорте самозахватчиков, Лайл прибег к простейшей самообороне: почти перестал включать телефон. Но это было половинчатым решением, Он все равно не смог спрятаться от ушлого, дорогого корпоративного видеоробота матушки, который с неусыпным механическим рвением ждал, когда оживет его номер.

Лайл со вздохом вытер пыль с объектива медиатора.

– Ваша мать выходит на связь, – предупредил робот, – Жду не дождусь, пробурчал Лайл, поспешно приглаживая волосы.

– Она распорядилась вызвать ее для немедленного общения. Она очень хочет с вами поговорить, Лайл.

– Потрясающе! – Лайл не мог вспомнить, как называет себя матушкин робот: то ли мистером Билли, то ли мистером Рипли, то ли каким-то еще дурацким именем.

– Вам известно, что Марко Сенгиалта выиграл летнюю гонку в Льеже?

Лайл привстал и заморгал:

– Ну да?

– У велосипеда мистера Сенгиалты керамические колеса с тремя спицами и жидким наполнением. – Видеоробот сделал паузу, учтиво ожидая реплики собеседника. – Он был обут в дышащие бутсы "Келвар-микролок".

Лайл терпеть не мог манеру этого видеоробота узнавать об интересах абонента и соответственно строить беседу. При полном отсутствии человеческого тепла этот разговор был тем не менее поразительно интересным и притягивал – такой бывает иногда реклама в глянцевом журнальчике. На получение и обработку всей статистики по льежским гонкам у матушкиного видеоробота ушло не больше трех секунд.

Потом Лайл увидел мать. Она завтракала в своем кабинете.

– Лайл?

– Привет, мам. – Лайл помнил, что говорит с единственным человеком в целом свете, способным в случае чего внести за него залог и освободить до суда; – Какими судьбами?

– Как обычно. – Мать отставила тарелку с проростками и теляпией. Захотелось узнать, живой ли ты.

– Пойми, мам, быть скваттером вовсе не так опасно, как утверждают полицейские и домовладельцы. Я в полном порядке, сама видишь.

Мать поднесла к носу секретарские очки-половинки на цепочке и с помощью компьютера внимательно осмотрела сына.

Лайл навел объектив медиатора на алюминиевую дверь мастерской.

– Видишь, мам? Это электрическая дубинка. Если кто-то вздумает меня донимать, то получит удар в пятнадцать тысяч вольт.

– А это законно, Лайл?

– Вполне. Заряд не убивает, а просто надолго вырубает. Я отдал за эту штуковину хороший велик. У нее много полезных защитных свойств.

– Звучит ужасно.

– Дубинка совершенно безвредна. Видела бы ты, чем теперь вооружены фараоны!

– Ты продолжаешь делать себе инъекции, Лайл?

– Какие инъекции?

Она нахмурилась:

– Сам знаешь какие.

Лайл пожал плечами:

– Это тоже безвредно. Гораздо лучше, чем мотаться в поисках знакомства.

– Особенно с такими девицами, что болтаются там у вас, в зоне бунта. Мать боязливо поежилась. – Я надеялась, что ты останешься с той приятной гонщицей – кажется, Бриджитт? Куда она подевалась?

– Женщина с таким прошлым, как у тебя, могла бы понять значение этих инъекций, – игнорировал вопрос Лайл. – Речь идет о свободе от воспроизводства. Средства, устраняющие половое влечение, дают человеку истинную свободу – от потребности к размножению. Ты бы радовалась, что у меня нет сексуальных партнеров.

– Я не возражаю против отсутствия партнеров, просто обидно, что тебя это вообще не интересует.

– Но, мам, мной тоже никто не интересуется! Никто!

– Что-то незаметно, чтобы женщины ломились в дверь к механику-одиночке, живущему в трущобе. Если это произойдет, ты узнаешь первой. – Лайл радостно улыбнулся. – Когда я был гонщиком, у меня были девушки. Я уже через это прошел, мам. Если у человека в голове мозги, а не сплошные гормоны, то секс – пустая трата времени. Освобождение от секса – это главная форма движения за гражданские права в наше время.