Текст книги "Человек меняет кожу"

Автор книги: Бруно Ясенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

«Ввиду неявки к сроку уволили с работы. Как быть дальше? Сижу совершенно без денег».

Вечером – длинные улицы. Из какого-то заведения выходят пьяные люди. Зайду. «Дайте стаканчик виски». Ещё один. Это, кажется, третий. Чего от меня хочет этот субъект? Протёртый котелок, пиджак, твёрдый воротничок с галстуком, но без рубашки, – вместо рубашки к жилету приколот булавками лист белой бумаги. Субъект в котелке деловито: «Поставьте стаканчик виски». Забавный тип. «Дайте ему виски, я заплачу». После четвёртого стаканчика субъект в котелке: «Чёрт побери, если вы принимаете меня, сударь, за простого пройдоху, то вы глубоко ошибаетесь. Я – не пройдоха, а инженер. Да, да, нечего таращить глаза! Если б я в прошлом месяце не продал за пять долларов свой диплом, я мог бы вам его сейчас показать. К тому же я не такой инженер, как все другие инженеры, а инженер-изобретатель. Вся беда в том, что мне не хватает некоторой суммы денег, чтобы закончить своё изобретение. Но я обязательно достану деньги и закончу. Тогда я наконец выйду в люди, и вся эта шантрапа увидит, кто я такой! Если вы, сударь, не филистер, а человек с головой, и если у вас есть немного денег, одолжите их мне, а тогда – шут с вами! – мы поделимся пополам доходами от реализации изобретения… Подождите, куда вы? Надо заплатить за виски! И потом, я ведь ещё не рассказал вам даже, в чём состоит моё изобретение. Я изобрёл замечательный…»

На улице холодный ветер. Я, кажется, вырываясь от этого сумасшедшего, уронил шляпу. Всё равно.

Две недели в поисках какой-либо работы. Возвращаться в Аризону, если бы даже я не потерял работы, всё равно невыносимо. К концу третьей недели приняли чертёжником в небольшую техническую контору. Дешёвая комнатушка. Первая получка – по телеграфу Джении; денег с трудом хватит на проезд.

Дженни приехала. В дороге простудилась маленькая Трудди. Умерла на следующий день. Дома – невыносимо. Получил вечернюю работу. Вошёл в соглашение со сторожем. Буду отрабатывать в помещении конторы. Лишь бы возможно позже возвращаться домой.

Потом ещё три месяца. Потерял всякую работу. Кризис. Потом ещё четыре месяца. Требуются инженеры в Россию. Качает пароход. Трясёт поезд. Укачивает самолёт. Потом – пустыня и экскаваторы. В пустыне роют канал. Угрожающие записки. Голова, вырезанная из газеты. Одноглазый человек со сплющенным лицом. Канал, в котором рвали скалу. За окном кричит верблюд. Два таджика играют в кости. Потягиваясь, вышел третий. Наверное, ещё рано. Люди только просыпаются.

Белая комната с голубым потолком, проделав кругосветное путешествие, крепко осела на земле, на границе СССР и Афганистана, невдалеке от реки Вахш. Больше припоминать нечего. Стоило ли вообще припоминать?

Кларк зевнул, смежил глаза и уснул.

Голой равниной, по дороге, ведущей с головного на второй участок, ехали два всадника. Жёлтое выжженное небо догорало на западе сухим прозрачным пламенем. Жара медленно начинала спадать. Всадники свернули с дороги и пустились напрямик к горам. Лошади пошли шагом. Комаренко вытащил покоробившуюся от пота пачку папирос и, закурив, протянул спутнику:

– Угощайтесь, Мухтаров!

Ехали молча, не торопя вспотевших коней. Коренастый таджик в защитной косоворотке, выкурив папиросу, дотушил её аккуратно о стремя.

За выступом, в расщелине гор, появились первые кибитки. Всадники тронули поводья и мелкой рысцой въехали в безглазую улицу кишлака. Глиняные хибарки, отвернувшись от дороги, играли спиной немую комедию равнодушия. Миновав десяток домов, всадники свернули на шум ручья и остановились у подвешенного в воздухе желоба, – зачерпнуть пригоршню воды. Узкая металлическая струя тонко сверлила тишину. Они отъехали ещё десяток шагов и спешились у глинобитного выступа алауханы. Мухтаров, приложив руки рупором ко рту, прокричал что-то по-таджикски. На призыв из-за ближайшего дувала выглянул лобастый, большеглазый мальчуган и, шмыгнув через ограду, побежал разыскивать председателя. Вскоре появился председатель, добродушный русобородый дехканин со значком Осоавиахима на халате. Усы, закрывающие рот, мешали ему улыбаться, он улыбался ресницами, бородой, всей своей большой прочно сколоченной фигурой. Он обеими руками пожал руку гостям. Через мгновение глиняный выступ оброс кошмой, появилось блюдо тутовых ягод и каса кислого молока.

– Вот что, Давлят, у нас мало времени, – остановил суетившегося председателя Мухтаров. – Давай-ка созови колхозников. Надо будет кое о чём потолковать.

Председатель ушёл. Комаренко и Мухтаров, прикорнув на кошме, занялись тутовыми ягодами.

– Правление ещё переизбрать можно, – заговорил Мухтаров, – хотя придётся отстранять лучших активистов. Но другого такого председателя, как Давлят, не найдём. Хозяйственный мужик, грамотный, кандидат партии, краснопалочник, авторитетный, весь колхоз в руках держит. Кого бы ни поставить на его место, никто так с делом не справится.

Комаренко, очистив блюдо, принялся за молоко.

– Если хочешь, чтобы дехкане действительно высказались по душам, – только постановка вопроса о перевыборах всего руководства развяжет им языки. Откроешь собрание, скажи им как секретарь райкома, что и почему, и дай мне слово. Я с ними немножко побалакаю как член правления их колхоза.

Дехкане сходились медленно, по одному, по два, и рассаживались большим кругом. Секретарь со всеми здоровался за руку. Одним из первых явился старик Икрам Азимов, тот самый, что в прошлом году побывал с экскурсией колхозников в Москве и, вернувшись, рассказывал по кишлакам, что в Москве люди не работают, а целыми днями гуляют; когда ни выйдешь на улицу, – всегда их полно.

За Икрамом пришла вдова Зумрат, уже год, со дня смерти мужа, не закрывавшая лица перед чужими и поговаривавшая с обидой, что советская власть опоздала, ни мало, ни много, лет на тридцать: открой Зумрат лицо тогда – все мужчины окрестных кишлаков сбежались бы на неё смотреть, а сейчас никто даже не обернётся, будто и не открывалась.

Вслед за вдовой приплёлся Хаким-неудачник, – так называли его в кишлаке за исключительное невезение: его бараны на ровной дороге ломали себе ноги, его бахчи из года в год облюбовывали кабаны, – сколько бедняга ни трудился, так и не мог выкарабкаться из нищеты. Когда начали организовывать колхоз, вопрос о Хакиме-неудачнике стал поводом продолжительных и серьёзных прений. Старики категорически возражали против принятия его в колхоз; теперь, когда вся земля должна стать общей и у Хакима не будет своей отдельной полоски, невезение его может передаться всему колхозу.

Прихрамывая, подошёл Рахимшах Олимов, первый председатель колхоза. Большой сторонник коллективизации и рачительный хозяин, он разошёлся с советской властью в одном вопросе: в оценке европейского инвентаря. Когда район снабдил колхоз европейскими плугами и боронами, Олимов принял их как подарки, не выражая своего скептицизма (дарёному коню в зубы не смотрят), но оставил их с почётом стоять на дворе правления и продолжал пахать землю отцовскими омачами и царапать её хворостиной. О неожиданном появлении на горизонте районного начальства предупреждал Олимова обычно стороживший в степи дозорный. Тогда, не столько из коварства, сколько из желания доставить удовольствие щедрым дарителям, председатель быстро перепрягал волов в европейские плуги и с парадом выезжал в поле. Власти долго умилялись образцовой сохранности инвентаря, когда же наконец уловка Олимова была раскрыта, его заподозрили в стремлении к сознательному снижению урожая и сместили, поставив на его место Давлята.

Мало-помалу площадка перед алауханой заполнилась народом. Одним из последних подоспел Хайдар Раджебов, тот самый, который ездил недавно на съезд колхозников в Сталинабад и отбился от своей делегации. Его насилу разыскали на сталинабадском аэродроме, с увлечением наблюдавшего вторые сутки, как взлетают и садятся самолёты. Делегация, не дождавшись его, выехала накануне. Случайно в этот день летел самолёт с врачом для Кларка. Делегата посадили в кабинку и доставили в район. Лётчик рассказывал потом, что делегат, очутившись на земле, низко поклонился самолёту и кинулся бежать во все лопатки, не отвечая ни на какие вопросы. Вернувшись в кишлак, Раджебов, и до того не особенно болтливый, приумолк вконец, – он так и не рассказал ничего колхозникам о съезде. Сначала думали, что отойдёт и расскажет, потом махнули рукой и стали жалеть, что послали именно Хайдара.

Когда собралось человек пятнадцать, вернулся председатель и сообщил – больше народа собрать не удастся: Ханназаров и Кари Абдусаторов больны, Рахманов поехал жениться, Файзлитдин Ахмедов уехал по делам колхоза в местечко, остальные – кто в поле, кто разъехался по своим делам.

– Что ж это? Третий раз пытаемся созвать общее собрание, и в третий раз собирается меньше половины колхозников. Куда это годится, Давлят?

– А разве их сгонишь в кучу? Расползаются, как бараны. Говорил, предупреждал. Не хотят присутствовать, и всё.

– Надо, чтобы были все колхозники…

– А что, я на аркане их притащу? Народ несознательный, своего интереса не понимает.

Посоветовавшись с Комаренко, секретарь решил собрание провести. Комаренко неодобрительно допивал молоко.

– Выходит, что в сборе опять всё старое правление, а из колхозников – человек восемь. Кто же переизбирать-то будет, сами себя, что ли?

– Что я тебе говорил? Весь выявившийся актив колхоза представлен в нынешнем правлении, да вот ещё пяток более активных дехкан. Остальные довольно инертны. В том-то и беда, что переизбирать особенно не из кого.

– А ты почём знаешь, – может, как назначаешь общее собрание, так их нарочно рассылают по всяким делам?

Последней фразы Мухтаров не расслышал, он открыл собрание и после короткого вступления дал слово Комаренко.

– Говори медленно, я буду переводить.

Комаренко вытер ладонью рот.

– Что ж, товарищи дехкане, я думал потолковать не с пятнадцатью, а со всеми колхозниками. Второй год состою членом правления вашего колхоза и ни разу до сих пор не видел на собраниях больше половины членов колхоза. Никуда это не годится! Политическая несознательность колхозников – не отговорка, а лишнее доказательство, что правление не справляется со своими задачами. Первая его задача в том и состоит, чтобы поднять политическую сознательность всей массы колхозников, вовлечь её в руководство колхозом, а не вершить дела в своём узком кругу… Валяй переводи!

– …Плохая работа правления выразилась не только в этом. Позорная история с Ходжияровым, который до последней минуты состоял членом правления нашего колхоза, бросает тень на весь колхоз и прежде всего на его руководство. Правление не проявило достаточной классовой бдительности, не сумело вовремя разоблачить проникшего в колхоз классового врага. Более того, оно пригрело этого врага, выдвинуло его на ответственный пост, помогло ему ввести в заблуждение советскую власть. Ответственность за преступную работу Ходжиярова ложится на всё правление в целом… Валяй переводи!

– …Афганский басмач Ходжияров орудовал среди вас в течение почти трёх лет. Не подлежит сомнению, что у него были сообщники внутри самого колхоза. Ссылка правления на то, что якобы единственным лицом, посвящённым в замыслы Ходжиярова, был его мнимый брат, протащивший его в колхоз и бежавший вместе с ним в Афганистан, – ребяческая ссылка. Правление не только не сумело своевременно воспрепятствовать бегству двух членов колхоза в Афганистан, но даже после их бегства не предприняло ровно ничего, чтобы выявить сообщников Ходжиярова. Это в лучшем случае свидетельствует о том, что правление лишено всякого классового чутья, оторвано от массы, не знает лица своего колхоза и настроений колхозников. Иными, словами, правление в настоящем его составе неспособно дальше руководить колхозом… Валяй переводи!

– Выводы: как член старого правления, я вношу предложение о немедленном перевыборе всего руководства. Это – во-первых. Во-вторых, колхоз, который не помог советской власти разоблачить её злейших врагов, не достоин носить имя «Красного Октября». Смыть этот позор сможет лишь вся масса колхозников, помогая нам вскрыть и выкорчевать остатки ходжияровщины. Эта же задача встанет с первой минуты и перед новым правлением. По тому, как оно справится с этой задачей, партия будет судить о его работоспособности… Переводи, я кончил.

Когда шум немного улёгся, слово попросил Давлят.

– Товарищи дехкане! Мне как председателю колхоза то, что говорил товарищ уполномоченный, очень обидно. Тем обиднее, что товарищ уполномоченный правильно говорил. Мы, односельчане Ходжиярова, работавшие вместе с ним в правлении, скорее должны были разглядеть его, чем товарищи из района. А больше других виноват я. В прошлый раз спрашивает меня товарищ Мухтаров: «Как же это ты, кандидат партии, мог рекомендовать в партию Ходжиярова, если сам говоришь, что хорошо его не знал?». А разве влезешь в человека и узнаешь, что он замышляет? Почём я, почём мы все знали Ходжиярова? По работе, по разговорам. Разговаривал он как сознательный дехканин, уважающий советскую власть. А работал он хорошо, все могут подтвердить, сознательно работал и числился у нас как лучший активист. Во время последнего налёта ходил проводником с доброотрядом и рану получил от басмачей. Потому мы его и представили к почётной грамоте вместе с лучшими краснопалочниками. Теперь выходит, может, его ранили совсем не басмачи, а наши аскеры. Но откуда нам было знать? Весь отряд погиб, а он вернулся в кишлак с аскерами и с большим почётом. А потом наш секретарь ячейки говорит мне: «Что это, Давлят, у вас в колхозе один ты – кандидат партии? Какой же ты работник, если не помогаешь нам вовлечь в партию лучших активистов и краснопалочников вашего колхоза?». А я вернулся, встретил Ходжиярова и спрашиваю: «Почему, говорю, Иса, не вступить тебе в партию? У тебя почётная грамота, ты член правления и лучший активист в колхозе. Подай, говорю, прошение в кандидидаты партии». А он говорит: «Я бы подал, говорит, партия мне нравится, и советская власть мне нравится, да не примут меня. Надо, чтобы за меня поручился кто-нибудь из партийных». А я говорю: «Давай я за тебя поручусь, и Олим Асаметдинов из „Красного пахаря“ за тебя поручится». А разве знали мы, за кого ручаемся? Сейчас выходит – неправильно, а тогда все думали – правильно, и даже секретарь ячейки очень меня за это похвалил. Хотел я сделать хорошо, а получается теперь – перед партией виноват и перед колхозом виноват. И выходит – ни за кого, кроме самого себя, ручаться нельзя. Значит, нет во мне сознания, и председателем колхоза быть мне за это не полагается. И прошу я вас, товарищи, снять меня за это с председательства и назначить другого. А я на такой работе, на какую меня пошлёт колхоз, докажу вам и товарищам из района, что для советской власти ничего не пожалею и никакому контрреволюционному гаду прохода не дам. И скажу я вам напоследок, товарищи дехкане, что работал я честно и старательно, по своему умению, а если кому в чём не угодил, то простите меня за это и не будьте в обиде… И ещё скажу я вам, большой для нас стыд, чтобы две собаки так опозорили весь колхоз! В другом кишлаке стыдно теперь показаться. Вчера никто не выехал на колхозный базар, а всё через что? Куда ни покажись, везде пальцами тыкают: вот они, из «Красного Октября»! Как дехкане узнали, что Ходжияров хотел убить заграничного инженера, очень плохо стали смотреть на наш колхоз. Потому прошу я вас, товарищи дехкане, ради собственного вашего интереса будьте сознательны. И если кто что знает, пусть сейчас выйдет и скажет, только чтобы больше такого сраму за нашим колхозом не числилось, потому всем нам это очень неповадно.

Поднялся большой шум. Слово взял Мелик Абдукадыров и сказал, что неправильно взваливать всё на одно правление. Виновато не одно правление, виноваты все колхозники. Все знали Ходжиярова, и никто не сумел раскусить, куда он тянет. А касательно Давлята, – лучшего председателя колхоза не найти, человек он грамотный и хороший хозяин, и менять его на худшего – никакой пользы колхозу не будет.

Потом выступила вдова Зумрат и сказала, что Давлята, может, и не трогать, а правление переизбрать будет неплохо: засиделись все больно в руководителях, надо и другим дать дорогу. Тогда и больше народа будет ходить на собрания. И надо ещё обязательно, чтобы в правлении сидели не только одни мужики, но и женщины. А то выходит, все мужики сильно сознательные, а баб своих под замком держат, будто им до колхоза и дела нет. А советская власть говорит: женщина – такой же член колхоза, как и мужчина. И если женщинам дали бы слово, они бы давно вывели Ходжиярова на чистую воду. Взять хотя бы то, что Ходжияров неженатый и за три года жены себе в кишлаке не подыскал. Женщины давно говорили, что человек он подозрительный.

Посыпались реплики и шутки. Слово попросил Икрам Азимов и заявил: он тоже за то, чтобы в правлении обязательно были бабы. Все удивлённо обернулись, а старик, переждав минуту, пояснил:

– Верно говорит вдова Зумрат, – до чего мужик не додумается головой, бабы дойдут до этого другим местом.

Грохнул хохот, но тут собрание взял в руки Мухтаров и, строго отчитав старика, предложил вносить кандидатуры.

Посыпались предложения:

– Вдову Зумрат!

– Она может!

– Товарищи, шутки не к месту. Буду удалять с собрания.

– Хайдара Раджебова.

– Правильно! Он активный, гляди, через полгода и о сталинабадском съезде расскажет.

– А из прежнего правления выбирать можно?

– Индивидуально можно и из прежнего.

– Товарища уполномоченного!

– Давлята!

– Шохобдина Касымова!

– Кари Абдусаторова!

– Азимова!

В результате перевыборов в новое правление вошли: вдова Зумрат, Хайдар Раджебов, Кари Абдусаторов, Давлят, старик Азимов, Ниаз Хасанов и Комаренко. Председателем собрание переизбрало Давлята.

После отъезда Мухтарова и Комаренко дехкане, поспорив ещё о том, о сём, медленно разбрелись по домам. Последними поднялись Ниаз и Мелик Абдукадыров. Близилась уборка. Мелик ходил сегодня на окраинные поля и принёс несколько спелых коробок. Ниаз беспокоился насчёт сбора: окучка на окраинных полях проведена была явно неудовлетворительно.

Они свернули к дому Мелика – посмотреть волокно. В полутёмной хоне Абдукадырова они застали старика Икрама Азимова, Хайдара Раджебова, Шохобдина Касымова и ещё двоих дехкан. Все пришли смотреть волокно. Мелик плотно запер дверь щеколдой и прошёл на женскую половину. Гости чинно расселись на паласе. Немного спустя вернулся хозяин. Вместо обещанных коробок он нёс в руках чайник. Вслед за ним в хону прошла закрытая женщина. Хозяин ей первой протянул пиалу. Когда женщина открыла лицо, оказалось, что у неё борода, обвисшие усы и не хватает одного глаза. Присутствующие молча пожали руку кривому.

Глава шестая

Из грузных, брюхатых туч, как из распоротых бурдюков, хлестала вода. Это не был дождь, это был скорее небесный силь. Прозрачные комья с шумом хлюпались в топкую жижу дороги. Заглушая шелест ливня, по улице приближался барабанный бой. Одинокий осёл, мокрый, как напуганная мышь, брёл по грязи, гремя пустыми бидонами. В бидоны барабанила вода. Вслед за ослом, с трудом вытаскивая ноги, плёлся дехканин в накинутом на голову халате. В воронках, отмечающих след его ног, булькала жидкая грязь.

Кларк отложил ручку и в раздумье прошёлся по комнате. По потускневшим стеклам текла жёлтая муть.

Он подошёл к столу, взял тетрадь в клеенчатой обложке. Здесь были его русские упражнения, испещрённые пометками Полозовой. Он посмотрел первые страницы, покрытые рахитическими каракулями и сплошь исчерканные красным карандашом, сравнил их с последними упражнениями и остался доволен. Буквы лежали уже стройными рядами, вид у них был вполне мужественный и благообразный, следы красного карандаша встречались значительно реже.

Кларк открыл чистую страницу, где наверху рукой Полозовой помечено было сегодняшнее число и заголовок: «Сочинение на любую тему». Он обмакнул перо и призадумался. Потом стал писать медленно, с усердием выводя буквы. Написав строк шесть, остановился, покусывая ручку. Сочинение давалось не легко. Он порылся в словаре, выписал на клочке бумаги несколько слов, опять взялся за листок, написал ещё десять строк, встал, прошёлся по комнате, ещё раз заглянул в словарь, написал фразу, зачеркнул, ещё раз написал, ещё раз зачеркнул, раздражённо потеребил волосы, минут пять сидел, сосредоточенно обдумывая, и наконец принялся писать. Исписав две страницы, он отложил ручку, перечитав написанное, недовольно поморщился, хотел было зачеркнуть всё и начать сызнова, но в эту минуту постучались. Вошла Полозова. Кларк закрыл тетрадь и поднялся навстречу.

Полозова долго отряхивалась, стаскивала высокие, до колен боты, развешивала на стуле истекающую водой кожанкую

– Был у вас сегодня врач?

– Да, – по-русски ответил Кларк.

– И что говорит?

– Говорит, я совсем здоровый. С завтра могу выйтить.

– Не выйтить, а выходить. Ну, вот хорошо! А знаете, мне за вас от врача здорово влетело.

– Влетело?

– Ну, выругал меня. Это – разговорное выражение, можете ещё не знать. Одним словом, отчитал меня за то, что слишком рано начала с вами уроки русского языка, не дожидаясь, пока совсем оправитесь.

– Какой пустяки! Если не вы и не наши уроки, я с ума сошёл от скуки. Скоро три месяцев без занятья.

– Не три месяцев, а три месяца. Ну как, сочинение сегодняшнее написали?

– Написали. Только нехорошо. Дайте срок завтра, я написал ещё раз.

– Назавтра напишете другое. Теперь уже столько времени заниматься не сможем. Разве только по вечерам. А кончатся дожди, и вовсе времени на учёбу не останется: придётся нажать с головным сооружением, а то к весеннему поливу не дадим воды на поля. Ну, давайте не терять времени. Где ваша тетрадь с диктовками?

– Вот есть.

– Докончим наш последний диктант о столе. Вы между прочим до сих пор не перестаёте путать в разговоре стол со стулом. Не можете привыкнуть, что сидят на стуле и едят за столом, а не наоборот… Прочтите то, что мы написали позавчера и вчера. С самого начала. Только внятно и обращайте внимание на ударение. Нашли?

– Я готовый.

– Читайте.

– «Диктовка номер 47». Заглавие: «Стол».

– Чего же вы остановились? Слушаю.

Был однажды простой стол, простой стол на четырёх ногах, которому не везло. Когда срубили дуб, из него сделали два роскошных письменных стола с семью ящиками. А из остатков сделали простой стол. Два письменных стола сразу же были проданы: один – в кабинет известного министра, другой – в кабинет известного литератора. А простой стол купил бедный студент. Студент держал на нём кипу учёных книг, и книги эти давили на стол не только физически, но и морально. Мы напрасно говорим о глупом человеке, что он туп, как дерево. Дерево, наоборот, очень восприимчиво. Каждый знает, например, что дерево впитывает воду. А так как в учёных книгах было много воды, то стол впитал её и быстро стал образованным.

И тогда он стал думать с горечью:

«Почему я родился простым столом на четырёх ногах, которому не везёт? Я сделан из того же благородного материала, как и мои братья, которые стоят сейчас в министерских кабинетах и в кабинетах известных литераторов. Почему они войдут в историю, а я останусь на её задворках?

Разве у меня нет всех данных стать столом великого полководца, чтобы на мне разворачивали карты мировых войн?

Или столом великого государственного мужа, чтобы на мне подписывали исторические международные договоры?

Или столом великого законодателя, чтобы на мне возникали новые скрижали и хартии прав миллионов?

Или столом великого писателя, чтобы на мне рождались гениальные произведения, составляющие гордость нации?…»

Студент обращался со своим столом самым некультурным образом. Он тушил о него окурки, выжигая безобразные прыщи, он брызгал чернилами, покрывая стол сыпнотифозными пятнами, чинил на нём карандаши и в минуту рассеянного раздумья бессмысленно скоблил его ножиком. Когда же студент влюбился, то вырезал на нём имя своей возлюбленной.

Изуродованный стол выносил всё это со стоической горечью. Он верил, что должен прийти день, когда всё это изменится. И он дождался. Студент наделал долгов и не смог их уплатить. Тогда его обстановку описали и простой стол на четырёх ногах продали с молотка торговцам старой мебели.

Его поставили в большом складе, сплошь загромождённом столами. С одной стороны стояли дорогие столы: антики с отмеченной на ярлыке генеалогией и современные столы из чёрного и красного дерева, дубовые письменные столы с пузатыми ящиками и чайные столики, квадратные, прямоугольные, овальные и круглые, столики-дегенераты на одной ножке и столы-бизнесмены – американские бюро с автоматически захлопывающейся деревянной жалюзи. По другую сторону стояли дешёвые столы. Там были преимущественно простые кухонные столы, изрубцованные ножом, верстаки из переплётных мастерских, измазанные клеем, портняжные катки, протёртые до глянца, и, наконец, сосновые канцелярские столы, покрытые дешёвым жёлтым лаком. Туда же поставили стол студента, приклеив к нему карточку с ценой.

Когда люди вышли, стоявший рядом кухонный стол толкнул его ножкой и, придвинувшись к новичку, стал его посвящать в секреты окружения:

– Видишь эти размалёванные столы, украшенные всякими финтифлюшками? Они задирают перед нами нос и кичатся тем, что стоят в салонах и что на них господа распивают шампанею и закусывают марципанами. Кто-кто, а мы-то хорошо знаем их марципаны! Каждый день повар рубил их на моей спине. Посмотри, на мне живого места не осталось. Если бы тут не путался сторож, мы б им показали! Но ничего, нашего брата прибывает, – мы до них доберёмся. Держись только крепко с нами.

– О нет, – сказал простой стол на четырёх ногах, которому не везло. Его оскорбляла мысль, что вульгарные сосновые столы приняли его за своего собрата и не разглядели его породы. – О нет, я вовсе не намерен принимать участие в ваших драках и помогать вам калечить эти породистые столы только потому, что вас больше. Разве правда в количестве? Не сказал ли ещё Ницше, что миром должны управлять существа высшей породы, а никогда не серая масса? Олигархия умственной аристократии – вот современное разрешение вопроса. Я не спорю, может быть, многие из тех столов, которые стоят сейчас в салонах, не заслуживают этого по своим внутренним качествам, может быть, их надо заменить столами более одарёнными. Но этого не может решать серая масса, лишённая необходимых критериев. И потом, всегда так было и так будет, что одни столы будут стоять в салонах, а другие – на кухне. Если бы все полезли в салоны, салон моментально превратился бы в кухню. Нет, дорогой мой кухонный стол, вы ошиблись адресом. Я вовсе не из вашего полка, и, пожалуйста, не рассчитывайте на моё участие в ваших авантюрах.

– Ах, вот что! Ты, оказывается, из породы тех канцелярских столов, которые довольны уже тем, что на них капают чернила с барской ручки, – сказал презрительно кухонный стол и отодвинулся на вершок. И все кухонные столы последовали его примеру…

Кларк, дочитав до конца, остановился в ожидании.

Полозова, рассеянно смотревшая в окно, не сразу заметила паузу.

– Всё? Возьмите ручку и пишите дальше. – Она раскрыла книгу и отыскала отмеченный абзац. – С красной строки:

…Однажды случилось нечто совершенно неожиданное От большого взрыва в складе вылетели все стекла, и столы, подпрыгнув на месте, сбились в кучу. Тогда в склад вбежали полицейские с винтовками. Полицейские говорили между собой, что в городе происходят неслыханные вещи: босяки захватили здание правительства, громят богатые кварталы и выкидывают из окон на мостовые драгоценную мебель. На улице бабахал пулемёт, и весь склад дрожал, как маленькая Япония в день большого землетрясения.

Тогда кухонные столы закричали хором: «Сейчас или никогда!» и кинулись гурьбой на улицу. Но так как они не привыкли бегать, то скоро запутались в своих ногах и, не добежав до противоположного тротуара, шлёпнулись на мостовую. А так как было их много, задние налетели на передние и ввалились в общую кучу, то в несколько минут из них выросла превосходная баррикада.

А простой стол на четырёх ногах, которому не везло, стоял на своём месте в складе, погружённый в горькие размышления. Он думал: «До каких же пор в этом мире будет царить грубое средневековье? Когда же наконец люди и вещи поймут, что нельзя усовершенствовать мир путём насильственных внешних перемен, что мир – это наше внутреннее „я“ и единственный путь усовершенствования мира есть наше внутреннее самоусовершенствование? И вообще не безумие ли мечтать о том, что мы в состоянии изменить внешний мир, который для нас не познаваем? Не доказал ли Меерсон, что единственное, чего добилась наука на протяжении тысячелетий, это – относительная очистка объекта нашего познания от иллюзий, в которые окутывают его наши чувства и наш разум?…»

Пока он так размышлял, в городе произошла революция. Новые люди ворвались в старые дворцы и переоборудовали их в новые учреждения. Они выкинули уродливые – круглые и овальные – одноногие столики, непригодные для работы, и заменили их притащенными с улицы более прочными и практичными кухонными столами, из которых недавно строили баррикады. Простые кухонные столы запрудили дворцовые залы и вошли в историю. Великие полководцы разворачивали на них карты последней гражданской войны, великие государственные мужи подписывали на них исторические международные договоры, великие законодатели писали на них новые скрижали и хартии прав раскрепощённых миллионов и новые великие писатели сочиняли на них свои гениальные произведения, составляющие отныне гордость не одного класса, а всего человечества.

А простой стол на четырёх ногах, которому не везло, остался стоять в опустевшем складе. Потом склад реквизировали, и экспроприированный хозяин перетащил стол к себе на кухню и стал рубить на нём капусту. А потом пришла морозная зима, не было дров, и хозяин топором изрубил его и затопил печь. И когда он запихивал в печку последнюю ножку, горячий стол простонал в последний раз: «Ах, зачем я родился простым столом, простым столок на четырёх ногах, которому не везло!»

Полозова прохаживалась по комнате с видом заправской учительницы. Она остановилась за спиной Кларка и заглянула через его плечо.

– Кончили? Поставьте восклицательный знак. Посмотрим, сколько наделали ошибок…

– Ошибки, наверно, много. Сегодня диктант много трудны слова.

– …Ну, а теперь давайте ваше сегодняшнее сочинение, – она потянулась за клеёнчатой тетрадью.

Он придержал её руку.