Текст книги "Течение Алькионы"

Автор книги: Брайан Майкл Стэблфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Попробуй выспаться, – посоветовал я Джонни. – Прими что-нибудь для гарантии.

Пришла Ив и подала мне восстановитель-тонизатор.

– Ты что, помимо всего еще и наш доктор? – спросил я.

– Похоже, капитан знает, как все должно быть.

– Я проходила курс космических лекарств – успокоила она меня.

– Потрясающе, – сказал я и, глядя на капитана, добавил: – Полагаю, что обслуживают и тех, кто только стоит и ждет.

– Какие у нас шансы? – терпеливо спросил дель Арко. Я решил, что, пожалуй, лучше не стоит его слишком беспокоить.

– Завтра нас ничто не остановит, если не произойдет что-то непредвиденное, а это один случай из тысячи, – сказал я. – О ядре не могу сказать ничего определенного. Но оно не должно существенно отличаться от того, что мы уже перенесли. Ну, чуть по жестче. Думаю, мы справимся.

– Значит, мы получим все, – сказал он. В голосе его не было никаких эмоций… он был безжизненно-бесстрастный.

Дель Арко не хотелось, чтобы я подумал, что он проявляет жадность.

– Да, это так.

– Ну, а как же с «Карадок»?

Я пожал плечами. Он-то наверняка знал, что «Карадок» не смог еще сюда добраться. Рэмроды ужасно медлительны. Они могут быть всего лишь в нескольких световых годах и все равно мы их обойдем.

– Ни о чем не беспокойтесь, капитан, – с убежденностью в голосе сказал я. – Все довольно прозаично. Мы выиграем эту игру.

– В твоем голосе не чувствуется уверенности в том, что ты хочешь этого, – сказала Ив.

– В любом случае они нас не остановят, – сказал я. – А теперь дайте мне слабое снотворное. Главное, чтобы мне утром от него не было плохо. Вон то, в красной обертке, которое я обычно использую. Оно подойдет.

Ив поморщилась от того, что я выражался таким образом. На самом деле мне хорошо было известно название лекарства. Но в тренировочных школах ипподромных жокеев учат быть вежливыми в обращении с химикатами, а я, где только можно, всегда избегаю школьных методов.

Ив приготовила снотворное, и все ушли из рубки управления. Когда я взял у нее чашку, а потом отдал пустую, то спросил, чем она занимается на борту корабля.

– Я член команды, – ответила она.

– Ты сказала, что занималась монитором для Шарло. Это неправда. Монитор устанавливал дель Арко. Он его чистит и проверяет. Ты даже не подходишь к нему.

– Мы тебе солгали, – сказала она. – Я здесь потому, что настояла на этом.

– И зачем тебе это?

– Потому что это мой корабль, Грейнджер. Я первая на нем летала. Между прочим, я училась в училище на Пенафлоре. В училище пилотов.

Я удивился и почти рассмеялся, но в последний момент не сделал этого, так как сразу же осознал, что это значит – отдать корабль кому-то другому. Была она таксистом или нет, а этот корабль она чувствовала так же, как и я теперь.

– Черт меня побери, почему ты не сказала об этом? – требовательно спросил я.

– После того, что ты заявил об ипподромных жокеях? Кроме того, когда мы впервые встретились, ты предельно четко дал понять, что не желаешь ничего знать обо всех нас. Какова бы была твоя реакция, если бы я сказала, что я тоже космический пилот?

– Я бы рассмеялся, – ответил я.

– Вот так-то, – скопировала она.

Я парировал насмешливо-самоуверенным тоном.

– А теперь пей "Майки Финн".

Если бы можно было хлопнуть дверью космического корабля, она бы это непременно сделала. Я выпил "Майен Финн".

Почти в тот же миг, или это мне показалось, кто-то принялся трясти меня. Я мгновенно пришел в себя, подумав, что что-то не в порядке. Но меня будили неторопливо – это был Джонни.

Пришлось встать, чтобы остановить судороги в теле. Я взглянул на часы. Прошло ровно восемь часов, как мы сели.

– Алахак только что стартовал, – сообщил Джонни.

– Он не связывался с нами?

– Нет. – Алахак в своем стиле.

Я втерся в кресло, но закрепился и не надел капор.

– Дай мне что-нибудь поесть поплотнее, – сказал я. – Нужно, чтобы кишки были в порядке.

– Все готово. Ив сейчас принесет.

– Хорошо. Если вас попрактиковать пару лет, то можно сделать нечто подобное хорошему экипажу.

Ив принесла кашу, и я с максимальной скоростью проглотил ее. Дело не в том, что у каши плохой вкус или еще что-то, просто на нее не стоит обращать внимания. В глубоком космосе еда – это просто функция тела.

Через несколько минут я полностью проснулся и почувствовал, что готов взяться за Течение Алькионы. Позади у нас, если перевести на мили, было столько же, сколько и впереди, не меньше. Больше нечего было бояться, если держишь глаза открытыми а сам начеку и настороже.

И два дня прошли, как один. Путь был быстрым, но с подвохами, и было похоже, что нас ничто не ставило в тупик. Грязь была невероятная. Чем дальше мы углублялись в ядро, тем плотнее становились пылевые тучи. Но была и просто пыль, устойчивая пыль, которая шелестела по крыльям все сильнее, но я был уже знаком с ним и мне было легче. Потому что уровень трудности был примерно одинаков. Наверное, управлять кораблем было легче, чем я раньше осмеливался предполагать, но я не благодарил судьбу. Нам не нужна была удача. Бурь было много, но ни одна не погналась за нами. Однажды, около двенадцати дня по корабельному времени мы подверглись жуткому обстрелу вихревой пыли. Она опалила мои руки, обожгла лицо, но напряжение в умах не было таким страшным, и я нормально перенес эту неприятность.

Алахак был неукротим. «Гимния», казалось, брала все препятствия одним махом. Она шла чуть медленнее, чем накануне, редко достигая пяти тысяч СЛ (световых лет). Далеко впереди лежало все, что необходимо было тщательно сделать в Течении Алькионы. Но перипетии вчерашнего дня принесли мне опыт, если не мудрость.

Прошло тридцать семь часов, прежде чем я решил выйти из контакта с «Гимнией», начав приготовления к последнему прыжку перед посадкой. Когда я начал опускаться, пришел их сигнал. Я прослушал послание на магнитофоне, уменьшив его скорость. Оно гласило:

"Не теряй времени. Все в порядке. Вероятно, смогу завтра увидеть тебя."

Я уменьшил скорость, чтобы отчетливо слышать слова. Но это был голос не Алахака. Он звучал торопливо и высоко. В нем были истерические нотки, которые совсем не походили на спокойный глубокий тон Алахака. Я знал, что ключевое слово было «вероятно». Оно давало уверенность, что у Алахака ничего не получилось. Он знал, что «Гимния» не сможет сделать необходимое, но был слишком вежлив, чтобы произнести это вслух.

– Ладно, – сказал я, – пока не говори «прощай».

Я опустился на ночной стороне планеты одного из солнц согласно координатам, которые прошлой ночью послал Алахак. Она была такой же заброшенной, как и предыдущая, но это мне понравилось. Мир, который начисто лишен чего бы то ни было, – это мир, которому больше всего можно доверять. А когда до ядра Течения Алькионы всего лишь час полета, нужно чему-то доверять, насколько это возможно.

Я осмотрел небо из корабля. Ядро извивалось по всему небосводу, наполненному светом и потрясенному бурями.

Вон там, думал я, тридцать рэмродов «Карадок» и "Потерянная Звезда", и Алахак, и остовы шести-восьми кораблей, которые пытались совершить то, что мы пытаемся сделать сейчас.

– Завтра войдем, – внес свое замечание ветер, и у него было больше энтузиазма, чем у меня. – Мы почти на месте.

Ты не можешь вернуться в свою оболочку, – напомнил я ему. Судьба корабля зависит исключительно от спокойствия моего ума.

– Как пожелаешь, – ответил шепот. – Но я буду здесь. Не забывай обо мне.

Как же я смогу это сделать?

Я отстегнулся. Ив приготовила тонизатор. Он был острым на вкус, но поглотил и боль, и напряжение уже через несколько минут. Когда я обернулся, дель Арко занимался монитором.

– Приличная коллекция, – прокомментировал я. – Смотрите, чтобы ребята дома ничего не пропустили.

Он взглянул на меня, но ничего не ответил. Поскольку Ротгара не было, я вызвал его, чтобы убедиться, что все в порядке. Ему было не очень хорошо, но он подтвердил, что полет идет совершенно нормально.

Покинув свою «люльку», я пошел к своей койке, имея кое-какие мысли, но решил не придерживаться формальностей. В тот момент, когда я опускался на койку, у меня появилось предчувствие, что что-то должно произойти…

17

Я не был в полном нокауте, но спал безмятежно около тринадцати часов. Когда проснулся, то первое, что я услышал, был слабый звук маяка «Гимнии». Он был чистым и звучал, как колокол.

Джонни был на страже. Он развернулся ко мне, когда я сел.

– В конце концов он это совершил! – сказал я. – Он сказал двенадцать или тринадцать часов. Теперь он должен быть там!

Джонни покачал головой.

– Я наблюдал за трассой, и он все еще движется. Но движется смертельно медленно. Думаю, все оказалось более трудным, чем он предполагал.

– Ты не можешь так говорить, – сказал я. Но когда проверил приборы, то понял, что он прав. Алахак все еще летел на сверхсветовой. И в то же время, пока я сидел там, изучая траекторию полета, «Гимния» вскрикнула.

Вой умирающего корабля прорвался сквозь ноту маяка, как беспомощный детский крик. Хотя сигнал маяка был силен, вскрик был достаточным, чтобы разбудить мертвеца.

Дель Арко услышал его в своей каюте. Когда он ворвался в рубку управления, крик скрылся под многочисленными шумами. Затем он внезапно оборвался.

– Мы уходим, – сказал я, скользнув в кресло и застегнувшись.

– Ротгар! – заорал я в микрофон. Ответа не последовало. – Поднимите его! – сказал я Джонни и Ив. – Подготовьте оборудование для еды. У меня не будет времени на дозаправку кашей. Мы стартуем через три минуты, и все, к черту, должны быть готовы!

– Вы не собираетесь немного повременить? – потребовал дель Арко.

– Нет! – раздраженно возразил я. – Я не намерен ждать. Я хочу быть первым возле «Гимнии». "Потерянная Звезда" может подождать. Если корабль не развалился, Алахак может быть жив. Может, мы сумеем его поднять.

– Пусть по крайней мере, сделает… – начал он.

– Идите к черту, – сказал я.

– Я здесь, – пришел из динамика голос Ротгара, когда я уже привел в порядок защелки. – За работу.

Я приступил к делу, игнорируя дель Арко. Если он и говорил что-то еще, я его не слышал.

Я взлетел быстро, не обращая внимания на перегрузку. Корабль перешел на сверхсветовые гладко, как по льду. Я отдал все что мог, и чувствовал, что это излишне. Но у меня не было тринадцати часов, чтобы достигнуть «Гимнии» и оказать ей помощь. Я мог позволить пять, во всяком случае, не более шести часов, да и это было много.

Прежде чем я определил это, мы были внутри ядра, я ощутил совсем не нежные ласки огромных искривляющих полей, которые сворачивали в сферу огромное пространство на многие световые годы в диаметре.

Напряжение было нормальным, а перемещающаяся матрица мягкой, но упругой, как приливное течение. Я знал, что эффективность "Хохлатого Лебедя" будет компенсирована. И чем быстрее мы летим, тем больше будет компенсация. На двух тысячах это может занять день, чтобы сожрать наше сердце. На четырех тысячах на это могло уйти шесть часов. Я не мог сказать точно, как далеко был Алахак, и какие препятствия поджидают нас на пути. Я считал, что семь или восемь часов на одной тысяче хватит, чтобы настигнуть его без нанесения себе непоправимого ущерба.

В течение часа я уже знал, что все значительно хуже, чем мне казалось поначалу.

– Есть неприятности? – спросил я у Ротгара.

– Какого рода?

– В кильватере «Гимнии» сущий ад. Это возмущения местных полей и «водовороты». Все это медленно выстраивается в огромное разрушающее поле. Вокруг нас пузырятся временные искажения.

– Никакого пути в обход?

– Нет, – подтвердил я. – Я должен прорваться по этому пути, иначе я уже никогда его не найду в этом возмущенном пространстве. Единственное, что я в состоянии сделать – это оседлать искажающее течение. Это нужно делать быстро, потому что если я сумею остаться с течением вместо того, чтобы преодолеть его, все может оказаться гораздо болезненнее.

Единственным изъяном моей аргументации конечно, было то базовое ориентировочное поле, которое пересекало наш курс. Мы должны были прокатиться внутри шторма, отдавая себя на волю случая.

– Я попробую сделать еще один возмущающий штормовой удар по пути нашего следования, – сказал я Ротгару. – Я намерен подбить шторму глаз. Облизнув губы, я добавил: – мы создадим «ветровую» дыру за собой при помощи реакторов и прыгнем на семь или восемь тысяч, чтобы избежать обратного удара. Если поток сожмется, нам останется только покуривать. А сзади будет полмиллиона световых лет.

– О'кей, – спокойно сказал Ротгар. Я всего лишь сказал ему, что дело безнадежно. Как хороший космонавт, он не задавал вопросов.

– Дай мне отсчет для зажигания, – сказал я ему.

Он начал с двадцати, что на мой взгляд показалось слишком, но это был его двигатель. В то же время я пытался балансировать на краю вихря, который закручивался вокруг нас.

На пять я начал гонку. Две тысячи световых лет, две с половиной, три… Когда счет приблизился к нулю, я бросил корабль к семи, отдал реакторам всю мощь и закрыл глаза. Менее, чем через секунду я сдержал прыжок, отключил реакторы и снизил скорость до трех тысяч, сконцентрировавшись и моля, чтобы мы остались в пределах известной вселенной.

Несмотря на то, что корпус птицы был вылизан, как у рыбы, мы корчились, словно в агонии. Меня держали застежки, а я не в состоянии был выдержать чудовищную нагрузку на мышцы. Я чувствовал, как напрягся мой позвоночник, а члены оцепенели. Я знал, что если кость треснет, мы погибли. Защита была, но во время прыжка она ослаблена, и я стал добавлять мощность, чтобы усилить ее, пока мы находимся в этом пекле. Пыль ввинчивалась в меня, и я мог чувствовать на своих руках кровь. Но корабль не потерял герметичности – он был так же прочен как и гибок, его жилы размещались гораздо глубже. Я мог чувствовать колебания мощности и знал, что поток собирается нас схватить. Я молил, чтобы Ротгар продержался в этом ужасном положении. Я сражался до конца, и мы победили. Корабль выдержал ударную волну.

Искажение пространства Течения я превратил в наше преимущество. Мы бежали вместе с ним. Оно помогало нам, несло нас.

– Повреждения? – резко спросил.

– Больше так не делай, – отозвался Ротгар. – Если ты вновь откроешь реакторы на сверхсветовой, мы потеряем их за здорово живешь.

Я переориентировал свое внимание, почувствовав усиление в движении штормового ветра. Приборы определили мою скорость в 1.3, но я прикинул, куда забралась «Гимния» и поднял скорость до двух тысяч. Если не будет никаких изменений, то мы будем на месте через четыре часа.

Совершенно очевидно, что изменения произошли. Они постепенно ухудшались, как вещи, возвращающиеся в свое изначальное состояние. Я сделал всего лишь небольшое отверстие. За час мы прокатились на одной волне и вступили в схватку с другой. Я постепенно замедлялся, но все это было болезненно для меня, как и для корабля. Однако постоянная боль в моем теле гасилась непреклонной решительностью двигаться туда, куда мне было нужно. Теперь я был в состоянии войны с Течением, и мое отношение к присущим ему опасностям становилось значительно более личным чувством агрессии, даже ненависти. Осталось приподнятое предчувствие возможности найти надрезы в узлах искривленного пространства. В любом сражении наступит момент, когда вы забываете о боли и даже о причине ваших поступков. Вы только упорно работаете над созданием чистого направления. Я считал, что приложив некоторые усилия, это можно было сделать.

К счастью, мы были недалеко от объекта, за которым сюда забрались. В противном случае мы бы уже развалились на куски, продираясь через этот ад. Ни мужество, ни героизм нам теперь помочь не могли, только терпение и осторожность.

Честно говоря, я мало что помню из того, что произошло во время этого рейса. Знаю только, что для того, чтобы достигнуть места крушения «Гимнии» нам понадобилось пять часов и две минуты, об этом я осведомился по приборам. Течения времени я не осознавал.

Плазма, по крайней мере, дважды засорялась, но оба раза Ротгар поддерживал ее в состоянии, необходимом для нашего жизнеобеспечения. Не знаю, как ему это удавалось. Он творил чудеса.

Мы все поголовно были счастливы.

"Гимния" свободно дрейфовала на тахионном ветре, поэтому мне было очень трудно подойти к ней точно и вызвать ее. Чтобы ее настичь, я должен был двигаться, а затем аккуратно выровнять скорости для стыковки.

Я не мог переговариваться, пока мы находились на сверхсветовых скоростях. Я не мог держаться поблизости вечно, надеясь, что она потеряет инерцию движущегося тела или что ветер задует в обратном направлении.

– Я хочу ее слегка подтолкнуть, – заявил я, – и выдернуть из этого потока.

Это было достаточно опасно, но сам поток мне не опасен, и мне не угрожает ни пыль, ни искривления на такой скорости. При условии, что я не поврежу себя, маневрируя возле «Гимнии». Я думал, что нам это удастся.

Так это и произошло.

Я мягко расправил крылья и закружился на пути у потока. Таким образом я вызвал грубое тахионное возмущение, продолжая удерживаться в нем, а затем прекратил.

Когда я послал запрос, никто не ответил. Если Алахак и был жив, значит он был без сознания. То же самое и с Кувио. Основное затруднение было в том, сумеем ли мы вскрыть их снаружи. Некоторые ценят неприкосновенность больше, чем безопасность. и этим обуславливается конструкция их кораблей.

Я отстегнулся и кивнул Ив. Затем усадил ее в кресло и дал шлем.

– Я должен сходить туда, – сказал я. – Не думаю, что на данной стадии могут произойти неприятные события. Но если что-то случится, корабль твой. Не ждите меня. Если будешь достаточно сильно молить о плохой погоде, то снова займешься своей работой.

Она побледнела и кивнула.

– Спасибо, – сказал я. – Прекрасно, когда чувствуется такое желание.

Я схватил Джонни, когда он вошел.

– Коммуникации в порядке?

– Конечно.

– Ладно, я хочу, чтобы ты побыл в шлюзе. Если что-то будет неладно, стартуйте так быстро, как сможете.

Я надел скафандр, поднялся к шлюзовой камере, загерметизировал свою систему жизнеобеспечения и вышел наружу. Я даже не сказал "до свидания".

18

Входная дверь шлюза открыта. На мгновение я подумал, что кто-то мог войти, но конечно, это был абсурд. Она была открыта, потому что ждала. В частности, меня.

Я вошел, открыл внешнюю дверь и перешел в камеру с воздухом. Однако не стал снимать шлем. У корабля могли быть повреждения и течи. В шлюзе было давление, но градуировка приборов была хормонской, и я не мог определить показания. Я открыл внутреннюю дверь.

Коридор тянулся вдоль периметра корабля, и лестница вела вниз от металлической платформы, на которой я стоял. В отличие от "Хохлатого Лебедя" этот корабль был ориентирован не горизонтально, а вертикально. Я ступил на лестницу. Гравитационное поле все еще работало, что было обнадеживающим признаком. Это означало, что силовая установка не была полностью выведена из строя, даже если двигатель нельзя использовать на полную мощность. Одним из преимуществ раздельной двигательной системы было то, что авария не обесточивала систему жизнеобеспечения. Тепло и свет оставались до конца. Тогда почему сигнал маяка умолк? Я заинтересовался. Отключил ли ее Алахак (в таком случае он должен был остаться жив)? Но возможно, это было предусмотрено автоматикой, что маяк отключится вместе с последним призывным воплем. Это означало конец его возможностей – трасса «Гимнии» была переписана, ее знания переданы. Постаревший или нет, Алахак все еще сохранил свой пунктуальный аналитический ум.

Алахак сидел в рубке управления, откинувшись в своем большом кресле, пристегнутый и выглядевший для всех так, словно он летел… Но корабль был мертв, и он тоже.

Он был разрушен естественным взрывом энергии, который уничтожил привод и истощил силовую батарею. После бедствия он прожил в капоре еще несколько часов. Я пришел слишком поздно, но он знал, что я приду. К приборной панели было приколото письмо. Оно было без адреса, но я знал, кому оно предназначено.

Я спустился по лестнице в двигательный отсек, чтобы помочь Кувио.

Двигатель был взорван, и Кувио сгорел в этой адской топке. Я быстро закрыл люк, отрезав пышущий из него жар. Радиация находилась в пределах нормы. Сырая масса горючего разлетелась в разные стороны. То же самое произошло на борту «Джевелин», когда она разбилась. Все было очень похоже.

Я вернулся в рубку управления и вгляделся в труп Алахака. Он был напряжен и жесток в своей суровой гибели. Я подумал, что смерть Алахака была не более приятной, чем у его инженера. Точно так же, как боль "Хохлатого Лебедя" была моей болью, так и боль «Гимнии» – была его болью.

Я вскрыл письмо и прочитал.

Друг мой,

Как ты догадываешься, это письмо написано несколько дней назад, на Холстхэммере. Я писал его, пока Кувио носил устройство для вашего корабля, сразу же после нашей беседы. Теперь, когда ты его читаешь, я, конечно, мертв. Я произношу эти слова, как мертвый.

Год назад я нашел мир за пределами того, что люди называют Венцом. Это мир, о существовании которого кое-кто из хормонцев знает, а другие подозревают о его существовании. Он увековечен на нашем языке только словом Мэйстрид, которое ты, предположительно, мог бы назвать "земля, совершенно невозможная".

Это слово, их которого вышла раса, известная как хормонцы. Существует доказательство – на Хоре, – но оно запрещено и уничтожено. Хормонцы, большая наша часть, уверяют себя, чтобы быть точным, что мы – уроженцы Хор-монсы. Мы лгали всем другим расам, перемещающимся в космосе. Это дело гордости.

Прошу тебя, не разглашай эту информацию кому-либо еще – чьей-то расе. Я прошу не ради себя, но ради хормонцев, которые не знают, и тех, кто не желает, чтобы другие знали об этом. Я не скажу тебе, где нашли Мэйстрид. Надеюсь, что его не откроют вновь. Там сейчас находятся несколько моих друзей, которые пытаются сделать все, чтобы этот мир не нашли. Мы хотим постепенно стереть Мэйстрид, сохранить его лишь как слово, используемое детьми.

– Мы – реликтовая раса, которая называет себя теперь Хор-монса. Наш дом забыт, но колония на Хоре выжила. Мы не нашли следов других колоний, но сейчас наши корабли исследуют пространство за пределами Венца.

"Потерянная Звезда" то же нашла Мэйстрид. Ее следы я безошибочно определил в нескольких мертвых городах – вы, люди, хвастливый народ, и, похоже, оставляете свои отметки на каждом мире, который посещаете. Я не уверен, что корабль взял свой груз на Мэйстриде, но уверен, что для изучения планеты ее экипаж был достаточно квалифицирован, чтобы не ошибиться в идентификации родной расы Мэйстрида. Это питало мое безрассудство и – если ты получил это послание – тщетную попытку достигнуть ядра Алькионы. Я не собирался брать груз, а только уничтожил бы его. В то время, когда я пишу это, не знаю, насколько близко мне удастся приблизиться к цели.

Теперь "Потерянная Звезда" твоя. Ее груз принадлежит тебе и другим людям на борту твоего корабля. Тайна Мэйстрида тоже твоя. Было бы невежливо просить тебя, чтобы ты поступил с грузом так же, как поступил бы я. Может быть, он понадобится тебе. Ты можешь получить большую выгоду, передав его своим нанимателям.

Как бы ты не поступил, можешь быть уверен, что Алахак согласится с тобой.

Координаты, которые ты уже имеешь, приведут тебя к "Потерянной Звезде". Надеюсь, твой поход будет успешным. Прощай, Алахак-Мэйстридианин.

Ну, какой теперь из этого толк? – сказал я себе. Я всунул письмо в карман Алахака.

Я стоял перед креслом, стараясь не беспокоить человека внутри него. Осмотрел приборы, которые достаточно легко считывались. Я направился к его детекторам и изучил курс, который вел корабль в ближайшую солнечную систему, на котором он не мог не попасть в солнце. Я тщательно выставил приборы управления. Конечно, у «Гимнии» не было мощности для движения, но момент инерции движущего тела нес ее в соответствии с заданным курсом. Все, что ему нужно было, так это слегка ускорить ее на этом пути. Я выпустил внутреннюю энергию, чтобы дать ей этот толчок. Тогда она совершенно умрет. Ни света, ни жизни. На это могло уйти несколько лет, но она непременно достигла бы заданной цели и своего конца, если только временные штормы не собьют ее с курса или пылевые облака не сожрут ее в то время, как она движется на тахионных ветрах.

Я покинул корабль, уверенный, что Алахак не одобрил бы попытку похоронить его.

Затем я вернулся на "Хохлатый Лебедь".

Джонни ожидал меня у шлюза, он же помог мне снять костюм.

– Они мертвы? – спросил он.

– Весьма.

– Ты выполнишь то, что должны были выполнить они?

– Все, что мог, я уже сделал.

Мы медленно шли назад в рубку управления, где с нетерпением ожидал дель Арко.

– Все кончено? – спросил капитан.

Я кивнул.

– Можем ли мы прокрутить теперь запись?

– Несомненно. – Я держал запись в одной руке, помогая Ив пересесть в другое кресло. Ввел координаты, пока мне надевали капор и крепили концевые детекторы на шее.

– Это более точно подскажет нам, где находится "Потерянная Звезда"?

– Это выведет нас на мир, в котором она находится, и примерное ее местоположение. За двадцать световых лет от нее невозможно точно определить отметку. Я буду рад, если мы узнаем хотя бы континент, на котором она находится.

– Ты нашел что-нибудь еще? На корабле хормонцев, я имею в виду.

– Да. Мертвого Алахака.

– Больше ничего?

– Да. Я знаю, почему он умер.

– Почему?

– Это его дело. Личное.

– А что о Мэйстриде? – это от Ив.

– Я ходил туда не за баснями, – сказал я ей. – Он умер от голода. Никому не желаю оказаться на его месте.

– О'кей, – сказал капитан. – Трогаемся.

– Есть сэр, – ответил я. И начал рассматривать приборы. Распечатка от компьютера показывала, что мы неподалеку от цели. Бедный Алахак привел нас практически к дверным ступенькам Лорелей. Я скользнул в желоб кресла и приготовился к перемещению.

Алахак чертовски умен, – думал я про себя. Он достаточно хорошо понимал, что может до нее и не добраться. Поэтому он захотел, чтобы я все сделал за него. Уверен, было бы невежливо спрашивать о моей согласии, поэтому он мог ронять только намеки. Он вполне хорошо сознавал, что у меня не было оснований для этого путешествия – ни моих собственных, ни добрых побуждений. Это путешествие ничего не стоит. Если я не использую его для того, чтобы сделать другу одолжение. Но если я это сделаю, Шарло засадит меня в тюрягу в тот момент, когда я этим займусь. Навсегда.

Я бросил "Хохлатого Лебедя" через барьер световых скоростей и ускорился по направлению к логову дракона.

Мы пришли, "Потерянная Звезда", готова ты к этому или нет.

19

Теперь, когда приз был практически у нас в кармане, я был особенно аккуратен. Я старался, насколько это было возможно, уберечь «Лебедя» от каких-либо неприятностей.

Мы прошли поблизости от глубокого разлома и несколько раз должны были выпасть в тиски искажающих течений, но там не было ничего нового, чего бы я не мог избежать с минимальными издержками. Мы достигли звездной системы менее, чем через три часа. Но даже когда мы были совсем рядом, хлопот не убавилось. Это было не просто.

– Вокруг солнца аморфоз – искажение изображения предмета, – заявил я.

– Что? – голос Ротгара эхом отозвался в динамике.

– Оно в фокусе. Проход энергии, которая выносится из ядра Течения. Горячее пятно. Уста ада. Там существует искривляющая область, похожая на клетку, охватывающую половину системы. Туго закрученная материя. Лететь туда – все равно, что ползти по битому стеклу.

Я тихо сбавил ход и перешел в дрейф, не направляясь прямо к звезде, но я нашел этот мир без особого труда.

– Это она рвет, – сказал я. – Дефектная область приблизительно в несколько миллионов миль. Чертовски неприятное место. Я могу приблизиться на малых сверхсветовых, если это удастся, в противном случае потащимся на досветовых. Гарантий нет.

Ситуацию осложнило то, что наши хлопоты не закончились даже по достижении этого мира. На нем не было ни одного куска паршивой скалы, на который я мог бы посадить корабль. Это была необыкновенно честная и добрая планета, похоже, с атмосферой и, возможно, даже с жизненной системой. Что за поверхность могла находиться в центре искажающего поля? Какой вид жизни мог там развиться?

– Это займет время, – сказал я. – И не будет приятно. Через час или больше мы будем в поле – если все пройдет гладко – притягивающая мощность более чем от тысячи солнц вызывает рефлекторные судороги. Думайте быстрее. Один раз в вашей жизни возникла ситуация, когда вас совершенно не примут в расчет.

Имея внизу изрубцованный ад, все внимательно вслушивались, а я направил корабль вниз и начал сближаться.

Менее, чем через три минуты я почувствовал, что наполовину покойник. Я мог чувствовать, что сила, о которой я говорил, так велика, что в своих мрачных мечтах я никогда не чувствовал чего-то, столь же колоссального. Это было невозможно. Я чувствовал явное присутствие поля, тащившего меня и прижимавшего к поверхности. Меня утаскивало из моего крепления. Я знал, так же, как я знал свое имя, что не могу противодействовать этому. Мои руки почти свалились с рычагов.

– Шевелись! – завыл ветер. – Ты угробишь нас всех!

Я собрал свое бьющееся сердце и направил все свое мужество на овладение обстановкой. Я ощущал арки своих крыльев и напряженную сталь своего позвоночника. Я стал сочувствовать потокам и деформациям. Я попал в плоскость напряжения и молил, чтобы мое присутствие там было абсолютно неэффективно. Я начал выискивать слабые места в давящей стене и заскользил «Лебедем» вдоль них, как движется в воде рыба – простым лавированием.

Вокруг меня были гигантские руки, они ласкали меня, гладили и убаюкивали. Чтобы убить небольшое млекопитающее, вроде мыши, вы держите его – или ее – крепко и мягко удерживая на спине, со скальпелем в руках. Когда он/она пытается выскользнуть из захвата, вы сдавливаете крепче и одним движением сносите голову.

Я чувствовал себя подобно такой мыши. Но был спокоен. Несмотря на испуг я сдерживал страх. Крепко.

Чем ниже я опускался, тем сильнее становилось искажение. Думаю, это было оно. Худшее, что могло предложить Течение. Уничтожьте это, и вы покорите Течение Алькионы. Вы выиграете.

Снова и снова, пытаясь не раздражать его, пробую выскочить и проскочить незамеченным. Как клоп на бедре человека. Как крадущийся леопард. Как охотник в толпе. Как червь в моей собственной кишке.

Огромная рука начала сжиматься. Я не мог выскользнуть между двумя складками поля. Я убегал из расщелины. Она была слишком запутанной. Она растекалась слишком быстро. Это очень резко чувствовалось. Я изучал ее, но не мог определить контуры. Она была упругой и тонкой, как костяк лягушки. Она реагировала с отвращением и ненавистью; солнце было гигантским гибельным глазом, жарившим мои глаза в капоре. Оно видело меня, и я мысленно всматривался в его лицо, выбирая момент, чтобы нанести удар и вырваться, как отвратительный хищник, которым я стал, когда вторгся в ее тело.