Текст книги "Течение Алькионы"

Автор книги: Брайан Майкл Стэблфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Экономия времени, – сказал он, – уже не впервые она очень важна.

Лично я простил бы «Карадок» все, если бы они забрали бы сокровища "Потерянной Звезды" в этот же вечер и таким образом мне не пришлось бы лететь на самоубийство. Но дель Арко решил, что нужно сделать из полета бега, выиграть половину дистанции и получить призы и славу.

Легко иметь амбиции, когда ваше участие в деле состоит в том, что вы сидите и спрашиваете других о самочувствии.

– Нам остаться подождать их? – спросила Ив.

– Я схожу, – тупо произнес Ротгар. – Мы с Грейнджером просто воняем. – Он косо взглянул на дель Арко, который даже не взмок ни разу за время полета.

– Мы увидимся с ними в гостинице, – сказал дель Арко. – И пообедаем у них в номере.

– О, господи, – бурно прореагировал Ротгар. Мне это тоже не понравилось. Это была работа дель Арко, а не моя. Он был организатор – он делал деньги. Может быть, он и должен был сторонникам модный костюм и приятную беседу на целую ночь. Ну, а что им было нужно от меня – это пара крепких рук на пульте управления. И от Ротгара тоже. Ив, конечно, ничего плохого в этом не видела, да и Джонни, казалось, воспринял это всерьез. Я предвидел много неприятного в связи с этими соображениями и сказал об этом. Но капитан восстал и проявил свою власть. Я могу вести корабль в космосе, но когда мы находимся в цивилизованной местности, он не собирался давать мне командовать. Он был моим законным боссом.

Ротгар, надеясь, что его оставят на борту, сказал, что дель Арко гнида и подонок – в нескольких экзотических вариантах, но дель Арко не прореагировал.

Пока мы готовились к обеду, у меня появились сомнения в разумности новоалександрийцев, которые, по-видимому, и придумали этот обед. Позднее я понял, что они совсем не дураки, а просто сумасшедшие. Они знали, что нам это не понравится, и в какой-то мере именно поэтому так и сделали. Когда мы вошли в их люкс, Ротгар был уже вне себя от ярости. Мне было интересно, сколько времени понадобится, чтобы он окончательно потерял терпение и начал размешивать чай пальцами – просто для забавы.

Там было три новоалександрийца, и дель Арко торжественно представил их своей команде.

Одного из них я уже видел раньше – седовласого умного старика с глазами, яркими, как у птицы. Его звали Титус Шарло. Я знал его еще в те времена, когда мы с Лэпторном работали на постоянном подряде для Библиотеки. Двое остальные были моложе и выглядели скорее наполненными деньгами, чем мозгами. В Новой Александрии, как и везде, были свои пассажиры. У них существовали интеллектуальные стандарты, которых строго придерживались. Однако, в Новом Риме нет закона, который бы гласил, что человек с интеллектом должен был его использовать. И люди, у которых имелись деньги, довольно часто переставали пользоваться своим мозгами. Их звали Сайлас Алкадор и Джекоб Циммер.

Все они были уже знакомы с Ив, а нас приветствовали с вынужденной сердечностью как того требовали обстоятельства.

Обед был именно таким шутовским, каким я его и представлял. Кроме того, он казался бесконечным. Но наконец, просто по необходимости, он закончился и освободил нас от этих безобразных попыток выказывать духовное единение. Дель Арко удалился с Алкадором и Циммером, чтобы обсудить практические детали поиска "Потерянной Звезды", а также отчитаться перед ними о нашем полете с Земли на Холстхэммер. Ротгар предпочел быстро напиться, делая вид, что слушает их разговор, и в подтверждение этого изредка делал замечания невпопад. Джонни крутился вокруг Ив Лэпторн до тех пор, пока она вынуждена была заговорить с ним, чтобы он не наклонялся над ее плечом. Она не могла проявить черствость и просто прогнать его.

А Титус Шарло взялся за меня.

– Отвратительно, правда? – заметил он с деланным дружелюбием.

– Это же ваш званый обед, – напомнил я ему.

– Он покачал головой.

– Мне это не нравится не меньше вашего. Но именно таким образом Сайлас и Джекоб делают свой бизнес с капитаном дель Арко. Мы же против своей воли тащимся на подобные мероприятия, чтобы удовлетворить их потребность в полной гармонии.

– Я думал, что босс – именно вы, – сказал я немного резко.

– Вовсе нет, – спокойно ответил он. – Я интересуюсь этим, как ученый. Я руковожу командой, которая изучает и интегрирует основные знания и идеи, присущие человеку и хормонцу. Сайлас и Джекоб в большей степени заинтересованы в практических результатах, которые проистекают из синтеза двух проектов. Мы всего лишь союзники. У меня нет власти над ними.

Я был почти на полметра выше Титуса Шарло, а казалось, будто он смотрит на меня сверху вниз и говорит со мной тоже сверху вниз. Меня внезапно осенило, что этот человек практически владел мною полностью и знал об этом. И был этим доволен. Мне пришло в голову, что я Шарло не нравлюсь, но не мог понять, почему.

– Мы давно не виделись, Грейнджер, – сказал он ровным тоном.

– Не так уж и давно, – сказал я. – У меня есть несколько друзей, которых я не видел дольше…

– У вас нет друзей, – сказал он холодно.

– Не здесь, очевидно.

– Мы помним вас в Новой Александрии, – сказал он. – Мы всегда считали вашу работу для нас образцовой. Знания, которые вы доставили нам, были бесценными. Стоимость всего этого нельзя выразить в деньгах, хотя я считаю, что мы позорным образом вам не доплачивали. Когда я услышал, что вас наняли, то был в восторге от того, что мы сможем расплатиться с вами. Я очень рад, что сумел помочь вам. – Его голос был мертвенно ровным, а он ведь практически сочился лживой слащавостью. Он очень старался, чтобы я понял, что он не просто несерьезен, а несет чушь. А мне это переигрывание показалось еще более унизительным, чем то, что он его демонстрировал. Но понять, что он имел против меня, я не мог.

– Кто вам сказал, что меня наняли? – внезапно спросил я, предполагая, что это мог быть Аксель Циран.

– Новости мчатся быстро, – сказал он. – А все новости проходят через Новую Александрию. Нам нравится знать все.

– Мне не верится, – сказал я, – что вы использовали какое-то влияние на суд, который вручил мне билет в двадцать тысяч? Ведь подобным же образом вы могли предложить окупить эти деньги?

– Конечно же нет, – ответил Шарло. – Вообще странно, что вы могли предположить, что суд на Новом Риме можно склонить в какую-либо сторону. Новоримляне гордятся своей многократно доказанной честностью и правдивостью.

– Ага, – сказал я, чтобы показать, что поверил ему.

– Давайте не будем тратить попусту время на то, чтобы доказать, что мы очень умные. В моем возрасте это обременительно. Скажите лучше, что вы думаете о моем корабле?

Многие люди могли бы думать об этом корабле, как о своей собственности; с точки зрения закона Алкадор и Циммер должны были быть его владельцами. А ведь только они не претендовали на это. Мне это представлялось следующим образом: Шарло владел только большими компьютерами и чужими умами. А Алкадор и Циммер владели звонкой монетой, которая всегда была под рукой. Дель Арко владел мусорной кучей из пластика и металла. Корабля не существовало до тех пор, пока он не взлетел. А в глубоком космосе корабль был мой. Он был мною. Эрго – это был мой корабль. Рассказывая Шарло, как вел себя корабль при управлении, я не жалел красок, чтобы он это понял. Ему это не понравилось.

– Вы не можете понять, – фыркнул он. – Корабль принадлежит мне и только мне. История отдает его мне.

– Это так, – согласился я, – но в этом случае история будет писаться Новой Александрией, не так ли? А есть история в отчете "Хохлатого Лебедя". И до тех пор, пока "Хохлатый Лебедь" сам не стал историей, мне на все наплевать.

– Дело не в вашем ничтожном существовании, Грейнджер. Это нечто большее, – сказал он. – Вы крошечная частичка. А корабль принадлежит мне, значит и вы тоже. Я не могу управлять кораблем, поэтому я купил машину, которая может это делать. Это – вы. А больше ничего не имеет значения. Алкадор, Циммер и дель Арко – всего лишь наемные работники. Ив Лэпторн просто никто и еще один член экипажа тоже, Ротгар – временный человек, долго в этом качестве он не протянет.

– Вы хотите сказать, что устроили эту экспедицию для того, чтобы обладать правом на все это? – захохотал я. Смешно мне не было, но казалось, что пришло время повеселиться.

– Да, это так, – сказал он с неожиданной горячностью. – Правом. Но не обладать им, а чувствовать его. Я хочу иметь все, что мое, и не собираюсь что-либо выпускать. Но мне нужно не право на фантастическую космическую экспедицию. Не только это "Хохлатый Лебедь" – это только небольшое начало того, зачем человечество вышло в космос. Это сплав чужой науки с нашей. Это пятьсот лет развития идей по одной прямой. Это результат взгляда в будущее с двух разных точек зрения. Вселенная – это не просто. Истинная природа и мощь материи, времени и энергии находятся на расстоянии миллионов лет впереди наших ограниченных разумов. Нам нужно развиваться, чтобы иметь надежду когда-либо понять вселенную, в которой мы живем. "Хохлатый Лебедь" – это всего лишь пятьсот лет поисков в темноте и продвижения по выбранной тропинке наших несовершенных разумов. Но это только начало. Дело не в новых возможностях для космических путешествий или в новом опыте для астронавтов. Это начало нового эволюционного развития. С этого времени эволюция не будет уничтожением слабейшего, а вы не можете себе представить, как это жестоко и нерационально! С этого времени эволюция пойдет в виде сплава сильнейших. Это означает развитие всех интеллектуальных рас. На Новой Александрии каждая раса станет суммированной моделью знаний, философии, интеллекта, творчества, потенциальных возможностей. Мы создадим объединенный, сборный сверхразум. И он обеспечит нам возможность получения новой окружающей среды, не просто новую технологию, но и новый образ мысли, новый способ жизни. Когда сверхразум появится, окружающая среда начнет расширяться, чтобы встретиться с ним. Как только окружающая среда начнет изменяться, все расы будут адаптироваться к ней. Наш сверхразум получит свое начало в наших компьютерах и некоторых удачливых личностях. Но потом он расширится и охватит всех. Всех людей всех рас. Каждому человеку будет доступно знание, философия, эстетические и эмоциональные возможности всех людей независимо от их расы. И из этой синергической интеграции появится новое знание, новое понимание, новое восприятие.

– Люди и хормонцы могут постичь и чувствовать нечто большее, чем могли бы постичь по отдельности. Все расы вместе познают вселенную как таковую. Мы станем универсальными существами. Мы будем обладать универсальным разумом. Только дураки считали, что человеческая раса вышла в космос для его завоевания. Они были по-идиотски претенциозны и полагали, что отбросы одной крошечной планеты могут владеть вселенной. У интеллектуалов совершенно другая идея. Мы хотим стать вселенной. Мы хотим получит свои потенциальные возможности внутри вселенной, мы хотим стать с ней одним целым. И мы сможем это сделать. Сплав людей и хормонцев не удвоил знания. Более того, этот сплав породил новые области мысли и направления, о которых наши скудные умишки не могли себе и представить. Это двойное сочетание не просто сумма слагаемых. А когда мы все их других рас добавим в сверхразум, мы получим такие огромные потенциальные возможности, которые превзойдут наше слабое воображение.

Начиная с этого момента эволюционный процесс на интеллектуальном уровне ничего не подразумевает и не классифицирует. Он объединяет. У нас есть цель, и мы должны достичь ее.

Вы эфемерны, Грейнджер. И, кроме того, у вас нет разума. Вы не способны понимать. Ничего из этого не принадлежит вам. Только мне. Именно с этого я и начал. Вот такого права я желаю.

Он остановился и успокоился. Напряжение покинуло его. Я просто ничего не мог возразить ему: абсолютно ничего. Самому себе я сказал, что он сумасшедший. Что он самый настоящий, искренний, безумный ученый.

– Он верит во все это, – сказал мне ветер.

Конечно. Он верит. У него величайшая иллюзия. Величайшая во всей галактике.

– У тебя стерильный разум, – сказал ветер. – Разве ты не можешь понять того, что он говорит? Разве ты не можешь постичь то, чего он хочет?

Пусть идет к дьяволу со своими фантастическими мечтаниями, – ответил я. Все это просто чушь. Я и гроша ломаного не дам за сверхразум и за гармонизацию человеческой и чужеродной мысли. Это просто пена – мыльные пузыри. Единственное, что меня волнует, это то, как повлияет это на корабль и на всех, находящихся в нем. Меня не волнует, насколько философски элегантны и эстетически красивы были его идеи. Меня не волнует, влюбишься ли ты в эти глупые мечтания. Я беспокоюсь только о своей жизни и о том, что его это нисколько не тревожит. Помни, он мой владелец. Он купил меня, потому что я был ему нужен, но он не позволяет мне иметь собственные идеи. Именно это и пугает меня. Именно в этом его сумасшествие.

– У тебя ограниченный разум, Грейнджер – сказал ветер. – Постоянно занятый мелочами. У тебя нет души.

И после этого безжалостного замечания ветер грациозно замолчал.

Тем временем дель Арко ласково раздаривал прощальные приветствия. Сделать это было нелегко, так как им с Джонни приходилось поддерживать Ротгара, у которого неожиданно отяжелели ноги и который что-то сердито бормотал сам себе. Ив кружилась вокруг них, как беспомощная бабочка.

Я удалился от любезностей, которые с достоинством неслись за мной. Я помог поддержать Ротгара, и мы спустились на лифте.

– Вы не знали, что наш шеф окончательно свихнулся?

– Знаю, – сказал дель Арко. – И поражаюсь его проницательности.

– Так зачем вы на него работаете?

– Потому что он мне платит. Он не опасен, не приносит вреда. У него просто несколько странные идеи. Наше дело вести корабль. Я думаю, это вполне совместимо с его странностями. – Я отметил, что переоценил его проницательность. Он был тихим идиотом.

– Иногда, – сказал я, – у меня такое чувство, будто судьба не на моей стороне. Даже не так – что она имеет что-то против меня.

Дель Арко засмеялся.

– Это вы имеете что-то против, – сказал он.

– Аминь, – добавил ветер.

13

Следующее утро я спал.

После полудня дель Арко должен был встретиться с Шарло для сопоставления имеющейся информации и установления разумного основания для нашей попытки найти "Потерянную Звезду". Джонни и Ротгар готовились к отлету, но мне нечего было делать – невозможно было заранее выработать какой-либо план полета. Невозможно строить планы, когда имеешь дело с Течением Алькионы.

Пока я способен заставить себя расслабиться – это был последний шанс в предстоящую неделю или более. Вечером я встретил Ив в портовом кабаре высокой башне со сплошным стеклянным колпаком на верхушке, с которого туристы могли лицезреть Течение. Оттуда также можно было получить грандиозный вид захламленного участка в центре порта, где копошились местные жители в своих постоянных занятиях, которые привели их на окраину Течения. Значительно более приятным для меня было огромное пространство взлетного поля, которое тянулось на 10–12 миль в сторону юга, разбитое на клочки с передаточными тележками и почтовыми грузовиками, с частными ангарами и вещевыми складами. "Хохлатый Лебедь" был далеко отсюда, закрытый высокими заборами и защищенный от наплыва зевак чехлом. Но он был высоким кораблем, и я знал его достаточно хорошо, чтобы определить его формы в сравнении с рэмродами, трассовиками и П-шифтерами, которые были припаркованы неподалеку от него, ближе к нашей башне. Другие масс-релаксационные корабли выглядели невзрачными карликами со всеми своими массивными шести и восьмисекционными корпусами, но они были просто большими и безобразными. Приблизительно он имел размеры, промежуточные между самым легким П-шифтером и самой тяжелой яхтой, и выглядел немного непривычно по сравнению с их простыми полированными шкурами. Но я-то знал, какой хрупкой и фальшивой была эта зеркальность.

Я посмотрел на корабли чужаков, их формы и размеры, которые разрушали все другие представления. Это были лучшие прыгуны у свободных торговцев, но среди них было несколько медлительных калош, которые предназначены для протяженных увеселительных прогулок в спокойных районах Течения. Для ползания в сонных пыльных облаках и подобного рода местах, где нет ничего опасного – грузовики, холодильники. Они оптом торгуют своим грузом, бывая, может быть, раза два в год на Холстхэммере. Это не была тяжкая, сопровождаемая риском в Течении, работа, но она позволяла кораблям летать, а их экипажам зарабатывать себе на жизнь. Многим космонавтам больше и не нужно было, хотя люди, как правило, очень напыщенны или слишком сварливы. Мы основательно тщеславный и агрессивный народ.

Внезапно я увидел «Гимнию» Алахака, но вспомнил, что он теперь использует другое имя для корабля, которое я не знал.

Ив посмотрела на небо, кораблей не было. Ее очаровал тот факт, что она в космосе уже несколько дней. Даже бывалые туристы тщательно пытались скрыть удивление от космоса. Никому не нравилось выглядеть человеком, всю жизнь копающимся в грязи в галактический век.

Солнце Холстхэммера – слабый красный гигант, который никогда не проясняет горизонт более, чем на пять или около того. Северное небо было почти румяным от полусвета, обрызгав свечением облака. Запутавшаяся масса Течения таилась выше, изгибаясь за красной туманностью, как огромный, искалеченный паук, развесивший разреженную сеть из звездного света.

Технически Течение – темная туманность потому что его составляют облака из пыли – во внутреннем кольце; люди видят его как темную кляксу на фоне тусклых звезд за ним. Но оно содержит большое количество звезд, которые сохраняют видимые величины на Холстхэммере и нескольких ближайших мирах. Поэтому темная туманность ярка и прекрасна – если вам нравятся вещи подобного рода – в близком приближении. Свет преломляется и искривляется массой туманности и его лучи – всевозможных цветов и постоянно меняются. Даже в полдень оно имеет резкое, пятнистое сияние, которое соперничает с солнечным светом. Многолетнее ослабление и прилив его искажающих течений делает затруднительным наблюдение за ним – звездные штормы всегда швыряют вещество вперед-назад по времени, и из световой плотности ядра к тонкой оболочке, и искры рождаются и умирают все время; каждая загораясь, окрашивает все в свой оттенок.

– Это наводит ужас, – сказала она. – Словно огромная рука с растопыренными пальцами, которые сжимаются и разжимаются.

– То же чувствует и оно, – сказал я. – Пальцы всегда бегают по вашей коже, пролазят сквозь защиту. Непрерывный дождь из пыли и радиации. Течение вертит в руках корабли, как ребенок разглаживает самолетик, прежде чем бросить его в полет.

– А еще туманности дали имя, которое предполагает более приятный характер, – прокомментировала она. Ее губы оформились в слово «Алькиона», хотя она и не произнесла его.

– По теории имен Ротгара, – сказал я, – умиротворение драконов, прививает любовь к кораблям, оскорбляет мертвые миры и приятно живущим.

– Очень поэтично, – промурлыкал новый голос за нами.

– Алахак! – сказал я, быстро развернувшись и бросился приветствовать его. Мы обнялись крепким рукопожатиями, при этом свободные руки положили друг другу на плечи. – Я надеялся, что ты найдешь меня, – сказал я. – Я спрашивал о тебе, но никто не знал, в каком ты порту. Знаешь, как это бывает. Ты выглядишь весьма преуспевающим.

Он стеснительно одернул свою одежду, которая была излишне дорогой и имела изысканные пропорции, но не соответствовала обычной одежде космонавтов.

– Меня заставили натянуть это, – Объяснил он. – Приходится иметь дело с людьми, которые одеваются подобным образом. У меня нет твоей гордости. Я принял условности и меня сделали богачом. – Он был излишне вежлив. Алахак был гордым человеком – у него были основания стать таким. В среднем, хормонцы меньше ростом, чем люди, но Алахак был выдающимся представителем своей расы. Ростом он был почти с меня, хотя и значительно уступал в массе. Он выглядел крепким, его гладкая кожа не обтягивала кости, но плоть весила меньше, чем человеческая.

Лицо у хормонца простое, обонятельный орган размещен сзади, в продольно расположенной впадине, а глаза свисали необычным образом. Возможно, самая необычная черта – по человеческим стандартам – шнурок акустических рецепторов, обвивающий череп, словно повязка – маленькие жесткие пластины, подвешенные в разных концах гибкой нервной мембраны. Хормонцы значительно более чувствительны к вибрациям разной интенсивности, чем люди. Но они также более уязвимы при физическом нападении на их чувственный аппарат, обеспечивающий высокую разрешающую способность восприятия звуков различной частоты. Хормонский череп необычайно податлив при травмах. По-необходимости – они мирные люди. Они гордятся своим миролюбием и дружелюбностью. Объединяющая их гордость и непередаваемая вежливость, ставшие законом, приводят людей других рас к признанию неприемлемости их путей. Лично мне хормонцы нравятся, но из этого вытекает, что я не люблю людей.

Я представил Алахака Ив Лэпторн.

– Я очень хорошо знал вашего брата, – сказал он. – Я был сильно опечален, услыхав о его смерти. И в то же время я был очень счастлив, тем не менее, когда услышал, что ты… – это адресовалось уже мне, конечно, остался жив и вернулся к цивилизации. – Голос его был очень спокоен и преувеличенно мягок. Его родной язык содержал множество оттенков, так что он мог воспроизвести любой природный звук с совершенной плавностью. Он изучил почти дюжину различных языков – три из них человеческие – из вежливости. Факт, что хормонцы выдающиеся лингвисты галактики, был, без сомнения, решающим, определяющим их сотрудничество с Новой Александрией в проекте слияния расовых особенностей.

– Ротгар сказал мне, что у тебя новый корабль, – сказал я.

– И у тебя тоже, – сказал он. – Корабль, о котором говорят здесь, на Холстхэммере. Он уже завоевал себе репутацию.

– Часть кредита принадлежит Хормону, – сказал я. – Ты знаешь о схеме, по которой он заложен?

– Знаю. Но я слишком стар, чтобы разобраться в величии этого плана. По мне, это всего лишь корабль. Я закоснел в прошлом, и я не могу смотреть в будущее таким образом, как это делаешь ты. – Он говорил трезво, и я знал, что это дело огромной важности. Хормонцы не угасают из-за возраста или пошатнувшегося здоровья. У них имеются известные пределы, и они хорошо знают их.

– Для меня удивительно, что хормонцы не принимали участия в строительстве и управлении кораблем, – сказал я. – Кажется, логичнее было делать так.

Алахак вздохнул.

– Людская ревность, – объяснил он. – Вы, люди, преуспеваете в недоверии, которое воспитывает стремление к личному владению и чувства лавочника. Человек не желает вмешательства любого, за исключением своего ближайшего друга, на равных, и он таит сомнения даже о своем друге. Твой корабль – человеческий корабль, мой друг, не хормонский.

Алахак никогда не говорил ничего такого любому другому человеку, кроме меня. Я был удивлен, что он говорит это в присутствии Ив Лэпторн. Не знаю, считал ли он, что она занята лишь созерцанием неба, или манеры его испортились в результате длительного общения с людьми. После всего он, казалось, неожиданно сам приобрел изрядную долю чувств лавочника.

– Где твой новый корабль? – спросил я.

Он глянул в окно.

– Я не вижу его, – сказал он, – но он слишком далеко отсюда, чтобы его увидеть. Он должен быть там, но я сомневаюсь, что это тот корабль, на который я указываю. Порт в эти дни чересчур заполнен. – Он был прав. Я не мог разглядеть его корабль.

– Чересчур заполнен, – эхом повторил я его фразу, когда мы отвернулись от окна и сели за ближайший стол. Он заказал повторную порцию виски, и Ив присоединилась к нам, когда ее принесли.

– Верно, а почему они здесь? – спросил я. – Ведь не все же они корабли «Карадок».

– Корабли «Карадок» глубоко в Течении, – ответил он. – Они знают, где лежат их молитвы, и они охотятся с неистовостью лунатиков. Корабль в ядре, конечно, – почти постоянно в пределах трансформирующейся области, находящейся в повреждении. Их карты Течения хороши, но в тех местах ничего не может быть абсолютно совершенным. Они передвигаются медленно – по необходимости.

– Я слышал, что ты мог быть с ними в Течении, – сказал я.

– Мог бы, – ответил он, – но только по одной причине.

– Причина?

– Ты, мой друг. Я хотел увидеть тебя.

– Сантименты? – спросил я его слегка саркастически. Он покачал головой.

– Чтобы иметь с тобой сделку, – сказал он. – Торговля. Ты взял корабль, чтобы искать "Потерянную Звезду".

– Нет выбора.

– У меня тоже нет, – спокойно сказал он. – И это потому, что я должен навести тебя на цель. Говорят, у тебя чудесный корабль. Он дойдет и вернется обратно. И у меня хороший корабль. Он тоже пройдет достаточно быстро в твоей компании, но назад не вернется. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Ты состарился, – сказал я. – Поэтому здесь Кувио. Для тебя все это важно.

Он кивнул.

– Если ты дашь мне провести тебя в Течении, тогда я выведу тебя на "Потерянную Звезду". Если я не смогу достигнуть ее – она ваша. Если смогу, она моя на один день. Затем вы можете ее забрать. Назад я не буду возвращаться. Вся слава достанется вам.

– Откуда тебе известно, где она находится? – спросил я.

Он вздохнул.

– Власть денег. Я был достаточно богат, а богатые люди имеют доступ ко множеству секретов – они состарили меня быстро, привели мой мозг в хаос из-за бесполезных проблем. Я купил эту тайну у капитана «Карадок». Кое-кто сделал то же самое. Без сомнения, твои наниматели тоже могли купить этот секрет, если бы пожелали. На это могло уйти время. Но они могли и не приобрести его вовремя. «Гимния» полетит быстрее любого корабля, который когда-либо летал в Течении. Ты не угонишься за мной. Мы могли бы хорошо дойти вместе.

– Им это не понравится, – сказал я.

– Но ты можешь настоять, – улыбнулся он. – И ты сделаешь это, друг мой, не так ли? Тебе не нравятся условия твоего контракта. Эта фатальная гордыня, друг мой, она делает тебя предсказуемым.

Я вынужденно улыбнулся в ответ. Он был чертовски прав… Я представлял, какую оппозицию окажут мне Шарло и дель Арко. Алахак был моим другом. Если ему настолько нужно было добраться до "Потерянной Звезды", что он готов был убить себя ради этого, то на это должна была быть объективная причина. У меня же такой причины не было. Даже если это представляет опасность для меня, Алахак раньше достигнет "Потерянной Звезды", чем это мог сделать я.

– Мы сделает так, как ты хочешь, – сказал я. – Но мне непонятно, почему.

– Я стар, – снова сказал он. – А это не так просто, как у тех, кто постоянно стареет с одним мозгом. Все дело в фиксации. Она становится навязчивой. Намерения начинают расходиться с суждениями. Стены мозга крепко опечатываются, и двери в них больше не открываются. Я часто завидую вам, людям, которые могут жить всю свою жизнь одним постоянным потоком, с вашим отличием и одновременностью происходящего. Это ценное качество способность забывать, что-то ради сохранения умственного единства. Но вы великие торговцы в Галактике. Ваши сделки хорошо заканчиваются. Смешно или нет, но люди объединены внутренне, но разъединены внешне, в то время как хормонцы – наоборот.

– Ты не так стар, чтобы готовиться к смерти, – сказал я. – Не говори, как покойник. Ты все еще можешь забраться во все отсеки своей памяти. Ты еще не начал терять себя.

– Ты не знаешь, что это такое, – сказал он. – Я могу передвигаться от ячейки к ячейке. Медленно и с усилием. Но все они так набиты, так переполнены. Клаустрофобия. Пространства для движения нет, нечего тратить. Мой потенциал полностью использован. Я собрал слишком много секретов, слишком много воспоминаний, слишком много грез. Никогда не думал, что буду сожалеть, что так много спал, но я жалею. Грезы – слишком большое расточительство для мозга, мой друг. Я хормонец, а когда хормонцы переполняются, они достигают своего конца. Я хотел бы забыть кое-что и высвободить немного пространства, но не могу. Позавчера меня осенило. Новые вопросы не нужны, я даже сомневаюсь о часах, проведенных сегодня. Вскоре даже минуты станут болезненными для меня, информацию придется засовывать в разные глухие углы. Последний жест, вот и все, что я могу запомнить. Один последний план, одна последняя цель, одно последнее путешествие. Мне хотелось бы снова совершить невозможное. Особенно сделать невозможным этот конец.

– Но почему "Потерянная Звезда"? – хотелось мне знать. – Почему именно теперь? Ты мог отправиться туда в течение последних сорока лет многократно. Не потому ли, что она – новый центр внимания?

– Нет. Смерть хормонца не зависит от моды. Мне не хочется умирать одному. Я буду рад, что ты находишься поблизости. Но остальное к делу не относится. За предыдущие сорок лет причины отправляться за "Потерянной Звездой" не было, а теперь она есть.

– Ты знаешь, что у нее за груз? – удивленно спросил я.

– Неточно. У меня есть подозрения. Но об этом я не могу тебе сказать. Пока. До тех пор, пока я не буду знать, что потерпел неудачу и груз достанется вам. Я могу ошибаться. Но на ней может вообще не быть груза.

– Ты думаешь, что груз был с Хормона, – настаивал я.

– Нет, – ответил он. – "Потерянная Звезда" никогда не заходила на Хор. Если там есть груз, то он оттуда, что в настоящее время не существует. – Он улыбнулся. – С Мэйстрида.

Он встал. И я встал с ним, пожав руку вновь. Она была легкой и до смешного нереальной.

– Увидимся, – пообещал он.

– Надеюсь.

– Кувио передаст устройство для нашего совместного полета. Мы стартуем рано утром.

Он ушел, а я остался. Ив вглядывалась в меня.

– В чем дело? – спросил я. – Удивляешься, почему я продал твоего босса маленьким зеленым человечкам? Предательство по отношению к Титусу Шарло или что-то еще?

Она игнорировала мои скверные манеры.

– Что такое Мэйстрид? – спросила она.

– Не знаю, – сказал я. – Англизированная форма хормонского слова. Может быть, название мира. Нужно спросить у англоговорящего хормонца, я думаю.

– Ты не спросил у Алахака.

– Он не хотел, чтобы я спрашивал.

– А что он говорил раньше об изменениях своего мозга? Я не поняла.

– У хормонцев секционный мозг, – объяснил я. – Память у них идеальная – они никогда и ничего не забывают. Они сортируют и классифицируют свои воспоминания, и держат их отдельно в банках памяти – которые Алахак назвал ячейками. Их сознание за раз может изучать одну секцию. Их мозг существует во всех ячейках, но когда ячейки переполняются, их мозг становится все меньше и меньше. Постепенно он раскалывается, прекращает существование. Это – смерть. Из принципа – это их обычай – хормонцы выбирают смерть до того, как достигнут того уровня, или когда условия становятся подходящими. Как дело чести им нравится во время смерти совершить что-то полезное. Каждый хормонец хочет оставить о себе память, как о погибшем герое.